Студопедия

КАТЕГОРИИ:


Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748)

Заказ № 1635. 1 страница






выбрасывает доспех прямо к подножию кургана, возведенного над могилой Аякса на троянском берегу'. Тевкр пытается вернуться домой на Саламин, но отец, Теламон, обвиняет его в смерти брата и даже не дает сойти на родную землю2, тогда Тевкр отправляется на Кипр и основывает там город с тем же названием — Саламин'. Сын Еврисака и внук Аякса Филей якобы становится афинским гражданином, что впоследствии дало афинянам основание претен­довать на Саламин, а также сделать Аякса героем-эпонимом, то есть назвать его именем одну из аттических фил4.

Софоклова версия сюжета логична и последовательна. Она отталкивается от ключевой точки (гнева и безумия Аякса), прохо­дит кульминацию (самоубийство главного героя) и заканчивается восстановлением некоего — пускай довольно шаткого — порядка. Однако и в ней есть ряд моментов, требующих прояснения.

Во-первых, непонятны мотивы, движущие Одиссеем. Софокл изо всех сил старается выстроить логику поведения этого персона­жа так, чтобы его финальная «перемена сторон» и открытое выс­тупление против Атридов на стороне их кровного отныне врага Тевкра не выглядела неожиданной. Одиссей еще в прологе отказы­вается от предложенного мстительной Афиной удовольствия созер­цать унижение своего врага Аякса, который в это самое время мнит, что истязает бичом его же, Одиссея. Замыкающая пролог (если не считать одобрительной финальной реплики Афины) Одиссеева сентенция относительно бренности человеческого бытия (121 — 126) убивает сразу двух зайцев: выказывает в нем подобающее смирение перед лицом неодолимой божественной власти — и утверждает право сохранять перед лицом этой власти собственное мнение, чем готовит почву для отказа поддержать Атридов в конце трагедии. Если уж Одиссей умудряется решать «по-человечески», противоре­ча Афине в ее же присутствии и сохраняя при этом добрые с ней отношения, то «земная» власть царей ему тем более не указ. С точ­ки зрения логики развития драматического действия ход безупре­чен, однако логики мифа — со столь резкой и неожиданной сме­ной дружбы на ярую вражду, а той, в свою очередь, на откровенный поиск примирения5 — он не объясняет.

Во-вторых: почему гнев Аякса на неправедный суд Атридов и на удостоенного незаслуженной чести Одиссея настолько силен, что это влечет за собой попытку тотального избиения едва ли не всего греческого войска? Причем попытка эта — откровенно «раз-

1 Pausanias, 1.35.3.

2 Pausanias, I.28.12.

3 Pindar. Nemean Odes IV.49.

4 Herodotus, VI.35; Pausanias, 1.35.2; Plutarch. Solon. XI.
3 Ср.. Од., XI. 543 и далее

8. Заказ № 1635.


226 __________ В Михайлин Тропа звериных слов

боиничья», не совместимая с высоким мужским статусом, посколь­ку в свою кровавую экспедицию Аякс отправляется ночью, когда порядочные статусные воины не воюют.

В-третьих: почему избиение крупного и мелкого рогатого ско­та воспринимается им как катастрофа, как унижение настолько глубокое, что единственным выходом из сложившейся ситуации остается только самоубийство? Он ничуть не раскаивается в самом намерении убить Атридов и Одиссея и прямо говорит об этом даже после того, как приходит в себя (383—391). Безумие, насланное Афиной, ничуть его не смущает, и замысленная в «маниакальном» состоянии массовая ночная резня соратников в военное время и в непосредственной близости от неприятеля не противоречит ни его «трезвым» чувствам, ни самой его природе. Однако при этом он настолько деликатен, что не в состоянии пережить другого фоку­са, который выкинула с ним та же Афина: отведя ему глаза и «на­травив» на стадо.

И, в-четвертых, неясной остается причина, по которой был выбран способ захоронения Аякса: без костра, предав тело земле и насыпав над ним курган. Он настолько очевидно противопостав­лен принятым у гомеровских персонажей погребальным практи­кам, что это должно иметь четко выраженный смысл.

3. ГНЕВ АЯКСА: ОДИССЕЙ

Софокл открывает свою трагедию весьма любопытной сценой: рано утром к шатру Аякса по его ночным следам приходит Одис­сей. За Одиссеем, в свою очередь, следит Афина, которая, остава­ясь невидимой, обращается к нему с вопросом, кого и зачем он выслеживает: собственно, этим ее монологом и открывается пье­са. В ее речи, адресованной Одиссею, поразительно часто мелька­ет охотничья терминология. Одиссей, «желая предупредить врага», забрался на самый край греческого лагеря (ivQa tciJjiv £oxaTnv, ст.4) и чутьем (сгЗршэд, 8), как лаконская гончая (crJpivog, 8), идет по следу. Одиссей объясняет свою «охотничью» экспедицию стран­ным ночным происшествием, в результате которого было истреб­лено войсковое стадо и убиты охранявшие его пастухи: кто-то ви­дел ночью Аякса, совершенно обезумевшего и с мечом в руке, да и кровавые следы с места ночного побоища ведут сюда же, к Аяксову шатру. Афина, настойчиво сохраняя собачье-охотничью термино­логию1, уверяет его в том, что она пришла помочь ему в охоте, и

1 xwaia (37), «псовая охога», да еще и на дорийском диалекте, что само но себе может служить отсылкой все к гой же «лаконскои юнчей»


Греки



объясняет, что виной всему действительно Аякс, оскорбленный неправедным судом и возжаждавший мести. Но при чем тут скот? — спрашивает озадаченный Одиссей. И только тут Афина рассказывает ему, что, желая спасти ахейское войско и его предво­дителей, она помрачила рассудок Аякса и направила обезумевше­го героя вместо людей — на скотину, которую она показательней-шим образом называет «неразделенной добычей» (Xeiac,, 54)1.

Аякс безумен до сих пор, уверяет Афина, и терзает в своем
шатре животных, принимая их за людей. Далее она призывает
Одиссея полюбоваться и насладиться этим зрелищем, подчеркивая
при этом, что он будет находиться в полной безопасности, посколь- /

ку она отвела Аяксу глаза и тот не сможет увидеть даже «образа» (яр6аог(ну, 70) Одиссея. Одиссей тем не менее чего-то боится. «Бе­зумец, вижу, страх тебе внушает», — с иронией говорит Афина. И Одиссей отвечает: «Перед здоровым страха б я не знал»2.

Афина вызывает из шатра Аякса, издевательски называя себя его союзницей. Аякс выходит. Судя по всему, он рад явлению Афи­ны — и, в безумии своем, даже наделен способностью видеть ее самое, в отличие от Одиссея. Афина продолжает издеваться над ним, выспрашивая о деталях расправы над ахейскими вождями, притворно вступается за Одиссея, будто бы привязанного к столбу в шатре, но тут же идет на попятный: если сердце требует мести, пусть будет месть. Аякс уходит обратно в шатер крайне довольный собой и просит Афину «и впредь» оставаться «такой же» его союз­ницей1.

Афина вновь обращается к Одиссею с сентенцией о бреннос­ти человека и о всесилии богов. Одиссей внезапно отвечает, что унижение врага не приносит ему радости. И скорбит он не об од­ном Аяксе, но обо всем человеческом роде, поскольку каждый че­ловек на поверку оказывается не более чем призраком (е16оЛ', 127), легковесной тенью (f| xovcpriv oxictv, 127). Афина с готовностью соглашается с ним, особо оговаривая, что богам угодны «мудрые», то есть те, кто понимает свое истинное место в мире: «К благора­зумным милостивы боги, / Но ненавистен сердцу их гордец» (134— 135)4. И своего любимца Одиссея она, судя по всему, относит имен­но к разряду благоразумных, противопоставляя его в этом смысле Аяксу5.

1 В переводе Ф Ф Зелинского — «не разделенную еще добычу», но ника­
кого «еще» в греческом оригинале нет

2 Здесь и далее все русскоязычные цитаты даны по изданию Софокл Дра­
мы / В пер Ф Ф Зелинского М, 1990

3 тоюб' oxi |xoi crtunaxov napexdvai, 117

4 тотЗс, бе adxppovac, / Эсо! qnXouai xai otiyouoi toxic, xaxoug, 133

5 См [Guthrie 1947]

8*



В Михайлин Тропа звериных слов


Итак, в самом начале пьесы перед нами предстает четко выст­роенная дихотомия, в которой безумному протагонисту противо­стоит «разумный» персонаж второго плана: ход для драматургичес­кой традиции стандартный. Вот что писал по этому поводу еще в начале прошлого века Артур Платт, автор небольшой статьи «По­гребение Аякса», помещенной в журнале «The Classical Review»:

Софокл... прекрасно отдавал себе отчет не только в том, что в характере центрального героя должен быть некий существенный изъян, но и в том, что именно этот изъян как раз и должен приве­сти его к краху, если уж герою суждено претерпеть крах. И дефект сей выявляется им по методу контраста. Так, Креонт служит пре­красным фоном, на котором становятся виднее слабые стороны Эдипа; в начальных сценах именно он сохраняет спокойствие и способность трезво рассуждать, тогда как Эдип ведет себя подоб­но безумцу, однако же при этом Софокл каким-то чудом умудря­ется сохранить наши симпатии на стороне Эдипа. То же самое про­исходит и с Одиссеем в «Аяксе»; он необходим с точки зрения чисто архитектурной, для поддержания равновесия, и в то же вре­мя выступает в качестве контрастного фона для главного героя; впрочем, в данном случае он подчеркивает не только его грехи, но и доблести. В прологе он занимает единственно правильную по­зицию по отношению к страшным, неодолимым и непостижимым законам, или силам — назовите их как угодно, — которые управ­ляют этим миром и представительный символ которых являет со­бой Афина.

[Piatt 1911: 102]

Одиссей, конечно же, нужен в пьесе не только для поддержа­ния архитектурного равновесия и создания контрастного фона, однако во многом Артур Платт был прав — в частности, в том, что главным признаком, который отличает человека, «угодного богам», от «плохого», «неугодного», является «правильная позиция» по от­ношению к силам, которые управляют миром. Человек должен знать свое место или, по крайней мере, демонстрировать готовность смириться с ним, даже в тех случаях, когда сам он — избранник и любимец богов. Тех же, кто откровенно превышает свои полномо­чия, боги наказывают, и безумие, p.avia той Оеой, является вполне законным (и привычным в греческой традиции) способом наказать тЗРрютлс,, «хюбриста»: то есть того, чье поведение оскорбляет бо­гов и посягает на их права.

Герой и хюбрист в греческой традиции — понятия не взаимо­заменяемые, но вполне (и часто) совместимые. Герой — это тот, кто преступает пределы, положенные человеку: он одновременно и


Греки



выше человека, поскольку «ведет себя как бог» и зачастую являет­ся сыном или внуком того или иного божества, и ниже его, по­скольку не соблюдает положенных человеку поведенческих гра­ниц — как зверь или звероподобное существо (кентавры, киклопы и прочая нечисть у греков — стандартный маркер для не-человече-ского поведения)1 Он отделен от остальных людей непреодолимой гранью, которая очерчивает его особую, «героическую» судьбу и сущность2 Он — Другой, со всеми положенными подобному пер­сонажу в греческой традиции коннотациями божественными, «ма­гическими», варварскими и звериными Бернард Нокс приводит в своей статье «"Аякс" Софокла» представительную подборку харак­теристик центрального действующего лица этой трагедии

Аякс — \ityac,, «большой, ветикий» В первой сцене бич его огромен, таковы же и речи, его сила и храбрость — «величайшие», и для моряков, составляющих хор, он представляет собой одного из тех «великих духом» людей, под чьей защитой живут люди ма­ленькие, такие, как они сами Но то же самое слово может быть ис­пользовано и его врагами, и совершенно в ином смысле, для них он «большое тело» — Агамемнон же и вовсе называет его «бочыиим быком» Огромен он сам, огромны и его амбиции и это само по себе делает его одиночкой, povoc; Это слово употребляется по от­ношению к нему снова и снова — на войне или в мирное время он равно одинок Он человек дела, tpya, а не слов, а когда он говорит, то делает это с неоспоримым чувством собственного превосход­ства, его речь — хорлос,, беззастенчивое утверждение собственной значимости Его смелость описывается в терминах, которые вызы­вают в памяти бойцов «Илиады» он отважный,оЛхщос,, неистовый, Эойрюс,, пылкий, atOov, храбрый, еихарбюс;, и ужасный, Scvog Его смелость и отвага, тоХрцт), Spaaoc,, преследуют сугубо личную цель, он взыскует славы, Эрсюос;, яЫод, и награды за воинскую доблесть, EvxXeia, которой он был лишен после того, как Ахиллов доспех присудили Одиссею Все эти качества выдают в нем человека са­модостаточного, однако он не чужд и отрицательной их стороны У него нет чувства ответственности ни перед кем и ни перед чем, кроме ответственности перед собственной героической личностью и необходимостью не уронить той великой славы, которую до него

1 «Он (Геракл — В М) отличен от других людей, поскольку по определе­
нию выше их, будучи сыном Зевса, будучи наделен нечеловеческой силой и
особой судьбой, предсказанной ему отцом, но он еще и ниже других людей,
он низведен до зверя» [Biggs 1966 228]

2 «Героизм, как и прочие формы гениальности, естественным образом
приводит к одиночеству видение великой славы мешает общению с другими
людьми» [Biggs 1966 225]



В Михайлин Тропа звериных слов


снискал его отец Он упрямого нрава, axepeocppov, он неразумен, oxppvax;, йфроутСотчотйхкос,, безрассуден, bvakoyvaxoc,, неприветлив, о\)ОтраяхХ.ос,, есть еще один термин, который применяется к нему чаще всех прочих он шцбс,, грубый, дикий, неприрученный — по натуре он дикий зверь, и именно через этот образ мы и восприни­маем его в охотничьей метафорике пролога.

|Кпох 1961 21]1

«Отрицательные» характеристики Аякса имеют одну примеча­тельную общую черту: большая часть из них строится при помощи отрицательных приставок (й, bvti). Это не самостоятельные каче­ства, но, скорее, показатели отсутствия неких значимых качеств, делающих человека человеком.

Во второй половине 90-х годов прошлого века Ник Аллен, тог­дашний директор Института антропологии Оксфордского универ­ситета, развивая трехфункциональную схему Жоржа Дюмезиля, ввел — помимо общеизвестных первой («жреческой»), второй («во­инской») и третьей («хозяйственной») — еще и четвертую функцию, как необходимую для анализа социальных отношений в архаи­ческих индоевропейских сообществах, к которым оба эти исследо­вателя определенно относили и сообщества древнегреческие. Чет­вертая функция «отвечает» у Аллена за практики социального исключения — как позитивные, так и негативные, отчего и пред­ставлена в двух регистрах, F4+ и F4-.

Если первая функция связана с сакральным, вторая — с фи­зической силой и войной, третья — с плодородием, изобилием и другими подобными понятиями, то четвертая сопряжена со всякой инаковостью, с тем, что находится вовне или по ту сторону про­странства, описываемого тремя классическими функциями. При этом в одних своих проявлениях она оценивается позитивно (как нечто выдающееся, из ряда вон выходящее и т.д), в других — не­гативно либо вообще лишается всякой ценности.

[Allen 1998: 120]

Герой — фигура исключительная во всех смыслах слова, и «злая судьба», преследующая большинство древнегреческих (и не толь­ко древнегреческих) героев, есть черта врожденная, не отделимая от героического статуса Тем не менее каждой героической судьбе присущи свои нюансы, которые, собственно, и «делают сюжет», позволяя контаминировать его с другими героическими сюжетами

1 См также [Cohen 1978 28] («ночной» Аякс), [von Млсп 1900 99, Biggs 1966. 2251 (Аякс как вечный одиночка)


Греки



и таким образом выстраивать мифологическую или эпическую па­нораму. Героический «гнев» Ахилла и столь же героический «гнев» Аякса потому и вступают между собой в сложную смысловую пе­рекличку, что высвечивают разные составляющие типичного геро­ического сюжета. И если мы хотим разобраться в том смысловом поле, которое, видимо, ощущали за этой перекличкой сами греки, одних констатации относительно общей природы героического недостаточно: необходимо вскрыть кодовые системы, которые сто­ят за нюансами сюжетов, за поведенческой, предметной и событий­ной конкретикой.

Итак, в отличие от Ахилла, «ночной» Аякс являет нам себя со всей очевидностью. Мотивы его гнева донельзя близки к Ахилло­вым: его лишили доли, которая принадлежит ему по праву. Как и в случае с Ахиллом, для Аякса подобная несправедливость со сто­роны Агамемнона непереносима сразу по нескольким основаниям.

Во-первых, как «второй лучший» боец греческого войска, он после смерти Ахилла автоматически становится первым. В рамках общей для всех индоевропейских культур дружинной этики данное «продвижение» внутри маргинального воинского статуса имеет как четко выраженные пространственные (близость к предводителю), так и четко выраженные «фарновые»' коннотации. «Лучший» воин просто обязан иметь «лучшую долю» — в обоих смыслах этого рус­ского (и греческого! — цоТра) слова, и Ахиллова паноплия в дан­ном случае является четким маркером права на эту «лучшую долю». Аякс не имеет ни права, ни возможности взять доспех самостоя­тельно, поскольку предмет этот обретает соответствующее «каче­ство счастья», только пройдя через руки инстанции, аккумулиру­ющей «совместную удачу» всего греческого войска, то есть через руки Агамемнона2. Для того чтобы действительно стать «первым лучшим» среди ахейцев, Аякс должен получить материальный знак этого высокого воинского статуса от «общего», верховного вождя, как бы он ни относился при этом лично к Агамемнону, на способ распределения «счастья» это не влияет3. Однако, лишив его заслу­женной награды, Агамемнон не просто недодает ему надлежащей доли из «общего котла» — он отбирает у него положенное, поку­шаясь на самые основы того высокого воинского статуса, который Аяксу привычен. Маргинальная воинская «судьба» строится на постоянной необходимости «ловить день», сверяться с изменчивой

' То есть связанные с семантическими молями счастья, удачи, блага и i.д.

2 См. предыдущую главу.

3 Исходя из несколько иных посылок при анализе того же материала и
касаясь взаимоотношений древнегреческого эпического и трагедийного героя
с «обычными людьми», Пенелопа Бипз пишет' «Ничтожность судей вовсе не
делает приговора бессмысленным» (Biggs 1966. 226]



В. Михайлин. Тропа звериных слов


воинской удачей, всякий раз подтверждать свое право на «высокую долю»; и любая демонстративная неудача чревата полным круше­нием воинской судьбы. Одиссей, вчерашний друг, немедленно ста­новится врагом Аякса, как только заявляет претензии на его закон­ную долю, и эта вражда переходит в разряд смертельных, как только Агамемнон присуждает доспех Одиссею.

Во-вторых, Аякс, как и Ахилл, выступает не только в качестве индивидуального бойца и «полевого командира», подчиненного Агамемнону. Он — как и Ахилл — еще и самостоятельный басилей, приведший под Трою пусть небольшую, но собственную дружину в силу былых договорных отношений с Атридами. Любое умаление его части/чести неминуемо скажется не только на его собственном символическом капитале, но и на том, как будут чувствовать себя его земляки среди остальных ахейцев и как эти остальные ахейцы будут относиться к его землякам.

В-третьих — и в этом Аякс радикальнейшим образом отлича­ется от Ахилла — Теламонид здесь, под Троей, не один. С ним его младший единокровный братТевкр, а кроме того — Еврисак, пер­вый и единственный сын от фригийской царевны Текмессы, кото­рого он с готовностью признает своим законным наследником. Если Ахилл (хотя бы внешне, хотя бы по видимости) волен выби­рать себе судьбу (между xXioc, и vooTOg, между «долей младшего сына», обрекающей его на славную смерть ради героического ста­туса, ради вечной памяти в родовых преданиях, и «долей старше­го», которая заставит его вернуться из ёсг/сгга1, принять отцовское наследство и приумножать семейное «счастье»), то Аякс, по идее, уже выбрал свое предначертание. Он старший сын по обстоятель­ствам рождения и к тому же сын Теламона не от пленной троянской царевны, как Тевкр, а от «правильной жены» Перибеи, дочери Алкафоя Мегарского2. Аякс, таким образом, несет на себе ответ­ственность не только лично за себя и за свою дружину, не только за «славу отцов» — но и за непрерывность родового «счастья», за преемственность поколений, по которым эта родовая слава могла бы перейти к потомкам. А значит, он не имеет права вернуться из-под Трои без подобающей «чести».

Если атрибутивным предметом Ахилла под Троей является копье1, то Аякс ассоциируется прежде всего со своим огромным

' То есть вернуться из «далеких краев», «отдаленных пределов», но также — из «крайностей», излишеств.

2 Сына Пелопса и Гипполамии, то есть родного брата Атрея и Фиеста. Следовательно, по матери Аякс приходится двоюродным племянником Ага­мемнону и Менелаю.

' Магическое копье, подаренное когда-то отцу Ахилла Пелею кентавром Хироном (Ил., XVI, 142—144)' рана, нанесенная этим копьем, не может быть


Греки



«башенным» щитом. Аякс — твердыня, «надежа и опора» ахейцев (ёрхос, Axaicov), там, где он стоит, не пройдет ни один враг: однако работает он «от обороны» и становится нужен тогда, когда Ахилл удаляется от сражений и троянцы начинают теснить греков. Он спасает ахейские корабли, не дав Гектору их сжечь, и тем самым возвращает грекам надежду на voaroc;, возвращение домой. Он — защитник, а не нападающий, как то и положено статусному вои­ну, который думает не о юношеской лихости, а о том, чтобы отсто­ять и не дать в обиду «свое», «кровное». Да, Аякс воюет под Троей, и воюет хорошо, но по основной своей жизненной стратегии он не «человек войны» и потому при всех своих исключительных боевых качествах навсегда останется «вторым лучшим» после Ахилла, ко­торый знает, что обречен на краткий век и долгую славу, и кото­рому терять нечего.

Афина, богиня перехода из одного мужского статуса в другой, не случайно покровительствует Ахиллу и Одиссею — и столь же не случайно не любит Аякса. Одиссей — вечный странник, играющий ролями и статусами как масками: ему Афина необходима как по­стоянная спутница. Одиссей — царь, муж и отец, однако это не исключает в нем не подобающей статусному мужу мобильности, наклонности к тсууц (искусству, мастерству, умению — но и хит­рости, уловке, интриге). Он муж совета, умеющий убеждать реча­ми, — но и отчаянный авантюрист, непременный участник самых дерзких и «мальчишеских» вылазок, наравне и за компанию с от­кровенным маргиналом Диомедом1. Одиссей — уникальный пер­сонаж, одинаково свободно и легко чувствующий себя в обеих ос­новных мужских жизненных стратегиях и готовый вечно кочевать из одной в другую: он даже на Итаку возвращается только для того, чтобы снова уехать2, и потому Афина является фактически его «до­машней» богиней.

исцелена иначе как ржавчиной, соскобленной с его же наконечника — как в случае с Телефом (Apollodorus, Epistoma, III, 17, 20). Из всех доспехов и ору­жия Ахилла Патрокл не берет в бой только копье, на том основании, что ноша эта для него неподъемна (ppiGiJ цсуа cm(3apov) — как, впрочем, и ни для кого из ахейцев, кроме самого Ахилла. Именно копьем Ахилл убивает практически всех своих противников, включая Гектора. Именно отсутствие копья становит­ся, по одному из вариантов мифа (2nd Myth. Vat., 205), косвенной причиной его смерти, поскольку Ахилл пришел на помолвку с дочерью Приама Поликсеной безоружным, согласно доювору с троянцами, после чего был обманут ими и убит. Показательнейшим образом после смерти Ахилла Аякс и Одиссей также соревнуются за его доспех: о копье речи нет.

1 Ср. гомеровскую «Долонию» или эпизод с похищением из Трои Палла­дия (Apollodorus, Epitoma, У 13 etc).

! Apollodorus, Epistoma, VII, 34—40.



В Михайлин. Тропа звериных слов


Ахилл «интересен» Афине по иной причине. Он — витязь на распутье, застрявший на время меж двух жизненных стратегий, и как таковой он являет собой законный предмет ее заботы. Афина «впустила» его в маргинальный воинский статус, а потом играючи приотворила дверь обратного хода (поскольку попытка вернуть себе право на vooto?, ставшая сюжетной основой «Илиады», для Ахилла — не более чем игровое нарушение четко заданного сцена­рия). Никаких эксцессов при этом она не допускает, жестко оса­живая Ахилла в тот момент, когда он пытается решить спор с Ага­мемноном одним ударом меча; и уже в IX песни Ахилл предстает перед нами в несвойственной ему роли статусного мужа и искус­ного переговорщика: он принимает j себя делегацию ахейских вож­дей и под конец переговоров даже обещает вступить в боевые дей­ствия в том случае, если Гектор дойдет до его собственного шатра. Показательно, что решение это он принимает и оглашает только после того, как Аякс упрекает его в нежелании соблюдать нормы поведения статусного мужа. Афина же примет на себя заботы и о возвращении Ахилла «на путь истинный»: когда после смерти Пат-рокла лишенный доспеха и вооруженный одним копьем Ахилл отре­чется от гнева и выйдет на троянцев, могучий боевой клич вместе с ним испустит именно Афина1, и она же обратит троянцев в па­ническое бегство висящей на ее эгиде головой Горгоны. Афина не успокоится и не оставит Ахилла своими заботами, пока не убедит­ся в том, что обратной дороги ему нет. Ахилл знает, что должен погибнуть вскоре после смерти Гектора2, однако тем яростнее стре­мится поразить его. Афина предает Гектора безоружным в руки жаждущего мести Ахилла и не препятствует последнему гневить других богов, когда он глумится над телом Гектора или выкрики­вает откровенно хюбристические угрозы под стенами Трои3. Судьба Ахилла отныне окончательно предопределена, никаких «возвраще­ний» уже не предвидится — и далее этот персонаж ее не слишком занимает.

Выраженную нелюбовь Афины к Аяксу Теламониду можно объяснить именно тем, что Аякс, находясь в поле действия ее бо­жественного права, не желает признавать ее власти над собой: не хочет выходить из роли старшего сына, преемника и наследника, и примерять на себя маргинальные воинские роли. Афина, вооду­шевляющая воинов на битву, вдыхающая в них «божественное бе­шенство», которое позволяет бойцу самозабвенно бросаться в са­мую гущу сражения, не боясь ни богов, ни людей4, выступает в

1 Ял., XVIII, 203-231.

2 Ил., XIX, 404 и далее; XXII, 355-360.
J Hyg., Fabuhe, 107.

4 Как то происходит с Диомедом в V песни «Илиады».


Греки



откровенно «валькирической» ипостаси. Она же отвечает и за «пе­реход удачи» на поле боя, «вдохновляя» тех бойцов, которые толь­ко что бежали перед лицом противника, и обращая в паническое бегство тех, кто только что был уверен в победе. У Софокла Аякс «безрассудным хвастовством» (764) отвечает на пожелание отца стремиться к победе, но победы ожидать от бога: с богами-де и слабый осилит врага, он же надеется стяжать славу «и без таковых» (xai 6ixaxeitov, 768—769). Эта фраза, которую обычно — и вполне логично — толкуют как свидетельство очевидной «мономании» Аякса, может иметь несколько иной смысл. Аякс не желает терять разум, вверяя себя богам битвы, которые погружают человека в скоротечную героическую судьбу. Он надеется на собственную силу и на собственное боевое искусство, которое позволит ему добить­ся славы, не обрекая себя на героический «билет в один конец». На мой взгляд, Бернард Нокс неправ, когда считает (см. приведенную выше цитату), что у Аякса нет чувства ответственности ни перед кем и ни перед чем, кроме как перед собственной героической лич­ностью и необходимостью не уронить той великой славы, которую до него снискал его отец. Даже если судить только по Софоклову тексту, оставляя в стороне надежного и рассудительного гомеров­ского Аякса, забота о родных и близких не просто не чужда герою, но составляет едва ли не главный предмет его страданий'. Похоже, что именно это и непереносимо для Афины, которая требует от героя полной включенности в ситуацию перехода: ибо только так он может вверить себя ей, а она — принять его под свое весьма двусмысленное покровительство.

Второй Аяксов faux pas, приведенный в речи вестника, обра­щенной к Тевкру, еще более показателен в этом отношении:

Второй же раз Афине, — Когда бодрящий зов ее раздался, Чтобы с яростью он грянул на врагов, — Ответствовал неслыханным он словом: — Владычица, других аргивян кликом Подбадривай; а там, где я стою, Враг сомкнутого строя не прорвет (хаб' лдас. б' оилот' ёхрт^а цахл)-

(770-776)

Примечательным здесь представляется то обстоятельство, что Аякс настаивает на сугубо оборонительном характере своей добле­сти. Таковым же предстает он и в «Илиаде»: как ёрхос, Axcuoov,

Подробное рассмотрение этой проблемы см ниже



В Михаилин Тропа звериных слов


«твердыня ахейцев» Помощь Афины, зовущей вперед, в бои, ему действительно не нужна: он боец от обороны. Это, естественно, не отменяет хюбристического характера его слов и поступков, с точ­ки зрения самой Афины. Война — ее законная культурная зона, и всякий, кто сюда попадает, должен считаться с ее властью на этой территории. Тех же, кто не желает этого делать, она показательным образом наказывает, и их самые сильные стороны становятся сла­бейшими их сторонами. Складывается впечатление, что даже сам суд о доспехах не обошелся без участия Афины. Троянские де­вушки у городской стены (разговор которых о сравнительных доб­лестях Аякса и Одиссея, подслушанный греками, якобы и стал основой для окончательного решения по этому вопросу1), весьма подозрительны в этом отношении. «Градодержица» (По^юиос,), «градоохранительница» (ЕриоСлтоХц) — стандартные эпитеты Афины, и место, в котором она проявляет эту свою функцию, — именно городская стена Тема девушек или женщин на городской стене — вообще отдельная тема с колоссальным объемом матери­ала2, требующая самостоятельного рассмотрения. Пока же напом­ню только о том, что Афина — сама девственница и что городская стена находится под ее особым покровительством.




Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2015-04-24; Просмотров: 346; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы!


Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет



studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! Последнее добавление




Генерация страницы за: 0.065 сек.