Gucci for men 3 страница

Березовским, где Березовский передает чеченским террористам двадцать

миллионов долларов. А ты что написал? Он что, передает? Он у тебя

мечеть строит! Спасибо, что не Храм Христа Спасителя. Если бы не мы

сами этого Березовского делали, я бы решил, что ты у него зарплату

получаешь. А Радуев? Он у тебя вообще какой-то профессор богословия!

Читает журналы, про которые даже я не слышал.

- Но ведь должна же быть логика развития сюжета...

- Мне нужна не логика, а компромат. А это не компромат, а говно.

Понял?

- Понял, - потупившись, ответил Татарский.

Азадовский несколько смягчился.

- Вообще-то, - сообщил он, - здравое зерно есть. Первый плюс -

вызывает ненависть к телевидению. Хочется его смотреть и ненавидеть,

смотреть и ненавидеть. Второй плюс - "монополия". Это ты сам

придумал?

- Сам, - приободрился Татарский.

- Это удача. Террорист и олигарх делят народное добро за игорным

столом... Ботва от злобы просто взвоет.

- А не слишком ли... - вмешался Морковин, но Азадовский перебил:

- Нет. Главное, чтоб у людей мозги были заняты и эмоции выгорали.

Так что эта телега насчет "монополии" ничего. Она нам рейтинг новостей

минимум на пять процентов поднимет. Значит, минуту в прайм-тайм...

Азадовский вытащил из кармана калькулятор и стал что-то

подсчитывать.

-...поднимет тысяч на девять, - досчитав, сказал он. - И что у нас

будет за час? Множим на семнадцать... Нормально. Так и сделаем.

Короче, пускай они играют в "монополию", а режиссеру скажешь перебить

монтажом: очереди в сберкассы, шахтеры, старушки, дети голодные,

солдатики раненые. Все дела. Только ты про теледикторов убери, а то в

ответ надо будет вой поднимать. Лучше сделай в их "монополии" такую

фишку - телевизионно-бурильную установку. И пусть Березовский говорит,

что он хочет таких вышек всюду понастроить, чтобы снизу нефть

прокачивали, а сверху - рекламу. И монтаж - Шаболовская телебашня с

буром. Как тебе?

- Гениально, - с готовностью сказал Татарский.

- А тебе? - спросил Азадовский у Морковина.

- Присоединяюсь на все сто.

- А вы думали. Я один тут вас всех заменить могу... Значит, диагноз

такой. Ты, Морковин, дай ему в усиление этого нового, который по еде.

Толковый паренек. Радуева в целом так и оставляем, только сделайте ему

феску вместо этой кепки, надоела уже. Заодно на Турцию намекнем. И

потом, давно спросить хочу, что это за халтура? Почему он все время в

черных очках? Что, глаза просчитать долго?

- Долго, - сказал Морковин. - Радуев у нас все время в новостях, а

в очках на двадцать процентов быстрее. Убираем всю мимику.

Азадовский чуть помрачнел.

- С частотой, даст Бог, решим. А по Березовскому чичирок добавить,

понял?

- Понял.

- И прямо сейчас, материал срочный.

- Сделаем, - ответил Морковин. - Досмотрим, и сразу ко мне.

- Чего у нас следующее?

- Теперь ролики по телевизорам. Новый тип.

Татарский приподнялся со стула, собираясь выйти, но Морковин рукой

остановил его.

- Давай, - махнул рукой Азадовский. - Еще есть минут двадцать.

Свет снова погас. С экрана заулыбалась миловидная маленькая японка

в кимоно. Отвесив поклон, она сказала с заметным акцентом:

- Сейчас перед вами выступит Йохохори-сан. Йохохори-сан - старейший

сотрудник фирмы "Панасоник", поэтому ему и доверена такая честь. Из-за

ран, полученных во время войны, он страдает нарушениями речи.

Пожалуйста, добрые телезрители, простите ему эти недостатки.

Девушка отошла в сторону. В кадре оказался круглый зал со стенами,

выкрашенными в белый цвет. В центре зала стоял длинный кованый сундук,

на котором неподвижно сидели двенадцать фигур в белых саванах. Перед

ними появился плотный седой японец с открытой бутылкой рома в руке. Он

был в пиджаке, но отчего-то перепоясан мечом. Отхлебнув из бутылки, он

щелкнул пальцами, и фигуры в саванах, соскочив с сундука, разбежались

в стороны. Сундук раскрылся, и из его глубин поднялся черный телевизор

обтекаемых форм, похожий на вырванный глаз огромного чудовища, - такое

сравнение пришло Татарскому в голову из-за того, что крышка сундука

была обита изнутри алым бархатом.

- "Панасоник" представляет революционное изобретение в мире

телевидения, - слегка заикаясь, выговорил японец. - Первый в мире

телевизор с голосовым управлением на всех языках планеты, включая

русский. "Панасорд ви-ту"!

На экране появилась надпись "Panasword V-2".

Японец с напряженным недружелюбием посмотрел в глаза зрителю и

вдруг выхватил из ножен меч.

- Меч, выкованный в Японии! - прокричал он, приставив острие прямо

к линзам камеры. - Меч, которым перережет себе горло выродившийся мир!

Да здравствует император!

По экрану заметались люди в саванах - мистера Йохохори куда-то

поволокли, побледневшая девушка в кимоно стала бить извиняющиеся

поклоны, и на всем этом безобразии нарисовался логотип "Панасоника".

Низкий голос произнес: "Панасоник. Япона мать!"

Татарский услышал трель телефона.

- Але, - сказал в темноте голос Азадовского. - Чего? Лечу!

Встав, Азадовский заслонил собой часть экрана.

- Ух, - сказал он, - кажется, Ростропович сегодня орден получит.

Сейчас из Америки звонить будут. Я им вчера факс послал, что

демократия в опасности, просил частоту на двести мегагерц поднять.

Вроде доперло до людей, что одно дело делаем.

Татарскому вдруг показалось, что тень Азадовского на экране не

настоящая, а элемент видеозаписи, силуэт вроде тех, что бывают в

пиратских копиях, снятых камерой прямо с экрана. Для Татарского эти

черные тени уходящих из зала зрителей, которых хозяева подпольных

видеоточек называли бегунками, служили своеобразным индикатором

качества: под действием вытесняющего вау-фактора с хорошего фильма

уходило больше народа, чем с плохого, поэтому он обычно просил

оставлять ему "фильмы с бегунками". Но сейчас он почти испугался,

подумав, что, если бегунком вдруг оказывается человек, который только

что сидел рядом, это вполне могло означать, что и сам ты точно такой

же бегунок. Чувство было сложное, глубокое и новое, но Татарский не

успел в нем разобраться: напевая какое-то смутное танго, Азадовский

добрел до края экрана и исчез.

Следующий ролик начался в более традиционной манере. Перед большим

камином, горевшим в странной зеркальной стене, сидела семья - отец,

мать, дочка с киской и бабушка с недовязанным чулком. Они глядели в

пылающий за решеткой огонь, делая быстрые и немного карикатурные

движения - бабушка вязала, мать объедала по бокам кусок пиццы, девочка

гладила киску, а отец прихлебывал пиво. Камера проехала вокруг них и

прошла сквозь зеркальную стену. С другой стороны стена оказалась

прозрачной; когда камера закончила движение, на семью наложилось

каминное пламя и решетка. Яростно и грозно заиграл орган; камера

отъехала назад, и прозрачная стена превратилась в плоский экран

телевизора со стереодинамиками по бокам и игривой надписью

"Tofetissimo" на черном корпусе. На экране телевизора пылал огонь, в

котором быстро-быстро дергались четыре черных тела за решеткой. Орган

стих, и раздался вкрадчивый голос диктора:

- Вы думаете, что за абсолютно плоским стеклом трубки "Блэк

Тринитрон" вакуум? Нет! Там горит огонь, который согреет ваше сердце!

"Сони Тофетиссимо". It's a Sin. [Это грех. (англ.)]

Татарский мало что понял в увиденном, только подумал, что

коэффициент вовлечения можно было бы сильно увеличить, заменив чисто

английский слоган на смешанный: "It's а Сон". Еще он почему-то

вспомнил, что была такая вьетнамская деревня Сонгми, ставшая культовой

после американского авианалета.

- Что это такое? - спросил он, когда зажегся свет. - На рекламу не

очень похоже.

Морковин довольно улыбнулся.

- Вот то-то и оно, что не похоже, - сказал он. - Если по науке, то

это новая рекламная технология, отражающая реакцию рыночных механизмов

на сгущающееся человеческое отвращение к рыночным механизмам. Короче,

у зрителя должно постепенно возникать чувство, что где-то в мире -

скажем, в солнечной Калифорнии - есть последний оазис не стесненной

мыслью о деньгах свободы, где и делают такую рекламу. Она глубоко

антирыночна по форме и поэтому обещает быть крайне рыночной по

содержанию...

Он оглянулся по сторонам, чтобы убедиться, что в зале больше никого

нет, и перешел на шепот:

- К делу. Здесь вроде не прослушивают, но говори на всякий случай

тихо. Молодец, все отлично. Как по нотам. Вот твоя доля.

В его руке появились три конверта - один пухлый и желтый, два

других потоньше.

- Прячь быстрее. Здесь двадцать от Березовского, десять от Радуева

и еще две от ваххабитов. От них самый толстый, потому что мелкими

купюрами. Собирали по аулам.

Татарский сглотнул, взял конверты и быстро распихал их по

внутренним карманам куртки.

- Азадовский не просек, как ты думаешь? - прошептал он. Морковин

отрицательно помотал головой.

- Слушай, - зашептал Татарский, еще раз оглядевшись, - а как так

может быть? Насчет ваххабитов я еще понимаю. Но ведь Березовского нет,

и Радуева тоже нет. Вернее, они есть, но ведь это просто нолики и

единички, нолики и единички. Как же это от них бабки могут прийти?

Морковин развел руками.

- Сам до конца не понимаю, - прошептал он в ответ. - Может,

какие-то люди заинтересованы. Работают в каких-то там структурах, вот

и корректируют имидж. Наверно, если разобраться, все в конечном счете

на нас самих и замкнется. Только зачем разбираться? Ты где еще

тридцать штук зараз заработаешь? Нигде. Так что не бери в голову. Про

этот мир вообще никто ничего по-настоящему не понимает.

В зал заглянул киномеханик:

- Мужики, вы долго сидеть будете?

- Говорим про клипы, - шепнул Морковин.

Татарский прочистил горло.

- Если я правильно понял разницу, - сказал он ненатурально громким

голосом, - то обычная реклама и та, что мы видели, - это как

поп-музыка и альтернативная?

- Именно, - так же громко ответил Морковин, поднимаясь с места и

глядя на часы. - Только что это такое - альтернативная музыка? Какой

музыкант альтернативный, а какой - попсовый? Как ты это определяешь?

- Не знаю, - ответил Татарский. - По ощущению.

Они прошли мимо застрявшего в дверях киномеханика и направились к

лифтам.

- Есть четкая дефиниция, - сказал Морковин назидательно. -

Альтернативная музыка - это такая музыка, коммерческой эссенцией

которой является ее предельно антикоммерческая направленность. Так

сказать, антипопсовость. Поэтому, чтобы правильно просечь фишку,

альтернативный музыкант должен прежде всего быть очень хорошим

поп-коммерсантом, а хорошие коммерсанты в музыкальный бизнес идут

редко. То есть идут, конечно, но не исполнителями, а управляющими...

Все, расслабься. У тебя текст с собой?

Татарский кивнул.

- Пойдем ко мне. Дадим тебе соавтора, как Азадовский велел. А

соавтору я штуки три суну, чтобы сценарий не испортил.

Татарский никогда еще не поднимался на седьмой этаж, где работал

Морковин. Коридор, в который они вышли из лифта, выглядел скучно и

напоминал о канцелярии советских времен - пол был покрыт обшарпанным

паркетом, а двери обиты звукоизоляцией под черным дерматином. На

каждой двери, правда, была изящная металлическая табличка с

маркировкой, состоявшей из цифр и букв. Букв было всего три - "А", "О"

и "В", но они встречались в разных комбинациях. Морковин остановился

возле двери с табличкой "1 - А-В" и набрал код на цифровом замке.

Кабинет Морковина впечатлял размерами и убранством. Один только

письменный стол явно стоил в несколько раз больше, чем "мерседес"

Татарского. Этот шедевр мебельного искусства был почти пуст - на нем

лежала папка с бумагами и стояли два телефона без циферблатов, красный

и белый. Еще на нем помещалось какое-то странное устройство -

небольшая металлическая коробка со стеклянной панелью сверху. Над

столом висела большая картина, которая сначала показалась Татарскому

гибридом соцреалистического пейзажа с дзенской каллиграфией. Она

изображала угол тенистого сада, где поверх кустов шиповника,

вырисованных с фотографической точностью, был небрежно намалеван

сложный иероглиф, покрытый одинаковыми зелеными кружками.

- Что это такое?

- Президент на прогулке, - сказал Морковин. - Азадовский подарил

для государственного настроя. Вон, видишь, на скелетоне галстук? И еще

значок какой-то - он прямо на фоне цветка, так что приглядеться надо.

Но это уже фантазия художника.

Оторвавшись от картины, Татарский заметил, что они с Морковиным в

кабинете не одни. На другом конце просторной комнаты помещалась стойка

с тремя плоскими мониторами и эргономическими клавишными досками,

провода от которых уходили в обитую пробкой стену. За одним из

мониторов сидел паренек с пони-тэйлом и неторопливыми движениями руки

пас мышку на скудном сером коврике. Уши парня были проткнуты не меньше

чем десятью мелкими серьгами, и еще две проходили через левую ноздрю.

Вспомнив совет Морковина колоть себя чем-нибудь острым при появлении

мысли об отсутствии какой-либо опоры у всеобщего порядка вещей,

Татарский решил, что дело тут не в чрезмерном увлечении пирсингом, а в

том, что из-за близости к техническому эпицентру происходящего парень

с пони-тэйлом просто ни на секунду не вынимает из себя булавок.

Сев за стол, Морковин поднял трубку белого телефона и отдал

короткое распоряжение.

- Сейчас твой соавтор подойдет, - сказал он Татарскому. - Ты здесь

еще не был? Вот эти терминалы идут на главный рендер. А этот юноша -

наш главный дизайнер Семен Велин. Ощущаешь ответственность?

Татарский несмело подошел к парню за компьютером и поглядел на

экран, где дрожала тонкая сетка синих линий. Линии соединялись в

подобие проволочного каркаса двух ладоней, сложенных домиком, так, что

соприкасались только их средние пальцы. Они медленно вращались вокруг

невидимой вертикальной оси. Чем-то неуловимым картинка напоминала кадр

из малобюджетного фантастического фильма восьмидесятых годов. Парень с

пони-тэйлом двинул мышь по коврику, потыкал стрелкой курсора в колонки

меню, возникшие в верхней части экрана, и наклон рук изменился.

- Я ведь говорил, сразу надо было золотое сечение забить, - сказал

он, поворачиваясь к Морковину.

- Ты про что? - спросил Морковин.

- Про угол между ладонями. Надо было его сделать таким же, как в

египетских пирамидах. У зрителя будет возникать безотчетное ощущение

гармонии, мира и счастья.

- Чего ты с этим старьем возишься? - спросил Морковин.

- Идея хорошая была насчет крыши. Все равно вернемся.

- Ладно, - согласился Морковин, - забивай свое золотое. Пусть ботва

расслабится. Только в сопроводительных документах про это не пиши.

- Почему?

- Потому, - сказал Морковин. - Мы-то с тобой знаем, что такое

золотое сечение. А в бухгалтерии, - он кивнул головой вверх, - могут

смету не утвердить. Решат, что, раз золотое, дорого. На Черномырдине

сейчас экономят.

- Понял, - сказал парень. - Я тогда просто углы заложу. Позвони,

чтоб корневую открыли.

Морковин подтянул к себе красный телефон.

- Алла? Это Морковин из анально-вытесняющего. Открой корневую

директорию на пятый терминал. У нас там косметический ремонт.

Хорошо...

Он положил ладонь на прозрачную панель странного прибора, и по

стеклу прошла полоса яркого света.

- Есть, - сказал Морковин. - Подожди, Алла, у тебя Семен что-то

спросить хочет.

Парень в белом халате перехватил трубку:

- Аллочка, привет! Посмотри уж заодно, какая у Черномырдина

волосатость? Чего? Нет, в том-то и дело - мне для полиграфии. Хочу

сразу цветопробы сделать. Так, пишу - тридцать два эйч-пи-ай,

курчавость ноль три. Доступ дала? Тогда все.

- Слушай, - тихо спросил Татарский, когда Семен вернулся за свой

терминал, - а что это значит - "из анально-вытесняющего"?

- Так наш отдел называется. - А почему такое название странное?

- Ну, это общая теория выборов, - наморщился Морковин. - Короче,

всегда должно быть три вау-кандидата - оральный, анальный и

вытесняющий. Только ты меня не спрашивай, что это значит, у тебя

допуска пока нет. Да я и сам плохо помню. Могу только сказать, что в

нормальных странах обходятся оральным и анальным, потому что

вытеснение завершено, а у нас все только начинается и вытесняющий

нужен. Мы на него кладем пятнадцать процентов в первом туре. Если тебе

интересно, могу допуск выписать. Зайдешь к Марлену в отдел народной

души, он тебе объяснит.

- Ладно, - сказал Татарский, - Бог с ним.

- Правильно. На фиг тебе надо мозги размножать за такую зарплату.

Чем меньше знаешь, тем легче дышишь.

- Точно, - сказал Татарский, отметив про себя, что, если "Давидофф"

начнет выпускать брэнд "ultra lights", лучше слогана не найти.

Морковин раскрыл папку и вооружился карандашом. Из деликатности

Татарский отошел к стене и стал изучать пришпиленные к ней кнопками

бумаги и картинки - их было множество. Сначала его внимание привлек

большой плакат с Антонио Бандерасом в голливудском шедевре "Степан

Бандера". Бандерас, романтически небритый, с футляром от огромной

бандуры в руке, стоял на окраине условной Жмеринки и грустно смотрел

на разбитую "тридцатьчетверку" в крапивно-подсолнуховом чаппарале. С

первого взгляда на толпу вислоусых селян в расшитых петушками пончо,

которые жмурились на красно-желтое фотографическое солнце, делалось

ясно, что фильм снимали в Мексике. Плакат был не настоящим - это был

коллаж. Неизвестный шутник аккуратно подмонтировал жопастую пару

девичьих ног в темных колготках к торсу Бандераса в тяжелом кожаном

жупане. Под изображением был слоган:

San-Pelegrino

Эту связь не разорвет ничто

Прямо на плакат скотчем был приклеен факс на бланке компании "Янг

энд Рубикам". Он был коротким:

Серега! Перетер. Окончательная коррекция брэнд-эссенций

на два квартала:

Чубайс - отвага на пожаре / зеленые в банке

Лебедь - правда в камуфляже / порядок в бабочке

Явлинский - think different / think doomsday [думай

иначе/думай о конце света (англ.)] (Apple не возражает)

Ельцин - стабильность в коме / демократия в гробу

Hi there [Привет (англ.)],

Эдик.

- Для Чубайса слабовато они придумали, - сказал Татарский,

поворачиваясь к Морковину, - а коммунисты где?

- Их в оральном отделе сочиняют, - ответил Морковин. - И слава

Богу. Я бы за две зарплаты не стал.

- А там что, больше платят?

- Так же. А есть ребята, которые у них за бесплатно вкалывать

готовы. Одного, кстати, сейчас увидишь.

Рядом с Бандерасом висела сделанная на цветном принтере открытка с

золотым двуглавым орлом, сжимающим в одной когтистой лапе

"калашников", а в другой - пачку "Мальборо". Под лапами орла была

золотая надпись:

Santa Barbara Forever

[Санта-Барбара навсегда (англ.)]

Отдел Русской Идеи поздравляет коллег

с днем Святой Варвары!

Справа от открытки висел еще один рекламный плакат - Ельцин,

склонившийся над шахматной доской с еще не пришедшими в движение

фигурами. Смотрел он на нее почему-то сбоку (видимо, мизансцена

подчеркивала его роль верховного арбитра), а вместо белого и черного

королей стояли маленькие бутылочки с надписями "Обычное виски" и

"Black Label". Подпись гласила:

Black Label

Мощнейшая рокировка!

В дверь постучали. Татарский повернулся и замер. Такое количество

встреч со старыми знакомыми за один день казалось неправдоподобным - в

кабинет вошел Малюта, копирайтер-антисемит, с которым они работали

когда-то в агентстве Ханина. Он был одет в турецкую косоворотку,

перехваченную солдатским ремнем, на котором висела целая батарея

оргтехники: сотовый телефон, пейджер, зажигалка "Зиппо" в кожаном

футляре и шило в узких черных ножнах.

- Малюта! Чего ты здесь делаешь?

Малюта, однако, не проявил удивления.

- Я здесь всему кагалу имидж-меню сочиняю, - ответил он. - Про

квасок ядреный с хренком слышал? Или про блины с тешкой? Это все мои

хиты. Еще в оральном отделе работаю на полставки. А ты по компромату?

Татарский промолчал.

- Знакомы? - с любопытством спросил Морковин. - Ну да, у Ханина

вместе сидели. Значит, без проблем сработаетесь.

- Работать я один предпочитаю, - сухо сказал Малюта. - Чего

делать-то надо?

- Азадовский просил, чтобы ты проект доработал. По Березовскому с

Радуевым. Радуева не трогать, а вот по Березовскому надо чичирок

добавить. Я тебе вечерком позвоню, дам кое-какие инструкции. Сделаешь?

- По Березовскому-то? - спросил Малюта. - Чичирок? Это да. Когда

нужно?

- Вчера, как всегда.

- А где исходник?

Морковин посмотрел на Татарского. Тот пожал плечами и протянул

Малюте папочку с распечаткой сценария.

- Ты с автором не хочешь поговорить? - спросил Морковин. - Чтоб он

тебя в курс ввел?

- Сам по тексту разберусь. Завтра в десять будет готово.

- Ну, как знаешь.

Когда Малюта вышел, Морковин сказал:

- Не очень он тебя любит.

- Да ерунда, - сказал Татарский. - Поспорили как-то о геополитике.

Слушай, а кто будет вышки менять? На бурильно-телевизионные?

- Вот черт, забыл. Хорошо, что напомнил, - я ему вечером объясню.

Ты, кстати, с ним помирись. Сам знаешь, что у нас сейчас с тактовой

частотой, а Леня ему все равно одного 3-D генерала выделил. Говорит,

эфир оживляет. Так что кадр он перспективный, а какая завтра коррекция

придет и откуда, никто не знает. Может, он вместо меня завотделом

будет, тогда...

Морковин не договорил. Дверь распахнулась, и в комнату ворвался

Азадовский. Следом за ним вошли двое охранников со "скорпионами" на

ремнях. Лицо Азадовского было белым от ярости, а пальцы быстро

сжимались и разжимались с такой силой, что Татарский вспомнил когти

орла с поздравительной открытки. Таким Татарский никогда его не видел.

- Кто Лебедя последний раз сводил? - закричал Азадовский от дверей.

- Как обычно, - испуганно ответил Морковин, - Семен. А что

случилось?

Азадовский повернулся к парню с пони-тэйлом.

- Ты? - спросил он. - Это ты сделал?

- Что? - спросил Семен.

- Ты Лебедю сигареты заменил? С "Кэмела" на "Житан"?

- Я, - сказал Семен, - а что такое? Я просто подумал, что так будет

актуальнее. Мы же его собирались с Аленом Делоном монтировать.

- Увести, - скомандовал Азадовский.

- Подождите, подождите, - испуганно выставил перед собой руки

Семен, - я объясню...

Но охранники уже волокли его в коридор. Азадовский повернулся к

Морковину и несколько секунд сверлил его глазами.

- Я ничего не знал, - сказал Морковин, - клянусь.

- А кто про это знать должен? Я? А ты знаешь, откуда мне сейчас

звонили? Из "Джей-Ар Рейнольдс тобакко", которые нам "Кэмел" у Лебедя

на два года вперед проплатили. И знаешь, что они сказали? Что они нас

через своего конгрессмена на пятьдесят мегагерц опускают. И опустят

еще на пятьдесят, если Лебедь в следующем эфире опять с "Житаном"

будет. Я не знаю, сколько этот Семен наварил на черном пи-аре, но

потеряем мы много, очень. Мы что, блядь, в двадцать первый век на ста

мегагерцах въехать хотим? Когда следующий эфир с Лебедем?

- Завтра. Интервью о русской идее. Уже все досчитано.

- Ты материал смотрел?

Морковин схватился за голову.

- Смотрел, - ответил он. - Ах ты... Точно. У него там "Житан". Я

заметил, но решил, что это сверху утверждено. Ты же знаешь, я эти

вопросы не решаю. Я и подумать не мог.

- Где у него сигареты? На столе?

- Если бы. Он пачкой все интервью машет.

- Пересчитать успеем?

- Целиком - нет.

- А текстуры поменять на пачке?

- Тоже нет. У "Житана" габариты другие. А пачка все время перед

камерой.

- Что будем делать?

Азадовский остановил взгляд на Татарском, словно только что его

заметив. Татарский прокашлялся.

- А может быть, - сказал он робко, - добавить пэтч с пачкой

"Кэмела" на столе? Это ведь просто.

- И что же, он будет одной пачкой в воздухе махать, а другая перед

ним лежать будет? Бред.

- А руку, - продолжал Татарский, повинуясь внезапной волне

вдохновения, - в гипс закатать. Так, чтобы пачка ушла.

- В гипс? - задумчиво переспросил Азадовский. - А что скажем?

- Покушение, - сказал Морковин.

- Чего, в руку попали? - Нет, - сказал Татарский. - Пытались

взорвать в машине.

- А что ж он, про покушение в интервью ничего не скажет? - спросил

Морковин.

Азадовский секунду думал.

- Это как раз нормально. Непоколебимый такой чувачок... - Он потряс

кулаком в воздухе. - Даже не обмолвился. Солдат. Про покушение дадим в

новостях. А в пэтч на столе вставляем не пачку "Кэмела", а целый блок.

Пусть эти гады подавятся.

- Что в новостях будем давать?

- По минимуму. Чеченский след, исламский фактор, ведется

расследование и так далее. На чем Лебедь по легенде ездит? На старом

"мерседесе"? Сейчас посылай съемочную группу за город, возьми наряд

ментов, найдите старый "мерседес", взорвите и снимите. К десяти должно

быть в эфире. Скажете, что генерал сразу уехал по делам и работает по

графику. Да, и чтобы на месте преступления феску нашли, типа как у

Радуева будет. Мысль ясна?

- Гениально, - сказал Морковин. - Нет, правда гениально.

Азадовский криво улыбнулся - эта улыбка была больше похожа на

нервную судорогу.

- А где мы старый "мерседес" найдем? - спросил Морковин. - У нас же

все новые.

- Кто-то у нас на таком ездит, - сказал Азадовский, - я на парковке

видел.

Морковин поднял глаза на Татарского.

- Ды... Ды... - пробормотал Татарский, но Морковин отрицательно

покачал головой.

- Нет, - сказал он, - даже не думай. Давай ключи.

Татарский вынул из кармана ключи от машины и покорно положил их в

ладонь Морковина.

- Там чехлы новые, - сказал он жалобно, - может, я сниму?

- Да ты че, охуел? - взорвался Азадовский. - Если нас еще на

пятьдесят мегагерц опустят, нам что, опять правительство распускать и

Думу разгонять? Какие чехлы? О чем ты думаешь?

У него в кармане запищал телефон.

- Але, - сказал он, поднося трубку к уху. - Как? Я скажу, что с ним

делать. Сейчас за город съемочная группа поедет - взорванную машину

снимать. Возьмете этого козла, посадите на место шофера и взорвете.

Чтоб кровь была и лоскуты, их заснимете. Другим урок будет насчет

черного пи-ара... Как? Ты ему скажи, что важнее того, что с ним сейчас

будет, ничего в мире нет. Чтобы он не отвлекался на мелочи. И не

считал, что сказать мне что-то может, чего я сам не знаю.

Сложив телефон, Азадовский кинул его в карман, несколько раз

глубоко вздохнул и взялся за сердце.

- Болит, - пожаловался он. - Вы что, гады, хотите, чтобы у меня

инфаркт был в тридцать лет? По-моему, в этом комитете один я не ворую.

Всем живо за работу. А я пойду в Штаты звонить. Может, отмажемся.

Когда Азадовский вышел, Морковин значительно поглядел Татарскому в

Дата добавления: 2014-12-23