Эдвин Лефевр 12 страница

Я-то обычно молчу не для того, чтобы выжать из собеседника более выгодное предложение, но просто чтобы лучше понять обстоятельства дела. Дав человеку полностью выговориться, получаешь возможность сразу принять решение. Это очень экономит время. Можно обойтись без дебатов и длительных обсуждений, которые не дают никакого толка. Предлагаемые мне деловые проекты обычно бывают такого рода, что мне нужно ответить «да» или «нет»: приму я участие в этом или отказываюсь. Но чтобы ответить «да» или «нет», нужно полностью понять обстоятельства дела.

Итак, Дан говорил себе, а я молча слушал. Мне было сказано, что он много наслышан о моих операциях на фондовом рынке и что он сожалеет о том, что я покинул свою стезю и в результате потерпел крах на хлопке. Мне еще не повезло с тем, что он явно наслаждался этими своими рассуждениями. Он, видите ли, считает, что я просто рожден для рынка акций, что здесь я силен как никто и что мне не следует изменять своему призванию.

- Вот именно по этой причине, мистер Ливингстон, - обаятельно улыбаясь, заключил он наконец, - мы хотели бы с вами сотрудничать.

- Сотрудничать в чем? - спросил я.

- Быть вашими брокерами, - ответил он. - Моя фирма хотела бы посредничать в ваших операциях на рынке акций.

- Был бы рад работать через вас, - мне стало скучно от бесполезности моей поездки в Нью-Йорк, - но не могу.

- Почему же? - изумился он.

- У меня нет денег.

- Ну, с этим все в порядке, - он облегченно и дружелюбно улыбнулся. - Это я сейчас устрою. - Он достал из кармана чековую книжку, выписал на мое имя чек на двадцать пять тысяч долларов и протянул мне.

- Зачем это? - спросил я в недоумении.

- Чтобы вы положили на счет в своем банке. Вы будете выписывать чеки от своего имени. А я буду очень вам признателен, если вы будете использовать для своих операций наших брокеров. Меня не интересует, выиграете вы или проиграете. Если эти деньги уйдут, я выпишу вам еще один чек. Так что не стоит уж так осторожничать с этими деньгами. Договорились?

Я знал, что фирма настолько богата и успешна в своем деле, что вряд ли нуждается в привлечении клиентов, не говоря уж о том, чтобы еще и давать им деньги на маржу. И к тому же он был так предупредителен! Вместо того чтобы просто открыть мне кредит у себя, он дает мне настоящие деньги, так что только мы вдвоем знаем, откуда они, и я буду связан только тем, что вести торговлю я должен через его фирму. Да плюс еще обещание в случае чего дать еще денег! За этим должно что-то крыться.

- Что у вас за идея? - спросил я.

- Вся идея только в том, что мы хотим, чтобы в этой конторе появился клиент, известный как крупный и активный торговец. Все знают, как вы умеете крутить большие линии акций при игре на понижение. Мне, кстати, это в вас больше всего нравится. У вас репутация смелого и сильного игрока.

- Я все-таки так и не схватил суть, - сказал я.

- Буду с вами откровенен, мистер Ливингстон. У нас есть два или три очень богатых клиента, которые с большим размахом ведут покупку и продажу акций. Я не хочу, чтобы каждый раз, как мы продаем десять или двадцать тысяч каких-либо акций, их подозревали в том, что они сбрасывают долгосрочные вложения. Если будет известно, что вы торгуете через нас, никто не сможет определить, вы ведете продажу без покрытия или другие наши клиенты продают принадлежащие им акции.

Наконец я понял. Он хотел моей репутацией игрока замаскировать операции своего шурина! Года за полтора до этого разговора мне случилось несколько раз крупно выиграть при игре на понижение, и, конечно же, сплетникам и болтунам на Уолл-стрит понравилось всякое падение цен приписывать моим налетам. По сей день, стоит только рынку сильно опуститься, появляются слухи, что это я совершил очередной наезд.

Размышлять здесь было не о чем. Я мгновенно понял, что Дан Уильямсон дает мне шанс вернуться в дело, причем вернуться быстро. Я взял чек, открыл счет в банке, открыл счет у брокеров и приступил к делу. Был хороший активный рынок, и достаточно широкий, так что можно было не ограничиваться акциями одной или двух компаний. Я уже говорил: порой меня охватывали дурные предчувствия, что я утратил сноровку в торговле. Но страхи оказались напрасными. В три недели из двадцати пяти тысяч долларов, которые ссудил мне Дан Уильямсон, я сделал сто двадцать тысяч.

Я пошел к Дану и заявил:

- Я хочу вернуть вам эти двадцать пять тысяч долларов.

- Нет, нет! - и он замахал на меня руками, как будто я предлагал ему стакан касторки. - Нет, нет, голубчик. Подождем, пока ваш счет немного подрастет. И не заботьтесь вы об этом. Пока вы еще только начали разворачиваться.

Вот тут я и сделал ошибку, о которой позднее сожалел больше, чем о всех других, которые мне случалось делать на Уолл-стрит. Результатом этой ошибки стало то, что потом мне годами пришлось сносить чувства горечи и унижения. Мне следовало настоять, чтобы он взял эти деньги. Я восстанавливал утраченное состояние, и шел к этому очень быстро. В первые три недели моя прибыль составляла сто пятьдесят процентов в неделю. Теперь мои операции будут неуклонно расширяться. Но вместо того, чтобы освободиться от всяких обязательств, я позволил ему настоять на своем и не заставил взять деньги назад. Ну а поскольку он не забрал свои двадцать пять тысяч, я чувствовал себя не вполне свободным в распоряжении собственной прибылью. Я был очень благодарен ему, но я устроен так, что не люблю быть в долгу, особенно если речь не о деньгах. Денежный долг я могу вернуть деньгами, но на любезность я должен ответить тем же, а всякий знает, что временами моральные обязательства обходятся чертовски дорого. К тому же здесь нет никаких разумных границ.

Я оставил деньги при себе и продолжил торговлю. Все шло изумительно. Я восстанавливал свои позиции и был уверен, что вскоре достигну высот, на которых был в 1907 году. При этом я мечтал только о том, чтобы рынок еще немного удержался и я смог бы с лихвой возместить свои потери. При этом меня не особенно радовали деньги сами по себе. Меня окрыляло чувство, что я не обречен на постоянные ошибки, что я могу выигрывать, что я опять становлюсь самим собой. Надо мной месяцами довлело ощущение собственной непригодности, но теперь я преодолевал его.

Примерно в то время я занял медвежью позицию и начал продавать без покрытия акции нескольких железных дорог. Были среди них и акции «Чесапик и Атлантика. Помнится, я продал восемь тысяч акций этой дороги.

Как-то утром Дан Уильямсон позвонил мне еще до открытия рынка и попросил навестить его. Когда я явился, он заявил:

- Ларри, не трогайте сейчас компанию «Чесапик и Атлантик». Ваша продажа восьми тысяч акций этой дороги была скверным шагом. Я сегодня утром покрыл эту вашу сделку через Лондон и сделал обратный ход, купив эти акции.

Я был уверен, что курс акций «Чесапик и Атлантик» будет падать. Биржевой телеграф говорил об этом с полной несомненностью. Кроме того, я был настроен по-медвежьи относительно всего рынка. Это не было медвежьим бешенством, но настроение было достаточно сильное и требовало продавать хоть помалу. Я остервенился на Уильямсона и спросил:

- Зачем вы это сделали? Весь рынок будет падать, и они вместе с ним.

Но он только покачал головой:

- Я сделал это потому, что знаю про эту дорогу то, чего вы знать не можете. Я вам советую, без моего сигнала не продавайте акции этой дороги без покрытия.

Что я мог сделать? Это вам не какой-то дурацкий совет. Это сказал шурин председателя Совета директоров. И Дан, его шурин, не только был ближайшим другом Элвина Маркуанда. Он мне помог, и я был ему обязан. Он показал, что верит в меня и в мое честное слово. Я просто был обязан отблагодарить его. И опять мои чувства взяли верх над собственным разумом, и я уступил. Его желания взяли верх над моим пониманием рынка, и это было для меня гибелью. Порядочный человек знает, что такое долг благодарности, но даже это не должно связывать человека по рукам и ногам. Прежде всего, я не только потерял всю прибыль, но еще и стал должен фирме сто пятьдесят тысяч долларов. Все это мне крайне не нравилось, но Дан попросил меня не беспокоиться.

- Я вытащу тебя из этой дыры, - посулил он. - В этом я уверен. Но для этого ты должен мне не мешать. И тебе придется немного слушаться меня. Не могу же я хлопотать в твою пользу, а ты потом будешь полностью разрушать мои результаты. Ты просто оставь рынок в покое и дай мне возможность добыть для тебя немного денег. Договорились, Ларри?

Я опять спрашиваю вас: что мне оставалось делать? Я думал о том, как он был добр ко мне, и просто не мог позволить себе ничего такого, что можно было бы истолковать как неблагодарность. Он мне начал нравиться. Он был очень любезен и дружелюбен со мной. Я напоминал себе, что не видел от него ничего, кроме поддержки. Он продолжал уверять меня, что стоит потерпеть, и все будет отлично. Месяцев через шесть после этого он как-то заглянул ко мне и с довольной ухмылкой выдал мне кредитные карточки.

- Держи! Я ведь говорил, что вытащу тебя из этой дыры, и вот, пожалуйста, - он был очень доволен собой. Оказалось, что он не только покрыл весь мой долг, но и создал для меня небольшой плюсовой баланс.

Я считал, что дальше могу вполне уверенно действовать самостоятельно, потому что рынок был хороший, но он остудил меня:

- Я купил для тебя десять тысяч акций Южно-Атлантической дороги.

Это была одна из железных дорог, которые были под контролем его шурина, Элвина Маркуанда. Он управлял также и рыночной судьбой акций этих дорог.,p>Когда для тебя делают то, что сделал для меня Дан Уильямсон, тебе остается только сказать «спасибо» - вне зависимости от того, как ты сам понимаешь рыночный расклад. Можешь сколько угодно быть уверенным в своей правоте, но, как говаривал в таких случаях Пэт Херн: «Нельзя ни о чем судить, пока не сделаны ставки!» - а за меня, и на свои собственные деньги, ставки делал Дан Уильямсон.

Что ж, акции Южно-Атлантической поехали вниз и там и остались, так что на своих десяти тысячах акций я потерял уж не помню сколько, а кончилось тем, что Дан и закрыл сделку. Теперь я был должен ему больше, чем когда-либо прежде. Впрочем, невозможно представить себе более любезного и менее докучливого кредитора. Никогда никаких упреков. Только ободряющие слова и призывы не тревожиться. Кончилось и здесь тем, что мой проигрыш был весьма великодушно, хотя и каким-то загадочным способом оплачен.

Он никогда не вдавался в детали. Все счета были номерными. Дан Уильямсон просто сообщал: «Твои потери по Южно-Атлантической мы перекрыли прибылью по этой вот операции», - и я узнавал, как он продал семьдесят пять тысяч каких-то других акций и все сложилось просто замечательно. Честно говоря, об этих моих операциях я узнавал только тогда, когда мне сообщали, что мои долги ликвидированы.

Когда это повторилось в очередной раз, я задумался и вдруг увидел свою ситуацию с другой точки зрения. И тут до меня, наконец, дошло. Ведь Дан Уильямсон просто использует меня. Эта мысль выводила меня из себя, но еще хуже было то, что я не дошел до этого раньше. Хорошенько все обдумав, я зашел к Дану и заявил, что порываю с его фирмой, и на этом ушел. Я не стал объясняться ни с ним, ни с его партнерами. Да и что бы мне это дало? Я был зол на всех, и на себя не меньше, чем на фирму «Уильямсон и Браун».

Дело было не в потерянных деньгах. Потерянные на рынке деньги я всегда воспринимал как плату за науку: деньги в обмен на опыт, только и всего. В жизни приходится набираться опыта, и мужчина должен за это платить. Но в этом опыте с Даном Уильямсоном самым обидным было то, что я упустил отличные возможности. Деньги - это мусор; приходят и уходят. Но возможности открываются не каждый день.

Ситуация на рынке в то время была просто чудесная. Я был прав, то есть я все понимал верно. Там можно было нажить миллионы. И только моя вина, что своим чувством признательности я позволил связать себе руки. Мне пришлось забыть о себе и делать то, что велит добрый дядя Уильямсон. Это оказалось еще хуже, чем делать бизнес с родственниками. Скверные дела!

Но и это было еще не самым худшим. Вдруг оказалось, что у меня практически нет возможностей делать большие деньги. На рынке был полный штиль. И я дрейфовал от плохого к полной гадости. Я не только потерял все, что имел, но был еще по уши в долгах. Это были долгие тощие годы - 1911-й, 1912, 1913 и 1914-й. Денег просто неоткуда было взять. На рынке все было глухо и безнадежно. Никогда мои дела не были так плохи и безрадостны.

Не очень-то приятно терять, если при этом у тебя нет альтернативных вариантов. Мои мозги просто зациклились на этой безнадежности, а в таком настроении работать нельзя. Я вдруг осознал, что спекулянта окружают просто бесчисленные ловушки, создаваемые его человеческой природой. Для меня лично в том, как я себя вел в отношениях с Даном Уильямсоном, не было ничего недостойного. Но для меня как спекулянта было недостойно и глупо то, что я позволил на себя влиять и действовал по чужой указке. Положение, конечно, обязывает, но не на рынке акций, поскольку в телеграфном аппарате нет ничего рыцарского и рынок не вознаграждает за веру и верность. Я понимаю, что тогда я не мог действовать иначе. Все случилось именно так потому, что я хотел работать на рынке акций. Но рынок есть рынок, и я как спекулянт должен опираться только на собственные суждения.

В общем, это оказался очень занятный эпизод. Там случилось примерно вот что. Дан Уильямсон был совершенно искренен со мной при нашем первом разговоре. Всякий раз, как его фирма покупала или продавала несколько тысяч любых акций, биржа приходила к выводу, что за этим стоит Элвин Маркуанд. Для своей фирмы он был действительно большим дельцом, и он вел через нее все свои операции. К тому же он был еще одним из самых лучших и сильных игроков, каких когда-либо знала биржа. Вот они и взяли меня в качестве дымовой завесы, особенно в тех случаях, когда Маркуанд продавал.

Вскоре после того, как я появился на сцене, Маркуанд заболел. Доктора очень быстро установили, что болезнь его неизлечима, и Дан Уильямсон, естественно, узнал об этом намного раньше своего умиравшего шурина. Вот почему Дан тогда закрыл мою сделку по продаже акций «Чесапик и Атлантик». Он приступил к ликвидации некоторых спекулятивных вложений своего шурина.

Когда Маркуанд умер, наследники начали ликвидировать все спекулятивные и даже частично спекулятивные вложения, а к тому времени на рынке хозяйничали медведи. Крепко-накрепко повязав меня. Дан очень помог наследникам. Я не хвастаю и не преувеличиваю, когда говорю, что я был очень серьезным торговцем и умел безошибочно понимать движения рынка акций. Дан Уильямсон помнил о моих успешных операциях в 1907 году, и ему просто необходимо было меня обезвредить. Если бы он мне не помешал, я бы намолотил столько денег, что к моменту, когда он принялся за ликвидацию спекулятивных вложений Элвина Маркуанда, я бы уже ворочал сотнями тысяч акций. В качестве активного медведя я бы крепко пообгрыз миллионы наследников Маркуанда, а он им и оставил-то чуть больше двухсот миллионов.

Было намного дешевле загнать меня в долги и потом их погашать, чем позволить активно играть на стороне медведей в какой-нибудь другой фирме. Этим бы я, конечно, и занимался, если бы не чувство, что я не могу уступить Дану Уильямсону в благородстве.

Я считаю эту историю самой любопытной и самой незадачливой из всех, через которые мне пришлось пройти за годы игры на бирже. За этот урок мне пришлось заплатить неоправданно дорого. И это отдалило мое возвращение к активному большому бизнесу на долгие годы. Я был достаточно молод и мог терпеливо ждать, когда мои заблудшие миллионы вернутся назад. Но прожить в бедности пять лет - это слишком много. Это плохо и в молодости, и в старости. Мне было намного легче обходиться без яхт, чем без активной роли на рынке. У меня прямо перед глазами были чудные возможности вернуть утраченные деньги. Но я не мог двинуть и рукой, чтобы взять их. Мудрым мужиком был этот Дан Уильямсон: быстрый, хитрый, дальновидный, изобретательный. Это настоящий мыслитель, с прекрасным воображением, мгновенно в каждом отыскивает уязвимое место и хладнокровно планирует удар. Он тогда очень хорошо оценил ситуацию и быстро придумал, как меня полностью нейтрализовать. И он вовсе не отнимал у меня никаких денег. Наоборот, он был очень любезен и мил со мной. Он любил свою сестру, миссис Маркуанд, и он исполнил свой долг перед ней, как он его понимал.

Глава 14

Меня постоянно грызла досада, что к тому времени, когда я разорвал связи с Даном Уильямсоном, с рынка были уже сняты все сливки. Мы с ходу вляпались в длительный период безденежья - четыре бесконечно длинных и тощих года. Из рынка нельзя было выжать ни цента. Как выразился по этому поводу Билли Хенрик, «это был такой мертвый рынок, что на нем даже вонючка не смог бы навонять».

У меня было ощущение, что судьба загнала меня в болото. Может быть, таким образом Провидение решило наказать меня, правда, во мне не было уж такой гордыни, чтобы карать ее таким падением. Я не был повинен ни в одном спекулянтском грехе, который бы заслуживал искупления. Я не играл как зеленый новичок. То, что я сделал, вернее, от чего я воздержался, снискало бы мне похвалы - но только к северу от Сорок второй улицы. На Уолл-стрит такое поведение расценивалось как разорительно абсурдное. В этом отношении биржевой квартал довольно своеобразен, он ослабляет в человеке решимость проявлять человеческие чувства.

Я ушел из фирмы Уильямсона и стал пробовать счастья в других брокерских конторах. И в каждой я терял деньги. В общем, так и должно было быть, поскольку я пытался изнасиловать рынок, получить от него то, чего он мне не был должен, - возможности делать деньги. Кредит я находил без труда, потому что знавшие меня верили мне. Чтобы понять, насколько сильным было доверие ко мне, нужно оценить следующий факт: когда я наконец перестал торговать в кредит, я был должен более миллиона долларов.

И проблема была не в том, что я утратил былую хватку, нет, но в эти четыре жалких года просто не было возможностей делать деньги. Но я пытался изо всех сил и в результате только хуже влезал в долги. После того как я засовестился брать новые кредиты у друзей, я начал зарабатывать на жизнь тем, что управлял игрой людей, которые верили в мое знание рынка и способность выигрывать даже на полумертвом рынке. За свои услуги я получал процент прибыли, если она была. Вот так я жил тогда. Лучше сказать, не жил, а существовал.

Я, разумеется, проигрывал далеко не всегда, но выигрыши были такими, что никак не позволяли мне сократить долги. По мере того как дела шли все хуже и хуже, я начал чувствовать, что впервые в жизни меня покидает мужество.

Мне стало казаться, что именно во мне источник всех неприятностей. Мне пришлось от миллионов и яхт перейти к скромной жизни в долг. Это было достаточно неприятно, но я не предавался жалости к себе. Мне несвойственно терпеливое ожидание момента, когда время и Провидение облегчат мои страдания. Поэтому я занимался анализом проблемы. Было совершенно понятно, что единственный выход - это заработать деньги. Для этого мне был нужен просто успех в торговле. Я знал успех до того и был полон уверенности, что добьюсь успеха еще раз. В прошлом мне неоднократно случалось раскручиваться почти с нуля до сотен тысяч. Рано или поздно рынок опять даст мне такую возможность.

Я убедил себя, что все неправильное было во мне, а не в рынке. Но что же во мне было не в порядке? Я ставил перед собой этот вопрос точно так же, как и всегда при необходимости проанализировать различные стороны проблем, возникающих в ходе торговли. Спокойно размышляя об этом, я пришел к выводу, что хуже всего то, что меня тревожат мои долги. Это создавало напряжение и беспокойство, от которых я не мог освободиться. Нужно понять, что дело было не просто в осознании факта задолженности. Любой деловой человек в ходе обычных деловых операций берет кредиты. Большая часть моих долгов была именно такого рода. Они возникли в результате того, что условия оказались для меня неблагоприятными. Это было так же нормально и естественно, как для торгового парусника необычно долгое отсутствие попутного ветра.

Понятно, что чем дольше все это длилось, а я все никак не мог вернуть свои долги, тем мое отношение к ним делалось все менее философским. Что и понятно - на мне висело более миллиона долларов, и все в результате неудачных операций с акциями. Большинство моих кредиторов вели себя очень прилично и не доставали меня, но были двое, которые просто терзали меня. Всякий раз, как мне случалось выиграть, они возникали как чертик из бутылки, и всегда с одним и тем: сколько всего и где их деньги. Одному из них я был должен восемьсот долларов. Так вот он угрожал судебным преследованием, арестом домашней обстановки и т. п. Невозможно понять, с чего он решил, что я просто припрятал деньги. Может, все дело было в том, что я не был внешне похож на театрального побирушку, погибающего от истощения.

Чем больше я углублялся в анализ проблемы, тем яснее видел, что дело не в умении понимать ленту, а в умении понимать самого себя. В результате трезвого и хладнокровного анализа я пришел к выводу, что, пока я пребываю в состоянии тревоги и напряженности, я никогда ничего не достигну, и столь же несомненным было то, что, пока я не расплачусь с долгами, я не выйду из состояния напряженности. Мне мешало, что кредиторы могут доставать меня или требовать своей доли, когда я еще не набрал денег для игры с приличным размахом. В какой-то момент все сделалось настолько ясным, что я сказал себе: «Нужно пройти через банкротство». А как еще я мог разгрузить голову?

Все звучит просто и разумно, не так ли? Но в действительности это было нечто ужасное. Меня просто тошнило от всего этого. Меня выкручивало наизнанку при мысли, что меня не так поймут. Ведь меня лично сами по себе деньги никогда особенно не интересовали. Никогда никакая сумма не казалась мне достойной того, чтобы лечь за нее костьми. Но при этом я знал, что не все так к этому относятся. Знал я, разумеется, и то, что, если я опять встану на ноги, я расплачусь со всеми, потому что обязательства деться никуда не могут. Но знал я и то, что, если не смогу обращаться с деньгами достаточно свободно, я никогда не смогу вернуть этот миллион.

Собравшись с духом, я отправился договариваться с кредиторами. Для меня это все было очень мучительно, поскольку большинство кредиторов были моими личными друзьями или старыми знакомыми.

Ситуацию я объяснил с предельной откровенностью. Я сказал: «Господа, я делаю это не потому, что не желаю расплатиться с вами. Наоборот. Но ради вашего же блага и ради моего собственного я должен развязать себе руки, чтобы заработать денег. Я обдумываю это решение уже больше двух лет, но до сих пор мне просто не хватало духу, чтобы вот так открыто и честно обо всем рассказать. Для всех нас было бы много лучше, если бы я решился на это раньше. Я решительно не могу торговать с прибылью, пока надо мной висят и меня мучают эти долги. Сейчас я, наконец, решился на то, что следовало сделать год назад. И это единственная причина того, что я сейчас делаю».

Реакция оказалась поразительно единодушной. Я услышал следующее, причем говоривший представлял не себя лично, а свою фирму. «Ливингстон, - было сказано мне, - мы понимаем. Ваша позиция совершенно прозрачна. И я скажу, что мы намерены сделать: мы прощаем вам долги. Пусть ваш адвокат подготовит нужную бумагу, а мы ее подпишем».

Именно это я услышал от всех главных кредиторов. Вот еще одна из характерных особенностей Уолл-стрит. Это не было проявлением безответственного добродушия или солидарности коллег по бизнесу. Это было по-настоящему интеллигентное решение, это было трезвое и деловое понимание ситуации. Я был очень признателен всем за проявление одновременно доброжелательства и здравого смысла.

Эти кредиторы простили мне долги более чем на миллион долларов. Но два мелких кредитора не подписали соглашения. Об одном из них я уже упоминал, я был должен ему восемьсот долларов. Кроме того, я был должен шестьдесят тысяч долларов одной обанкротившейся брокерской фирме, с преемниками которой у меня связей не было, и они день и ночь теребили меня. Впрочем, мне кажется, что, если бы они даже захотели последовать примеру главных кредиторов, суд не позволил бы им подписать соглашение. Как бы то ни было, мои официальные долги составили не более ста тысяч долларов, хотя на самом деле я был должен более миллиона.

Крайне неприятным оказалось читать о собственном банкротстве в газетах. Я всегда платил по долгам, и эта новая ситуация меня просто убивала. Я был уверен, что если останусь жив, то когда-нибудь выплачу все сполна, но читатели газет ведь этого не могли знать. После этих публикаций мне было стыдно выходить из дому. Но сейчас все это давно сгладилось, и по-настоящему памятным осталось чувство освобождения - мне в затылок больше не будут дышать люди, не понимающие, что для успеха на бирже нужны спокойствие и чувство независимости.

Теперь, когда я обрел внутреннюю свободу, необходимую для возможности успеха на бирже, надо мной не висел груз долгов, первой задачей стало найти деньги для маржи. Фондовая биржа была закрыта с 31 июля до середины декабря 1914 года, и Уолл-стрит пребывала в запустении. Не было денег, не было никаких сделок. Я уже был должен всем своим друзьям, и поэтому мне было неловко опять просить их о помощи, тем более что в тогдашней ситуации никто не располагал достаточными возможностями для этого.

Поскольку фондовая биржа была закрыта, ни один брокер был не в силах чем-либо мне помочь, так что добыча денег превращалась в почти неразрешимую задачу. Я делал попытки в разных направлениях, но все было бесполезно.

Наконец я дошел до того, что обратился к Дану Уильямсону. Это было в феврале 1915 года. Я объяснил ему, что избавился от кошмара висящих надо мною долгов и чувствую себя в состоянии вести торговлю, как встарь. При этом разговоре в голове у меня все время вертелось, что, когда я был нужен ему, он предложил мне двадцать пять тысяч долларов безо всяких просьб с моей стороны.

Ну а теперь, когда я просил его о помощи, он ответил: «Когда найдете для себя что-либо привлекательное и захотите купить пятьсот акций, полный вперед, я вас поддержу».

Я поблагодарил, и мы расстались. Когда-то он помешал мне сделать кучу денег, а его контора неплохо заработала на моих комиссионных, так что, признаюсь, меня обидело, что в этот раз «Уильямсон и Браун» отказали мне в приличных деньгах для раскрутки. Я намеревался начинать с большой осторожностью. И если бы я мог крутить ставкой покрупнее, чем пятьсот акций, я бы пошел в гору легче и быстрее. Но уже и это был шанс опять встать на ноги, и я отлично отдавал себе в этом отчет.

После разговора с Уильямсоном я внимательно проанализировал ситуацию вообще и мое положение в особенности. Котировки в целом росли. И это понимал не только я, но и тысячи других торговцев. Но все мои возможности были ограничены предложением оплатить маржу за пятьсот выбранных мною акций. Так что запас прочности у меня был просто нулевой. Я не мог допустить ни малейшей ошибки на первых шагах. Первая же ставка должна принести мне прибыль. Мне были необходимы реальные деньги. Я понимал, что, пока я не буду распоряжаться достаточными средствами, не смогу действовать расчетливо и наверняка. Без достаточно большой маржи просто невозможно осуществлять хладнокровную и бесстрастную тактику игры, которая держится на возможности небольших потерь на проверку рынка, открывающих возможность делать большие ставки почти наверняка.

Сегодня мне кажется, что это был самый критический период моей карьеры в качестве спекулянта. В случае неудачи я, скорее всего, уже нигде и никогда не смог бы добыть денег на еще одну попытку. Было понятно, что нужно поймать психологически точный момент.

Я и близко не подходил к конторе «Уильямсон и Браун». Я сознательно держался подальше от них в те долгие шесть недель, что отдал изучению ленты. Я опасался, что если зайду в их контору, зная, что имею право на покупку пятисот акций, то могу соблазниться и сделать неверный ход - в смысле времени или выбора акций. Биржевику мало изучать базовые условия, помнить о том, что случалось на рынке в прошлом, помнить о психологии публики и особенностях собственного брокера. Он должен еще знать самого себя и уметь противостоять собственным слабостям. К слабостям, в том числе своим собственным, стоит относиться снисходительно. Я в конце концов пришел к мысли, что нужно просто научиться читать себя самого столь же грамотно, что и ленту биржевого телеграфа. Я изучал и учитывал свои собственные реакции на определенные импульсы или возможности, создаваемые активным рынком, точно так же, как я рассматривал перспективы грядущего сбора зерна или анализировал отчеты о прибыли.

Так что день за днем, изнывая от жажды приступить к торговле, я просиживал перед котировочной доской в брокерской конторе, где я мог бы купить не более одной акции, и, не пропуская ни одной сделки, изучал рынок, выжидая верный момент, чтобы врубить полный вперед.

В силу понятных исторических условий в эти критические дни 1915 года я ожидал наибольшего роста от акций «Бетлехем стил». Я всей душой верил, что они вот-вот двинутся в гору, но, чтобы в первой же игре выиграть наверняка (а это было необходимое условие!), я решил выждать, пока их цена не округлится.

Мне кажется, я уже упоминал, что, по моему опыту, когда котировки впервые пересекают границу в 100, 200 или 300 пунктов, они после этого почти обязательно подскакивают вверх еще на тридцать или пятьдесят пунктов, и после 300 это происходит быстрее, чем после 100 или 200. Один из первых больших выигрышей я сорвал на акциях «Анаконды», которые я купил, когда они пробили границу 200 пунктов, а через день продал за 260. Эту примету, что нужно покупать акции, как только их цена округлится, я использовал чуть не с первых дней торговли в игорных домах. Да это, в общем-то, старое правило биржи.

Дата добавления: 2015-04-25