Исторические особенности развития зарубежной социальной психологии

История развития социальной психологии

Рассмотрение вопроса об истории становления социальной психологии связано с целым рядом сложностей, встающих перед историком, пытающимся проследить динамику происходивших в ней изменений. Традиционно история становления области знания представляется как последовательная, линейная эволюция представлений, предполагающая развитие, уточнение и углубление знаний. Применительно к социальной психологии такая историческая логика вряд ли является уместной. Это обусловлено целым рядом обстоятельств.

Первое, немало сложностей связано с сами понятием социальная «психология». Как пишет Карл Грауманн (Graumann), один из известнейших историков социальной психологии, это понятие сегодня используется по отношению к:

§ Отрасли психологии, в рамках которой проведено большинство социально-психологических исследований и опубликовано большинство работ.

§ Области исследований в (микро) социологии.

§ Любой отрасли социальных наук, занимающихся изучением индивида в обществе.

§ Всем социальным психологиям, включая два основных подразделения и ряд сфер специализаций, которые скорее ориентированы на будущее нежели прошлое и настоящее социальной психологии.

Данное обстоятельство предполагает четкое определение предмета исторического анализа, а следовательно и его источниковедческой базы.

Еще один вопрос связан с особенностями самого исторического анализа, т.к. и в нем можно говорить, по крайней мере, о двух тенденциях. Первая выражается в стремлении к объективному анализу первоисточников, сопровождаемому, якобы объективным описанием позитивистского толка, того, что было в прошлом без какой-либо авторской предвзятости (что, по нашему мнению, невозможно в принципе) и выстраивания некой логики последовательного развития знания. Вторая, с нашей точки зрения, более продуктивная логика, предполагает привязку вопроса о становлении и развитии знания к конкретному социально-историческому контексту с целью формирования более глубокого понимания и объяснения появления и популярности тех или иных теоретических подходов и моделей без какого-либо критиканства и предвзятости. Осознавая, что на каждом исторически конкретном промежутке существует свой пласт культуры, обыденных и научных метафор, знаний, наконец, на которые опирается исследователь и рамки которых он попросту не может преодолеть или если преодолевает то, скорее в абстракции.

Социальная психология в том виде, в сегодняшнем, хотя и не однозначном, понимании, появилась примерно на рубеже веков. Авторы американских учебников обычно отмечают 1898 г., которым датируется первый социально-психологический эксперимент, и 1908 г., когда появились два первых учебника. в названиях которых присутствовало словосочетание «социальная психология». Пикантность ситуации заключается в том, что ни первый, ни второй из них никакого отношения к социальной психологии, в современном понимании ее предмета, не имеют. «Введение в социальную психологию» Мак-Даугалла (McDougall) скорее представляет теоретический труд о «естественных склонностях и возможностях индивидуального человеческого разума», основанный на теории инстинктов – или, в современном понимании, теории мотивации. Социолог Росс в своей «Социальной психологии» писал о «замыслах и стремлениях, возникающих у людей в результате их сотрудничества» (1908, р. 1). Тема его размышлений – единообразие как результат социального влияния в процессе взаимодействия, раскрытая частично в традициях психологии масс, но главным образом «с сердечным почтением к гению Габриела Тарда» (там же, p. viii). В конце XIX века существовали не только «Психология народов» и «Психология масс» Вундта и Лебона. В дополнение к изложенному, следует отметить, что термин «социальная психология» уже использовался при изучении индивида и общества европейскими исследователями (Lindner, 1871). Тем не менее, в силу абсолютного доминирования американских учебников, 1908 год как дата рождения социальной психологии укоренился в сознании и вносить какие-то дебаты в этот вопрос вряд ли целесообразно.

Сложность самоопределения в вопросе еще связана и с тем, что в его рассмотрении присутствует как минимум две точки зрения: социальная психология как психологическая дисциплина должна заниматься личностью и его внутриличностными процессами (напр. McDougall, 1908; Simmel, 1908). В качестве же специальной дисциплины социальной психологии вместо процессов личности надлежит сосредоточиться на социальном (структурном) контексте (напр.: Lindner, 1871; Durkheim; Ross, 1908). В своих заметках по истории социальной психологии Пепитон (Pepitone, 1981, с. 974) справедливо отмечает, что «коллективная социальная психология того типа, который представляет Росс, по большей части остается социологией», тогда как для психологии «единственной реальностью является человек» – а следовательно, и для развившейся из нее социальной психологии именно он становится высшим объектом интересов.

Наконец, еще одна особенность заключается в том, что можно говорить как минимум о двух развитых социально-психологических традициях – американской и европейской, различающихся в своем отношении к изучению социально-психологической феноменологии. С определенной долей условности можно говорить и об отечественной традиции, в рамках которой наработано немало продуктивных идей, к сожалению, практически не известных за рубежом и побуждающих к их вписыванию в систему мирового социально-психологического знания при всем понимании сложности этого в силу специфичности нашего историко-культурного контекста. К рассмотрению этих традиций мы и приступим полагаясь на уже доступную отечественному читателю статью Карла Грауманна «Введение в историю социальной психологии», опубликованную в книге «Перспективы социальной психологии» (2001). Правда, это полагание должно сопровождаться общим замечанием на, увы, распространенную в русскоязычных переводах многих современных психологических текстов опасную тенденцию – перевод без участия специалистов – психологов. Такого рода опасность связана, прежде всего, с тем, что не знание психологического контекста, специальной терминологии часто приводит к многочисленным искажениям и неадекватным интерпретациям. В результате же формируется новая культура психологического знания, опирающаяся на эти искажения и, самое печальное, транслирующаяся с энергией достойной лучшего применения. К сожалению, перевод названной книги относится именно к таким примерам и поэтому заслуживает уточнения и комментариев. Мотивом же такого обращения к первоисточнику является глубокое убеждение автора в том, что наиболее адекватное представление о вопросе можно получить только на основании самого первоисточника, а не на его критике или вторичной интерпретации.

Американская социальная психология. Культура индивидуализма и прагматизма, свойственная американскому обществу, наглядно проявилась и в социально-психологическом индивидуализме, берущем свое начало в философском прагматизме Чикагской школы. По меткому замечанию Картрайта «создание социальной психологии как отдельной области эмпирического исследования … может рассматриваться … как бунт всего поколения против кабинетных методов социальной философии» (Cartwright, 1979, с. 83). По оценке Ф. Олпорта, индивидуалистская концепция срослась с методологическим направлением, с экспериментальным бихевиористским подходом.

Для Олпорта, одной из самых знаковых фигур для психологии, идентифицировавшего себя как социального психолога-бихевиориста, социальная психология стала «наукой, изучающей поведение индивида в тех областях, где это поведение стимулирует других людей или является реакцией на такое поведение» (1924, с. 12). Однако если «бихевиористские взгляды» были только способом постижения фактов, то экспериментальные методы дают урожай этих фактов» (там же, p. vi). Сочетание индивидуалистского подхода, «бихевиористских взглядов» и экспериментального метода было необходимо, для того чтобы превратить социальную психологию в солидную на­учную дисциплину; в этом направлении она развивалась первые три-четыре десятилетия своего существования (Cartwright, 1979, с. 4).

Хотя по большей части этот процесс происходил в Америке и в историческом плане может быть возведен к методике ранних экспериментов Ф. Олпорта с социальной фасилитацией, следует отметить, что Олпорт (1924) во многом опирался на работы нескольких учеников Вундта (см. Graumann, 1986). В этой связи Пепитон (Pepitone, 1981, с. 975) говорит о «немецких корнях экспериментальной традиции в социальной психологии». Возможно, «европейские корни» были сильнее и тому есть свидетельства: помимо известного, поверхностно (и неверно) цитируемого примера из работ Триплета (Triplett), который в 1898 г. сообщил об экспериментальном исследовании влияния коллективной деятельности на скорость и качество работы человека (позже это стало называться социальной фасилитацией). Еще до 1898 г. проводились и другие эксперименты, которые можно называть с полным для этого основанием социально-психологическими – работы Бине и Анри по изучению внушаемости (см. Binet, Henrye, 1894). Еще раньше, в 80-х годах XIX века, Рингельман (Ringelmann) провел исследования продуктивности групповой работы. Однако с исторической точки зрения не так важна констатация факта проведения первых психологических экспериментов, сколько установление того, что социальные психологи и посей день идентифицируют себя с экспериментальным подходом при осознании всех сложностей, связанных с его применением по отношению к социально-психологической феноменологии.

Хотя экспериментальный метод и зародился в Европе, наибольшее развитие после Первой мировой войны он получил в США, научный климат и прагматизм которых способствовал превращению социальной психологии в экспериментальную «науку о человеке» (Allport, 1924, р. 4). Погоня за научностью результатов исследования позитивистского толка привела к превращению экспериментирования в некую маниакальную идею. По крайней мере, в исследовательской практике экспериментализм приводил к изолированию объектов изучения от их социального контекста вплоть. Второй мировой войны. Отчасти такая ситуация была связана с присутствием иллюзии нахождения универсальных решений всех проблем, посредством открытия соответствующих законов поведения и принципов его стимулирования. Стимульно-реактивная модель применительно к социально-психологической проблематики действительно показывала продуктивность для тогдашнего контекста развития культуры. Примером такого рода решений являются работы Дейла Карнеги, детальнейшим образом прописывавшего, что именно надо делать в тех или иных обстоятельствах для достижения преследуемых целей. Осознание же того, что любое решение должно привязываться к конкретному контексту и что один и тот же стимул в зависимости от обстоятельств может приводить к диаметрально противоположным результатам, пришло несколько позже. Более того, в 1930-е годы такого рода литература, адресованная широкому читателю, привела к резкому росту популярности психологии как области знания. В эти годы многие книги социальных психологов бихевиористского толка входили в пятерку бестселлеров. Надежды глобалистского толка тешили сознание и самих психологов, создававших утопии построения совершенного социального общества. Примером такого рода является нашумевшая книга Бархуса Скиннера «Walden II», в которой он описывает универсальные принципы обустройства общества, подобно утопиям Френсиса Мора и Кампанеллы. Правда, следует отметить, что в обществе того времени тяга к такого рода руководствам была достаточно велика. Более того было много желающих и реализовывать такого рода рекомендации на практике – Сталин, Гитлер, Муссолини. «радевшие» за благо человека вообще и испытывавшие сложности в отношении конкретного человека. не вписывавшиеся в их модели люди рассматривались как артефакты со всеми негативными последствиями для последних. Однако кредит доверия к универсальным решениям вскоре был утрачен.

В 1930-х – 40-х годах основные оптимистические надежды социальных психологов стали связываться с категорией аттитюда. Этому способствовало несколько обстоятельств: во-первых, аттитюд измеряем, во-вторых, аттитюд относится к характеристика внутреннего мира личности, определяющим социальное поведение, в-третьих, он обладает потенциалом прогностичности. Исходно предполагалось, что зная аттитюды человека по отношению к объекту можно прогнозировать поведение человека в отношении этого объекта. В эти годы была разработана широкая палитра инструментов измерения аттитюдов (шкалы Lickert и Thurstone, семантический дифференциал Osgood и др.). Интерес к изучению аттитюдов сохранялся достаточно долго, практически до момента осознания факта его низкой прогностичности, подтвержденной попытками использования аттитюдов избирателей в качестве индикаторов их выборной активности. Неудачи такого рода прогнозов привели к острой дискуссии в отношении аттитюдов как базовой категории социальной психологии. Спектр позиций распространялся от утверждений об искусственности самого понятия, на одном полюсе, до нахождения усилителей прогностического потенциала его измерений, на другом. Предлагалось много компромиссных решений, одним из которых являлось выделение аттитюда на объект и аттитюда на ситуацию Милтоном Рокичем в контексте знаменитых экспериментов социолога Лапъера.

Разочарование в аттитюде как базовой категории социальной психологии не отразилось на ее экспериментальной ориентации. Эксперимент и сегодня предпочитается большинством социальных психологов полевому исследованию, а измерения – наблюдению. Это стало правилом и критерием для научных публикаций, более того, финансирование научных исследований, осуществляемое при согласовании с соответствующими профессиональными структурами психологов также в существенной степени зависит от исследовательской методологии.

Большое влияние на развитие американской социальной психологии оказал Курт Левин (1890–1947), сформировавшийся в традициях немецкой гештальтпсихологии, идеи которой оказались очень продуктивными для развития социальной психологии. Эти идеи в первую очередь повлияли на изучение восприятия и интерпретации человека человеком. Такие понятия как гештальт, изморфизм, прагнантность, перцептивная группировка и др. привнесли в проблематику восприятия и интерпретации человека человеком много новых аспектов.

В своей книге «Принципы топологической психологии» Левин формулирует основополагающую цель теоретической психологии, которая должна заключаться, по его мнению, в «разработке системы понятий, демонстрирующих все характеристики гештальта, в котором любая часть зависит от всех других составляющих его частей» (с. 2). Этим утверждением Левин относит теорию поля полностью в сферу гештальт направления. На самом же деле разработанный подход имеет целый ряд существенных отличий. Называя этот подход Аристотелевским, Левин, оценив предшествующую психологию как преднаучную, подверг критическому рассмотрению характерную для нее жесткую категоризацию, статистическое определение закономерности, фенотипический подход к психологии и описательную методологию. В качестве альтернативы, предложив конструктивный метод, опирающийся на следующие положения о: (1) критериях закономерности, не зависимым от повторяемости; (2) приоритетной роли интерпретаций, основанных на взаимоотношениях событий по отношению к классификационным; (3) определение феномена, как существующего в континууме; и (4) методологии, утверждающей контролируемый эксперимент и количественные измерения.

В отличие от предшествующих индивидуалистических подходов, Левин подчеркивал неразрывность взаимосвязи личности с ее окружением. Наиболее наглядно это демонстрируется в его известной формуле B = ¦(P, E), где В – поведение, Е - окружение, Р – личность, часто представленной в модифицированном виде как B = ¦ (P, S), где S – ситуация. В соответствии с этой формулой адекватная психология должна оперировать всей совокупностью сил, воздействующих на поведение человека, а не отдельными, вырванными из общей совокупности силами, как это делалось в предшествующей психологической традиции. Интерес к социальной психологии, приложив свою «теорию поля» к группам (Lewin, 1948, 1951). Это – в большей мере общеметодологический, чем теоретический подход. В данном случае внимание концентрируется на принципе взаимозависимости, подчеркивается превосходство целого (ситуации или поля) над частями. Левин использовал конструктивные, а не классификационные методы. Такая свободная методология позволила Левину и его ученикам ставить эксперименты с группами (как прототипами «силового поля»), а также работать с ними в ходе повседневной жизни конкретных сообществ с целью изменения группового поведения, морали, предубеждений, стиля руководства и т. д. – подход, ставший известным как изучение групповой динамики. В 1944 году Левин был назначен директором Исследовательского Центра Групповой Динамики при Массачусетском Технологическом Институте. Все последние годы его научной деятельности были связаны с изучением групповых процессов. Определить понятие «групповая динамика» достаточно сложно, но в целом оно может ассоциироваться с влиянием группы на индивида и индивида – на группу. Левин не рассматривал это влияние как одностороннее. В его логике группа изменяет восприятие и поведение индивида, что, в свою очередь, приводит к изменению индивидом группы. Исследование групповой динамики так же включает изучение структуры групп по отношению к лидерству (демократическое - авторитарное) и эффективность структуры лидерства по отношению к различного рода задачам и контекстам.

Интересы Левина распространялись на широкий спектр групп – индустриальных, учебных, групп по интересам и т.д. Он интересовался социальными программами, предоставляющими возможность проверки психологической теории в повседневной жизни.

Исследовательская группа Левина работала в четырех проблемных областях одновременно. Перовая, область исследования возможностей повышения продуктивности деятельности групп, а так же причин хорошо известной тенденции останавливаться в росте эффективности и отклоняться от поставленных целей. Вторая, исследования коммуникации и распространения слухов. Третья, исследования социальной перцепции и межличностных отношений вместе с изучением групп членства их регулятивной функции. Четвертое, исследования подготовки лидеров, которое привело к созданию в 1946 году Национальной лаборатории обучения и развития тренинговых или Т-групп. Эти группы предназначались для подготовки эффективных лидеров, открытых линий коммуникации и борьбы с предубеждениями и деструктивными аттитюдами. В последующем Т-группы получили широкое распространение в образовании, консультировании, производственной и клинической практике.

Левин умер 1 февраля 1947 года от сердечного приступа во время напряженной работы. В выступлении, посвященном памяти выдающегося психолога от имени Американской психологической ассоциации Эдвард Толмен (Tolmen) сказал: «Клиницист Фрейд и экспериментатор Левин – вот два человека, имена которых переживут других в истории нашей психологической эры. Благодаря их противоположным, но взаимодополняющим идеям психология превратилась в науку, применимую к реальному человеческому бытию и реальному человеческому обществу” (Tolmen, 1947).

Идеи Левина были продолжены в работах его учеников, относящихся к числу выдающихся социальных психологов последних десятилетий: Дорвин Картрайт (Cartwright); Роджер Бейкер (Barker); Джон Тибо (Thibaut); Харольд Келли (Kelley); Курт Бек (Beck); Альберт Пепитон (Pepitone); Мортон Дойч (Deutch); Роберт Краусс (Krauss); Эдвард Джонс (Jones); Филипп Зимбардо (Zimbardo); Питер Шонбек (Schonback); Джером Сингер (Singer); Ли Росс (Ross); Стэнли Шахтер (Schahter); Леон Фестингер (Festinger) Харольд Сигалл (Sigall); Эллиот Аронсон (Aronson). Представленный перечень выдающихся для и для современной социальной психологии имен производит большее впечатление. Тем не менее, даже Левину не удалось преодолеть господство эмпирицизма в социальной психологии. Его теория поля так и осталась практически не востребованной, как не востребованными оказались и многие методологические идеи, значимость которых для современной науки стала осознаваться только сегодня.

Европейская волна эмиграции в США в предвоенные годы оказала существенное влияние на развитие американской социальной психологии. Отмечая вклад европейских психологов Картрайт пишет: «Трудно себе представить, как выглядела бы сегодня наша дисциплина, если бы такие люди, как Левин, Хейдер, Кёглер, Вертгеймер, Катона, Лазарсфельд и Брунсвик в свое время не приехали в США». Это замечание является достаточно важным в силу частого подчеркивания во многих американских учебниках того, что социальная психология стала «в основном американской наукой» (Jones, 1985, р. 85) или что она – «преимущественно североамериканское явление» (там же, р. 47). Эти утверждения адекватны лишь в той своей части, что после прибытия эмигрантов, в ходе их адаптации к новой социальной и научной среде, многие их идеи должны были трансформироваться, что и произошло в действительности (см. Грауманн, 2001). Вполне обоснованным является и вывод Грауманна о том, что Гитлер вымел из большей части Центральной Европы все и вся, относящееся к социальной пси­хологии. После 1945 г. вакуум заполнился «американской психологией» (2001. с. 37).

В течение следующих десятилетий после Второй мировой войны в США, если не считать дальнейшего усовершенствования методов в теоретических воззрениях, как отмечает Грауманн, произошли следующие два изменения: переход от бихевио­ристского к когнитивному подходу и от широкого к более узкому теоретическому рассмотрению. Причем данная тенденция была характерной не только для социальной, но и для общей психологии. Во многом это связано с традиционным для развития психологического знания изменением приоритетной научной метафоры, обусловленной достижениями в науке и культуре. Включение компьютера как достижения цивилизации в культуру мышления, перспективы, связанные с компьютеризацией, не могли не оказать влияния на социальную психологию. Господствующим в ней стал информационно-процессуальный подход с его представлением о человеке как системе перерабатывающей информационные ресурсы. Рамки экспериментализма позитивистского толка с его ориентированностью на операционализацию и верификацию обусловливали и использование в качестве метода научного теоретизирования индуктивно-дедуктивного метода с его строгой ориентированностью на эмпирическое подтверждение любого гипотетического предположения (см., раздел «структура социально-психологической теории). В рамках такого рода теоретизирования становится невозможным выход за пределы проверяемых гипотез. Что, в свою очередь, приводит к появлению огромного количества мини теорий, направленный на описание локальных аспектов изучаемого явления.

Хотя как утверждает тот же Грауманн: «Если о бихевиористском подходе (заимствовавшем ключевые идеи из Павловской концепции обусловливания) можно главным образом говорить как об американской разработке, то считается, что переход – или восхождение – к когнитивизму был вызван появлением в Америке гештальтпсихологии», по нашему мнению, популярность когнитивного подхода обусловлена именно компьютерной революцией в науке и культуре. Другое дело, что разработки гештальтпсихологов оказались наиболее пригодными для такого рода поворота в психологическом познании. В результате из социальной психологии начинает вымываться категория социального поведения, заменяясь когнитивным отображением, предшествующим поведению (планирующим), сопровождающим его (контролирующим) и возникающим вслед за ним (запоминающим).

Радужные перспективы, связанные с когнитивной революцией в социальной психологии сопровождались лавиной эмпирических исследований. Столь бурная активность стимулировалась тайной надеждой на свойственное экспериментализмустремление к установлению универсальных законов в данном контексте складирования, переработки и последующего воспроизведения информационных ресурсов и их последующей привязки к практике социального поведения людей. Однако, как это часто бывает, «гора родила мышь», что и привело к кризису социальной психологии 1970-х годов, проявившегося в осознании факта невозможности решения глобальной задачи – углубления понимания социальной активности посредством возможностей информационно-процессуального подхода. Из мини теорий не синтезировались макро теории. Более того, все более очевидной становилась необходимость нахождения новых идей. Многими исследователями отмечалась ситуация кризиса с формулированием которых.

Тем не менее, когнитивная революция в психологии привела к изменению статуса американской социальной психологии – переход от довольно низкого статуса и маргинальной позиции внутри психологической науки к более респектабельному и значимому положению (Грауманн, с. 38). Бершейд (Berscheid, 1992, р. 531) пишет в этой связи: «социальная психология заняла почти центральное положение в современной психологической науке». Хотя, на наш взгляд, данный вывод излишне оптимистичен и одним из более веских оснований для констатации повышения статуса является ее связь с менеджментом, проблематика которого во многом пересекается с социально-психологической.

Панорама развития социальной психологии в США, созданная Грауманном должна быть дополненной и рядом других особенностей. Кризис 1970-х годов не оставил в стороне и наиболее благополучную, хотя и наиболее консервативную, американскую социальную психологию. Констатация ее оторванности от реальной жизни, неоднократно производилась и самими учеными и в еще большей степени студентами психологических факультетов. В схематизированном виде эти претензии могут быть сформулированы в виде признания того, что американская экспериментальная психология не представляет собой ничего большего, чем эмпирическое описание социально-психологических особенностей американских студентов, т.к. подавляющее большинство эмпирических данных было получено именно на них.

Еще в конце 1950-х годов эта же проблема поднималась Фрицем Хейдером (Heider) в связи с игнорированием в качестве психологических фактов самоописаний исследуемых как субъективных. Для самой возможности включения этих данных в качестве объектов социально-психологического анализа Хейдеру понадобилась разработка и конституирование весьма искусственной модели «Человека как наивного ученого», в соответствии с которой человек в своих самоотчетах представляет не только спонтанные результаты интроспекции, а формулирует гипотезы и проверяет их, следовательно, осуществляет процесс верифицирования, отделяя случайное от не случайного. Привлечение самоотчетов привело к появлению одной из самых продуктивных и связанных с феноменологией реальной жизни областей социальной психологии – атрибутирования.

В 1970-е годы проявляется своеобразный бунт социального конструктивизма, подвергающего резкой критике объективистскую методологию эксперименталистской социальной психологии. Социальные конструктивисты прямо ставят вопрос о социально-культурной детерминированности отражения. Один из лидеров социально-конструкитивистского движения в социальной психологии Кеннет Герген (Gergen), подчеркивает, что для социальной психологии гораздо важнее прослеживание особенностей формирования культурных значений, нежели констатация эмпирических фактов в их объективном значении. Используемая социальными конструктивистами метафора мира как текста, прочтение которого определяется аккумулированными в культуре значениями, обладает значительно большей перспективностью. Более того, наряду с движением радикальной психологии, подвергающей жесткой критике позитивистские основания эксперименталистской психологии, социальные конструктивисты возрождают идеи становления культурной социальной психологии. свой вклад в нахождение новых перспектив развития социальной психологии привносят и представители кросс-культурной и гендерной психологии, показывающие бесперспективность универсалистской модели рассмотрения социально-психологической природы людей, не учитывающей как уникальной специфичности (имики) каждой культуры и субкультуры, так и необходимость рассмотрения мужчин и женщин как обладающих уникальными и свойствами и качествами, не соизмеряемыми по критериям универсального толка, применимыми и к остальным представителям животного мира (крысам, собакам и т.п.).

Критические тенденции по отношению к эксперименталистским устоям американской социальной психологии становятся все более уверенными, хотя и встречают пока еще жесткий отпор со стороны официоза, выражающийся в доминировании в ведущих журналах ориентации на экспериментальную методологию. В отдельных случаях это противостояние выражается в игнорировании разработок европейских социальных психологов, в частности, теории социальных репрезентаций Серджо Московичи, завоевавшей признание в остальном, не американском, социально-психологическом научном мире.

Давая общую оценку роли американской социальной психологии для ее развития нельзя не отметить того факта, что именно благодаря ее мощи и присущему прагматизму социальная психология завоевала свое место под солнцем, превратившись в одного из психологических лидеров. В то же время экспансия американской социальной психологии привела, с одной стороны, к экстенсивному тиражированию своих стандартов и, с другой стороны, к унификации и упрощению социально-психологических представлений. В этом отношении европейская традиция в социальной психологии, по нашему мнению является значительно более глубокой и богатой, хотя и уступающей в материальных ресурсах.

Социальная психология в Европе. Европейская традиция в социальной психологии имеет значительно более глубокие философско-теоретические основания. Впитав в себя традиции таких выдающихся умов своего времени как Вильгельм Вундт, Эмиль Дюркгейм, тот же Курт Левин и др., европейская социальная психология представляла собой поле оригинальных и глубоких идей, актуализация которых происходит и сегодня. С другой стороны, не будучи финансово состоятельной, она вынужденно была привязана к «натурализации» своих идей в Америке, со всеми ее издержками, превратившись на определенный промежуток времени в своеобразного «бедного родственника», ставшего заложником и проводником модернизированных и прагматизированных идей более состоятельного «ребенка». Хорошей иллюстрацией сказанному является утверждение Коха (Koch) о том, что «каким бы ни был исторический вклад Европы в развитие психологической науки – английская постдарвинистская сравнительная психология, русские концепции школы Павлова, эмиграция гештальтпсихологии, разработки Пиаже, «даже» феноменология и, конечно, неопозитивистская философия венского кружка – все это с энтузиазмом принималось, усваивалось и перерабатывалось в нечто американское, частично смешанное с местной ветвью бихевиоризма и насквозь индивидуалистическое» (1985, с. 25). Данное утверждение вполне согласуется и с мнением других психологов о том, что культурная среда США, поощряющая прагматизм и экспериментальный подход во всех жизненных направлениях, способствовала развитию психологии как новой науки, «сулящей возможности предвидения человеческих поступков и управления ими» (там же, с. 22).

По оценке того же Грауманна «то, что позже окрестили «американизацией» европейской (например немецкой) психологии, на деле было весьма необходимой реконструкцией и интернационализацией социальной науки, проделанной с помощью американцев и принятой в Европе с благодарностью. И лишь к случаям, когда ей, проблемы и их решения принимались и усваивались без критического подхода, возможно применение термина «американизация»» (2001, с. 38). Правда эта оценка в самой Европейской психологии воспринимается не столь однозначно. Да, американский прагматизм позволил европейской социальной психологии приобрести необходимый уровень респектабельности и популярности, но воплощение американских стандартов сталкивается и с противодействием, обусловленным, прежде всего тем, что их реализация приводит к превращению социальной психологии в своеобразный аналог «биг-мака», не учитывающего ситуацию европейского многообразия и стремления к более глубокому культурному осмыслению социальной феноменологии. Особенно сильно эти протестные тенденции прослеживаются во Франции, в которой наряду с примерами реализации американизированного варианта, разрабатывается и своя традиция, одним из примеров которой является направление теории социальных репрезентаций.

Состояние социальной психологии в довоенной Европе было довольно плачевным в сравнении с ситуацией США. Можно говорить лишь об авторских достижениях и инсайтах. Примерами такого рода инсайтов являются работы Бартлетта (Bartlett), выполненные в Великобритании, чей главный труд по воспоминаниям (1932) лишь недавно получил признание в рамках проблематики социализации. В Германии социально-психологической проблематикой занимались Мёде, заложившего основания экспериментальной психологии групп (Moede, 1920). Эти работы произвели сильное впечатление на Хилпаша (Hellpach), основавшего в 1921 г. первый Институт социальной психологии и издавшего первый систематизированный немецкий учебник по социальной психологии (Hellpach, 1933). Тем не мене, эти отдельные достижения не сопровождались какими либо попытками к организации совместных усилий по развитию социальной психологии в рамках европейского научного сообщества.

Такая же ситуация сохранялась в Европе и после 1945 года. Хотя отдельные специалисты и группы ученых занимались социально-психологическими исследованиями и преподавали в различных европейских университетах, они, по мнению Грауманна «не знали о существовании коллег... обмен информацией проходил в основном между отдельными научными центрами и Соединенными Штатами» (2001. с. 39). Лишь по инициативе американцев в 50-х годах социологи и социальные психологи семи европейских стран стали налаживать организованные попытки совместных междисциплинарных и кросс-культурных исследований проблем угрозы и отказничества (первая встреча прошла в Осло).

В 1966 г. была создана Европейская ассоциация экспериментальной социальной психологии (EAESP), которая вскоре стала ядром научного общества социальных психологов Европы. В середине 60-х она состояла из небольших групп, затем превратилась в обширное объединение, включившее виднейших ученых. Так как Ассоциация была основана в период «холодной войны», в качестве одной из ее приоритетных задач стало налаживание научных контактов с социальными психологами Восточной Европы. В качестве особого инструмента регулярно проводились так называемые «западно-восточные конференции» – по большей части в социалистических и нейтральных государствах вплоть до 1992 г., когда все члены EAESP получили возможность свободного участия в работе EAESP.

Первоначальное зависимое положение от североамериканской социальной психологии, вызывает сожаление отсутствием взаимности при обмене идеями с заокеанскими коллегами. Среди первых, кто отчетливо выразил обеспокоенность и занялся поиском путей самоопределения европейской социальной психологии, были Тэджфел (Tajfel) и Московичи, которые, каждый на свой лад, пытались предложить ориентиры так называемого европейского пути. При разработке этих ориентиров отмечались наиболее уязвимые места эмпирицизма и экспериментализма в социально-психологических исследованиях, связанные с обоснованной еще Эмилем Дюркгеймом неадекватность позитивистской методологии по отношению к изучению социальной феноменологии. Проблема связи социальной психологии с реальной жизнью является наиболее обсуждаемой в рамках направления теории социальных репрезентаций, разработанной Серджо Московичи и его последователями. В этом аспекте идеи европейских психологов являются значительно более продуктивными.

Со своей стороны, Тэджфел и его ученики акцентировали внимание на социальных характеристиках индивидуального и группового поведения. Именно влияние переживания человеком своего социального бытия на поведение, и их зависимость от ценностей культуры и общества, в котором мы живем, определяет контекст европейской линии в развитии социально-психологических исследований (Tajfel, 1981; 1984). Эта идея дополняется Московичи аргументом о том, что общество «содержит собственные структуры, которые не могут описываться в тех же понятиях, что и характеристики личностей» (Moscovici, 1972, р. 54). Поэтому «социальная психология может и должна прямо связывать свои теоретические и исследовательские разработки со взаимоотношением между функционированием человеческой психики и крупномасштабными социальными процессами и событиями, которые формируют это функционирование и сами им формируются» Tajfel, 1981, р. 7).

Возможно, именно многообразие социальных и культурных характеристик европейской жизни и вызывало такую озабоченность социальным (то есть культурными) контекстом и самого социального поведения, и его психологических исследований. Внимание к социальному контексту особенно заметно, например, в работах Тэджфела, посвященных стереотипам, предрассудкам и межгрупповому поведению, а также в работах Московичи по социальному воздействию, групповым меньшинствам и социальным репрезентациям. В то же время вызывает озабоченность и ситуация разобщенности: многие центры социально-психологических исследований Европы не интересуются проблемой европейской самобытности и лишь «следуют на определенной дистанции и с опозданием за прихотливыми изменениями главной линии американской социальной психологии» (Tajfel, 81, р. 6). Как следствие, их теории и исследования мало отличаются от таковых в любом научном психологическом центре Северной Америки. Но независимо от того, происходит ли полная смена ориентации европейской социальной психологии или это ограничивается только самыми видными приверженцами такого изменения, как замечает в этой связи Джасперс (Jaspars, 1986, р. 12), по крайней мере в части «европеизации» социальной психологии можно говорить о некоторых достижениях: психологи стали чаще и активнее взаимодействовать.

Европейские основания следует видеть не только в исходных философских идеях, которые со временем были усвоены социально-психологической наукой, это также «немецкие корни экспериментальной традиции» (Pepitone, 1981) и влияние Европейской эмиграции (Лазарсфельд, Катона, Хейдер, Кёглер, Вертгеймер) и, прежде всего, Левина, который, главным образом через своих учеников, способствовал становлению современной социаль­ной психологии.

Шерер (Scherer) на основе анализа неформальной переписки между американскими и европейскими коллегами и сравнения учебников, делает вывод о «постепенно увеличивающемся разрыве между европейской и североамериканской ветвями дисциплины» (1992, с. 184). По результатам его опроса, примерно 80 социальных психологов – членов EAESP и ее американского аналога Общества экспериментальной социальной психологии (SESP), разделяют мнение о том, что американская социальная психология более индивидуалистична, неисторична, этноцентрична и более ориентирована на лабораторный эксперимент, чем европейская (1993, с. 549). Что же касается тематики исследований, то складывается впечатление, что интересы европейцев преимущественно склоняются в сторону «межгрупповых отношений, социальной идентификации и социального влияния в ракурсе групповых факторов» (1992, с. 184), в то время как социальное познание индивидов, разрабатываемой под сильным влиянием когнитивной традиции с ее акцентами на информационно-процессуальный подход, являются «ключевым направлением развития» американской социальной психологии (1992, с. 188). Шерер выдвигает в качестве объяснения этих различий то обстоятельство, что в Северной Америке и Европе ключевые направления развития были обусловлены различиями в культурных ориентациях: в США – на «личность и ее функционирование», в Европе – на «социальные и культурные детерминанты познания и поведения» (1993 а, с. 520). Этот вывод соответствует утверждению Йоса Джасперса о «приближении века социальной психологии в Европе». «Мы двигаемся... в сторону более углубленного изучения социального поведения в соответствии с расширенным социальным контекстом – со всей очевидностью для того, чтобы теоретически обоснованно связать результаты своих исследований с реальными социальными событиями» (Jaspars, 1980, р. 427).

В целом европейская социальная психология с момента своего организационного оформления в 1960-х годах пытается адаптироваться к ситуации многообразия культурных оснований, не предпринимая попыток к гомогенизации типично европейского разнообразия подходов. Во многом этому способствует то обстоятельство, что сами отцы-основатели (Московичи, Тэджфел, Химмельвейт, Яхода и др.) сами являлись эмигрантами из разных европейских культур и испытывали на себе «дружеские объятия» американских коллег, всячески от них дистанцируясь. Преимуществом и одновременно уязвимостью европейских подходов к анализу социально-психологической феноменологии является включение в предмет исследований мета-теоретического уровня анализа познавательной активности и социального взаимодействия. Дебаты последних лет между представителями подхода с позиций индивидуальной познавательной активности и теории социальных репрезентаций, способствуют прояснению различий в плоскостях интересов по отношению к роли социальных или социетальных контекстов в формировании индивидуальных знаний и действий. Европейские социальные психологи проявляют в этом отношении строгую тенденцию к рассмотрению более комплексных проблем в понятиях социальной идентичности и межгрупповых отношений в контексте использования языка и влияния его особенностей на них.

К сожалению, приходится констатировать практически полную изолированность от этих процессов отечественных социальных психологов, только начинающих предпринимать робкие попытки к установлению и развитию контактов с европейским социально-психологическим сообществом. Во многом повторяется ситуация довоенной Европы, характеризовавшейся отдельными индивидуальными контактами, не сопровождающимися поддержкой каких-либо организационных структур.

Дата добавления: 2014-12-29