Фантазия и структура этнического образа

Под редукцией, проявляющейся в этнических экстраобразах, иногда и в интраобразе, мы понимаем сведение многообразия духовных качеств, внешнего облика и психосоматических особенностей этносов обычно к одной черте, относящейся, как правило, к материальному быту народа и окрашенной насмешкой. Такова, например, редукция, стоящая за насмешливым прозвищем французов, данным им итальянцами («пожиратели лягушек»), или за прозвищем итальянцев со стороны французов («макаронники»). Иногда такая редукция видна и в интраобразе при насмешливо критическом отношении к самим себе.
Значение смеха о котором мы говорили выше, — в той дистанции от предмета, на который он направлен, включая самих себя. Человек не равен самому себе Смех и фантастика аналитически искажают мир, он делается понятнее. Редукция в этническом образе — частный случай такого дистанционного освоения действительности. Вот почему можно предположить пространственная компонента в этническом образе должна быть ведущей, оформляющей более аморфную временную.
Огромное большинство этнических образов, которыми может оперировать этнос, сформировалось в условиях классового общества и часто сопровождается выраженным насмешливым или даже враждебным отношением к соседям. Но является ли это, как считал Поршнев, древнейшей чертой разобщенного в страхе перед самим собой человечества? Редукция вовсе не есть обязательная черта даже самых деспотических раннеклассовых обществ. Наиболее ранние этнические образы, запечатленные в камне или в словесных памятниках, не дают уничижительного изображения соседей. Образы варваров на росписях египетских

гробниц или зафиксированные на стелах ассирийцев — это peaдиетические изображения ливийцев сомалийцев, арамеев, скифов и т.д. Античные мыслители были также далеки от искажении этнических образов варваров. Это относится к Геродоту, прямо симпатизировавшему варварам, к Страбону и многим другим авторам. Геродот сведения о мифическом облике даже малоизвестных народов приводит с осторожностью Страбон скептически относится к сведениям о людях, якобы сидящих на своих ушах. Не только интерес и участие, но и военные цели требовали от античных авторов реальных сведений о варварском мире. В особой мере это относится к римской историографии, прежде всего к трудам Цезаря и Тацита.
Средневековая историография, проявляя интерес к варварам с военными целями, часто придерживается максимально точной и четкой картины. Таковы сообщения, например, Прокопия Кесарииского или Константина Багрянородного Показательно, что походы крестоносцев почти не породили фантастических этнических образов восточных народов Византийские сведения о варварах, например славянах, носят военный оттенок и лишены фантастических черт. Описаниям военного характера близки со своей реалистичности сведения ранних путешественников, возьмем ли мы Козьму Индикоплова, побывавшего в VI вв. Индии, или Афанасия Никитина, описавшего эту страну в XV в. фантастика в описании народа у древних и средневековых авторов появляется тогда, когда речь идет о людях, живущих по краю известной ойкумены. Такие народы монстры рисуются как население обитаемых, но максимально удаленных земель. Специфика этих территорий — недоступность, особая черта их обитателей — уродливость. Это универсалия. В античности все к западу от Эллады было населено народами-монстрами. У европейцев средневековья край кинокефалов и хвостатых людей — Восток. Марко Поло поселил людей с песьими головами на Андаманах хвостатых людей — на Суматре.
У русских конца XI в. земли к востоку за Камнем (Уралом) — обиталище людоедов, безголовых людей и прочих монстров, людей, засыпающих на зиму Дмитрии Анучин пытался за таким обликом увидеть сообщения о реальном быте ношение меховых одежд, жизнь в углубленных жилищах и т.д. Но сходный фантастический облик приписывался людям разных

географических зон, разных стран. Остатки таких представлении дожили в Европе до поздних этапов ознакомления с народами Америки, долго не исчезала вера в то, что в глубине американских лесов живут полулюди, одноглазые люди с собачьими мордами, а также безголовые с глазами и ртом на груди. Через несколько десятилетии после открытия Америки папе Павлу III (в 1537 г) пришлось официально объявить, что индейцы Нового Света — настоящие люди.
Тесные контакты, даже вооруженные конфликты не вели к искажению внешнего облика соседей, отсутствие прямых связей открывало путь фантазии, впрочем не безграничной Если не считать упоминании о хвостатых людях (антропологи обсуждали этот вопрос еще в конце XIX в), то фантастические искажения касаются лица или головы людей. Почему не другие части и органы тела? Ведь фантазия создала деревья хватающие путешественников, и астраханского барашка, растущего на гибком стебле из земли. Почему искажено лицо и особенно глаза, орган зрения? В образе имеются какие то черты сходства с самим предметом, оригиналом. Люди монстры поэтому не этнические образы, а только символы своей территории. Эти символы говорят о наличии реальных земель, о которых известно только то, что там можно ходить двумя ногами пользоваться двумя руками. Следовательно, символы такого рода несут прогностические черты, они направлены в будущее Монстрами маркируется начальный момент освоения территории. Перед нами своеобразный способ биологического, несакрального обозначения. Этим он аналогичен этническому образу. Для создателей рассматриваемых фантастических символов людей неизвестные территории были несакральными, а несакральная земля не могла быть населена людьми с человеческим лицом Если она обитаема то только людьми монстрами.
Территория выступает самым ранним и основным признаком этнической идентификации. Способ освоения этой территории выражающийся в формировании того или иного хозяйственно-культурного типа, служит довольно частым критерием этнического обособления. На этой почве развиваются этнонимы по хозяйственно-культурному типу.
Территория, занятия и единство хозяйственно-культурного типа часто сообщают стойкость этнониму при изменившихся

условиях жизни. Сошлемся хотя бы на длительное употребление термина «скифы» в византийской историографии. Тот или иной способ транспортного освоения территории — один из ее основных признаков. Его ставили в разные эпохи во главу угла, разделяя оседлые народы и кочевые. Тацит в силу этой логики отнес восточные народы — эстов (предков балтийских народов), певкинов, венедов и феннов — к германцам, а не к сарматам на том основании что они сооружают дома носят щиты и передвигаются пешком в отличие от сарматов, проводящих свою жизнь в повозке и на коне Способ освоения территории воспринимается как проявление «нрава».
Земля, ассоциированная с образом ее обитателя, — не просто определенный участок поверхности. В ней заключены корни этноса — могилы предков, ее берегут для потомков. Для живущих на земле она — «Мать кормилица» Земля, дискретно выделенная из Космоса сохраняет его сакрализованность. Но эта сакрализованность биологизирована и топоментальна, о чем мы уже говорили по другому поводу но об этом не лишне сказать еще раз. Подчеркивание сакрального центра есть одна из форм биологизации пространства. Места погребении бывают определены не только у земледельцев, но и у бродячих охотников собирателей, у кочевников. Поэтому наличие центра (отправной точки) и пути характеризуют мифопоэтическое пространство. Примечательно, что удаление от центра есть жизненный путь индивида (например в эпосе и волшебной сказке) и оно представляет собой линейное время, которое есть и метаморфоза расширяющегося пространства. Оно ограничивается только рубежом жизни и смерти. Именно так передвигается граница сакрального и профанного пространства во время движения восточнославянского свадебного поезда.
Осмысляемая в связи с идеей начала земля в ряде традиции имеет доначальное, досакральное состояние. Это восприятие порождает и сохраняет предания о первозасельщиках, обычно имеющих не совсем «человеческий» облик вроде нечестивых карликов у народов Кавказа, автохтонах сомату у сомадииских народов о чуди белоглазой у северорусского населения народах кхапнонг и мои в Лаосе Кампучии и Вьетнаме. Этническая территория дискретна и сакрализована. Она имеет начало Ничего нет удивительного в том что эту родину приходится и завоевывать,

как это воспринимается, например, с позиций венгерского этноса. Обретение этнической территории в этногенетических мифах и преданиях создают мотивы мирного расселения, завоевания земли, хозяйственного ее освоения. «Откуда есть пошла земля русская» — вот основная установка русского летописца. Это не позиция любомудрствующего ума, а первейшая необходимость ориентации в пространстве, сакрально наделенного свойствами живого.
Биологические материнские ассоциации родной земли (образ Матери земли) ставят личность по отношению к ней в индивидуальные, эмоционально насыщенные отношения. Земля в этом смысле — основа жизнедеятельности человека. Территория обитания становится чертой образа ее обитателей и тем самым включается в этнический образ. В рассмотренных материалах о людях-монстрах эта чудовищность сама по себе указывает на внешний облик, необходимую черту этнического образа. Закономерно предположить, что зооморфность облика должна выражать крайнюю степень нецивилизованности, «распущенности» нрава. Поэтому люди-монстры собакообразны, им придается облик животного, считающегося в европейской традиции символом такой распущенности фантастическое сведение этнического образа к зооморфному облику («нравная» компонента) происходит на максимально удаленной от чужой территории позиции. Эта редукция хорошо выявляет вторую, пространственную компоненту этнического образа. Но в данном случае векторность пространства с обратным знаком это вектор удаления от территории.
Обратимся теперь к самоописаниям. У Аристотеля, с которого мы хотим начать рассмотрение интраобраэов, этнический образ эллинов дается как раз на фоне редуцированного описания соседей. «Народности, обитающие в странах с холодным климатом на севере Европы, преисполнены мужественного характера, но интеллектуальная жизнь и художественные интересы у них менее развиты. Поэтому они дольше сохраняют свою свободу, но неспособны к государственной жизни и не могут господствовать над своими соседями. Наоборот, народности, населяющие Азию, очень интеллигенты и обладают художественным вкусом, зато им не хватает мужественности, поэтому они живут в подчиненном и рабском состоянии Эллинская народность, занимающая в

географическом отношении как бы срединное место между жителями севера Европы и Азии, объединяет в себе природные свойства тех и других, она обладает и мужественным характером и развитым интеллектом, поэтому она сохраняет свою свободу, пользуется государственной организацией и была бы способна властвовать над всеми, если бы только была объединена одним государственным строем».
Что бросается в глаза в этническом интраобразе эллинов, данном великим систематиком? Структурно организованные компоненты, где вслед за описанием земли идут описания внутренних свойств («характер» и «интеллект») и некая установка на территориальную экспансию, чему ставится на службу государственная организация. Характеристика эллинского этнического ареала дана «биологизированно». Опустил Аристотель только описание внешнего облика эллинов, но понятно, что это необязательно, когда дается интраобраз.
Внешность опущена и в характеристике родственных народов, которую дает автор «Повести временных лет»: «И живяху кажьдо со своим родом на своих местех, владеюще кожьдо родомь своимь, имеяху обычаи свои, закон отец своих и предания, кажьдо свои нрав Поляне бо своих отець обычаи имуть кроток и тих и стыдение к снохам своим и сестрам, к матерям и к родителем своим. И снохы к свекровам и к деверьм велико стыдение имуща и брачный обычаи имеяху не хожаше зять по невесту, но привожаху вечер, а заутра приношаху по ней, чьто вдадуче». Военно-территориальные ориентации днепровских славян даны летописцем очень развернуто, с описанием отношении с хазарами, венграми, болгарами, печенегами и другими, причем начиная с «точки отсчета» — истории Кия, Щека и Лыбеди.
Китайская историография, отражавшая военные усилия централизованных империи полна ценных сообщении о реальном облике и быте соседних с Китаем народов. Но даже в этом, порой суховато бюрократическом реализме описании отражена та же структура этнического образа. Один из ранних памятников китайской конфуцианской мысли «Хуайнаньцзы» сообщает: «К югу от горы Девяти пиков дел, связанных с сушей, мало, а с водой — много. Поэтому люди стригут волосы, татуируют тело, чтобы походить на драконов, носят не штаны, а набедренные повязки чтобы удобнее было переходить вброд и плавать, коротко засучивают

рукава, чтобы удобнее управляться с шестом (на лодке). Все это есть следование. К северу от Яньмэнь народ ди питается зерном, не имеет уважения к старости, а ценит крепость. Все это приспособление».
Здесь та же структура внешний облик, нрав, территориально пространственный компонент, представленный описанием транспорта. Таких примеров много в «Китайских известиях о народах Южной Сибири, Центральной Азии и Дальнего Востока», изданных Николаем Кюнером. Территориальные проблемы в структуре китайских описаний соседей будут следовать за сообщением об обычаях («нравах»), даже если сообщения начинаются с географической локализации.
Разные аспекты структуры этнических интра и экстраобразов
убеждают нас в том, что при их формировании имеет место определенная «соматизация» сложных пространственно временных условий жизни этноса. Это совсем не та биологизация, о которой говорят в случае подмены социально экономических причин общественного развития какими либо наследственно генетическими программами. В мышлении носителей традиционно-бытовых культур биологизация пространства и времени есть способ опредмечивания этих основных координат, подчиненных распределительно тоническим отношениям функции этнических интра- и экстраобразов в жизни какого либо народа — ориентация в этих координатах бытия с некоторой удаленной точки зрения. Расстояние помогает отнестись к образу с иронией. Этнический образ похож и не похож на оригинал. Может быть, самое главное в этнических образах — чтобы люди их знали и через них оцени вали самих себя. Как зрители, посмотревшие театральную пьесу.
На ранних стадиях общественного бытия восприятие витальности человека выливается в представления о его родстве с окружающей природой — в так называемом тотемизме. Когда, в какую эпоху возникают этнические образы, нам еще трудно сказать. Несомненно только, что их генезис множествен. К нему вели представления о членении времени и пространства, осмысление непрерывности и конечности жизни, культ предков Но что особенно следует отметить в генезисе этнического образа — роль в общественной практике человеческой индивидуальности. Последняя не поглощается всей массой соционормативных институтов ускользая от них хотя бы в облике клоуна. Архаические

карнавальные обычаи — та среда в которой зарождались этнические образы.
В этнических образах воплотились ощущения, казалось бы, несовместимых вещей констатация неодинаковости этнических общностей и восприятие свободы и равенства, знание своих достоинств и недостатков, представления о пройденном этносом пути и установки на будущее.

Дата добавления: 2014-12-29