Часть III. А есть А 1 страница

Атлант расправил плечи

ГЛАВА I. АТЛАНТИДА

Открыв глаза, Дагни увидела солнечный свет, зеленую листву и мужское лицо. Подумала: «Я знаю, что это». Это был тот мир, который в шестнадцать лет она ожидала увидеть. И вот оказалась в нем. И выглядел он таким простым, понятным, что впечатление от него походило на благословение, содержащееся всего в двух словах и многоточии: «Ну, конечно…»

Дагни посмотрела на мужчину, стоящего подле нее на коленях, и поняла, что всегда готова была отдать жизнь, дабы увидеть это: лицо без следов страдания, страха или вины. Выражение лица было таково, что казалось: этот человек гордится тем, что горд. Угловатость скул наводила на мысль о надменности, напряженности, презрительности – и, однако, в лице не виделось ничего подобного, оно выражало, скорее, конечный результат: безмятежную решимость и уверенность, безжалостную чистоту, которая не станет ни искать прощения, ни даровать его. Перед ней предстало лицо человека, которому нечего скрывать или избегать, в нем не угадывалось ни страха быть увиденным, ни страха смотреть, поэтому первое, что Дагни уловила, был пронизывающий взгляд: он смотрел так, словно зрение – его любимое орудие, а наблюдать – безграничное, радостное приключение; его глаза представляли собой высшую ценность для мира и для него самого – для него, из‑за способности видеть, для мира – потому, что видеть его очень даже стоило. На миг Дагни подумала, что оказалась в обществе не просто человека, а чистого сознания, тем не менее она никогда еще не воспринимала мужское тело так остро. Легкая ткань рубашки, казалось, не скрывала, а подчеркивала очертания фигуры; кожа была загорелой, тело обладало твердостью, суровой, непреклонной силой, гладкой четкостью отливки из какого‑то потускневшего, плохо обработанного металла, вроде сплава меди с алюминием; цвет кожи сливался с каштановыми волосами, их пряди золотились под солнцем, глаза светились, словно единственная не потускневшая, тщательно отполированная часть всей композиции: они походили на темно‑зеленый отблеск на металле.

Мужчина смотрел на нее с легкой улыбкой, говорившей не о радости открытия, а о простом созерцании, словно он тоже видел нечто долгожданное, в существовании которого никогда не сомневался.

Дагни подумала, что это ее мир, что вот так люди должны выглядеть и ощущать себя, а все прочие годы неразберихи и борьбы были лишь чьей‑то бессмысленной шуткой. Она улыбнулась этому человеку как собрату‑заговорщику, с облегчением, чувством освобождения, радостной насмешкой надо всем, что ей никогда больше не придется считать значительным. Он улыбнулся в ответ, улыбка была такой же, как и у нее, словно он испытывал то же самое и понимал, что у нее на уме.

– Не нужно воспринимать все это всерьез, правда? – прошептала Дагни.

– Не нужно.

Тут сознание вернулось к ней полностью, и она поняла, что совершенно не знает этого человека. Хотела отстраниться, но вышло лишь легкое движение головы по густой траве, на которой она лежала. Попыталась встать.

Боль в спине заставила ее от этой мысли отказаться.

– Не двигайтесь, мисс Таггерт. Вы получили травму.

– Вы меня знаете?

Голос ее был спокойным, твердым.

– Я знаю вас много лет.

– А я вас?

– Думаю, да.

– Как вас зовут?

– Джон Голт.

Дагни посмотрела на него в каком‑то оцепенении.

– Почему вы испугались? – спросил он.

– Потому что верю.

Он улыбнулся, словно полностью поняв смысл, вложенный ею в эти слова; в улыбке было и согласие принять вызов, и насмешка взрослого над самообманом ребенка.

Дагни чувствовала себя так, словно возвращалась к жизни после катастрофы, в которой разбился не только самолет. Она не могла собрать обломки, не могла припомнить, что знала об этом имени, знала только, что оно обозначало какую‑то темную пустоту, и ее требовалось постепенно заполнить. Сделать это сейчас она не могла, человек рядом с ней слепил ее, словно прожектор, не позволяющий разглядеть вещи, выброшенные во внешнюю тьму.

– Это вас я преследовала? – спросила она.

– Да.

Дагни медленно огляделась. Она лежала на лугу у подножия гранитного утеса, поднимавшегося на тысячи футов в голубое небо. По другую сторону луга скалы, сосны и блестящие листья берез скрывали пространство, тянущееся к далекой стене окружавших долину гор. Самолет ее не разбился – он лежал в нескольких футах в стороне на брюхе. Нигде не было видно ни другого самолета, ни строений, ни хоть каких‑то признаков человеческого жилья.

– Что это за долина? – спросила она.

Он улыбнулся.

– Терминал Таггертов.

– Как это понять?

– Увидите.

Смутное, будто невесть кем подсказанное желание побудило Дагни проверить, остались ли у нее силы. Она могла двигать руками и ногами; могла приподнять голову, а когда глубоко вдохнула, почувствовала острую боль, затем увидела текущую тонкой струйкой кровь.

– Отсюда можно выбраться? – спросила она.

Голос Голта казался серьезным, но отливающие металлом зеленые глаза улыбались.

– Совсем – нет. Временно – да.

Дагни стала подниматься. Голт наклонился, чтобы помочь ей, но она вложила все силы в быстрый, решительный рывок и ускользнула от его рук, силясь встать на ноги.

– Думаю, я могу… – начала она и, едва ее ступни коснулись земли, упала; лодыжку пронзила острая боль.

Голт поднял ее на руки и улыбнулся.

– Нет, мисс Таггерт, не можете.

И понес ее через луг.

Дагни лежала неподвижно, полуобняв Голта, положив голову ему на плечо, и думала: «Всего на несколько минут – пока это длится – можно покориться: забыть все и позволить себе чувствовать…» Она задумалась, испытывала ли раньше что‑то подобное, около минуты промучилась, но вспомнить не смогла. Некогда ей дано было познать чувство уверенности – конечной, достигнутой, не подлежащей сомнению. Но ощущение безопасности и сознание, что принимать защиту, а значит, сдаваться допустимо для нее – было внове, потому что это странное чувство было охранной грамотой не от будущего, а от прошлого, щитом, избавляющим не от битвы, а от поражения, плечом, подставленным не ее слабости, а силе… Ощущая, сколь крепки его руки, видя медно‑золотистые пряди его волос, тени ресниц на лице, она вяло подумала: «Да, защищена, но от чего?.. Это он – тот враг… так ведь? Так почему?..» Дагни не знала и не могла сейчас об этом думать. Потребовалось усилие, чтобы вспомнить: несколько часов назад у нее были некие цели и мотив. Она пыталась вспомнить, какие.

– Вы знали, что я лечу за вами? – спросила она.

– Нет.

– Где ваш самолет?

– На летном поле.

– А где оно?

– В другом конце долины.

– Когда я смотрела вниз, там не было никакого поля. Да и луга не было. Откуда он взялся?

Голт поднял взгляд к небу.

– Посмотрите внимательно. Видите что‑нибудь вверху?

Дагни запрокинула голову, однако не увидела ничего, кроме безмятежной утренней лазури. Вскоре разглядела несколько легких полос мерцающего воздуха.

– Тепловые волны, – сказала она.

– Преломление лучей света в земной атмосфере, – ответил он. – Эта долина представляет собой вершину горы высотой в восемь тысяч футов, в пяти милях отсюда.

– Что‑что?

– Да, не удивляйтесь, вершина горы, на которую не станет садиться ни один летчик. То, что вы видели, было ее отражением, спроецированным над этой долиной.

– Каким образом?

– Тем же, что вызывает в пустыне мираж: отражением от слоя нагретого воздуха.

– И что же вызывает это отражение?

– Воздушный экран, надежно защищающий от всего – кроме такой смелости, как ваша.

– О чем это вы?

– Я никак не думал, что какой‑нибудь самолет станет пикировать всего лишь в семистах футах от земли. Вы врезались в лучевой экран. Некоторые из этих лучей, создавая магнитное поле, глушат моторы. Ну, что ж, вы второй раз удивили меня: за мной никогда еще не летали.

– А зачем вам этот экран?

– Это место – частная собственность, и она должна оставаться частной.

– Что это за место?

– Я покажу его вам, раз уж вы здесь, мисс Таггерт. А потом отвечу на ваши вопросы.

Дагни умолкла. Она вдруг поняла, что спрашивает Голта о чем угодно, только не о нем самом. Казалось, он представлял собой единое целое, ставшее понятным с первого взгляда, как некий неизменный абсолют, как не требующая объяснений аксиома; она словно и так уже знала о нем все, и теперь ей в этом знании оставалось только утвердиться.

Голт нес ее по узкой извилистой тропе, спускавшейся ко дну долины. На склонах вокруг, неподвижно прямо, в мужественной простоте, будто доведенные до искомой формы скульптуры, стояли высокие темные пирамиды елей – полная противоположность сложному, женственному, многообразному кружеву трепетавших в солнечных лучах березовых листьев.

Лучи солнца падали сквозь листву на его волосы, на их лица. Дагни не могла видеть, что лежит внизу, за серпантином тропы.

Ее взгляд постоянно возвращался к его лицу. Голт также то и дело смотрел на нее. Сперва она отворачивалась, будто стыдясь своего интереса. Потом, следуя его примеру, больше не отводила глаз, видя: он знает, что она чувствует, и не скрывает от нее смысла своих взглядов.

Дагни понимала: его молчание такое же признание, как и ее. Он держал ее не бесстрастно, как мужчина, просто несущий раненую женщину, лишь потому, что она не может ходить. Это было объятием, хотя она не замечала даже намека на какую‑то интимность в поведении Голта; она только чувствовала, как он всем телом чувствует ее тело.

Дагни услышала шум водопада еще до того, как увидела хрупкую хрустальную нить, падающую прерывистыми блестящими полосками по уступам. Этот звук доносился сквозь неясный ритм в ее мозгу, казавшийся не громче отголосков воспоминаний – но они двигались дальше, а ритм сохранялся; Дагни прислушивалась к шуму воды, но другой звук становился отчетливее, нарастая не в ее голове, а где‑то в листве. Тропинка круто свернула, и во внезапно открывшейся прогалине Дагни увидела внизу, на уступе, небольшой дом с блеском солнца на стеклах распахнутого окна. И тут поняла, чтó из прошлого вызвало у нее желание покориться настоящему – это было ночью в пыльном вагоне «Кометы», когда она впервые услышала тему Пятого концерта Халлея: чистую, свободно парящую музыку, будто взлетающую над клавишами фортепиано под четкими движениями чьих‑то сильных, уверенных пальцев.

Дагни поспешно, словно надеясь застать Голта врасплох, спросила:

– Это ведь Пятый концерт Ричарда Халлея, так ведь?

– Да.

– Когда он написал его?

– Почему бы не спросить у самого композитора?

– Он здесь?

– Вы слышите его игру. Это его дом.

– О!..

– Вы познакомитесь с ним попозже. Халлей будет рад поговорить с вами. Он знает, что вечерами, в одиночестве, вы слушаете только его пластинки.

– Откуда?

– Я сказал ему.

На лице Дагни отразился вопрос, который она готова была начать словами: «Как, черт возьми…» – но увидела выражение глаз Голта и засмеялась; смех ее отражал то же, что его взгляд. «Нельзя спрашивать ни о чем, – подумала она, – нельзя ни в чем сомневаться – при звуках такой музыки, торжествующе поднимающейся сквозь залитую солнцем листву, музыки освобождения, избавления, исполняемой так, как и должно, как она силилась услышать ее в раскачивающемся вагоне сквозь стук усталых колес…» Должно быть, именно так виделись ей эти звуки той ночью: волшебная долина, утреннее солнце и. Она ахнула, потому что тропинка сделала поворот, и с высоты открытого уступа она увидела город на дне долины.

Собственно, это был не город, лишь кучка домов, беспорядочно разбросанных от дна до уступов гор, вздымавшихся над крышами и охватывающих их крутым, непроходимым кольцом.

Это были жилые дома, небольшие, новые, с резкими, угловатыми формами и блеском широких окон. Вдали некоторые строения казались более высокими, струйки дыма над ними наводили на мысль о промышленном районе. Но вблизи, на стройной гранитной колонне, поднимавшейся с уступа внизу до уровня ее глаз, стоял слепивший своим сверканием, делавший все остальное тусклым, знак доллара высотой в три фута, выполненный из чистого золота. Он сиял в пространстве над городом, словно его герб, его символ, его маяк, и улавливал солнечные лучи, будто аккумулируя их и пересылая в сиянии своем туда, вниз, к крышам домов.

– Что это? – изумленно спросила Дагни.

– А, это шутка Франсиско.

– Какого Франсиско? – прошептала она, уже зная ответ.

– Франсиско Д’Анкония.

– Он тоже здесь?

– Будет со дня на день.

– Почему вы назвали это шуткой?

– Он установил сей знак как юбилейный подарок хозяину этих мест. А потом мы сделали его своей эмблемой. Нам понравился ход мысли Франсиско.

– Разве владелец этих мест не вы?

– Я? Нет, что вы… – Голт глянул вниз, на подножие уступа, и добавил, указывая: – Вот идет хозяин.

В конце грунтовой дороги остановилась легковая машина, из нее вышли двое и стали торопливо подниматься. Разглядеть их лиц Дагни не могла; один был высоким, худощавым, другой пониже, более мускулистым. Они скрылись из виду за поворотом тропинки.

Дагни снова увидела их, когда они появились из‑за выступа скалы. Их лица поразили ее, словно внезапное столкновение.

– Ну и ну, будь я проклят! – сказал, глядя на нее, мускулистый, которого она не знала.

Она же смотрела на его элегантного, высокого спутника: это был Хью Экстон.

Он заговорил первым, поклонясь ей с любезной, приветственной улыбкой:

– Мисс Таггерт, мне впервые кто‑то доказал мою неправоту. Я и не думал, говоря, что вы никогда его не найдете, увидеть вас у него на руках.

– На руках у кого?

– Ну, как же, у изобретателя того двигателя.

Дагни ахнула, закрыв глаза; она должна была догадаться сама. Подняв веки, она взглянула на Джона Голта. Тот улыбался, уверенно, насмешливо, словно опять понимал, чтó это для нее значит.

– Было бы поделом, если б вы себе шею свернули! – гневно проворчал мускулистый, впрочем, с явной озабоченностью, даже чуть ли не с симпатией. – Надо ж было додуматься выкинуть такой трюк, и кому?! Женщине, которую бы здесь и так приняли с распростертыми объятиями, войди она через парадную дверь!

– Мисс Таггерт, позвольте представить вам Мидаса Маллигана, – сказал Голт.

– О!.. – только и вымолвила Дагни, а потом рассмеялась: удивляться она уже не могла. – Вы хотите сказать, что я погибла в катастрофе, и это какой‑то иной род существования?

– Верно, род существования иной, – ответил Голт. – А что касается гибели, разве не кажется, что все, скорее, наоборот?

– Да, – прошептала она, – да… – И улыбнулась Маллигану. – А где эта парадная дверь?

– Здесь, – ответил он, указывая на свой лоб.

– Я потеряла ключ, – сказала Дагни искренне, без обиды. – Я теперь потеряла все ключи.

– Вы найдете их. Но что, черт возьми, вы делали в этом самолете?

– Преследовала.

– Его? – Он указал на Голта.

– Да.

– Вам повезло, что остались живы! Сильно покалечились?

– Не думаю.

– Когда вам окажут помощь, придется ответить на несколько вопросов.

Маллиган резко повернулся и первым пошел вниз, к машине, потом оглянулся на Голта:

– Ну, что теперь делать? Мы не готовы к этому: первый штрейкбрехер.

– Первый… кто? – спросила Дагни.

– Неважно, – ответил Маллиган и снова поглядел на Голта. – Так что делать‑то?

– Она будет на моем попечении, – ответил Голт, – я за нее в ответе. Вы займитесь Квентином Дэниелсом.

– О, с ним все в порядке. Ему нужно лишь осмотреться. Все остальное он, как будто, знает.

– Да. Квентин практически сам прошел весь путь. – Видя, что Дагни смотрит на него в изумлении, Голт сказал: – Вы сделали мне комплимент, выбрав Дэниелса моим дублером. Он вполне заслуживал доверия.

– Где он? – спросила Дагни. – Расскажите, что случилось.

– Ну, Мидас встретил нас на летном поле, отвез меня домой, а Дэниелса взял к себе. Я собирался встретиться с ними за завтраком, но увидел, как ваш самолет, вертясь, падает на луг. Я оказался ближе всех.

– Мы приехали быстро, как только смогли, – сказал Маллиган. – Я считал, что тот, кто сидит в этом самолете, вполне заслуживает гибели. Мне и в голову не могло прийти, что это один из тех двоих на всем белом свете, единственных, для кого я сделал бы исключение.

– А кто второй? – спросила Дагни.

– Хэнк Риарден.

Она невольно поморщилась, как от боли; это походило на внезапный удар в солнечное сплетение.

Дагни стало любопытно, почему ей вдруг показалось, что Голт смотрит пристально ей в лицо и что она заметила в нем какую‑то перемену, слишком быструю, чтобы ее понять.

Они подошли к машине. Это был «хэммонд» с откинутым верхом, одна из самых дорогих моделей, выпущенный несколько лет назад, но в превосходном состоянии благодаря умелому обращению. Голт посадил Дагни на заднее сиденье, он придерживал ее, обняв одной рукой. Она время от времени чувствовала острую боль в ноге, но старалась не обращать на нее внимания. Смотрела на далекие дома города, когда Маллиган повернул ключ зажигания, и машина тронулась, а когда они проезжали мимо символа доллара, и золотой луч, скользнув по лбу, резанул ей по глазам, она спросила:

– И кто же хозяин всего этого?

– Я, – ответил Маллиган.

– А он кто? – Она кивнула на Голта.

Маллиган усмехнулся:

– Он просто здесь работает.

– А вы, доктор Экстон? – спросила она.

Тот обратил взгляд на Голта.

– Я – один из его двух отцов, мисс Таггерт. Тот самый, который не предал его.

– О! – произнесла она, догадавшись. – Ваш третий ученик?

– Да.

– Помощник бухгалтера! – простонала она, вспомнив.

– Что‑что?

– Так назвал его доктор Стэдлер. Сказал, что вот кем, видимо, стал его третий ученик.

– Он дал мне слишком высокую оценку, – сказал Голт. – По его меркам, по меркам его мира, я значительно ниже.

Машина свернула на узкую дорогу, ведшую к дому, одиноко стоявшему на гребне горы над долиной. Дагни увидела человека, быстро шагавшего по тропинке в сторону города. Он был одет в синий хлопчатобумажный комбинезон и нес под мышкой жестяную коробку для завтрака. В его быстрых, порывистых движениях было что‑то знакомое. Когда машина проезжала мимо, Дагни мельком увидела его лицо – и откинулась назад; голос ее взвился до вопля от боли, причиненной внезапным толчком машины… и увиденным:

– Остановите! Остановите! Не дайте ему уйти!

Это был Эллис Уайэтт.

Мужчины рассмеялись, но Маллиган остановил машину.

– О… – виновато пролепетала Дагни слабым голосом, поняв, что из этой долины Уайэтт не исчезнет.

Уайэтт побежал к ним: он тоже узнал ее. Когда он ухватился за край дверцы, Дагни увидела его лицо и пылкую, торжествующую улыбку, которую видела раньше всего лишь раз: на платформе «Узла Уайэтта».

– Дагни! И вы, наконец, тоже? Одна из нас?

– Нет, – ответил ему Голт. – Мисс Таггерт здесь случайно.

– Что?

– Ее самолет разбился. Не видели?

– Разбился… здесь?

– Да.

– Я слышал шум самолета, но… – Выражение замешательства на его лице сменилось улыбкой, сожалеющей, удивленной, дружеской. – Понятно. О, черт, Дагни, это просто нелепо!

Она беспомощно смотрела на него, не в силах связать прошлое с настоящим; беспомощно – как человек, говоривший во сне мертвому другу те слова, что не сказал ему при жизни, но теперь повторяющий их наяву, вспоминая, как старался дозвониться до него почти два года назад, те самые слова, которые надеялся произнести, если увидит его снова:

– Я… я пыталась связаться с вами.

Уайэтт мягко улыбнулся.

– Мы тоже долго пытались связаться с вами, Дагни… Вечером увидимся. Не беспокойтесь, я не исчезну – думаю, вы тоже.

Он помахал остальным и пошел, унося свою жестяную коробку. Маллиган завел мотор; она подняла взгляд и увидела, что Голт опять пристально на нее смотрит. Лицо Дагни помрачнело, словно она позволила себе признать боль, отказывая ему в удовольствии упрекнуть ее в скрытности.

– Ладно, – сказала она. – Догадываюсь, что за демонстрацию вы хотите устроить, дабы меня впечатлить.

Хоть, возможно, и неловко Дагни пыталась пошутить, но на лице Голта не отразилось никакой ответной реакции, если, конечно, не считать таковой полное бесстрастие.

– Наше первое правило, мисс Таггерт, – сказал он, – в том, что каждый должен увидеть все своими глазами.

Машина остановилась перед одиноко стоящим домом. Он был выстроен из грубо обтесанных гранитных блоков, фронтон его был полностью прозрачен – почти сплошной лист стекла.

– Я пришлю врача, – сказал Маллиган, отъезжая, а Голт понес Дагни по дорожке.

– Это ваш дом? – спросила она.

– Мой, – ответил Джон Голт, открывая ногой дверь.

Он перенес Дагни через порог в блестящую просторную гостиную; потоки солнечного света падали на полированные сосновые доски стен. Она увидела несколько изготовленных вручную предметов мебели, потолок с голыми балками, сводчатый проход в небольшую кухню с неотшлифованными полками, деревянным столом и поразительно искусными деталями хромировки электрической плиты; дом обладал примитивной простотой лачуги пионера, сведенной к самому необходимому, но построенный с удивительно совершенным мастерством.

Голт пронес Дагни через поток солнечного света в маленькую комнату для гостей и уложил на кровать. Она увидела окно, выходившее на склон с каменными ступенями и устремленными в небо соснами. Под подоконником – надписи мелкими буквами, словно вырезанными в древесине стен; несколько разрозненных строчек, будто написанных разными почерками. Слов Дагни разобрать не могла. Затем увидела еще одну дверь, полуоткрытую – она вела в спальню Голта.

– Я здесь гостья или арестантка? – спросила Дагни.

– Это будет зависеть от вашего выбора, мисс Таггерт.

– Я не могу выбирать, имея дело с незнакомцем.

– С незнакомцем? Разве вы не назвали свою железную дорогу моим именем?

– О!.. Да… – и вновь мелькнула смутная догадка. – Да, я… – Она смотрела на высокого человека с залитыми солнцем волосами, со сдержанной улыбкой в беспощадно проницательных глазах и видела – словно отражение – Свою Дорогу и тот летний день, когда был пущен первый состав, думала, что если человеческая фигура и может служить эмблемой Этой Дороги, то она перед ней. – Да… Назвала… – Затем, припомнив остальное, добавила: – Оказалось, что именем врага.

Голт улыбнулся.

– Это противоречие вам рано или поздно придется разрешить, мисс Таггерт.

– Это вы… Не так ли? Уничтожили мою дорогу…

– Нет. Уничтожило ее противоречие.

Дагни закрыла глаза; через несколько секунд задала вопрос:

– Я слышала о вас всякое, что же правда?

– Все.

– Вы сами распространяли эти слухи?

– Нет. Зачем? Я никогда не хотел, чтобы обо мне говорили.

– Но знаете, что стали легендой?

– Да.

– Молодой изобретатель из моторостроительной компании» Двадцатый век» – одна из подобных правд, так ведь?

– Да.

Дагни не смогла сдержать волнения, ее голос упал до шепота:

– Тот двигатель… что я обнаружила… его сделали вы?

– Да.

Дагни невольно вскинула голову от радости.

– Секрет преображения энергии… – начала было она и умолкла.

– Я мог бы объяснить его вам за пятнадцать минут, – сказал Голт в ответ на ее невысказанную, отчаянную просьбу, – но на свете нет силы, способной заставить меня это сделать. Если понимаете это, значит, со временем поймете и все остальное.

– Та ночь… двенадцать лет назад… весенняя ночь, когда вы ушли с собрания шести тысяч предателей – эта история верна, не так ли?

– Да.

– Вы сказали им, что остановите двигатель мира.

– Я остановил его.

– Что именно вы сделали?

– Ничего, мисс Таггерт. И в этом весь мой секрет.

Дагни молча устремила на него долгий взгляд. Голт стоял с таким видом, словно читал ее мысли.

– Разрушитель… – заговорила она потерянным, беспомощным тоном.

– …самая зловредная тварь на свете, – продолжил он, почти цитируя, и она узнала свои слова, – человек, организующий утечку мозгов.

– Как же пристально вы следили за мной, – заметила Дагни, – и как долго?

Пауза была очень краткой; взгляд его остался неподвижным, но ей показалось, что в нем появилась напряженность, словно оттого, что он давно ждал этой встречи, и она услышала в его голосе какую‑то странную, тщательно скрываемую пылкость, когда Голт спокойно ответил:

– Много лет.

Дагни закрыла глаза; ей хотелось просто расслабиться и сдаться. Она чувствовала какое‑то беззаботное равнодушие, она стремилась лишь к покою – к тому, чтобы кто‑нибудь объявил ее беспомощной и позаботился о ней.

Приехал врач, седовласый человек с добрым, задумчивым лицом и сдержанными, уверенными манерами.

– Мисс Таггерт, – сказал Голт, – позвольте представить нам доктора Хендрикса.

– Неужели Томаса Хендрикса? – воскликнула она с невольной детской бестактностью; это было имя знаменитого хирурга, ушедшего на покой и исчезнувшего шесть лет назад.

– Разумеется, – пожал плечами Голт.

Доктор Хендрикс в ответ улыбнулся.

– Мидас сказал, что мисс Таггерт нужно лечить от потрясения, – произнес он, – причем не того, которое она перенесла, а от будущего.

– Оставлю вас заниматься этим, – сказал Голт, – а сам пойду купить что‑нибудь к завтраку.

Дагни наблюдала за сноровистостью работы доктора Хендрикса, осматривающего ее травмы. Он привез прибор, какого она раньше не видела: портативный рентгеновский аппарат. Доктор сказал, что у нее треснули хрящи двух ребер, растянуты связки голеностопного сустава, содрана кожа на колени и локте, а на теле появилось несколько фиолетовых синяков. К тому времени, когда он быстро и умело наложил повязки и приклеил пластырь, ей казалось, что ее тело представляет собой мотор, проверенный опытным механиком, и беспокоиться о нем больше не стоит.

– Мисс Таггерт, я бы советовал вам оставаться в постели.

– О, нет! Если ходить осторожно и медленно, все будет в порядке.

– Вам следует отдохнуть.

– Думаете, я смогу?

Доктор Хендрикс улыбнулся:

– Пожалуй, нет.

Когда вернулся хозяин дома, она уже оделась. Доктор описал ему ее состояние и добавил:

– Завтра я заеду.

– Спасибо, – сказал Голт. – Счет пришлите мне.

– Ни в коем случае! – возмутилась Дагни. – Я сама его оплачу.

Мужчины переглянулись с усмешкой, словно услышав похвальбу нищего.

– Обсудим это позже, – сказал Голт.

Доктор Хендрикс ушел, и Дагни попыталась встать, хромая, держась за мебель. Голт поднял ее, отнес на кухню и усадил за накрытый на двоих стол.

Увидев кипящий на плите кофейник, два стакана апельсинового сока, толстые керамические тарелки, блестящие в лучах солнца на чистом столе, она ощутила голод.

– Когда вы спали и ели последний раз? – спросил Голт.

– Не знаю… я обедала в поезде с… с бродягой, – чуть не брякнула она и услышала какой‑то отчаянный голос, умолявший ее бежать, бежать от мстителя, который не станет ее преследовать – мстителя, сидевшего напротив нее со стаканом апельсинового сока в руках. – Не знаю… кажется, много веков назад, на другой планете.

– Как получилось, что вы стали преследовать меня?

– Я приземлилась в аэропорту Элтона, когда вы взлетали. Один человек сказал мне, что Квентин Дэниелс улетел с вами.

– Помню, как ваш самолет заходил на посадку. Но это был единственный раз, когда я о вас не думал. Я полагал, что вы едете поездом.

Глядя на него в упор, она спросила:

– Как прикажете это понимать?

– Что?

– Единственный раз, когда вы не думали обо мне.

Голт не отвел взгляда; Дагни увидела характерную для него мимику: гордые, упрямо сложенные губы изогнулись в легкой улыбке.

– Как хотите, – ответил он.

Она чуть помолчала, лицо ее стало суровым. А в голосе звучало обвинение:

– Вы знали, что я еду за Квентином Дэниелсом?

– Да.

– И примчались раньше, чтобы не дать мне встретиться с ним? Чтобы нанести мне поражение – прекрасно зная, что оно будет означать для меня?

– Конечно.

Дагни отвела взгляд и промолчала. Голт поднялся, чтобы закончить готовить завтрак. Она наблюдала, как он, стоя у плиты, жарит гренки и яичницу с беконом. Работал он с уверенным, непринужденным мастерством, но это было мастерство другой профессии; руки его двигались с четкостью машиниста, передвигающего рычаги управления. Она внезапно вспомнила, где уже видела такое же виртуозное и ненужное мастерство.

– Научились этому у доктора Экстона? – спросила она, указывая на плиту.

– Да, помимо всего прочего.

– Он учил вас тратить время, ваше время, – она не могла сдержать негодующей дрожи в голосе, – на такую работу?!

– Я тратил время и на гораздо большие пустяки.

Когда он поставил перед ней тарелку, она спросила:

– Где вы взяли продукты? Здесь есть продовольственный магазин?

– Лучший на свете. Принадлежит Лоуренсу Хэммонду.

Дата добавления: 2015-03-29