Тексты для чтения 2 страница

В действительности никто точно не знает, что означает заявление, что человек должен стать более гуманным… Для Гитлера это означало арийскую генетическую селекцию… Следовательно, неизвестно, что делать с этими замечательными и удивительно эффективными средствами. Это означает, что будет создаваться что попало (вовсе не обязательно создадут Франкенштейнов). Но в мою задачу не входит исследовать подобный объект: прямой вопрос, которым я задаюсь перед лицом сегодняшних технических средств, воздействующих на существующего человека, ребенка и взрослого, и обусловливающих их вероятное развитие, это вопрос о типе человека, который создан в действительности в миллионах экземпляров, уже теперь, и без малейшего вмешательства генетики. Итак, я характеризую этого человека таким, каким я его встречаю, человеком очарованным, ошарашенным, завлеченным.

Человек нашего общества, после периода одержимости в труде, превратился в человека, очарованного разнообразием картинок, интенсивностью шумов, дисперсией информации. В этих трех областях речь идет о воздействии технических средств на любого человека, даже если он не увлечен телевидением или спектаклями. Он буквально не может избежать этого. Я думаю о всеобщем усилении шума во всех формах современной музыки.

Конечно, кто-то скажет: «Это не вина техники, это человек, пользователь включает свой приемник на полную мощь» (когда речь не идет о концерте). Но именно это мне и кажется вызывающим беспокойство. Именно факт, что слушатель требует, чтобы его снабжали музыкой, полностью давящей, разрушающей сознание, и именно этим он очарован. Он находится в состоянии наркомана, который не желает ничего другого. А что мне кажется одновременно худшим и самым показательным в подобной ситуации, так это – развитие «плейера». Становится абсурдным и сумасшедшим положение, когда констатируешь, что молодые просто не могут прожить часа без этой музыки, которая расплющивает мозг. Они настолько отравлены этим шумом, который стирает все остальное, что они нуждаются в нем в поезде, в машине… Они не могут вырваться больше из этого магнетизма, который мешает им осознавать внешний мир, получать другие впечатления, жить в реальном мире, выбраться из своей одержимости. Этот шум… удваивает шум городской среды. Обычно все согласны с тезисом о вредности этого постоянного шума (автомобили, рабочие станки...) и даже иногда борются против него. Но вот музыка навязывает другой отвратительный шум и еще более вредный, потому что он добровольно выбран.

То же самое происходит со вторжением картинок, не только тех, которые распространяются на телевидении или в кино, а картинок рекламы, например, которые уже не являются рекламой нейтральной и неподвижной, изображаемой настенными афишами, а двигающейся и активной, следовательно, чрезвычайно привлекательной. Картинки закабаляют внимание и в то же время развлекают. Человек захвачен вселенной случайных и массово навязываемых возможностей. Конечно, я вовсе не хочу сказать, что подобная реклама заставляет слушателя покупать продукт. Вопрос не в этом. Но многочисленность этих захватывающих картинок растворяет, удерживает человека в полностью искусственной вселенной. Здесь нет никакой рефлексии, никакого выбора, никакого возможного обсуждения. Так что такая реклама вовсе не безобидна. Если она преуспевает, так потому что учитывает реальности современного человека, его недостатки, его желания. А когда мы анализируем главные темы, то замечаем, что, с одной стороны, имеется тема насилия (очень характерны рекламные серии по различным объектам, но вращающимся вокруг императива: «Будьте современны», – и имеющие в своей основе, все без исключения, картинки агрессивности, завоевания, могущества, насилия), а с другой стороны, представлена, хотя и намного меньше, тема мужчин и женщин идиллически счастливых, красивых и т. д., т. е. имеется и целое рекламное течение, пропагандирующее дружбу, гостеприимство, знакомство… как раз по поводу того, что напоминает такое отношение менее всего.

А компьютер становится настоящим ассистентом, необходимым по мере того, как излишество информации грозит для нормального человека превратиться в дезинформацию. К счастью, эта информация будет получена, полностью записана, усвоена и будет постоянно находиться в вашем распоряжении благодаря системе памяти. Но и здесь чудеса означают, что человек предстает неимущим. Компьютер не есть инструмент, который находится только на службе человека. У него имеется своя собственная функция, а человек лишается своей специфической власти выбора и хранения информации и ее комбинирования. И это абсолютно не та же самая операция, которая возлагается на компьютер. Она качественно изменяется по мере того, как в распределение и составление информации человеком вторгается главный субъективный фактор, неизбежно отсутствующий у аппарата. Именно этот субъективный фактор делает информацию, составленную человеком, увязанной с принятием решений. Решение никогда не входило в задачу проблемы (которая может осуществляться компьютером), а всегда являлось «решением», составляющим «гордиев узел».

Все эти примеры приведены для того, чтобы дать понять, что я подразумеваю под очарованным человеком. Это окружение из шума и картинок настолько захватывающе, суггестивно и развлекающе, что человек не может жить в стиле отстраненности, созерцания, размышления, а вынужден поддерживать стиль немедленности, очевидности и гипнотической деятельности…

После этих нескольких зарисовок ситуаций, связанных с применением современной техники, я не могу, конечно, сказать, что человек сам по себе абсурден, или что абсурдно общество само по себе. Это было бы в действительности позицией метафизической. Но я говорю, что мы делаем человека и общество абсурдными в философском смысле. Я полагаю, что это полностью новый опыт в истории человечества и что нужно попытаться углубить знание того, что означает эта ситуация.

Первая очевидность, с которой мы встречаемся, состоит в том, что нет философии возможной техники, как нет и «технической культуры». Философии техники нет потому, что таковая не имеет ничего общего с мудростью, а, напротив, выражает исключительно гибридность. Она представляет наконец возможное отсутствие чувства меры и отражает такое излишество, которое, с одной стороны, производится без желания человека или даже без его деятельности... а с другой стороны, достигает таких чрезмерных масштабов, что человек не способен даже уследить, что производит техника, поэтому отныне требуется аппарат, записывающий то, что производит другой аппарат. Только компьютер может записать сообщения межпланетных зондов или фотографий…

Таким образом, человек действительно выведен из игры своими собственными изображениями…

Не стремясь к созданию философии техники или технической культуры, мы вправе поставить вопрос: каковы тенденции и ориентации человека, бросившегося в эту авантюру? Мне кажется, что их две, четко выраженных: поиск компенсации и поиск обоснования. По мере нарастания дезориентации, обусловленной постоянными преобразованиями среды техникой, человек ищет компенсаций, которые находятся вообще-то на уровне бегства. Я не говорю о бегстве экстремальном и упрощенном: например, наркомания или алкоголизм, – а о бегстве в религию, в иррациональное, что кажется ему тем более необходимым, чем более опасным и непонятным становится этот мир. Именно в эту категорию входят новомодные верования религиозного характера, появляющиеся повсюду, будь то вера в парапсихологию или возврат к замкнутому религиозному мистицизму, или еще вера в открытие себе подобных в неизвестных мирах, откуда к нам снизошли бы Смысл, Счастье, Помощь… внеземных существ.

Есть и другой аспект этих реакций. Это поиск обоснования. Но речь редко идет о прямых обоснованиях технического феномена или технического прогресса, скорее – это опосредованные обоснования через, например, политику или интеллектуализм… Здесь я мог бы сказать, что высшим обоснованием является обоснование абсурдом (или нигилизмом). Ничто не имеет смысла, ничто не имеет ценности, следовательно, развитие техники так же приемлемо, как и все остальное. Чтобы закончить эту тему, затронем немного более специфически философский вопрос, но в продолжение того, что здесь говорилось. «Я», личность может конструироваться, существовать, иметь историю, «Я» может свободно собой стать лишь тогда, когда входит в игру возможного и необходимого или свободы и необходимости. (…) Человек заключен в сеть детерминаций, но он создан как раз для того, чтобы господствовать над ними, использовать их и таким образом осуществлять свою свободу. Свобода имеется только при наличии необходимости и в соответствии с ней.

…Так вот, эта диалектическая игра была основательно потрясена, я сказал бы даже разрушена универсализацией техники на двух уровнях. Прежде всего техника стала тем, что позволяет делать все. Она – возможность в одно и то же время универсальная и абсолютная. Она позволяет человеку шагать по Луне… Она делает возможным скорость, мгновенность, непосредственность, мощность и т. д. Все, о чем человек думает или чего желает, он может реализовать, и современному человеку кажется, что скандальным является встреча с препятствием; когда имеется что-то, что современный человек не может сделать, то он считает это ненормальным. Например, лечить рак еще не могут или не могут изготовить жизнь из ничего… Но тут же следует радикальное суждение, претендующее на то, что если все возможно, то ничего невозможного нет. Ничего нет невозможного для «Я», потому что объект – возможное.

…Нет более никакой реальности, потому что реальность есть синтез возможного и необходимого, но уже нет (в видимости, иллюзии, фантасмагории) никакой необходимости. И это – одна из причин бесконечной тоски современного человека.

Если техника делает все возможным, то она становится сама абсолютной необходимостью. Тридцать лет тому назад я писал, что техника стала фатальностью – судьбой современного человека. Полагаю, что это с лихвой подтвердилось. Техники не избежать. Все области, все виды деятельности, все реалии схвачены техническими средствами и больше не осталось никакого “резерва” вне ее досягаемости. И она сама по себе предстает причиной себя. Но вот эта народная формула превратилась в последний абсолют во всех рассуждениях по этому поводу. Идет ли речь об опасностях, ценах и т. д., по исчерпании аргументов, ученый или техник заключает дискуссию фразой: «Во всяком случае прогресс не остановить».

Следовательно, предполагается что-то абсолютное, неоспоримое, против чего ничего не поделаешь, чему человек должен просто подчиниться, это – технический рост (так как безусловно в нашем обществе прогресс сводится к этому росту…). Иначе говоря, для человека не имеется никакой возможности. Не имеется никакой свободы по отношению к технике, так как свобода здесь состоит просто в том, чтобы сказать «да» или «нет». А вот… кто скажет «нет» космическим зондам или генной инженерии? Именно здесь и только здесь мы обнаруживаем абсолютный детерминизм для человека (а не в его генах или в его культуре). Это и есть причина, ключ фундаментальной безнадежности современного человека. Он безнадежен, потому что ничего не может, а смутно ощущает это, не осознавая. Это причина наркомании и некоторых аспектов движения хиппи.

Но последний шаг еще не сделан: он осуществляется тогда, когда… человек осознает и начинает обосновывать ситуацию. Но в этом случае осознают только один из аспектов явления. И тогда вы будете иметь теоретиков абсолютной свободы, предоставляемой человеку техникой. Теоретики не только отрицают другую сторону, но, более того, пытаются раздавить человека ответственностью, полностью нечеловеческой: если правда, что техника делает меня суверенно свободным, если правда, что я могу сделать все, тогда я становлюсь ответственным за все. Значит, и за резню в Аргентине или в Афганистане, за голод в странах третьего мира и т. д. Другого выхода, нежели самоубийство, тогда не существует. Точно так же обстоит дело и с теми, кто не хочет видеть ничего, кроме обратной стороны: абсолютного детерминизма истории и механической интерпретации политики и экономики при отрицании любой возможности, любого вмешательства свободного акта. Это происходит, когда трансформируют тяжеловесную императивную необходимость техники в долг-бытие. (…)

Таким образом, присоединяются другим путем к философскому абсурду, о котором я говорил вначале, но который не имеет более ничего метафизического, который превратился в своего рода онтологию мира, сформированного техникой. Таким образом, начиная с этого момента, примеры, приводимые здесь, перестают быть «частными» случаями, превращаясь действительно в показательные и непротиворечивые. Таковым мне кажется значение абсурда в технической вселенной.

Эллюль Ж. Технологический блеф // Это человек. М., 1995. С. 279 - 284.

Семинар 15

СУЩНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА

1. Происхождение человека и его специфика по отношению к другим биологическим видам.

2. Рационализм и иррационализм в понимании сущности человека. Сознание и самосознание.

3. Теоцентрическая, натуралистическая, социоцентрическая концепции сущности человека.

Список литературы

1. Философия: Справочник студента / Г. Г. Кириленко, В. Е. Шевцов. М., 1999. С. 518 - 525, 535 - 543.

2. Философия / Под ред. В. Д. Губина, Т. Ю. Сидориной,

В. П. Филатова. М., 1997. С. 362 - 375.

3. Философский энциклопедический словарь / Под ред. С. С. Аверинцева, Э. А. Араб оглы, Л. Ф. Ильичева и др. М., 1989. С. 566.

4. Введение в философию / Под ред. И. Т. Фролова. М., 1990. Ч. 2. С. 220 - 247.

5. Моррис Г. Сотворение мира: научный подход. Калифорния, 1990.

6. Философия / Под ред. В. Н. Лавриненко, В. П. Ратникова. М., 1998. С. 516 - 528.

7. Спиркин А. Г. Философия. М., 1999. С. 383 - 391, 398 - 400.

ТЕКСТЫ ДЛЯ ЧТЕНИЯ

М. Шелер о сущности и специфике человека

Здесь возникает вопрос, имеющий решающее значение для всей нашей проблемы: если животному присущ Интеллект, то отличается ли вообще человек от животного более, чем только по степени? Есть ли еще тогда сущностное различие? Или же помимо до сих пор рассматривавшихся сущностных ступеней в человеке есть еще что-то совершенно иное, специфически ему присущее, что вообще не затрагивается и не исчерпывается выбором и интеллектом?

Здесь пути расходятся резче всего. Одни хотят оставить интеллект и выбор за человеком и отказать в них животному. Они утверждают, таким образом, сущностное различие, но утверждают его именно в том, в чем, по-моему, нет никакого сущностного различия. Другие, в особенности все эволюционисты дарвиновской и ламарковской школ, отвергают вместе с Дарвином, Швальбе и В. Келером существование какого-либо окончательного различия между человеком и животным, именно потому, что уже животное обладает интеллектом…

Что касается меня, то я должен самым решительным образом отвергнуть оба учения. Я утверждаю: сущность человека и то, что можно назвать его особым положением, возвышается над тем, что называют интеллектом и способностью к выбору, и не может быть достигнуто, даже если предположить, что интеллект и избирательная способность произвольно возросли до бесконечности. Но неправильно было бы и мыслить себе то новое, что делает человека человеком, только как новую сущностную ступень психических функций и способностей, добавляющуюся к прежним психическим ступеням, - чувственному порыву, инстинкту, ассоциативной памяти, интеллекту и выбору, так что познание этих психических функций и способностей, принадлежащих к витальной сфере, находилось бы еще в компетенции психологии. Новый принцип, делающий человека человеком, лежит вне всего того, что в самом широком смысле, с внутренне-психической или внешне-витальной стороны мы можем назвать жизнью. То, что делает человека человеком, есть принцип, противоположный всей жизни вообще, он как таковой вообще несводим к «естественной эволюции жизни», и если его к чему-то и можно возвести, то только к высшей основе самих вещей - к той основе, частной манифестацией которой является и «жизнь». Уже греки отстаивали такой принцип и называли его «разумом». Мы хотели бы употребить для обозначения этого Х более широкое по смыслу слово, слово, которое заключает в себе и понятие разума, но наряду с мышлением в идеях охватывает и определенный род созерцания, созерцание первофеноменов или сущностных содержаний, далее определенный класс эмоциональных и волевых актов, которые еще предстоит охарактеризовать, например, доброту, любовь, раскаяние, почитание и т. д., - слово дух. Деятельный же центр, в котором дух является внутри конечных сфер бытия, мы будем называть личностью, в отличие от всех функциональных «жизненных» центров, которые, при рассмотрении их с внутренней стороны, называются также «душевными» центрами.

Но что же такое этот «дух», этот новый и столь решающий принцип? Редко с каким словом обходились так безобразно, и лишь немногие понимают под этим словом что-то определенное. Если главным в понятии духа сделать особую познавательную функцию, род знания, которое может дать только он, то тогда основным определением «духовного» существа станет его - или его бытийственного центра - экзистенциальная независимость от органического, свобода, отрешенность от принуждения и давления, от «жизни» и всего, что относится к «жизни», то есть в том числе его собственного, связанного с влече­ниями интеллекта. Такое «духовное» существо больше не привязано к влечениям и окружающему миру, но «свободно от окружающего мира» и, как мы будем это называть, «открыто миру»…

У животного - высоко- или низкоорганизованного - всякое действие, всякая реакция, которую оно производит, в том числе и «разумная», исходят из физиологической определенности его нервной системы, которой в области психики подчинены импульсы влечений и чувственное восприятие. Что не интересно для этих влечений, то и не дано, а что дано, то дано лишь как центр сопротивления его желанию и отвращению. Таким образом, первым актом драмы поведения животного относительно окружающего мира, ее истоком, является физиологически-психическая определенность. Структура окружающего мира точно и замкнуто соответствует его физиологическому, а косвенно - и его морфологическому своеобразию, далее его структуре влечений и чувств, образующей строго функциональное единство. Все, что животное может постигнуть и заметить из своего окружающего мира, заключено в надежных границах структуры окружающего мира. Второй акт драмы поведения животного - полагание реального изменения его окружающего мира его реакцией, направленной на ведущую цель его влечения. Третий акт - сопутствующее изменение физиологически-психической определенности. Такое поведение всегда происходит в форме: животное ↔ окружающий мир.

Но существо, имеющее дух, способно на поведение, прямо противоположное по форме. Первый акт этой новой драмы, человеческой драмы: поведение сначала мотивируется чистым так-бытием возвышенного до предмета комплекса созерцании, причем принципиально независимо от физиологической определенности человеческого организма, независимо от импульсов его влечений и вспыхивающей именно в них и всегда модально, т. е. оптически или акустически и т. д., определенной чувственной наружной стороны окружающего мира. Вторым актом драмы является свободное, исходящее из центра личности торможение или растормаживание первоначально задержанного импульса влечения. А третьим актом является изменение предметности какой-то вещи, пережитое как самоценное и окончательное. Таким образом, эта «открытость миру» имеет следующую форму: человек ↔ мир → →

Там, где это поведение имеет место однажды, оно способно по своей природе к безграничному расширению - настолько, насколько простирается «мир» наличных вещей...

В противоположность этому простому обратному сообщению схемы тела животного и ее содержания, духовный акт, на который способен человек, сущностно связан со вторым измерением и второй ступенью рефлексивного акта. Мы будем рассматривать этот акт вместе с его целью и назовем цель этого «самососредоточения» осознанием себя самого центром духовных актов или «самосознанием». Итак, у животного, в отличие от растения, имеется, пожалуй, сознание, но у него, как заметил уже Лейбниц, нет самосознания. Оно не владеет собой, а потому и не сознает себя. Сосредоточение, самосознание и способность и возможность опредмечивания изначального сопротивления влечению образуют, таким образом, одну единственную неразрывную структуру, которая как таковая свойственна лишь человеку. Вместе с этим самосознанием, этим новым отклонением и центрированием человеческого существования, возможными благодаря духу, дан тотчас же и второй сущностный признак человека: человек способен не только распространить окружающий мир в измерение «мирового» бытия и сделать сопротивления предметными, но также, и это самое примечательное, вновь опредметить собственное физиологическое и психическое состояние и даже каждое отдельное психическое переживание. Лишь поэтому он может также свободно отвергнуть жизнь. Животное и слышит, и видит - не зная, что оно слышит и видит; чтобы отчасти погрузиться в нормальное состояние животного, надо вспомнить о весьма редких экстатических состояниях человека - мы встречаемся с ними при спадающем гипнозе, при приеме определенных наркотиков, далее при наличии известной техники активизации духа, например, во всякого рода оргиастических культах. Импульсы своих влечений животное переживает не как свои влечения, но как динамическую тягу и отталкивание, исходящие от самих вещей окружающего мира. Даже примитивный человек, который в ряде черт еще близок животному, не говорит: «я» испытываю отвращение к этой вещи, - но говорит: эта вещь - «табу». У животного нет «воли», которая существовала бы независимо от импульсов меняющихся влечений, сохраняя непрерывность при изменении психофизических состояний. Животное, так сказать, всегда попадает в какое-то другое место, чем оно первоначально «хотело». Глубоко и правильно говорит Ницше: «Человек - это животное, способное обещать».

Из сказанного вытекает, что есть четыре сущностных ступени, на которых все сущее является нам в своем внутреннем и самостоятельном бытии (Inne- und Selbstsein). Неорганические образования вообще не имеют такого внутреннего и самостоятельного бытия; поэтому у них нет и центра, который бы онтически принадлежал им. Все, что мы называем единством в этом предметном мире, вплоть до молекул, атомов и электронов, зависит исключительно от нашей способности разлагать тела в реальности или же в мышлении. Каждое телесное единство является таковым лишь относительно определенной закономерности его воздействия на другие тела. Напротив, живое существо всегда есть оптический центр и всегда само образует «свое» пространственно-временное единство и свою индивидуальность; они возникают не по милости нашего синтеза, который сам биологически обусловлен. Живое существо - это X, который сам себя ограничивает. Но непространственные силовые центры, вызы­вающие явление протяжения во времени - мы должны положить их в основу телесных образований - суть центры взаимодействующих силовых точек, в которых сходятся силовые линии поля. Чувственному порыву растения свойственны центр и среда, в которую помещено живое существо, относительно незавершенное в своем росте, без обратного сообщения его различных состояний. Но у растения есть «внутреннее бытие» вообще, а тем самым - одушевленность. У животного есть ощущение и сознание, а тем самым - центральное место обратного сообщения о состояниях его организма; таким образом, оно дано себе уже второй раз. Но человек дан себе еще и третий раз в самосознании и способности опредмечивать все свои психические состояния. Поэтому личность человека следует мыслить как центр, возвышающийся над противоположностью организма и окружающего мира.

Исходя из этой структуры бытия человека - его данности самому себе - можно объяснить ряд человеческих особенностей, из которых я вкратце остановлюсь на нескольких. Во-первых, только человек имеет вполне выраженную конкретную категорию вещи и субстанции. Кажется, даже высшие животные не вполне владеют ею. Обезьяна, которой дают полуочищенный банан, бежит от него, в то время как полностью очищенный она съедает, а неочищенный чистит сама, и затем съедает. Вещь не «изменилась» для животного, она превратилась в другую вещь. У животного тут явно отсутствует центр, который позволял бы ему соотносить психофизические функции своего зрения, слуха, обоняния и являющиеся в них зрительные, тактильные, слуховые, вкусовые, обонятельные данности с одной и той же конкретной вещью, тождественным ядром реальности. Во-вторых, с самого начала человек имеет единое пространство. Оперированный слепорожденный учится вовсе не соединению изначально различных «пространств», например, кинэстетического, осязательного, зрительного, слухового, - в одно пространство созерцания, но только идентификации своих чувственных дат в качестве символов находящейся в одном месте вещи. У животного нет этой центральной функции, которая дает единому пространству прочную форму до отдельных вещей и их восприятия: у него нет прежде всего такой самоцентрации, которая охватывает все показания чувств и принадлежащие им импульсы влечений и относит их к одному субстанциально упорядоченному «миру». Далее, у животного, как я подробно показал в другом месте, нет подлинно мирового пространства, которое существовало бы в качестве стабильного фона независимо от собственных движений животного. У него также нет пустых форм пространства и времени. в которых совершается первичное человеческое восприятие вещей и событий - и которые возможны только у существа с постоянным избытком неудовлетворенных влечений по сравнению с удовлетворенными. Человеческое созерцание пространства и времени, предшествующее всем внешним восприятиям, коренится в органической спонтанной возможности движения и действия в определенном порядке… Для естественного миросозерцания человека пространство и время предстают пустыми формами, предшествующими всем вещам. (…) Животное столь же мало способно отделить пустую форму пространства и времени от определенной содержательности вещей, находящихся в окружающем мире, как и «число» от большего или меньшего «количества», имеющегося в самих вещах. Оно полностью вживается в конкретную актуальную действительность. (…)

Как я уже сказал, у животного нет и мирового пространства. Собака может годами жить в саду и часто бывать во всех его уголках - она никогда не составит себе целый образ сада и независимого от ее тела размещения его деревьев, кустов и т. д., какой бы величины ни был сад. У нее есть лишь меняющиеся вместе с ее движениями пространства окружающего мира, которые она не способна скоординировать с целостным пространством сада, независимым от положения ее тела. Причина в том, что она не в состоянии сделать свое тело и его движения предметом, включить положение своего тела как изменчивый момент в созерцание пространства и научиться как бы инстинктивно так считаться со случайностью своего положения, как это может делать человек, не прибегая к помощи науки. Это достижение человека - лишь начало того, что он продолжает в науке. Ибо в том и состоит величие человеческой науки, что в ней человек научается во все большем объеме считаться с самим собой и всем своим физическим и психическим аппаратом, как с чуждой вещью, находящейся в строгой каузальной связи с другими вещами, а тем самым может получить образ мира, предметы которого совершенно независимы от его психофизической организации, от его чувств и их пределов, от его потребностей и заинтересованности в вещах, они остаются постоянными при изменении всех его положений, состояний и чувственных переживаний. Только человек - поскольку он личность - может возвыситься над собой как живым существом и, исходя из одного центра как бы по ту сторону пространственно-временного мира, сделать предметом своего познания все, в том числе и себя самого.

Но этот центр человеческих актов опредмечивания мира, своего тела и своей Psyche не может быть сам «частью» именно этого мира, то есть не может иметь никакого определенного «где» или «когда», - он может находиться только в высшем основании самого бытия. Таким образом, человек - это существо, превосходящее само себя и мир. В качестве такового оно способно на иронию и юмор, которые всегда включают в себя возвышение над собственным существованием.

Шелер М. Положение человека в космосе // Проблема человека в западной философии. М., 1988. С. 51 - 61.

Ф. Ницше о человеке и сверхчеловеке

Придя в ближайший город, лежащий за лесом, Заратустра нашел там множество народа, собравшегося на базарной площади: ибо ему обещано было зрелище - плясун на канате. И Заратустра говорил так к народу:

Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно превзойти.

Что сделали вы, чтобы превзойти его?

Все существа до сих пор создавали что-нибудь выше себя; а вы хотите быть отливом этой великой волны и скорей вернуться к состоянию зверя, чем превзойти человека?

Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором.

Вы совершили путь от червя к человеку, но многое в вас еще осталось от червя. Некогда были вы обезьяной, и даже теперь еще человек больше обезьяна, чем иная из обезьян.

Даже мудрейшие среди вас есть только разлад и помесь растения и призрака. Но разве я велю вам стать призраком или растением?

Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке! Сверхчеловек - смысл земли. Пусть же ваша воля говорит: да будет сверхчеловек смыслом земли! И заклинаю вас, братья мои, оставайтесь верны земле и не верьте тем, кто говорит вам о надземных надеждах! Они отравители, все равно, знают ли они это или нет.

Дата добавления: 2014-12-27