Теория культуры 11 страница

Сейчас, когда в нашей стране на всех уровнях происходит отказ от зачастую фальшивых безрелигиозных идеалов, наблюдается движение к возрождению религиозной веры и ее ценностей. И такое возрождение начало казаться чуть ли не панацеей от массового нравственного оскудения. И вот уже появились первые признаки активного насаждения религиозности. Например, настораживает то, что сначала в некоторых школах ввели Закон Божий в качестве пока необязательного предмета, затем всерьез стали обсуждать якобы необходимость придания православию статуса государственной религии. Так же настораживают попытки (в том числе и через средства массовой информации) установить тесную связь религии и нравственности как прямую зависимость, в том смысле, что именно религиозность влияет на нравственность и только положительно, а отказ от веры в Бога якобы неизбежно ведет к безнравственности. Если это так, то выбор между верой и неверием должен быть сделан обязательно и, конечно в пользу веры в Бога.

Но, во–первых, вера в Бога так же, как и вера в коммунизм, вовсе не гарантия нравственного совершенства, а неверие вовсе не обязательный признак безнравственности. И дело не только в том, искренне ли верит человек, действительно или нет. Самая искренняя вера в ценности абсолютного порядка как раз и вела чаще всего к страшным результатам в жизни общества. Во–вторых, неверие, проявляющееся как разрушение веры, свержение богов и кумиров, само по себе тоже не ведет ни к чему, кроме пустой свободы без ценностей.

Над всем этим стоит задуматься, и особенно в России, где из «казенной» веры в идеалы коммунизма и «казенного» же (хотя и неполного) атеизма сейчас совершается переход. А вот к чему? К официальной и столь же казенной религиозности? Но ведь это уже было, и это вовсе не так заманчиво, как кажется некоторым. Но скажут: нужны же идеалы, нравственные ценности?! Нужны, конечно. И не только нравственные, но и эстетические. Но очень сомнительно, что введение в школе Закона Божьего вместо атеистического ликбеза и установление Библии в качестве настольной книги вместо краткого курса истории КПСС или «Капитала» успешно решит сегодня (а главное, в перспективе) проблему идеалов и нравственных ценностей, красоты и гармонии жизни и интереса к ней. Особенно если христианизация населения пойдет столь же навязчиво, как шла его атеизация. Абсолютное отсутствие святынь опасно для человека и общества. Но и в абсолютизации их тоже нет необходимости (это можно увидеть на примере истории нашей страны).

Естественно, очень многое зависит от того, что реально происходит с людьми, каким становится человек в процессе воспитания, социализации и инкультуризации. Что пробуждается в нем, становится устойчивым в плане приоритетных ценностей. Что ставится на место ценностей прежних поколений, на место прежних богов и идолов. Как отмечал Э. Фромм,

идолами бывают не только изображения в камне и дереве. Идолами могут стать слова, машины, вожди, государство, власть и политические группы. Наука и мнение ближних тоже могут быть идолами; для многих идолом стал сам Бог.^[122]

Ученый призывает прекратить споры о Боге и объединиться в деле разоблачения современных форм идолопоклонства независимо от того, религиозные мы люди или нет. Но, борясь с религиозными или светскими идолами, необходимо также всеми силами утверждать живые формы человечности на любой, религиозной или нерелигиозной, основе. И это означает, что надо утверждать, сохранять и обогащать культуру, которая в своем бытии нередко отождествляется с нравственностью.

4.2. Нравственная культура

4.2.1. Специфика нравственной культуры и ее ценностей

Понимание связи между нравственностью и культурой или, точнее, понимание места и роли нравственности в культуре, смысла того, что называется нравственной культурой, – зависит не только от той или иной трактовки культуры, но и от наших представлений о том, что такое нравственность. Последнее важно хотя бы потому, что в русском языке и отечественной этике привычно употребляются два понятия:

«нравственность» и «мораль». И по поводу их соотношения этики высказываются далеко неоднозначно.

Поэтому приходится выбирать то понятие, которое позволит лучше прояснить особенности нравственной культуры.

Будем считать, что мораль и нравственность почти синонимы. Смысл того и другого в общем один, но при употреблении каждого из этих терминов проявляются некоторые оттенки смысла. В понятии «мораль» в большей мере акцентируется нормативность нравственности, ее социальное бытие, моменты долженствования. Когда используется термин «нравственность», чаще подчеркивается индивидуализован–ность морали, ее индивидуальное бытие, реализуемость норм, идеалов, должного в жизни людей, в их действиях, их сознании и самосознании, чувствах.

В обоих случаях речь идет об отношениях людей друг к другу. И не о любых межчеловеческих отношениях, а о тех, в которых выявляются «добро» и «зло»: «…нравственность вообще есть ценностная ориентация поведения, осуществляемая через дихотомию (разделение надвое) добра и зла».^[123] Какие бы мы ни взяли понятия, отношения, действия в сфере морали и нравственности, все они так или иначе основаны на способности человека различать добро и зло. Большинство отношений в сфере морали – это и есть конкретные модификации проявлений добра и зла в разных сторонах жизни. Например, честность – это явно добро, а нечестность – зло (то же самое можно сказать о справедливости и несправедливости, порядочности и непорядочности, милосердии и жестокости, и т. д). То, что человек ощутил (осознал) значение своего отклонения от линии добра, выражают стыд и совесть. Зло не является ценностью, а вот добро часто и, видимо, правильно считается ключевой нравственной ценностью. Добро в этом случае понимается не как абстракция, а как отношение, реализуемое в мыслях, чувствах, намерениях и действиях людей.

Тогда, говоря о нравственной культуре, естественно предположить, что облагораживание и одухотворение жизни проявляется через реализацию в ней добра в его разных модификациях. Как бы по–разному ни проявлялись и ни понимались нравственность вообще и добро в частности в конкретных культурах, этносах и социальных слоях, отсутствие нравственной культуры все же говорит именно о неспособности человека к различению добра и зла и неумении, нежелании творить добро. Это такое состояние, при котором добро или еще, или уже не выступает для человека как жизненно значимое, как действенная ценность. В цивилизованных обществах такое дочеловеческое или «монстрообразное» состояние ни для отдельного человека, ни для социальных групп практически невозможно. Другое дело, чт о считается добром, а чт о – злом в каждом частном случае? Цивилизованное общество требует хотя бы минимума нравственности. Поэтому вопрос о сути нравственной культуры одновременно является вопросом и о ее уровне (т. е. характере и степени). А уровень культуры, в том числе и нравственной, определяется базовыми потребностями, доминирующими в жизни данного человека, группы людей.

Низший уровень культуры (ниже которого развитое общество не дает опуститься ни индивиду, ни группе) определен тем, что главными в жизни являются потребности (и ценности) своего материально–вещного существования и комфорта. Человек такого уровня знает, что добро значимо. Во всяком случае, добро по отношению к нему самому, т. е. различие между добром и злом ему известно. Более того, и вести себя он может соответственно, делая выбор в жизненных ситуациях в пользу добра. Но не потому, что творить добро – его долг, и не потому, что он сам добр и хочет совершать благие поступки, а только потому, что такова внешняя норма поведения, действующая в данном обществе и для него в какой–то мере привычная. И, главное, потому, что ему от доброго дела будет лучше, ибо оно «зачтется» или на земле, или в его послеземном существовании.

Общество, в котором живет такой человек, существующими нормами морали, правилами поведения, обычаями всегда поощряет добро и старается блокировать проявления зла. Безнравственность (как бы она ни понималась) осуждается. А если человека осуждают там, где он живет и действует, то ему и живется труднее. Ведь для него очень важны условия своей материально–вещной обеспеченности, нормальность отношений, душевный покой. Этот покой должен касаться как самого человека, так и людей, которые с ним непосредственно связаны: родители, жена, дети, приятели. И по отношению к ним добро реализуется в основном в сфере материально–вещных отношений. При этом делать добро значит обеспечить (одеть, обуть, накормить и т. д.), поддержать материально. Конечно, общество требует от любого человека в какой–то мере честности и справедливости. Человек низшего уровня культуры будет честным, порядочным, справедливым, но лишь постольку, поскольку это полезно для него. Ведь если его поймают, скажем, на обмане, то станут плохо относиться, а тогда его материально–вещный и душевный комфорт оказываются под угрозой.

Человек этого уровня не монстр и не злодей, ему могут быть свойственны и чувство жалости, и порывы милосердия. В романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита» Воланд, характеризуя обычное московское народонаселение, часть которого собралась на представление в варьете, говорит о них: «Ну что же… люди как люди. Любят деньги, ну что ж… и милосердие иногда стучится в их сердца… обыкновенные люди…».^[124] Но и жалость, и милосердие, и прочие нравственные порывы душ у этих людей неустойчивы и проявляются зачастую в грубой форме, порой даже оскорбительной. Потому что деликатность, такт – это слишком тонкие для них материи. Человек бывает уверен, что, если он пожалел, проявил милосердие (в какой бы форме это ни выразилось), тот, кого он пожалел, должен быть благодарен. Вообще на этом уровне развито ощущение долга других по отношению к себе, а вот чувство своего долга ограничено. Во–первых, тем, по отношению к кому или к чему именно у человека есть долг. Обычно речь идет о близких (отцовский, материнский, сыновний, дочерний долг). Во–вторых, этот долг очерчен гранью, за которой он начинает противоречить пользе, выгоде, корысти. Когда у человека низшего уровня культуры возникает конфликт между его долгом и возможной пользой, долгу не выстоять.

Стыд, совесть как внутренние регуляторы отношений и поведения могут проявиться на этом уровне культуры, но в ослабленном виде, и сравнительно легко преодолеваются: «стыд – не дым, глаза не ест». От мучений совести стараются так или иначе избавиться, или оправдывая себя, находя других виноватых, или даже подвергая сомнению ценность самой совести. Один из героев О. Уайльда говорит, что совесть и трусость – это одно и то же, совесть – только вывеска фирмы.

Тем не менее у человека низшего уровня культуры, безусловно, есть какая–то нравственная оформленность отношений и действий. Ведь из достижений цивилизации что–то им понято, как–то освоены элементарные проявления культуры социума, в котором он живет. Но говорить о нравственной культуре применительно к этому уровню проблематично, поскольку человек находится как бы на грани культуры и бескультурья. На этой грани возможно нравственное лицемерие, например, человек может проявлять излишнюю заботу о моральных качествах других людей и подчеркивать соблюдение им самим всех правил приличия. А в действительности в этом человеке существует лишь минимум нравственности. Он может соблюдать правила приличия и хорошего тона, не быть жестоким или проявлять жестокость только справедливо и обоснованно, быть в меру добрым. А если такой человек и нарушает какие–то нормы нравственности, то не разрушительно для своего общества.

А нарушения, конечно, есть. Поведение, которое оценивают как аморальное, безнравственное, характерно для людей низшего уровня культуры. Это может проявляться не вообще, а только в отдельных сферах и в отдельные моменты человеческих взаимоотношений, например, в половых взаимоотношениях. Нарушения обычно стараются скрыть. Если же речь идет не об обывателях, а о преступном мире, то в нем существуют свои представления о добре и зле, чести, порядочности, свои правила нравственного поведения. Преступники, их группы и слои, своеобразно, но все–таки тоже реализуют минимум нравственности в отношениях, находясь на низшем уровне культуры, граничащем с ее полным отсутствием. И доминантой их жизненных потребностей также является практический интерес (за исключением патологических случаев).

В целом на низшем уровне культуры нравственная окультуренность жизни выступает как некоторая «оформленность», нормированность отношений между людьми в плане морали. Эта оформленность не вполне устойчива, преимущественно она имеет внешний характер, всегда с минимумом действительно нравственного содержания.

На более высоком, следующем уровне (самопроявления) высшими ценностями жизни и культуры могут выступить именно нравственные. Для человека этого уровня характерно развитое нравственное сознание, т. е. и свое поведение, и поведение других людей нравственно оцениваются. И чаще всего эти оценки концентрируются в том или ином виде проповедывания истинно нравственного образа жизни. На самом деле такой человек стремится прежде всего делать и всячески утверждать добро, даже путем самопожертвования. Для него существующие нормы нравственности не внешние, он приемлет их всем сердцем. Но важнее норм чувство долга не только по отношению к близким и родным, но и ко всем людям. Человек старается быть предельно честным перед собой и другими, бескомпромиссно справедливым. Милосердие его зачастую принимает широкие масштабы и становится порой настолько активно, что человеку, по отношению к которому совершается этот акт, становится тошно.

Человек этого уровня нравственной культуры действительно сочувствует и пытается помогать другим, но его забота иногда чересчур навязчива. Когда он сам нарушает нормы морали (ведь он тоже не ангел), то сильно мучается от угрызений совести. Как ему, так и окружающим кажется, что для него самая высокая ценность – другой человек, но это не совсем так. Потому что для такого человека нравственность, идеал нравственной жизни, долг выше всякого конкретного человека. Отсюда возможна позиция непротивления злу насилием, при которой важно не отступить от идеалов добра, даже если зло побеждает и другие люди (в жизненной ситуации) оказываются беззащитными перед ним. На этом уровне культуры в таком случае происходит абсолютизация нравственности вообще и конкретной морали в частности. Абсолютизируются нормы, заповеди, требования, принципы морали. И у человека появляется непреодолимое искушение навязать другим тип нравственности, которая считается всечеловечной, а на самом деле характерна лишь для поколения, слоя или группы. Вообще, для описываемого уровня нравственной культуры свойствен перекос в сторону долженствования добра. Окультуренность, облагороженность, нравственная оформленность намерений и действий человека тут вроде бы совершенно очевидны. Но очевидно и то, что при концентрации на идеалах добра (как должного!) самоценность человека оказывается зауженной. Абсолютизируемое добро, как это ни парадоксально, время от времени может оборачиваться злом (духовным насилием, самонасилием, нечуткостью, внутренней изломанностью).

Только полноценная культура характеризуется тем, что безусловной и высшей ценностью для человека является другой человек, а не истина, добро, красота. И это не альтруизм. Альтруистическая позиция, скорее, соответствует уже рассмотренному второму уровню культуры. На высшем уровне утверждение другого в качестве доминирующей ценности происходит не за счет жертвенной самоотдачи, а естественным путем. Тут важно не убеждение, что надо творить добро, а умение и желание это делать, причем не вообще, а по отношению к конкретному другому человеку. Применительно к морали речь вроде бы идет о том же самом, что есть на втором уровне, – о доминанте добра в жизни. Но при этом на третьем уровне совершенно отсутствуют ригоризм и проповедничество. Здесь отношение к действующей нормативной морали допускает возможности ее изменения. Отношение к нарушениям норм, правил и нравственных принципов осторожное и избирательное, с учетом своеобразия реальных ситуаций. И отношение к долгу таково же. Особенно это касается оценок действий других людей, общения с ними по поводу их нравственности или безнравственности. Действительно культурный человек всегда помнит о своем нравственном несовершенстве, о том, что право судить в сфере морали сомнительно. Что в этой сфере, более чем в какой–либо другой, истинно библейское выражение: «И что ты смотришь на сучёк в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь?» (Мф. 7:3). Главными оказываются деликатность, такт, не позволяющие напрасно оскорбить другого своим нравственным якобы превосходством.

Милосердие такого человека, его забота о других – не обременительны, не обидны и чаще всего просто незаметны. При этом человек болезненно относится к своим слабостям, нарушению им нравственности, чем к тому, когда это делают другие. Он до значительного предела терпим к человеческим слабостям и умеет прощать, так как не считает себя и свою нравственность совершенными. А. Швейцер писал:

Я должен безгранично все прощать, так как если не буду этого делать – буду неистинен по отношению к себе и буду поступать так, как будто я не в такой же степени виноват, как и другой в отношении ко мне… Я должен прощать тихо и незаметно. Я вообще не прощаю, я вообще не довожу до этого.^[125]

В части подавления своих потребностей и влечений у человека высшего уровня культуры меньше внутренних конфликтов, так как он нравствен по желанию. Он не противопоставляет моральные ценности как якобы высшие иным столь же высоким ценностям. Оставаясь обычным, не святым человеком, он не избегает греха и безнравственности. Ведь «чистая совесть есть изобретение дьявола».^[126] А если он грешит, то мучается из–за этого сильно и долго. Ему вообще часто бывает стыдно и за себя, и за других. Но мучения эти внутренние, т. е. это личные переживания человека и они не причиняют неудобство или даже боль другим людям. Он не выставляет их напоказ.

Конечно, деликатность, такт не предполагают нравственной аморфности и бездеятельности. Но тип нравственной активности в рассмотренном выше случае совершенно иной, чем на втором уровне. Именно человеку высшего уровня культуры свойственно «бороться со злом с помощью суда не над другими, а над собой».^[127] И этим прежде всего воздействовать на других. Разумеется, и на высшем уровне существует активное противодействие злу с проявлениями силы и мужества. Осуждение зла при противодействии ему тоже не исключено. Это может происходить, когда человек оказывается в нравственной оппозиции к явным античеловеческим намерениям и действиям других людей (фашизм, расизм, антисемитизм и т. д.). То есть для этого уровня не характерна позиция непротивления злу насилием. Нравственная культура «высшей пробы» не изолирована от других сфер культуры. Она полноценна именно потому, что истина, добро и красота в данном случае – только разные выражения одного – гуманности человека. А ее–то надо отстаивать.

Но в нравственной культуре реализация гуманности, человечности осознается и ощущается именно как Добро – высшая нравственная ценность.

Другие нравственные ценности не просто связаны с Добром как ценностью, но почти все (во всяком случае, основные) лишь модифицируют ее как особое межчеловеческое отношение. Ведь быть нравственным – это и значит быть прежде всего добродетельным, т. е. направленным (и в намерении, и в действии) к добру. Добродетелен не просто тот человек, который хочет делать – и делает – добро, а который реализует его в своем отношении к другим людям. Добро может реализоваться через честность, ответственность, порядочность, милосердие, совестливость.

В самом общем виде добро – это все то в человеческих отношениях, что содействует сохранению и развитию физической и духовной жизни человека и общества. А что это именно – выявляется соответственно времени, месту, особенностям цивилизации и культуры, так как формы проявления добра и его модификации изменчивы.

И в любой из своих модификаций добро бывает значимым и полезным. Во–первых, оно полезно для того, по отношению к кому реализуется. Во–вторых, это осознается не сразу, добро полезно и для того, кто его делает. И потому, что доброе отношение может вызывать такое же в ответ, и потому, что даже безответно творимое добро способно согревать душу человека, который его совершает, и потому, что именно добрые отношения и дела приносят пользу обществу, в котором живет человек. Вся этика утилитаризма построена на представлении о полезности и разумности осуществления добра.

Именно поэтому добро, а не зло в любом обществе оказывается нормой отношений и поведения. Все заповеди («не убий», «не укради», «не лги», «не прелюбодействуй»), все моральные кодексы уже не просто фиксируют полезность добра как таковую (и вредность зла), а указывают на его обязательность, нормативность. Человеку диктуется то, что его долг иметь именно добрые намерения и делать добрые дела. При этом сама по себе полезность и разумность добра могут уходить на второй план или совсем отсутствовать. Во всяком случае, отсутствовать применительно к каждой конкретной норме нравственного поведения. Например, нормы рыцарской или дворянской морали («безумное» мужество, безусловная верность слову) зачастую противоречили элементарному здравому смыслу. Выполнение таких норм нередко приводило людей к гибели.

И в проявлениях полезности добра, и тем более когда оно становится нормой, требуемой от индивида, уже есть очевидные моменты окультуренности намерений и действий человека. Но если человек делает добро потому, что оно полезно, выгодно, или потому, что такова общественная норма поведения, то во всех случаях проявления нравственности для него не вполне органичны. Добро становится действительной ценностью культуры в том случае, если оно, во–первых, в известной мере самоценно, а во–вторых, не только должно, но и желанно тем, кто его творит. Норма нравственного поведения может выступать как внешняя, вынуждающая человека делать добро и не делать зла. Но она же может быть и внутренне принятой, пережитой, выражающей не только должествование, но и идеал нравственного отношения, поведения человека. Не абстрактный, а личностный, живой идеал, тогда норма становится органичной.

Каждая цивилизация в своем развитии порождает те или иные нравственные ценности, вырабатывая нормы и формы отношений между людьми (традиционные, ритуальные, этикетные и т. д.), в которых реализуется добро. Наполнение этих культурных форм происходит в разных жизненных ситуациях, в живом поле культуры.

4.2.2. Нравственная культура в разных жизненных условиях

Как уже было сказано, нравственная культура всегда проявляется на каком–то из ее уровней. Причем не только ее уровень, но и характер во многом определяются тем, какие ценности доминируют в каждой сфере, стороне жизни. Так, например, если человек вовлечен в сферу экономики, хозяйства, бизнеса или вообще деловой практики, совершенно естественно преобладание в его деятельности выгоды, успеха, полезности, практичности и разумности. Поэтому высоконравственные бизнес, торговля и т. д. практически невозможны. Ни при рыночной экономике, ни при государственно–монополистической. В последнем случае государство (а на самом деле определенный слой населения) выступает в качестве собственника, осуществляющего деловые отношения с населением. Для того чтобы нравственность проявилась в этой сфере, она должна быть полезна. Нужно, чтобы такие качества, как честность, порядочность и милосердие, были выгодны тому, кто их проявляет, и содействовали успеху в делах или, во всяком случае, не приносили вреда и не осложняли деловую практику. В какой–то мере это так и есть при нормальной цивилизованной экономической жизни и нормальных деловых отношениях, так как обман потребителя, партнера и даже конкурента при устойчивой деловой жизни обычно вреден для дела. Но нормы морали все–таки оказываются пригодными для предпринимательской практики. Нравственная культура реализуется в деловых отношениях как на низшем, так отчасти и на втором уровнях, поскольку дело для человека может быть ценным и в связи с его выгодностью и, как это нередко бывает, может стать самоценным, ведущим интересом в жизни. Более того, иногда дело начинает осознаваться как нечто нужное всем, практически как общечеловеческая ценность. Соответственно, нравственные ценности выступают или как значимости, или как нормы, или как иллюзорные идеалы. В последнем случае человек, скажем, бизнесмен, уверен, что его дело важно именно потому, что, занимаясь им, он творит добро. Он дает людям работу, обеспечивает им хлеб насущный, производит необходимые товары. И даже если он бывает жесток, то вынужденно.

Но наличие или отсутствие нравственной культуры, ее устойчивость и высота проверяются в моменты, кризисные для общества, экономики и этого конкретного бизнеса. То есть в таких ситуациях, когда вопрос о дальнейшем существовании дела стоит остро: или выжить мне как деловому человеку и моему делу, или быть высоконравственной личностью, человеком, который ни при каких обстоятельствах не может топить конкурента, обманывать население, выбрасывать на улицу рабочих или рекламировать товар, который не следует продавать.

Проявление высокой нравственной культуры в политической сфере жизни возможно еще в меньшей степени. В этой сфере вопрос о власти настолько важен, что близкая политическая цель (выгода от ее достижения) обычно становится важнее отдаленной стратегической цели, даже если это – благо народа и счастье всего человечества. В этой сфере деятельности, где цель оправдывает любые, порой даже самые безнравственные средства, человек постоянно провоцируется на нарушения элементарных моральных норм. И если политик не просто безнравственен, то у него чаще всего есть иллюзорное представление о том, что он творит добро при неизбежных издержках и отступлениях от нравственности в частностях. Но частности – это судьбы людей, социальных групп, а иногда и наций. Правда, по статусу ему полагается соблюдать, по крайней мере внешне, все нормы общепринятой морали. От этого зависит его публичное реноме как политика. И это содействует развитию нравственного лицемерия.

Недаром бессовестность так характерна для политиков всех рангов. Достаточно напомнить о ленинском использовании «временных попутчиков», которое, как и многое другое, продемонстрировало, что в применяемом таким образом марксизме действительно «нет ни грана этики» (Зомбарт). Даже если у отдельных больших или маленьких «властелинов» в трудные моменты их жизни совесть не просто просыпалась, чтобы тут же заснуть, а порождала длительные муки, то и тогда активизировался процесс самооправдания через будто бы радение о пользе для всех, через якобы исполнявшуюся человеком волю божью или «волю народа» (Борис Годунов у А. С. Пушкина). Если политические действия в целом и направлены на добро, то только «по идее». Высокая нравственная культура скорее мешает успешной политической деятельности, чем содействует. Это отражается и на сфере правовых отношений, которая тесно связана с политической реальностью.

Ясно, что если законность в обществе подчиняется конкретным политическим интересам, то ни о правовой культуре, ни о проявлениях нравственной культуры в сфере права и речи быть не может. Хотя исходно право, как и мораль, вроде бы направлено на утверждение в жизни добра. И право, и мораль выражаются в системах норм, правил поведения, порой регулируя взаимосвязи людей в одних и тех же отношениях. Так, нормы морали диктуют, что нельзя убивать, насиловать, воровать и т. д. За их нарушением следует нравственное осуждение. Законы в тех же случаях предусматривают не осуждение, а наказание. Но есть только нравственные нормы, и нет ни одного закона, который предписывал бы человеку быть милосердным, добрым и справедливым.

Само соблюдение или несоблюдение законов в обществах с развитыми правовыми отношениями может оцениваться с правовых позиций следующим образом: нарушение законов безнравственно, соблюдение – нравственно, так как считается, что законы содействуют добру хотя бы посредством жесткого ограничения зла. Но само по себе соблюдение законов нередко оказывается для общества и государства гораздо важнее, чем нравственность, чем возможные нравственные следствия применения законов.

Дело даже не в том, что в конкретных случаях нормы действующей морали и законы могут противоречить друг другу. Существенно то, что закон имеет внешний характер по отношению к человеку, диктует ему, как он должен себя вести. Жесткая нормативная мораль действует примерно так же, извне определяя для человека должное. И в этом плане достижением культуры в сферах права и морали является наличие достаточно определенных форм упорядоченности отношений между людьми (законы, правовые акты, моральные кодексы, предписания). Формы эти, конечно, не бессмысленны, в них закреплен жизненный опыт поколений. И закреплен он таким образом, что беззаконие нередко выглядит аморальным, а аморальность – противозаконной. Законы, запрещающие изготовление и распространение порнографии, не случайны, как и нравственное осуждение противозаконных деяний (хотя ни первое, ни последнее не обязательно). Правовая и нравственная культуры взаимопересекаются и взаимодополняются на том уровне, где культура выступает в качестве нормы, определенных форм поведения, стандартов человеческой жизни.

Но при этом и закон и моральная норма зачастую оказываются важнее живого человека с его своеобразием, чувствами, влечениями, стремлениями, а на высоком уровне культуры ценен именно человек. И на этом уровне, скажем, заповедь «не убий» – это не норма, которую надо соблюдать, а ощущаемая человеком невозможность отнять другую жизнь. В таком случае одинаково неприемлемы и нормы кровной мести или убийства на дуэли, и смертная казнь убийцы (по закону), и убийство на войне. Это, разумеется, не значит, что высоконравственные люди не участвуют в войнах, никогда не убивают и не применяют силы. Но это значит, что любое вынужденное убийство, насилие над другим человеком, причиненное зло – это и личная трагедия для человека высокой нравственности. Это всегда душевный конфликт, который не разрешается ссылкой на действие закона, обычая, нормы, необходимости. Убийство, конечно, – это предельный случай. Но и во всем, что касается нормативности, законности, правомерности действий, нравственная культура реализуется тогда, когда высшая ценность не мораль, не закон, а человек. Действительная нравственная культура предполагает, что добро хотят творить и творят и в случае, если это противоречит действующим законам и установлениям. И не потому, что добро полезно. И не потому, что человек должен быть добрым. А потому, что он на самом деле добр, милосерден, совестлив. Потому, что конкретное добро, реализуемое в конкретных отношениях к конкретным людям, есть желаемое им самопроявление.

Дата добавления: 2015-03-29