Перспективы развития современной социальной психологии

Вхождение отечественной психологии в эпоху постмодерна совпало с годами перестройки, сопровождаемыми процессами радикальных изменений в социально-политическом строе всего постсоветского пространства. Радикальные изменения в экономических отношениях сопровождались ростом демократизации всех сфер жизни общества, в том числе и информационного поля психологической литературы. Отечественный потребитель, находившийся в ситуации существования единственной психологической традиции начал сталкиваться с появлением многочисленной психологической литературы, представляющей иные взгляды и решения, часто противоречащие знакомым и казалось бы незыблемым. Отсутствие какой-либо подготовленности к восприятию такого рода литературы, ранее нещадно критиковавшейся либо подававшейся в угодном «соусе», разделило психологическое сообщество на три условных лагеря: «ортодоксальных консерваторов», продолжающих с энергией достойной лучшего применения отстаивать непогрешимость прошлых представлений; радикалов, смело тиражирующих новые подходы, по форме и содержанию весьма отличающихся от оригинальных; наконец, растерянное большинство, стремящееся к самоопределению в ситуации множественного выбора, не обеспеченного четкими и определенными критериями оценки. Сложность ситуации усугубляется и тем, что в силу открытости границ и рынка принятие каких либо «государственно-регулирующих» решений стало невозможным. И даже ортодоксальные консерваторы вынуждены смириться с присутствием на психологическом рынке конкурентов, имеющих многолетнюю историю своего существования.

Эта диатропика парадигмальных координат психологического знания обусловливает необходимость ее инвентаризации и осмысления в контексте определения перспектив развития. Такая инвентаризация проводилась и ранее, но, как правило, в контексте определения верных и неверных координат, а еще точнее – единственно верной традиции. Возможность же относительно беспристрастного знакомства с альтернативными психологическими традициями хотя и была представлена в зарубежных работах по истории психологии, не была реализована в силу не владения иностранным языком отечественным читателем и отсутствием квалифицированных переводов (J.F. Brennan, 1994; S.G. Brush, 1974; C.F. Graumann, 1996; D. Hothersall, 1995; H.H. Kendler, 1987; J.H. Korn, 1997; T.H. Leahey, 1994; D. Leary, 1990; W. Viney, 1994 и др.). Но исторические описания не беспристрастны и каждое из них редко претендует на выработку серьезных оценочно-критериальных оснований межпарадигмального сопоставления и пытается скрыть свои симпатии к какой-либо одной. В силу отмеченных выше обстоятельств анализ ситуации постмодерна в психологии представляется более чем актуальным. Тем более, что само понятие постмодерна не является данностью нашей культуры, только начинающей переходить от тоталитаризма к демократии.

Сложность сопоставления различных систем парадигмальных координат, традиций и школ сопряжена еще и с тем, что в предлагаемых подходах практически не выдвигается в качестве ведущего основания само социальное бытие личности и ее окружения в их социально- и кросс-культурном контекстах. Историк также является человеком, не лишенным собственных предубеждений, находящимся под влиянием соответствующей парадигмальной и культурной традиции.

С переходом в культуре от модернизма к постмодернизму, с его повышенным интересом к многообразию и уникальности социального бытия личности как объекта психологического анализа, происходит прорыв в переосмыслении соотношения психологической науки и социального бытия личности и ее окружения (Kvale, 1997). Именно в эпоху постмодерна происходит осознание психологами самого факта, что психологическая наука слишком далеко оторвалась от своего непосредственного объекта и предмета исследования. Точно также как начинает все больше осознаваться неадекватность использования к изучению живой человеческой сущности препарирующего свойства методов естествознания. Этому способствует общекультурная метафоризация психологического знания, отсутствие прямого доступа к исследуемой реальности, возможность множественной интерпретации изучаемого феномена сопряжены с обсуждением проблемы влияния личности исследователя на выбор методологии и метода, процесс исследования и интерпретацию его результатов.

В ситуации постмодерна особенно активно обсуждается проблема перспектив развития современного психологического знания. Как подчеркивает один из крупнейших представителей социального конструктивизма в психологии Шоттер (J. Shotter): «Постмодернистский подход к пониманию требует от нас, в первую и главную очередь, отказа от “великой повести” о теоретическом единстве знания, проявляющемся в более локальных и практических целях. Это означает отказ от глубочайших выводов (и надежд), от мышления эпохи просвещения: заключающемся в утверждении о том, что то что реально доступно восприятию и представляет собой упорядоченный и систематический мир, (потенциально) одинаковый для всех нас – таким образом, что если мы упорствуем в своих исследованиях и аргументах, тем самым мы защищаем универсальное согласие о его природе» (1997, c. 69). И далее, «наша неудача в доказательстве существования универсальности является важной неудачей; мы продолжаем обращаться с тем что, по-видимому, является единством гетерогенности (означающей систему отличий), как с единством гомогенностей (означающем систему сходств)» (там же, с. 69–70).

В психологии эпохи постмодернизма избирается курс на обеспечение тесной связи психологической науки с повседневной прозаикой жизни человека в условиях экзистенциально-феноменального бытия в условиях непосредственного социального окружения. Но в качестве ведущей цели определяется не предоставление единственно верных истин, а предложение альтернативных позиций, отражающих многообразие трактовок и возможных решений, объяснений того или иного явления. Вместо занятия нейтральной позиции психолог приглашается к идентификации с позицией личности, профессионала и политика. Активность, деконструкция, диатропика, полилинейность берутся на вооружение представителями гендерной, дискурсной, критической, экзистенциально-феноменологической традиций (K.J. Gergen, 1992; M.M. Gergen, 1988; W. Hollway, 1989; I. Parker, J. Shotter, 1990 и др.). В рамках такого подхода людям предлагаются возможности выбора, альтернативы, применимые к пониманию повседневной жизни (C. Antaki, 1988; G.R. Semin, K.J. Gergen, 1990; J. Potter, M. Wetherell, 1987; S. Moscovici, 1984; 1998).

Постмодернизм призывает ученых присоединиться к сумятице культурной жизни – стать активным участником конструирования культуры. «Вместо того, чтобы говорить “это по причине этого” психолог постмодерна “говорит о том, каким это может стать”. Надо обрести смелость преодолеть барьеры здравого смысла, вводя новые формы теории, интерпретации, интеллектуальности» (K.J. Gergen, 1997, c. 27). В этой связи Герген предлагает понятие «генеративной теории», призванной преодолеть конвенциальное мышление и таким образом открыть новое альтернативное мышление и действия. По его мнению, посредством такого теоретизирования ученые могут внести свой вклад в формы культуры понимания, объединения символических ресурсов, доступных людям в их непосредственной жизни. Постмодернистская психология пытается соединить психологов и общество.

В рамках когнитивного подхода, ориентирующегося на эксперимент и выявление номотетики, в качестве исходной базовой посылки выступает признание факта наличия объективной реальности. Как следствие, особое внимание уделяется операционализации и верификации предмета исследования. Основополагающей метафорой данного подхода выступает компьютер и лежащие в основе его функционирования процессы переработки информационных баз данных. Но и в рамках этого рационалистического подхода к рассмотрению социального бытия личности и ее окружения присутствуют элементы эклектики. «С одной стороны, этот подход отмечает потенциальную регулярность в путях взаимодействия людей и их интерпретации окружающего мира, являющейся результатом фиксированных характеристик перерабатывающих информацию систем, таких как категоризация. Эти не прекращающиеся процессы утверждают устойчивость и непрерывность реакций человека в отношении быстрых изменений. С другой стороны, обсуждение влияния культуры на когнитивный стиль показывает наличие огромной подвижности» (там же, с. 355–356).

В рамках экзистенциально-феноменологического подхода, служащего методологическим основанием гуманистической традиции акценты смещаются в сторону субъективных жизненных переживаний и рефлексивной осведомленности. Отсюда акцентация в исследованиях на феноменологическом анализе жизненных переживаний и концептуализацию путей переживания мира. И в этом случае имеет место эклектизация рационального анализа и призывов к схватыванию жизненных переживаний. «Субъективные переживания сами по себе обладают способностью не только репрезентировать, но и генерировать. Посредством рефлексии и мышления возможен подход к изменениям и новизне. Другое основоположение заключается в признании человеческой способности к рефлексированию собственных переживаний, которое может играть существенную роль в генерировании того, о чем мы думаем, ощущаем, делаем и становимся» (там же, с. 357). В рамках данного подхода утверждается, что «мы обладаем способностью создавать самих себя», одновременно отмечается присутствие «некоторых характеристик человеческого существования (например, ограниченность, способность выбора), которые являются фундаментальными и присущи всем людям (обладание правом игнорирования возможности выбора)» (там же).

Социальные конструктивисты исходят из утверждения ведущей роли языка и дискурса в конструировании человеком социального мира. «Утверждается, что язык и дискурс конструируют социальную и индивидуальную реальность» (там же, с. 358). Как и экзистенциальные феноменологи, социальные конструктивисты подвергают сомнению полезность экспериментального нахождения абстрактных обобщений о поведении человека. Одновременно выражается сомнение в отношении идеи о самосодержательности и личностности субъективных переживаний, утверждаемых экзистенциальными феноменологами. Их скорее интересует социальная история рассуждений об экзистенциальных потребностях, нежели рассмотрение их в качестве фундаментальных аспектов человеческой сущности. В то время как представители биологического подхода больше акцентируют внимание на универсальной природе основополагающих процессов, например, эмоциональной экспрессии, социальные конструктивисты больше интересуются тем, как осуществляется взаимодействие между социальным и биологическим.

Психологи, работающие в рамках психодинамического подхода, при всех их специфических отличиях от оригинальной версии З. Фрейда, едины в определении центрального основоположения – «структура, содержание и динамика психики не обязательно доступны сознанию» (Thomas, 1996, c. 286). Если социальный конструктивизм приглашает к радикальному переосмыслению природы человеческих жизненных переживаний и социальной жизни, то же делают и представители психодинамического подхода. Но в отличие от утверждения первых об осознанном социальном конструировании представлений о мире, представители психодинамического подхода выдвигают на первый план биологическую природу и бессознательное. В отличие от рационализма когнитивистов и, с определенными оговорками, экзистенциальных феноменологов, ими делаются акценты на иррациональность.

Представленный иллюстративный обзор рассмотрения проблемы социального поведения с позиции разных перспектив ставит вопрос определения в них и избрания стратегии взаимодействия. Одну из таких стратегий предлагают Стевенс и Везерелл – «рассмотрение их как взаимодополняющих, показывающих различные грани сложного предмета исследования» (R. Stevens, M. Wetherell, 1996, c. 362). При не избрании данной стратегии минимизируется потенциал взаимообогащения идеями и решениями.

Одной из самых сложных проблем межпарадигмального диалога является нахождение точек сопряжения несопрягаемого. Эти же авторы ставят и ряд вопросов, возникающих при поиске путей такого рода сопряжения: «Что должно быть сделано? Какой позиции должен придерживаться исследователь, сталкиваясь с различиями такого рода? Эти вопросы порождают вопросы о статусе знания, его истинности и природе реальности» (там же, c. 366).

Предлагаются и две возможные стратегии:

«Дискуссии между перспективами и существованием конкурирующих объяснений могут рассматриваться как эмпирическая проблема – означающая, что расхождения могут быть преодолены в дальнейших исследованиях проблемы установления истинности и природы реальности случая. … В случае невозможности проведения решающего эксперимента, мы должны рассматривать данную проблему как решаемую в будущем по мере развития теории».

Второй возможной стратегией является признание конструируемости реальности. В соответствии с данной позицией «не существует реальности, независимой от наших концепций и теорий: в этом случае, дискуссии являются серьезным вопросом – т.к. они связаны с выяснением того нахождения путей сопряжения несовместимых мировоззрений при присутствии ограниченного числа критериев для арбитрирования. Единственно, что мы можем сделать в данной ситуации убеждать друг друга при помощи аргументов и будущих исследований, проясняющих дебатируемые вопросы. Изменения наступят со временем (не обязательно лучшие) скорее через разработку новых мировоззрений и новых парадигм научных дискуссий, нежели при помощи эмпирических решений» (там же, с. 366).

В случае избрания первой стратегии возникает проблема критериев и оценочных стратегий, которые могут быть применены к столь несовместимым подходам. В то время как биолог может апеллировать к осязаемым измерениям физиологических процессов, социальный конструктивист может делать заключения, исходя из анализа идеологии и ее влияния. В то время как представитель экспериментального направления может полагаться на результаты экспериментов, экзистенциальный феноменолог оперирует обращениями к жизненным переживаниям.

Герген пропагандирует вторую стратегию, отрицая саму идею о том, что любое знание может репрезентировать некоторые фундаментальные основания или универсальность в отношении всего понимания реальности. По его мнению, направления в психологии должны рассматриваться «как проникновения в дискурсивную практику мира» (K.J. Gergen, 1980, c. 103). Оптимальные формы дискурса нуждаются в оценке со стороны других дискурсов, таких как литература, политика, рассуждения с позиции обыденного сознания. Разговоры и диалоги между ними являются необходимыми и континуальными. Автор утверждает, что, фактически, в этом контексте социальный психолог имеет этические и политические обязательства в привнесении собственного вклада в аргументацию, реализующуюся в демократическом обществе, утверждая собственную позицию.

Предложенные эпистемологические основания вполне убедительно доказывают невозможность решения проблемы многообразия путем нахождения единого универсального основания, одинаково приемлемого и для естествознания и для социальных наук, тем самым, создавая предпосылки для разработки методологических подходов, предполагающих интеграцию психологических знаний (а также естественнонаучных и гуманитарных) о человека и его социальном окружении. Констатация необходимости качественно иных подходов к изучению разных уровней, оснований или способов человеческой активности, при одновременном сохранении продуктивного диалога между изучающими их областями науки, должна сопровождаться выдвижением психологических оснований рассмотрения этой активности.

В качестве первого из них выступают идеи о процессуальности и пространственно-временной континуальности, исходно поставленные и реализуемые в рамках философского прагматизма и его психологического последователя – интеракционизма. Это, прежде всего, «идеи о значении объекта, развитии социальной самости как функции социального научения, мыслительной активности как процессуальной, человека как активной сущности, активной роли организма в формировании его окружения, социальных изменений через посредничество человеческих усилий и активную роль ситуации в повседневной жизни» (Franklin, 1982, c. 77).

Идеи символической природы социальной сущности человека дополняются и развиваются положениями культурно-исторической теории развития Л.С. Выготского, предложившего различение двух планов поведения – натурального (результат биологической эволюции животного мира) и культурного (результата исторического развития общества), слитых в развитии психики. Опосредованность культурного развития орудиями, направленными «вовне», на преобразование действительности, и знаками, направленными «вовнутрь», сначала на преобразование других людей, а затем на управление собственным поведением.

Характеризуя роль символической природы человека в его поведении в контексте выяснения соотношения сознания и слова, Л.С. Выготский подчеркивал, что «если ощущающее и мыслящее сознание располагает разными способами отражения действительности, то они представляют собой и разные типы сознания. Но если речь идет о разных типах сознания, то вполне резонным становится вопрос о методах их исследования, путях объяснения, которые тоже должны быть разными, но, одновременно, соотносимыми и сопрягаемыми друг с другом, т.к. оба актуализируются в поведении единого объекта – человека» (1982, c. 361).

Таким образом, для ситуации постмодерна характерно осознание неизбежности присутствия в психологическом исследовании многообразия теоретических подходов и эмпирических результатов, обусловленных, во-первых, сложностью объекта и предмета психологического исследования, связанной с их экзистенциально-феноменальной континуальностью и процессуальностью; во-вторых, троичной качественно отличной природой (биологическая, символическая, рефлексивная) детерминации человеческой активности, не позволяющей использовать качественно однозначные способы их описания и объяснения, а также инструменты изучения; в-третьих, зависимостью теоретических обобщений от способности исследователя достраивать целостное представление о сути исследуемого феномена на основании имеющихся в его распоряжении фрагментов знания; в-четвертых, многообразием практики и ее обусловленностью от конкретного ситуативного контекста.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Дата добавления: 2014-12-29