B: Plastidy 11 страница

Понд высунулся в заднюю дверь и, потянув носом сладковатый и душный запах лежащего на солнце навоза, поморщился и крикнул:

– Мистер Хэйкокс. Эй, мистер Хэйкокс!

Пол отворил заднюю стенку старых часов. «Черт возьми, – произнес он про себя, – да ведь здесь все выточено из дерева».

Он сверился со своими часами – антиударным, водонепроницаемым, антимагнитным, со светящимся циферблатом, самозаводящимся хронометром, который Анита подарила ему на рождество, – и обнаружил, что дедовские часы ушли вперед на двенадцать минут. Поддавшись какому-то атавистическому порыву, он перевел стрелки своих часов по стрелкам музейного экспоната, механизм которого отмерял и отстукивал секунды с грохотом, подобным тому, который издает деревянное судно, подхваченное сильным ветром.

Дом этот был, несомненно, одним из самых старых во всей долине. Грубые балки потолочного перекрытия нависали над самой головой Пола, очаг камина совершенно потемнел от копоти, и во всем доме не было ни одного по-настоящему прямого угла. Казалось, что дом, подобно спящей собаке, ворочался и умащивался на своем фундаменте до тех пор, пока, наконец, не нашел самое удобное для себя положение.

Но более примечательным было то, что дом соответствовал особым, чтобы не сказать чудаковатым, чаяниям Пола. Вот место, где он сможет трудиться, добывая собственными руками средства к существованию, отвоевывая их непосредственно у самой природы, и где его никто не будет беспокоить, за исключением собственной жены. И не только это – ведь Анита, с ее любовью к образу жизни первых колонистов, будет очарована, даже можно сказать – ошеломлена этим абсолютно подлинным микромиром прошлого.

– Ага, – сказал доктор Понд, – вот, наконец, и мистер Хэйкокс. Он даже не считает нужным отозваться, когда его зовут. Просто идет себе не торопясь.

Пол следил за медленно шагающим по унавоженной земле скотного двора мистером Хэйкоксом. Смотрителем фермы оказался старик с коротко подстриженными седыми волосами, дубленой загорелой кожей и, подобно Руди Гертцу, с невероятно большими руками. Но в отличие от Руди мистер Хэйкокс был сухощав. У него были мощные закаленные мускулы и здоровый цвет лица. Единственная дань, которую взяло с него время, были, по-видимому, зубы, их у него осталось маловато. Он мог прекрасно играть роль в инсценировке из жизни древних фермеров. На Хэйкоксе были старомодная бумажная одежда, широкополая соломенная шляпа и грубые, тяжелые рабочие ботинки.

Как бы для того, чтобы еще больше подчеркнуть в глазах Пола анахронизм мистера Хэйкокса и всей фермы Готтвальда, по ту сторону заграждения от ветра появился один из работников доктора Орманда ван Курлера. Он сидел на тракторе в безупречно белом комбинезоне, красной бейсбольной шапке, легких сандалиях и в белых перчатках, которые, подобно рукам Пола, почти никогда не касались ничего, кроме рулевого колеса, рычагов или выключателей.

– Чего нужно? – спросил мистер Хэйкокс. – Чего еще случилось?

Голос у него был сильный. В нем совершенно не было той покорной приниженности, которую так часто наблюдал Пол у кррахов. Мистер Хэйкокс держал себя так, как будто именно он был владельцем фермы, и поэтому разговор должен быть кратким и деловым. Чувствовалось: чего бы от него ни потребовали, все это яйца выеденного не стоит по сравнению с тем, чем он занят в данный момент.

– Доктор Протеус, это мистер Хэйкокс.

– Как поживаете? – сказал Пол.

– Здрасьте, – сказал мистер Хэйкокс. – Что это еще за доктор?

– Доктор наук, – сказал Пол.

На лице мистера Хэйкокса отразилось недоверие и разочарование.

– Это я не называю доктором. Есть три доктора! дантист, ветеринар и психиатр. Вы один из них?

– К сожалению, нет.

– Значит, вы и не доктор.

– Нет, он доктор, – добросовестно попытался объяснить доктор Понд. – Он умеет поддерживать здоровье у машин. – Понд попытался вдолбить в голову этого простака уважение к диплому.

– Значит, механик, – определил мистер Хэйкокс.

– Видите ли, – сказал доктор Понд, – можно пойти учиться в колледж и выучиться там на специалиста по любым предметам, помимо лечения людей или животных. В конечном счете, хочу я сказать… Современное общество остановилось бы в своем развитии, если бы не было людей, достаточно образованных для того, чтобы заставить гладко работать сложнейшие части механизма цивилизации.

– Угу, – апатично отозвался мистер Хэйкокс. – Так что, это вы заставляете их работать гладко?

Доктор Понд скромно улыбнулся в ответ.

– Я провел семь лет в Корнеллиевской высшей школе по управлению недвижимым имуществом, – пояснил он, – и только после этого получил диплом доктора по управлению недвижимостью, а потом и эту мою должность.

– И вы тоже называете себя доктором, так, что ли? – спросил мистер Хэйкокс.

– Я полагаю, что никакой ошибки не будет, если скажу, что я заслужил эту степень, – холодно ответил доктор Понд. – Моя диссертация была третьей по объему из всех написанных в стране за тот год – восемьсот девяносто шесть страниц, через один интервал и с узкими полями.

– Продавец недвижимой собственности, – сказал мистер Хэйкокс. Он переводил взгляд с Пола на доктора Понда и обратно, ожидая, не скажут ли они чего-нибудь такого, что заслуживало бы его внимания. И поскольку они в течение двадцати секунд так и не смогли отозваться на его молчаливый вопрос, он повернулся, собираясь уходить.

– В таком случае я тоже доктор коровьего, куриного и свиного навоза, – сказал он. – Когда вы, доктора, наконец решите, чего вам нужно, вы найдете меня на скотном дворе, где я буду ворошить лопатой мою диссертацию.

– Мистер Хэйкокс! – яростно рявкнул доктор Понд. – Вы останетесь здесь до тех пор, пока мы не закончим разговора с вами.

– Я думал, вы кончили. – Он остановился и застыл совершенно неподвижно.

– Доктор Протеус покупает ферму.

– Мою ферму? – Мистер Хэйкокс медленно повернулся к ним, теперь в его глазах появился, наконец, интерес.

– Ферму, за которой вам поручено присматривать, – сказал доктор Понд.

– Ферма моя.

– Ферма принадлежит Готтвальду, – сказал доктор Понд.

– Разве этот человек жив?

– Вы знаете, он умер.

– А я человек, и я жив. А если говорить по-человечески, то вот эта ферма больше принадлежит мне, чем кому бы то ни было. Я единственный, кто когда-либо заботился о ней, единственный, кто что-нибудь здесь сделал. – Он простодушно повернулся к Полу. – Вы знаете, в завещании сказано, что вам придется держать ее так, как она есть?

– Это входит в мои намерения.

– И держать меня на работе, – добавил мистер Хэйкокс.

– Я пока что еще в этом не уверен, – сказал Пол. Это было осложнение, которого он никак не мог предвидеть. Ведь по его планам ему предстояло трудиться здесь самому. В этом-то и был весь смысл его затеи.

– В завещании этого не сказано. – сказал доктор Понд, радуясь, что, наконец, нашлось что-то такое, что поможет ему приструнить мистера Хэйкокса.

– Все равно вам придется держать меня на работе, – сказал мистер Хэйкокс. – Это все сделал я. – Он жестом указал на двор и постройки. – Это все сделано мной.

– Готтвальд купил эту ферму у отца мистера Хэйкокса, – пояснил доктор Понд. – И я полагаю, что существовало какое-то джентльменское соглашение относительно того, что мистер Хэйкокс пожизненно будет здесь смотрителем.

– Джентльменское, черта с два! – сказал Хэйкокс. – Он пообещал, Готтвальд пообещал. Все это принадлежало нашей семье больше ста лет – намного больше. И я последний в нашем роду, а Готтвальд пообещал, клянусь богом, он пообещал, что это будет все равно что мое, пока не настанет час мне уходить.

– Ну что ж, вот этот час и настал, – сказал доктор Понд.

– Пока я не отойду, вот что говорил Готтвальд, пока я не умру. Я уже прожил, сынок, вдвое больше, чем ты, да и протяну еще вдвое больше твоего. – Он поближе придвинулся к доктору Понду, как бы пронизывая его взглядом. – За свою жизнь я перетаскал столько тачек с дерьмом, что вышвырнуть за забор такого огарка, как ты, мне будет совсем нипочем.

Широко раскрыв глаза, доктор Понд попятился.

– Мы еще посмотрим, – едва слышно пробормотал он.

– Погодите-ка, – поспешно сказал Пол, – я думаю, что мы сможем это утрясти. Как только я оформлю все документы, вы, мистер Хэйкокс, перейдете работать ко мне.

– И здесь все останется точно так, как оно есть сейчас?

– Мы с женой будем время от времени приезжать сюда. – Пока что Пол не считал нужным сообщать кому бы то ни было, что они с Анитой будут жить здесь постоянно.

Но и такая перспектива, видимо, не слишком обрадовала Хэйкокса.

– Когда же?

– О, мы вас будем предупреждать заранее.

Мистер Хэйкокс мрачно кивнул. А затем совершенно неожиданно улыбнулся милейшей улыбкой.

– Наверное, я здорово разошелся и обидел этого доктора по недвижимости? – Понд уже успел смыться. – Ну что ж, я пойду займусь делом. Раз уж вы собираетесь стать хозяином этой фермы, то вы с успехом могли бы наладить помпу. Ей нужна новая обшивка.

– Боюсь, я не слишком разбираюсь в этом, – заметил Пол.

– Возможно, – сказал, удаляясь, мистер Хэйкокс, – возможно, если бы вас отправили в колледж еще на десять или двадцать лет, то кому-нибудь и пришло бы в голову показать вам, как это делается, доктор.

Постоянно сдерживаемое возбуждение Пола Анита ошибочно принимала за предвкушение готовящихся ему на Лужке удовольствий, до которых теперь оставалось не более двух недель.

Она не знала, что он сейчас учился быть фермером и закладывал основы для обучения ее образу жизни фермерской жены.

Была жаркая суббота, и Пол под предлогом необходимости купить перчатки для игры в крикет отправился на свою ферму – на его с мистером Хэйкоксом ферму. Там мистер Хэйкокс снисходительно и неторопливо поведал ему полуправду о том, как следует управляться с фермой, и вселил смутную надежду на то, что спустя некоторое время Пол все же станет на что-то пригодным.

И вот вечером, за ужином, Пол, весь день пытавшийся подражать мистеру Хэйкоксу и весьма удовлетворенный полученными результатами, спросил у жены, знает ли она, что за день будет в следующую среду.

Она взглянула на него, оторвавшись от списка вещей, которые ей необходимо будет взять с собой для поездки на Материк и – что еще более важно – для поездки Пола на Лужок.

– Не представляю себе. Есть ли у тебя приличные теннисные туфли?

– Сойдут и эти. Так вот, к твоему сведению, в следующую среду…

– Шеферд берет с собою двенадцать пар носков, и все они зеленого цвета. Ты знаешь, ведь он тоже капитан.

– Знаю.

– Что ты думаешь по этому поводу? Это ведь довольно неожиданно: не успели тебя назначить капитаном команды, как его тоже сразу же назначают.

– Может, он вступил в связь с розенкрейцерами. А с чего это вдруг тебе стало известно, сколько пар носков он берет?

– Знаешь, поскольку у него нет жены, которая помогла бы ему со сборами, он пришел сегодня ко мне и попросил составить список всего необходимого. Я и набросала ему список всего, что ему следует взять с собой. Мужчины так беспомощны.

– И все же они как-то справляются. А что интересного он рассказывал?

Анита отложила список и укоризненно поглядела на него.

– Только о полицейском рапорте по поводу твоего пистолета и еще об одном – о том, что ты пребывал в компании людей «дна» в ту ужасную ночь в Усадьбе. – Она скомкала и швырнула театральным жестом салфетку. – Пол, почему ты никогда не говоришь мне о таких вещах? Почему я всегда узнаю о них от посторонних?

– Дно! – фыркнул Пол. – О господи!

– Шеферд сказал, что за Лэшером и Финнерти следит полиция, как за потенциальными саботажниками.

– За всеми следят! И зачем ты только слушаешь эту старую бабу!

– А почему ты не рассказываешь мне о том, что происходит?

– Потому что это самые обычные вещи. Потому что я боюсь, что ты вообразишь черт-те что и расстроишься, как обычно. Но все уже утрясено. Кронер все уладил.

– Шеферд сказал, что ты мог бы получить десять лет только за одну эту историю с пистолетом.

– В следующий раз, когда он кончит свои россказни, спроси у него, сколько я получу, если расквашу его длинный нос, который он сует не в свои дела.

Мускулы Пола были еще набрякшие после непривычной работы сегодняшнего дня, а запахи скотного двора наполнили его сознанием первозданной силы. И его обещание набить морду Шеферду – эксцентричное заявление обычно миролюбивого человека – являлось как бы завершением его трудового дня.

– Да ну его ко всем чертям, этого капитана Зеленых. Словом, я опять тебя спрашиваю, что за день будет в следующую среду?

– Ей-богу, не знаю.

– Годовщина нашей помолвки.

Годовщина эта была связана с беспокойными для обоих воспоминаниями – юбилей, который не упоминался за все время их супружеской жизни. Это был день, когда Анита объявила Полу, что она ожидает ребенка, его ребенка, на что он ответил ей предложением своей руки и т. д. Теперь, когда события того дня были сглажены годами более или менее нормальной супружеской жизни, Пол подумал, что они могли бы превратить этот день именно в то, чем он никогда в действительности не был. Годовщина эта к тому же, если уж честно говорить, была бы идеальным началом его работы по перевоспитанию Аниты.

– Я наметил совершенно особую программу для этого вечера, – сказал он, – этот вечер не будет похож ни на один из наших вечеров, дорогая.

– Странно, что я совершенно позабыла об этой дате. Неужто в следующую среду? – Она поглядела на него со странным упреком, как будто история их помолвки совершенно стерлась у нее в памяти, и вот теперь он по совершенно пустячному поводу напомнил ей об этом событии. – Ну, это очень мило, – сказала она. – И как это ты только запомнил. Однако теперь, когда поездка на Лужок так близко… – Она была по природе настолько методична, что, если предстояло что-нибудь важное, все остальное для нее как бы совершенно утрачивало свое значение. С ее точки зрения было просто недопустимым обращать внимание на что-либо, помимо эпохальной поездки на Лужок.

– Да ну его ко всем чертям, этот Лужок!

– Как ты можешь так говорить?

– Я говорю, что мы с тобой выберемся в следующую среду…

– Что ж, надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Ты капитан.

– Правильно, я капитан.

Эдгар Р. Б. Хэгстром, тридцати шести лет, крр-131313, андеркотер первого класса, 22-го охранного батальона, 58-го полка технического обслуживания, 110-й дивизии наземных сооружений Корпуса Ремонта и Реконструкции, был назван так в честь любимого писатели его отца, создателя Тарзана – Тарзана, который вдали от копоти и жестоких зим Чикаго, родного города Хэгстрома, водил дружбу со львами, слонами и обезьянами, и перелетал на лианах с одного дерева на другое, и который был сложен словно из кирпича, с квадратными плечами и широкой грудью, и который делал что ему хотелось с красивыми и цивилизованными женщинами в своих шалашах на деревьях, а всю остальную цивилизацию не трогал.

Э. Р. Б. Хэгстром любил Тарзана точно так же, как и его отец, и в десять раз больше ненавидел то, что ему приходится быть маленьким человеком и прозябать в Чикаго.

И Эдгар как раз читал в спальне про Тарзана, когда его толстая жена Ванда окликнула его со своего обычного места у окна в передней комнате их блочного дома в Парке Протеуса в Чикаго – послевоенного достижения, состоявшего в постройке трех тысяч домов, о которых только можно мечтать, для трех тысяч семей, по-видимому, имеющих одни и те же мечты.

– Господи, Эдгар, он едет!

– Хорошо, хорошо, хорошо, – сказал Эдгар. – Значит, он уже едет! А я-то что должен делать, брякнуться на брюхо и покрыть поцелуями ноги этого прохвоста? – Пока что он поднялся и даже оправил скомканную постель. Он положил свою книгу раскрытой на ночной столик, чтобы посетители поняли, что он читает книги, и двинулся в другую комнату. – Как он выглядит, Ван?

– Ты посмотри только, Эд, он как китайская клетка для птиц или что-то вроде этого, весь в золоте, и вообще.

Шах Братпура попросил своего гида, доктора Юинга Дж. Холъярда, показать ему дом типичного «такару», что в свободном переводе с языка одной культуры на язык другой означало «средний человек». Просьба эта была высказана, когда они возвращались из Карлсбадских пещер, и, проезжая Чикаго, Холъярд зашел в чикагскую контору учета личного состава для того, чтобы узнать имя такого вот местного представителя Америки.

Машины учета личного состава обработали данный вопрос и выдали карточку Эдгара Р. Б. Хэгстрома, который в статистическом смысле был средним человеком со всех точек зрения, за исключением числа его инициалов: возраст (36), рост (5 футов семь дюймов), вес (148 фунтов), лет супружества (11), показатель интеллекта (83), количество детей (2, мальчик 9 лет и девочка 6 лет), количество комнат (2), марка машины («шевроле» трехлетней давности, двухдверный «седан»), образование (выпускник средней школы, 117-е место в классе из 233 человек, средние способности), спорт (травяной хоккей, рыбная ловля), военная характеристика (5 лет, три из которых – заморские территории, радист на Т-4, 157-я пехотная дивизия; участие в выдающихся боевых операциях: Хьеринг, Эльбесан, Кабул, Кайфен, Усть-Кяхта; 4 ранения; награды: Пурпурное Сердце 3-го класса, Серебряная Звезда, Бронзовая Звезда 2-го класса).

Кроме того, машины сумели сделать строго научно обоснованное предположение, что, поскольку Хэгстром так далеко зашел в своей посредственности, он, по-видимому, один раз был арестован, до женитьбы с Вандой вступал в половые связи с пятью девушками (с умеренным удовольствием) и состоял в двух незаконных связях после женитьбы (одна случайная и глупая, вторая же затяжная и довольно беспокойная), а также что он умрет в возрасте 72,2 лет от сердечного приступа.

Чего уж машины никак не могли определить, так это того, что во второй незаконной связи, той, которая, по их словам, была более затяжной, он состоял с вдовой по имени Марион Фраскати, что связь эта все еще продолжалась и что покойный муж Марион звался Лу Фраскати, и был он секондкотером первого класса и лучшим другом Эдгара. Эдгар и Марион, к их обоюдному немалому изумлению, оказались друг у друга в объятиях, когда не прошло еще и месяца со дня смерти старины Лу. Снова, снова и снова пытались они положить этому конец, честно пытались. Но это было как яркая и сочная вишня на сером мху их жизни. И они иногда по простоте душевной думали, что, может, это и не так страшно, поскольку никому это не приносит зла: ни ребятам, ни милой и дружелюбной Ванде. И что Лу, особенно теперь, когда он вкушает иное блаженство, не мог бы желать ничего лучшего, чем если старый и добрый друг его Эдгар и старая добрая его подружка Марион немножко насладятся жизнью, предаваясь телесной любви.

Но они не очень верили в это. И ребятишки стали замечать, что происходит что-то неладное, и Ванда уже плакала несколько раз, отказываясь объяснить ему причину слез, а возможно, и сам Лу, где бы он сейчас ни находился… В любом случае Эдгар собирался продолжать свои встречи с Марион, однако он собирался также рассказать все Ванде – господи помоги ей и благослови ее, – рассказать ей и… И кому же это барабанить в дверь Хэгстрома, как не этому паршивому шаху Братпуру да пребудет с ним благословение господне.

– Входите, входите, – сказал Эдгар, а про себя добавил: «Входи, входи, ваше величество, ваше высочество, император всей земли и кораблей в море, входи, входи, ублюдок паршивый».

Когда Холъярд позвонил ему и предупредил о намечаемом визите, Хэгстром дал понять, что его не очень интересует ни высокий титул шаха, ни должность самого Холъярда. Очень редко выпадали случаи высказать то, что он думает о должностях вообще, то есть что человек – это просто человек, ничего больше. Эдгар и собирался вести себя абсолютно естественно – точно так, как будто посетители его просто товарищи по КРРаху. У Ванды, однако, была на этот счет иная точка зрения, и она срочно затеяла генеральную уборку всей квартиры, принялась готовить лимонад, а Эдгара-младшего послала было за печеньем, но Эдгар-старший тут же прекратил всю эту суматоху. Ребят он услал из дому, и это было единственное, что он разрешил убрать.

Дверь отворилась и вошел шах в сопровождении Хашдрахра, Холъярда и доктора Нэда Доджа, управляющего Парком Протеуса.

– Ага! – сказал шах, осторожно трогая эмалированную стальную стену комнаты. – Ммммм!..

Эдгар протянул было им руку, но вся процессия прошла мимо, не заметив ее.

– Ну и поцелуйте меня в… – пробормотал он.

– Эээ?.. – сказал доктор Додж.

– Вы прекрасно слышали.

– Послушайте, Хэгстром, вы сейчас не в кабаке, – прошептал Додж. – Следите за своими словами: тут замешаны международные отношения.

– А ничего, если я пока что действительно уйду в кабак?

– Да что это с вами? Какая муха вас укусила?

– Этот малый приходит в мой дом и притом не желает пожать мне руку.

– У них в стране так принято.

– А в нашей стране как принято?

Додж отвернулся и гостеприимно улыбнулся шаху.

– Две спальни, гостиная с нишей для стола, ванная и кухня, – сказал он. – Это дом модель М-17. Излучающее отопление находится в полу. Мебель сконструирована после тщательнейшего изучения удобств и неудобств жильцов в масштабах всей страны. Дом, мебель и остальное оборудование продается в стандартной упаковке. Это очень упрощает планирование и производство для покрытия любых нужд населения.

– Лакки-ти, такару? – пропел шах, впервые пристально поглядев на Эдгара.

– Что он сказал?

– Он хочет знать, нравится ли вам пребывание здесь, – перевел Хашдрахр.

– Я думаю, конечно. Ничего, жить можно, я так считаю. Да.

– Очень миленький домик, – сказала Ванда.

– А теперь, если вы будете любезны пройти со мною в кухню, – сказал доктор Додж, оставляя Ванду и Эдгара позади, – вы увидите здесь радарное приспособление для приготовления пищи. Приготовление пищи производится при помощи токов высокой частоты, причем одинаково быстро можно готовить и на конфорках и в духовке. Любое блюдо может быть изготовлено в течение нескольких секунд, и весь процесс великолепно поддается управлению. Можно, если захочется, испечь хлеб даже без корки.

– Простите, а зачем это может понадобиться – чем плоха корка на хлебе? – вежливо осведомился Хашдрахр.

– А это ультразвуковая мойка для посуды и для стирки белья, – сказал Додж. – Ультразвуковые волны, проходя сквозь воду, счищают грязь и жировые пятна с любой поверхности в течение считанных секунд. Закладываешь, вынимаешь, и все в порядке!

– А что тогда делает женщина? – спросил Хашдрахр.

– А она потом закладывает вещи или посуду вот в эту сушилку, которая в несколько секунд их сушит. Кроме того – и в этом-то и заключается, как я полагаю, самое хитрое, – с помощью вот этой озонной лампочки вещам придается тот тонкий аромат, который бывает у белья, высушенного на солнце и на чистом воздухе.

– А потом что? – спросил Хашдрахр.

– Она пропускает белье сквозь эту вот гладилку, которая в три минуты проделывает работу, на которую перед войной уходил целый час. Хлоп!

– А потом что она делает? – спросил Хашдрахр.

– А потом ее работа закончена.

– А потом что?

Доктор Додж заметно покраснел.

– Вы шутите?

– Нисколько, – сказал Хашдрахр. – Шаху хотелось бы знать, что заставляет эту женщину-такару…

– Что такое такару? – подозрительно спросила Ванда.

– Гражданин, – пояснил Холъярд.

– Да, – сказал Хашдрахр, странно улыбнувшись ей, – такару – это гражданин. Так вот, шаху хотелось бы знать, для чего ей приходится все это делать в такой спешке – одно за несколько секунд, другое за несколько секунд. Куда это она так торопится? Что, кроме этого, ей еще нужно делать столь срочно, что она не может тратить время на все эти вещи?

– Жить! – экспансивно пояснил доктор Додж. – Жить! Получать от жизни удовольствие. – Он рассмеялся и похлопал Хашдрахра по спине, как бы приглашая его приобщиться к духу веселья, царящему в этом доме среднего американца.

Однако это не произвело должного впечатления ни на Хашдрахра, ни на шаха.

– Понимаю, – холодно сказал переводчик. Он обратился к Ванде. – Значит, вы живете и получаете так много удовольствия от вашей жизни?

Ванда залилась румянцем и, уставившись глазами в пол, шевелила носком уголок ковра.

– О, телевизор, – пробормотала она. – Мы его очень много смотрим, правда, Эд? А еще много времени я провожу с детьми, с маленькой Долорес и Эдгаром-младшим. Вот так вот. Разные дела.

– Где сейчас находятся дети? – осведомился Хашдрахр.

– У Глоков, у наших соседей. Я думаю, они смотрят там телевизор.

– Не желаете ли осмотреть ультразвуковую мойку в действии? – спросил доктор Додж. – Просто на ваших глазах – хлоп! – и готово. Смывает пятна от яиц, губной помады, кровь…

– В ней опять перегорел трансформатор, – сказал Эдгар, – и мойка не действует. Ванда уже с месяц как стирает в лохани, пока мы не получим нового трансформатора.

– О, я совсем не против, – сказала Ванда, – на самом деле. Я ведь люблю стирать. А это приносит облегчение. Дает возможность поразмяться. Нет, я совсем не против. Можно хоть чем-то заняться.

Тишину, которая воцарилась после ее слов, Холъярд нарушил, предложив покинуть дом этих милых людей и посмотреть центральный павильон для развлечений, который находится на этой же улице.

– Если мы поторопимся, – сказал доктор Додж, – то мы, возможно, еще успеем полюбоваться на боксеров в весе пера.

Шах погладил радарную кухонную плиту, установку для глажения, мельком взглянул на экран телевизора, где пять человек усаживались вокруг стола для какой-то конференции и уже начинали о чем-то спорить.

– Брахоуна! – прокудахтал шах.

Хашдрахр кивнул.

– Брахоуна! Живите!

Когда они выходили, Холъярд как раз объяснял, что дом и все его оборудование, мебель и автомобиль оплачиваются регулярными паями, снимаемыми со счета Эдгара, открытого ему КРР, а также пополняемого поступлениями по комбинированной страховке здоровья, жизни, старости, а также что оборудование и мебель время от времени заменяются новыми, более современными моделями, после того как Эдгар, а вернее, счетные машины завершают оплату старых.

– Он на все сто процентов застрахован от всяких жизненных случайностей, – говорил Холъярд. – Его жизненный уровень постоянно возрастает, и он сам, а вместе с ним и вся страна целиком не стоят перед угрозой столь опасных в прежние времена подъемов и падений экономики благодаря введению счетно-платежных машин, которые регулируют спрос и предложение. Раньше бывало так, что он мог купить что-то, повинуясь просто импульсу, купить, не сообразуясь с логикой и расчетом, и вся промышленность вынуждена была ломать голову над тем, что ему взбредет на ум купить в следующий раз. Да что там, помню, когда я был еще маленьким мальчиком, у нас был сумасшедший сосед, который все свои деньги ухлопал на покупку электрического органа, несмотря на то, что у него на кухне стояли по-прежнему старомодный ледник и керосинка!

Эдгар закрыл за ними дверь и прислонился к ней – к двери его дома, его крепости – модель М-17.

Ванда опустилась на диван.

– Мне кажется, все было очень мило, – сказала она. Она говорила это всегда, когда гость – Эми Глок, Глэдис Пелрайн, шах Братпура и вообще кто бы то ни было – оставлял их дом.

– Да, – сказал Эдгар.

И когда он посмотрел на Ванду, Ванду с ее доброй, добрейшей душой, которая никогда не сделала ничего такого, что могло бы его хоть чуточку обидеть и чья любовь к нему была огромной, как весь окружающий мир, он почувствовал себя гадко и подло. Он нащупал пальцами в кармане три десятидолларовые бумажки – деньги, которые выдавались ему на руки – на сигареты, развлечения, маленькую роскошь, которую машины разрешали ему позволить себе. Этот крохотный атом экономики, который находился в полном его распоряжении, он намерен был израсходовать не на себя, не на Ванду и не на детей, а на Марион. Измученное сердце Эдгара было целиком на стороне этого сумасшедшего человека из рассказа Холъярда, человека, который купил себе электрический орган. Дорогую, непрактичную, чисто индивидуальную вещь, но вне и помимо всех этих проклятых посылок, оплачиваемых машинами.

– А вот обман – это совсем иное дело.

– Ванда, – сказал Эдгар, – я очень плохой человек.

Она прекрасно знала, о чем он говорит. Ее это совсем не удивило.

– Нет, Эдгар, ты хороший, – печально сказала она. – Ты очень хороший человек. Я понимаю.

– Ты о Марион?

– Да. Она очень красивая и привлекательная. А я уже совсем не та, и, наверное, со мной очень скучно. – Она было заплакала, но ее добрая, добрейшая душа попыталась упрятать от него эти слезы. Ванда заторопилась на кухню, вытащила четыре полуфабрикатных обеда из холодильника и бросила их на плиту с радаром.

– Позови, пожалуйста, детей, Эдгар! – крикнула она высоким тоненьким голосом. – Обед будет готов через двадцать восемь секунд.

Прокричав в сгущающиеся сумерки имена детей, Эдгар вернулся к Ванде.

– Послушай, Ван, здесь не в тебе дело. Как перед богом говорю тебе – ты в этом не виновата. – Он попытался обнять ее сзади, но она выскользнула из его объятий и принялась переставлять что-то на плите, хотя переставлять там ничего не требовалось. Все делалось при помощи часового механизма.

Звякнул колокольчик, щелкнул часовой механизм, и гудение плиты прекратилось.

Дата добавления: 2015-04-25