Здравствуй, Митгард – новый год! 5 страница

– Фи! – презрительно махнула рукой воительница, и от этого неожиданного проявления женственности Сеня окончательно разомлел, как бомж на теплотрассе в январе.

После этого о фокусах новоиспеченных ворлоков и об их беспримерных подвигах на время забыли. Форсет с Ингвиной принялись обсуждать какие‑то свои насущные проблемы, вроде переноса курятника из правого верхнего угла крепости в левый нижний, и Сеня откровенно заскучал. Пожирая глазами свою новую избранницу, Рабинович пару раз пытался привлечь к себе внимание бестолковыми советами, но лишь натыкался на равнодушно‑вежливый взгляд юной воительницы и терял все желание продолжать разговор. Но когда кенинг извлек из закромов свое новое чудесное приобретение в виде пустой бутылки из‑под «Абсолюта», у Сени вновь появилась возможность стать центром всеобщего поклонения… Палестина ты моя скандинавская!

Видимо, Сеня рассчитывал, что на Ингвину эта необычная посуда окажет такое же впечатляющее воздействие, как и на ее глуповатого дядюшку, однако Рабиновича ждало очередное разочарование. Не дослушав кенинга, воительница презрительно оборвала его.

– И ты, дядюшка, конечно, приобрел эту действительно странную бутыль, не проверив ее свойств? – скорчив недовольную мордашку, поинтересовалась она.

– Ты что, Ингвиночка, как я могу подвергать сомнению слова ворлоков, чье могущество мне довелось увидеть собственными глазами, да поразит меня Одноглазый своим несравненным Гунгниром! – возмутился Форсет.

– Зато я могу! – заявила Ингвина и, выхватив из рук родича бутылку, потребовала: – А ну‑ка, слуги, наполните ее ключевой водой!

Приказание воительницы было тут же исполнено. Какая‑то девушка из челяди кенинга мигом принесла из задней комнаты объемный ковш с водой и, трепеща от благолепия магического сосуда, осторожно наполнила его до краев. Все присутствующие в зале, кто еще хоть на полмиллиметра мог приоткрыть веки, затаили свое дыхание, сосредоточив внимание на новом шоу. А Ингвина, не обращая ни на кого внимания, лихо поднесла бутылку к губам и одним махом осушила ее наполовину. Поставив стеклотару на стол, она с усмешкой посмотрела на кенинга.

– Ну, и стала я умнее? – поинтересовалась она.

– Да уж куда еще‑то?! – буркнул себе под нос Рабинович, а вслух поспешил прояснить ситуацию, дабы развеять возникшие в полупьяной голове Форсета сомнения:

– Видишь ли, очаровательная Ингвина, в моей стране не принято женщинам брать в руки меч, а посему и мудрость воина им недоступна. Магия этого сосуда устроена так, что действует только на мужчин. И уж поверь мне, не моя в том вина! Кстати, кенинг Форсет, можете сейчас же проверить мои слова. Глотните из этого волшебного сосуда.

– Спасибо, нет. Я повременю с этим до случая крайней необходимости, – откровенно испугался неизведанного викинг, а затем, взяв себя в руки, торжествующе посмотрел на Ингвину. – Ну, что ты на это скажешь?

– Шарлатан он, а ты ему потакаешь, – осуждающе покачала головой воительница.

– Девушка, не смей так говорить с моими гостями, – видимо, хмель все‑таки нашел в черепной коробке кенинга остатки мозгов и здорово вдарил по ним, раз уж Форсет впервые за вечер решил перечить своей племяннице. Ингвина, видимо, уже сталкивалась с такой ситуацией и решила не спорить с кенингом, отложив выяснение отношений на утро. А седовласый викинг повернулся к Рабиновичу.

– Давай выпьем с тобой, могущественный ворлок, за чисто мужскую, воинскую солидарность и мудрость, – заплетающимся языком проговорил он.

Сеня не поддержать такой тост просто не мог, и к двум «мудрым и солидарным» мужчинам тут же присоединились Жомов с Поповым. Пьянка сделала новый виток. Многие из гостей кенинга оказались не способны следовать ее изгибам и, словно кегли от удара, начали ссыпаться под стол со скамеек. А перепившего Сеню вдруг посетило желание откровенничать.

– Знаешь, друг Фомка, – пробормотал он, обращаясь к кенингу. – Тяготит мою душу злая кручина. Злые демоны забросили нас так далеко от дома, что мы никак не можем найти дорогу обратно. Скитаемся из конца в конец Земли, а пути домой так и не видим.

– Вот так история, клянусь коварством Локи! – завопил удивленный Форсет. – Неужто какие‑то зачуханные демоны смогли обставить вас, столь могущественных ворлоков?

– Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам, – горестно вздохнул Рабинович.

– Ну, если кто и сможет вам помочь, то только Хрюмир, – хмыкнул кенинг и развел руками. – Я здесь бессилен, ибо неведомы мне еще тайны девяти миров. Хотя если достаточно много выпить жидкости из вашего волшебного сосуда…

– Так долго мы ждать не можем, – перебил его Сеня. – А кто такой Хрюмир?

– Насколько мне известно, это самый могущественный во всем Митгарде ворлок и наиглавнейший мудрец, – многозначительно произнес Форсет. – Ходят слухи, что в его жилах течет кровь етуна Эгира, повелителя моря. Говорят, что мать Хрюмира, Сигюн, была столь прекрасна, что когда однажды купалась в море и ее заметил Эгир…

– Это все, конечно, очень интересно, – вновь прервал объяснения кенинга Рабинович, – но лучше ты расскажи, как к нему добраться, а Хрюмир о своих предках сам нам поведает.

– Да тут недалеко, хотя я и не уверен, что вы сможете убедить этого отшельника помочь вам, – развел руками Форсет и, заметив, что Сеня пытается возразить, пожал плечами. – Впрочем, могу объяснить дорогу…

– Не нужно! – Голос Ингвины раздался над ухом Рабиновича так неожиданно, что он едва не свалился со стула. – Я сама провожу их туда. У меня тоже есть к Хрюмиру пара вопросов.

– Только не это! – почти трезвым тоном попытался оспорить решение Ингвины Жомов. – Женщина на корабле – причина пожара.

– А мы поскачем на лошадях, – с холодной улыбкой на очаровательных губах успокоила его воительница. Ваня вопросительно посмотрел на Рабиновича, но тот лишь беспомощно пожал плечами.

– Все, пропал мужик, – констатировал Жомов и, поминая безвременно ушедшего во вражеский лагерь друга, осушил очередной жбан медовухи…

Утро, как водится в таких случаях, началось с головной боли. Она пришла без приглашения и вежливо постучала в черепушки всех троих ментов, спрашивая разрешения войти. А поскольку ни один из трех горе‑путешественников с похмелья не соображал, то все трое дружно ответили на стук: «Да‑да, войдите!» – хотя могли бы уже привыкнуть к тому, что ранним утром после попойки дверь открывать никому не нужно. Даже самому министру внутренних дел. Впрочем, именно ему не «даже», а «тем более».

Первым из троицы проснулся мучимый с похмелья не только лютой головной болью, но и адской жаждой Сеня Рабинович. С трудом приподняв голову, он несколько секунд удивленно осматривался по сторонам, пытаясь понять, где находится и как вообще в этом месте оказался. А сориентировавшись в пространстве и времени, Рабинович тут же пожалел, что проснулся.

– О, боже мой, когда это кончится! – со стоном вновь повалился он на ложе из шкур. – А ведь мне приснилось, что мы вернулись домой и тут же схлопотали выговор от начальника отдела.

– Уж лучше бы нас уволили еще до того, как взяли на работу, – размечтался в ответ Андрюша, проснувшийся от шумной возни Рабиновича. – И зачем я вообще с вами водку тогда пил?

– Вот больше ни грамма и не получишь, – раздался из другого угла тоскливый голос Жомова.

– А хрен под майонезом не хочешь?! – возмущенно заорал Попов и тут же схватился за голову. – Жомов, я и этот приступ мигрени тебе припомню.

– Эй, люди, принесите кто‑нибудь воды! – жалобно взмолился Сеня и, не получив ответа, наконец обратил внимание на меня, лежавшего у порога. – Мурзик, хоть ты хозяина выручи. Водички принеси.

Я чуть приподнял с лап голову, услышав свое имя, а затем, безжалостно‑равнодушно посмотрев на хозяина, опустил ее на прежнее место и закрыл оба глаза. Впрочем, иной реакции Сеня от меня и не ожидал. Как не ожидал и того, что в его содержательную беседу с друзьями встрянет еще кто‑то.

– Вот именно поэтому мы используем алкалоиды для борьбы с вредителями, – раздался непонятно откуда голос Горыныча. – И до тех пор, пока вы, гуманоиды, будете себя травить этой дрянью, вам никогда не достигнуть вершин цивилизации.

– Утухни, рептилия! – в один голос заорали на новоиспеченного пропагандиста трезвого образа жизни болеющие с похмелья менты. – И без тебя хреново.

Горыныч обиделся, но не настолько, чтобы превысить все мыслимые пределы. Видимо, дракон из параллельного мира уже начал привыкать к постоянным оскорблениям ментами своей чувствительной натуры. Презрительно посмотрев на трех людей одновременно всеми головами, он отвернулся к стене и принялся слизывать с нее какую‑то живность. То ли мокриц, то ли тараканов.

Ментам в этом плане было несколько тяжелее. Хоть и привыкли они питаться дома сосисками из картона, вермишелью быстрого приготовления и крабовыми палочками из смеси трески с соей, но полностью на подножный корм еще не перешли. Поэтому волей‑неволей всем троим пришлось вставать. Первым поднялся Рабинович и, посмотрев на развешанную по колышкам, вбитым в стену, форму, страшно удивился. Сколько Сеня ни старался, все равно никак не мог вспомнить, как раздевался и ложился в постель. Да и самого окончания пира Рабинович вспомнить не мог. Впрочем, это было неважно. Главное, что все оказалось на месте. И бушлат Жомова, и куртку Попова аборигены вернули. Да к тому же и все драгоценности были на месте. В общем, чистая идиллия.

Торопливо шаря по карманам своей формы, Сеня даже не сразу понял, насколько холодно в комнате. А почувствовал мороз он только тогда, когда с облегчением убедился в том, что все до последнего, самого мелкого, самоцвета находятся на своих местах. И вот тогда он услышал, как стучат от холода его собственные зубы. Коротко выругавшись, Сеня принялся торопливо одеваться, едва справляясь трясущимися руками с непослушными пуговицами.

Андрюшу Попова это зрелище не воодушевило. Крайне чувствительный к перепадам температуры, как и все толстяки, он не желал выбираться наружу из‑под вонючих, но теплых шкур и умудрился‑таки уговорить жалостливого Жомова сбросить форму с колышков на постель. Умудрившись быстро одеться в горизонтальном положении, Попов сел и горестно посмотрел на Рабиновича.

– Ну, Сеня, и что теперь? – плаксивым голосом поинтересовался он. – Может, хоть сейчас объяснишь, отчего вместо дома мы оказались в этой гребаной глухомани?

– А что ты меня‑то спрашиваешь? – удивленно спросил Сеня, осторожно ощупывая больную голову. – Это вон у нас спец по параллельным мирам и путешествиям во времени сидит, – усмехнулся он, кивая головой в сторону завтракавшего Горыныча. – Его и пытай, сколько тебе влезет!

– Боюсь, господа, я не смогу объяснить вам этот прискорбный факт, – повернув к друзьям среднюю голову, в то время как две другие продолжали слизывание живности со стены, сообщил Ахтармерз. – Может быть, если бы здесь был мой учитель по теории гиперпространственных перемещений, он смог бы вам все подробно расписать. А моих знаний для этого недостаточно. Я уже смирился с существующим положением вещей, советую и вам сделать то же самое.

– А хрен в бутерброд не хочешь? – возмущенно поинтересовался Ваня Жомов. – Ты думаешь, я буду спокойно здесь торчать, где даже какого‑нибудь вшивого тира с завалявшейся «тозовской» винтовкой нет? А эпоксидная смола тебе не жвачка?

Ахтармерз только взмахнул крыльями, что на языке жестов его народа было равнозначно человеческому пожиманию плечами, и отвернул среднюю голову обратно к стене. На несколько секунд в комнате наступила тишина. Жомов с Поповым переглянулись, а затем вместе уставились на Рабиновича, стоявшего с задумчивым видом, будто тибетский отшельник перед небоскребом. А Сеня напряженно пытался вспомнить что‑то важное, происшедшее вчера на пиру, но воспоминания о нем разбегались в разные стороны, словно тараканы от дихлофоса, и Рабиновичу никак не удавалось собрать их в одну кучу. И когда Сеня уже почти отчаялся усмирить это непослушное с похмелья стадо мыслей, шкуры, закрывавшие вход в каморку, раздвинулись в стороны – на пороге, едва не отдавив мне хвост, появилась Ингвина.

– Я вижу, обласканные вниманием кенинга Форсета доблестные сыны Муспелльсхейма все‑таки поднялись с кроваток? – ехидно поинтересовалась она. – Так, может быть, могущественные ворлоки немного поторопятся, чтобы успеть тронуться в путь хотя бы к заходу Соля?

– А что, у этой мегеры даже соль куда‑то уходит? – удивленно поинтересовался Жомов. – Хотя удивительно, что от нее и сахар еще не сбежал.

– Ванечка, да будет тебе известно, что в скандинавской мифологии Соль не что иное, как Солнце, – назидательно пояснил высказывание Ингвины Попов. – А сахар викинги и вовсе еще не изобрели.

– И с чего ты вдруг таким умным стал? – восхищенно поинтересовался Жомов и вдруг щелкнул Андрюшу по лбу. – Вроде и башка трещит по‑прежнему, как пустая тыква, – прислушиваясь к получившемуся звуку, произнес он. – А мозгов почему‑то прибавилось.

– Зато у тебя их совсем не осталось, баран бронежилетный, – потирая ушибленное место, буркнул Андрей. – И вообще, учти. Еще раз протянешь ко мне свои грабли, отрежу их ножовкой и скормлю Мурзику.

Услышав подобное обещание, я порадовался и отрывисто тявкнул, заставив Ингвину, стоявшую в полушаге от меня, на мгновение потерять контроль над собой и подпрыгнуть на месте с истинно женским визгом. Оба спорщика расхохотались от такого проявления слабости со стороны «железной леди», а в глазах Сени Рабиновича, до сих пор стоявшего посреди комнаты с выражением счастливого дебила на лице, проявились первые признаки сознания.

– Я‑то тут, блин, голову ломаю, а ларчик просто открывался, – обрадованно заявил Рабинович, обводя взглядом друзей.

– Сеня, только не говори мне, что на этот раз ты задумал какую‑то аферу с ограблением, – растягивая слова, промычал Попов. – Если снова попробуешь провернуть что‑нибудь в своем торгашеском духе, я тебя собственными руками придушу и не посмотрю, что Мурзик сиротой останется!

– Не волнуйся ты так, Андрюша, – рассмеялся Сеня, похлопывая Попова по спине. – Нам поможет Хрюмир.

– Да? – изумился Андрей. – А почему не бемир или мумир? В конце концов, можно мяумира, на крайняк, припахать. – И вдруг заорал благим матом: – Хватит нам мозги компостировать, кондуктор трамвайный! Что еще за идиотство ты успел придумать?

– Какова пашня, таково и брашно. У Андрюши что взошло, то на корм скоту пошло, – усмехнулся Рабинович и пояснил свою мысль: – Дурак ты, Попов, и не лечишься. Хрюмир – это местный аналог Мерлина. Вчера мне посоветовали обратиться к нему с просьбой вернуть нас домой, а эта милая леди вызвалась показать нам дорогу.

– Что же ты до сих пор молчал, идиот?! – разом завопили Жомов с Поповым, а Сеня, продолжая самодовольно ухмыляться, лишь развел руки в стороны.

– Так, значит, вы и этого не помните? – возмутилась Ингвина, до сих пор с выражением молчаливого недоумения на лице наблюдавшая за экстравагантными выходками ментов. – Ну, молодцы, великие ворлоки! В общем, делайте что хотите, но как только Соль пройдет половину пути к зениту, я отправляюсь к Хрюмиру. Предупреждаю, ждать никого не буду! – И юная воительница, круто развернувшись, вышла из тесной спальни.

– Я же говорил, что всегда нужно надеяться на лучшее! – радостно заявил Ахтармерз, выбираясь из‑под стопки шкур, куда предусмотрительно спрятался с приходом Ингвины.

– Молчал бы уж лучше, пророк огнедышащий, – усмехнулся Рабинович и, неожиданно для себя самого, потрепал среднюю голову Горыныча по чешуйчатому загривку. Ахтармерз от неожиданности шлепнулся на задние лапы и попытался правой головой укусить себя за хвост. Хвост благополучно успел спрятаться под крыло, и голова, клацнув зубами по стене, разочарованно вернулась в исходную позицию.

Впрочем, эти манипуляции Горыныча остались вне поля зрения Рабиновича. Воодушевленный открывшейся перспективой, Сеня бросился сломя голову собираться в дорогу. Он сделал по комнате несколько кругов, прежде чем сообразил, что собирать особо и нечего, поскольку, отправляясь из Англии, все трое друзей последовали лучшим традициям улиток – все свое ношу с собой!

И все же небольшое дополнение к скромной экипировке Рабинович придумал. Пытаясь вернуться домой, менты не могли даже подумать о том, что попадут в заснеженную Скандинавию. И уж меньше всего рассчитывали на присутствие хладнокровного Горыныча в качестве страдающего от холода довеска к амуниции. Теперь физиологию Ахтармерза приходилось учитывать, и Сеня с присущей ему изобретательностью соорудил для Горыныча идеальный спальный вагон.

Переложив из заплечного мешка Попова все его содержимое в котомку к Жомову, Рабинович выстелил изнутри освободившуюся тару кусками шкур. Через пару минут работы получился довольно приличный спальный мешок для драконов, куда и был помещен успевший скомпоноваться от холода Ахтармерз. Всучив готовую конструкцию Андрюше, Сеня горестно вздохнул.

– Все заметили, что Горыныч тебя больше других любит, – проговорил он, закидывая свою котомку за плечо. – Было бы бессовестно вмешиваться в вашу дружбу, поэтому вручаю драгоценную ношу тебе, Андрей. Береги нашего гостя как зеницу ока.

– Сволочь ты, Сеня, – только и смог вымолвить Попов, поднимая с пола довольно увесистый груз. – Отольются кошке мышкины слезы!

– Опять?! – Услышав новую поговорку из уст криминалиста, Сеня даже подпрыгнул на месте и круто повернулся на сто восемьдесят градусов. Однако никакого отливания слез не началось, и Рабинович успокоился.

– Ой, последний раз, Андрюша, тебя предупреждаю, чтобы следил за своими базарами! Иначе, честное слово, пожалеешь, что вообще говорить научился. – Сеня ткнул Попова пальцем в грудь и, круто развернувшись, помчался к выходу. – Мурзик, рядом!

Ингвина уже ждала их во дворе корявого замка Форсета. Около нее переминались с ноги на ногу хозяин сооружения и четыре лихих скакуна, внешним видом поразительно схожих с татаромонголами, такие же кривоногие, низкорослые и узкоглазые! К тому же в отличие от английских жеребцов, таскавших на себе седла, пусть и без стремян, кони викингов были и вовсе минимально экипированы. Попросту говоря, ничего, кроме уздечки, у них не было.

– Ерунда! Правда, Ваня? – усмехнулся Рабинович, осматривая неказистых лошадок. – Мы и не на таких драндулетах катались.

Жомов неопределенно хмыкнул в ответ на утверждение Сени и взял под уздцы ту лошадь, что подвел ему грум. А беда случилась именно в тот момент, когда из внутренностей замка викингов на свет божий выбрался Попов. Увидев, на чем именно ему придется ехать, Андрюша заартачился. Да и лошади, непонятно каким образом пронюхавшие о его конфликте со своими родичами на берегах туманного Альбиона, ржанием выразили полное презрение к особе Попова и поспешили убраться от него на максимально допустимое уздечками расстояние.

– И вы хотите, чтобы я на этих тварях ехал? – возмутился Андрюша, с откровенной ненавистью поглядывая на лошадей. Те отвечали ему полной взаимностью. – Да я лучше полгода поститься буду, чем к этим кусачим парнокопытным подойду на расстояние ближе двух метров!

– Вот как? – презрительно фыркнула Ингвина. – Прославивший себя в битвах с демонами ворлок боится обычных лошадей?

– Не боюсь, а недолюбливаю, – довольно агрессивно ответил Попов, игнорируя предгрозовые взгляды Рабиновича. – У нас с ними полная психологическая несовместимость. А если это кому‑то кажется невероятным, то пусть этот скептик идет к ядреной Фене!

Вряд ли Ингвина поняла, кто такая Феня и почему она ядреная, но тон Андрея ее явно оскорбил. Рабиновичу пришлось приложить все свои дипломатические способности, для того чтобы замять вспыхнувший конфликт между валькирией и экспертом‑криминалистом. А когда страсти слегка улеглись, проблема с транспортом решилась сама собой – по приказу Форсета слуги прикатили откуда‑то из глубины двора примитивную колесницу из неотесанных досок и с деревянными колесами, обитыми железом.

– Я все понял! – воскликнул бесподобный кенинг. – Такому великому ворлоку, как Анддаль Поповсен, не пристало ездить верхом, как простому смертному. Единственным достойным его средством передвижения может быть только колесница.

– Это еще куда ни шло, – пробормотал Попов и, дождавшись, когда грумы запрягут в нее двух лошадей, ехидно спросил: – И долго мы еще тут прохлаждаться будем? Поехали, что ли!..

Глава 5

«Вот так вот, Андрюша! Колесница – это тебе не велосипед и даже не инвалидное кресло», – подумал я, наблюдая, как толстяк Попов пытается справиться с непривычным для себя средством передвижения. Колесница, запряженная двойкой кривоногих кобылиц, никак не желала подчиняться горе‑кучеру. Она то пыталась завалиться набок в излишне глубокой колее, то издевательски взвивалась на дыбы, норовя сбросить возничего в грязь, а лошадям оборвать все постромки, а изредка и вовсе принималась выписывать кренделя на узкой дороге, словно заправский электропоезд на «американских горках».

Попов первое время, пытаясь освоить новое средство передвижения, молча сопел, стоически выдерживая все фортели непокорной повозки. Затем начал что‑то бормотать себе под нос. И наконец, когда после очередного пируэта колесницы Андрей не удержался на ногах и, чтобы не ударить в грязь лицом, в буквальном смысле этого выражения, был вынужден выпустить вожжи, терпению его пришел конец. Не выдержав нервного напряжения, Попов заорал так, что перепуганные лошади одним мощным рывком обогнали гарцующую впереди верхами троицу во главе с неподражаемой амазонкой… Тьфу ты, валькирией в данном случае!.. А клячи Жомова и Рабиновича, не сообразив, с какой стороны пришел звуковой удар, сначала взвились на дыбы, а затем шарахнулись в стороны от пытавшегося их переехать тарантаса.

Мой Сеня Рабинович еще каким‑то образом сумел удержаться в седле, а вот грузный Ваня просто сполз с хребта своей лошади и свалился на мягкий снег обочины, где и был заживо погребен под осыпавшимися с елок шишками. Ну хоть памятник над его захоронением воздвигай с лаконичной надписью: «Погиб от русского мата!»

Впрочем, никто ему так легко давать помирать не собирался. Пока Ингвина гналась за взбесившейся колесницей Главного Друга кобыл и Великого Соратника меринов, а Сеня безуспешно пытался изловить окончательно офонаревшую лошадь Жомова, мне пришлось целиком взять на себя все спасательные работы и выгребать Ивана из‑под завалов. Спасательные работы оказались не тяжелыми, и нести их на себе было просто. Куда сложнее оказалось извлечение Жомова из‑под еловых шишек. Вот тут мне пришлось изрядно помучиться. Тем более что дважды контуженный Ваня – криком Попова и ударом о землю – не подавал никаких признаков жизни и, как следствие, не мог помочь мне в выполнении тяжкой миссии по спасению его собственной туши.

Вот уж не знаю, сколько Жомов под кучей шишек прохлаждаться собирался, но я его планы в любом случае нарушил. Едва после моего каторжного труда из‑под груды беличьего лакомства показался большой палец Жомова, как я без зазрения совести укусил его… Извини, Ваня! Пощечины я давать не обучен, хоть и представляю, как это делается, а другого средства, кроме укуса, чтобы привести тебя в чувство, у меня не было. В итоге, после моей шокотерапии, Жомов заорал и, резко сев, сбросил с себя всю гору шишек.

– Охренели вы все, что ли? – непривычно жалобным голосом поинтересовался он. – Один орет как оглашенный, другой кусается внаглую, будто неожиданно сосиску в конуре нашел. Совсем, кабаны, страх потеряли? – И тут же закричал уже более привычным голосом: – Робин, а ну гони мою клячу сюда. Сейчас я проведу с ней воспитательную работу по поводу безопасной транспортировки пассажиров.

У меня отлегло от сердца. Если уж Ваня кому‑то что‑то собрался показывать, значит, контузия была легкой и он теперь в полном порядке. А то какими глазами мы посмотрели бы на командира ОМОНа, если бы вместо лучшего бойца вернули назад слюнявого нюню, жалостливо причитающего от каждого полученного тумака?! Не знаю, как командир ОМОНа, но Родина нам бы этого точно не простила.

Минут через десять после этого происшествия наша экспедиция вновь приняла привычный вид: Ингвина впереди на лихом скакуне, по бокам ее доблестные оруженосцы в лице моего хозяина и громилы Жомова, а замыкал вереницу тарантас под управлением Попова с грузом в виде компактного самоходного огнемета. Сам я конкретного места в строю не придерживался, и позволял себе маленькие прогулки по заснеженному лесу, то обгоняя, то отставая от процессии, едва не превратившейся в похоронную.

Путь наш лежал куда‑то в глубину долины, к видневшимся сквозь туманную мглу на северо‑западе недалеким отрогам гор. Первое время после рыка Попова его лошади вели себя смирно, будто овечки на зеленой лужайке, пока до них не добрался волк или я. Но едва мы оказались в той части леса, которая зовется буреломом и насквозь пропахла медведями, волками и прочей хищной живностью, каурые просто взбесились.

Нет, лошади понеслись куда‑то сломя голову и единственную оглоблю между ними, мешающую приватному общению. Но сочетание пугающих запахов с присутствием ненавистного всему лошадиному племени Андрюши Попова позади крупа едва не довело лошадок до умопомрачения. Напрочь забыв о том, к какому виду представителей местной фауны они принадлежат, клячи стали неистово извиваться всем корпусом, стремясь то ли укусить друг друга за хвост, то ли оттяпать у пухлого Попова половину его жирной ляжки. Впрочем, ни то ни другое бунтаркам не удалось. Вовремя подоспела Ингвина и, бросив в сторону «могущественного ворлока» презрительный взгляд, свободной рукой взяла под уздцы крайнюю слева лошадь и, бормоча ей какие‑то ласковые слова, легко повела кобылу вслед за собой. Второй кляче ничего не оставалось делать, как последовать за своей товаркой, а Андрюша обиженно пробормотал в ответ на недоброжелательный взор юной воительницы:

– Ишь какая умная! Хотелось бы мне посмотреть, мисс Супернаездница, что с тобой станет, когда ты за руль хоть какого‑нибудь задрипанного «Запорожца» сядешь…

И все же, несмотря на ворчания Попова, нехитрый маневр Ингвины все же принес желаемый эффект. Лошади, запряженные в колесницу, потрусили вперед неторопливым шагом, не проявляя больше ни малейших признаков беспокойства. Правда, для моего Сени это было настоящей катастрофой! Дело в том, что Рабинович все еще не желал оставлять бесплодных попыток добиться расположения холодной, как «финка» на морозе, и столь же опасной северной красавицы. Сеня прямо‑таки сгорал от желания ехать рядом с Ингвиной, но, после того как Златовласка приняла на себя управление тарантасом, на узкой лесной дороге Рабиновичу попросту не осталось места вблизи нее.

Вот и пришлось Сене, к вящему сожалению, сместиться в хвост процессии и занять место позади колымаги Попова. Впрочем, даже такой крайне нежелательный поворот событий мой Рабинович сумел обернуть в выгоду для себя. Неспешно труся позади колесницы, я прислушивался к разговору ментов, в который раз не уставая поражаться практицизму своего хозяина. Ибо еще господь бог сказал людям о том, что кто владеет информацией, тот правит миром!.. Не помню, правда, в какой религии это было.

– Слушай, Андрюша, нам всем нужна твоя помощь, – начал издалека Рабинович.

– Только не говори мне, что собрался ввязаться в очередную авантюру, – не купился на уловку Попов. Жомов подозрительно посмотрел на обоих.

– Так я и не прошу, – махнул свободной рукой Сеня. – Просто тут складывается одна странная ситуация. Мы с Ваней ломаем голову, пытаясь разгадать, в какое время нас занесло, а ты это знаешь и молчишь, как белорусский партизан перед расстрелом! Тебе не кажется, что это – самое мягкое – нечестно, если не сказать подло.

– Так вы же ни о чем не спрашивали, – хмыкнул Андрюша. – Да и знаю я не так много.

– Ты давай не прибедняйся, – поддержал Сеню простак Жомов. – А то ломаешься, как кисельная барышня на погосте.

– Это как? – оторопел Попов.

– Неважно как, – отмахнулся от него Ваня. – Главное, что некрасиво.

Тут мой Сеня с Андрюшей дружно загоготали, словно тетерева на току. А затем, когда обстановка полностью разрядилась и Попов окончательно успокоился после очередного конфликта с лошадьми, беседа и вовсе потекла непринужденно. И Андрей без утайки выложил все, что знал об этом крае. Информация, правда, была абсолютно безобидной, и лично я никак не мог понять, для чего все эти знания могли понадобиться Рабиновичу, однако не было еще в моей жизни случая, чтобы Сеня что‑то делал из чистого любопытства. Уж я‑то лучше остальных понимал, что мой хозяин затеял какую‑то очередную прибыльную авантюру. Или по крайней мере собирается затевать. А рассказ Попова был вот о чем.

Вы, видимо, и без меня уже поняли, что мы с ментами перенеслись в эпоху викингов. Год, в который именно мы попали, Попов определить не смог, поскольку древние скандинавы не вели своего летоисчисления, а календарь «от Рождества Христова» сюда дошел слишком поздно. Видимо, это событие произойдет уже после нас.

– Единственное, что я могу сказать по поводу даты, так это то, что мы находимся в промежутке между эпохой короля Артура и правлением в Англии Ричарда Львиное Сердце, – развел руками Андрюша и при этом едва не свалился с шаткой колесницы. – Это я могу утверждать потому, что Эрик Рыжий, которому мы наподдали под зад вчера вечером, пиратствовал на просторах Балтийского моря примерно в этом промежутке. Точнее утверждать не берусь, хотя, может быть, и здесь я ошибаюсь.

Дата добавления: 2015-03-29