Хлеб наш насущный

Человечество обеспокоено «хлебом насущным». Эта изначальная тревога звучит в словах молитвы и кроется в полубессознательных действиях хозяйки, помещающей в холодильнике чуть больше продуктов, чем нужно семье. Почему при малейшей возможности люди скорее переедают, чем недоедают? Это трудный вопрос. Леви-Строс, подойдя к проблеме происхождения пищи и чисто структуралистски, и объективистски, провел огромную работу. Но его «Происхождение застольных обычаев» проблему не решило. И дело не только в методе Леви-Строса. Тема происхождения пищи очень близко подходит к проблеме происхождения человека и культуры. Ускоренные решения здесь недопустимы.

Действительно, все пищевые обычаи мы должны рассматривать на пороге пищевой тревоги. Ведь она нас уводит от ресторана, где нам кажется, что там «грязно», что там «плохо готовят», что «неуютно» И только приложив известные усилия, мы, наконец, найдем для себя спутников, уютное местечко. Что это? Реализация древнейшего правила, по которому для добычи пищи надо потратить определенное количество энергии?

Один абхазский долгожитель сказал мне, что он никогда не ест овощей, «потому что по ним ходят ноги людей». Эта сентенция в одном ряду с еврейским запретом на сухожилие задних ног животного и некоторые корневища, считающиеся пищей мертвых. У древних евреев пасхальной пищей была горькая редька. У кривичей, одного из восточных славянских племен, в дар покойнику клали морковь и с ним сжигали. В европейском фольклоре

морковь считается любимым лакомством гномов, за которую они могут отдать слиток золота. Растущие из земли грибы не считаются пищей у многих народов. Это антипища. В конце прошлого века в Скандинавии был голод. Правительство распространяло листовки (как питаться грибами), но крестьяне предпочитали умирать, но их не есть. Как-то при мне старый ингуш сообщал другому как о чем-то необычном в своей жизни «Слушай, я однажды грибы ел!» Значит ли, что нормальной пищей архетипично воспринимается то, что растет сверху, — фрукты, но не то, что растет внизу?

В первобытных обществах Европы опасались пищи красного цвета. На нее было табу. Верование сохранялось долго. Уже после открытия Америки, когда оттуда были привезены помидоры, ими пытались отравить одного короля. Но зеленая пища тоже подозрительна — это цвет недозревших и потому опасных плодов. Как бы то ни было, в США предпочитают оранжевые без запаха калифорнийские апельсины зеленым и ароматным из Тринидада. И повсюду хозяйки скорее возьмут коричневатые куриные яйца — цвета спелого зерна, поджаренного хлеба, чем белые. Может быть, поэтому рыбак в одном рассказе Габриеля Маркеса боялся есть пойманную им рыбу ярко-зеленого цвета? А может, здесь ассоциация с зеленым цветом опасных рептилий? Ведь до сих пор алкоголь у некоторых народах называют «зеленым змием».

Есть другие менее значимые оппозиции пище. По Леви-Стросу, велико противопоставление сырого и вареного, а гнилое, находящееся и в культуре, и уже в природе снимает эту оппозицию, конденсируя в себе культурогенный потенциал. Ворон, питающийся гнилым, поэтому оказывается демиургом.

Существует еще одна важная оппозиция твердое — мягкое. В мифе о Прометее говорится, что огонь он добыл людям для варения мяса, кости же предоставил богам. Во многих культурах мясо варят с костью, как на Кавказе. Гость — в чем-то приходящее божество, он приносит благо. Когда архетип пищи связан с ее твердой субстанцией, а не с мягкой? Известно много мифов о том, что человек стал смертным потому, что из твердой и мягкой пищи избрал последнюю (например, бананы) Дети, любящие хрустящую пищу, обнаруживают возможный древний архетип твердой пищи.

С проблемой архетипа твердой пищи связана загадочная история пищевой соли. Начнем с того что она — средство против сглаза. В Восточной Европе у славян, литовцев и других народов долго держалось представление, что если завернуть в тряпицу соль и положить около младенца, то он будет защищен от сглаза. Соль бросают в огонь при чтении заговоров от сглаза (вся Европа и Ближний Восток). Зато выражение «соленый глаз» в персидском означает, что у человека — злой, «сглазливый» взгляд. В Африке считается, что колдун не может ничего поделать с человеком, у которого «крепкий», «соленый» организм. Удивительно, что и австралийские аборигены были убеждены, что их колдовство не может подействовать на белых людей, потому что «в их телах много соли». Объяснить все суеверия, связанные с солью, можно предикатом твердости. Соль — это твердость (субстанциальность, вносимая в организм). Новорожденный ребенок — мягкий (именно таким словом его обозначают по-абхазски). Огромен ареал обычая где новорожденного моют в соленой воде. Это обряд его «отвердения».

Питание архетипически воспринимается как процедура отвердения человеческого организма который должен стать массой. Так, мы снова оказываемся в большом герменевтическом круге предпонимания, где человек, осваивая природу, с ней примиряется. Очень точно одно выражение, которым Ольга Фреиденберг обобщила предысторию пищи: «В акте еды появляется и исчезает Космос». Пища появляется из коммуникативного пространства от какого то Другого. Кто он — в предпонимании еще не ясно. Отсюда первобытный глубинный страх перед пищей, получаемой из чужих рук. Есть абхазская пословица «Делай согласно сказанному стариками, ешь приготовленное молодыми». Суть в том что молодая семья — известные члены общества наше порождение или приведенные в дом по нашему выбору.

Как ни что другое пища — интимный показатель групповой идентификации. О крайне негативном отношении к грибам было сказано. Но даже хлеб, хороший пшеничный хлеб, может стать знаком предела жизни Талыши живущие на Апшеронском полуострове никогда не ели хлеба только рис В прошлом веке одна женщина поссорившись с мужем заявила что она «пойдет в город (Баку) поест хлеба и умрет». В Первую мировую войну русская армия взяла в плен турецкий отряд состоявший из йезидов.

У них считается что Ева соблазнила Адама пшеницей, на зерне до сих пор видна ложбинка — след ее зубов. Йезидов пытались кормить хлебом, но они отказывались и умирали, пока кто-то не сообразил накормить их рисом. В приведенных примерах замкнулись большой и ядерный герменевтический круги то, что должно было быть полем предпонимания получило статус понимания те традиции, в результате — парадигматический тупик даже со своим мифом.
Если столь значим сам продукт, вовлекаемый в пищу, то уже понятно ранжирование его по статусу будничному, праздничному, престижному. Можно выделить ритуальный и престижный виды пищи. Но все эти статусы сохраняют намек на изначальный «твердый» архетипический посыл пищи. Рассмотрим для примера пищевую структуру народов Кавказа. «Твердая» пища положена детям из молока на летних пастбищах изготовляют кружочки сыра и сушат их. Это лакомство отдадут детям. Приходит гость в его честь подают вареное мясо, обязательно на костях. У многих народов Кавказа например у абхазов, бульон вообще никогда не едят, выливают. У тех же абхазов удивительно вкусный мацони. Но это негостевая жидкая пища, и гостю приходится обратиться со специальной просьбой, чтобы в летнюю жару выпить прекрасного напитка.

Особое место в этнологии пищи занимает алкоголь. Как субстанция он жидкая пища. Но по ритуальному обращению с ним он, скорее находится в категории твердой пищи. Не случайно считается, что человек, принявший алкоголь, недоступен действию злых сил, т.е. так же, как недоступен действию колдовства человек в составе пищи которого есть соль. Именно поэтому возлияния алкоголя изобилуют во многих языческих культах в мировых религиях.

Итак потребление пищи в глубинных структурах человеческой психологии становится идентичным поддержанию или изменению самой субстанции человека Поэтому фраза «укрепил свое тело пищей» может быть точно переведена на многие языки. О том же изменении субстанции в сторону твердости говорит выражение «крепкий дух человека» и «крепкий напиток».

Естественно, что близость в любой пище ее архетипического основания и связь ее с субстанцией человека — причина лишь замирающей иногда пищевой тревоги и настороженности к

незнакомой пище. Чужая пища скорее неприятна, она становится как бы символом-эмблемой дурных черт иноплеменников.

Ничего нет зазорного ни в питании макаронами, ни в питании лягушками. Но французы называют итальянцев макаронниками, а итальянцы первых — лягушатниками. Этнические же пищевые образы: Джон Буль (Джон Бык) и Ганс Вурст (Ганс Колбаса), кажется, сами для себя придумали англичане и немцы.

Все же пища не столько разъединяет, сколько объединяет людей. Недаром у чеченцев есть миф, что бог создал из всех органов последним желудок — чтобы люди в совместной трапезе познавали законы доброты и согласия. Но об опасности человеческого желудка предупреждает одна чеченская история. В походе воины послали юношу принести воды на весь отряд, дав ему маленький мешочек. По мере наполнения этот сосуд расширялся и расширялся чуть ли не бесконечно. Удивленному юноше сказали, что только человеческий желудок обладает таким свойством.

Современность расширяет пищевые традиции, мы еще можем представить свою жизнь без пиццы и хот-догов, но уж, конечно, не можем ее представить без картофеля. Традиция как понимание поистине вводит нас в открытое общество.

Дата добавления: 2014-12-29