Мария Тимофеева 2 страница

По-видимому, принятие пищи как сознательный акт носит еще более примитивный характер, чем акт дефекации, и как некий опыт усваивается ребенком значительно раньше, хотя в этом и нельзя быть абсолютно уверенным. Так или иначе, реабилитация некоторых детей с тяжелыми случаями анорексии начиналась тогда, когда мы позволяли им есть когда, что и как они хотели. Одна девочка все время защищалась от любых внешних воздействий, закрывая руками уши. Это мешало ей есть. Контакт с ней начал появляться, когда воспитательница предложила закрывать ее уши своими руками, а девочка смогла пользоваться руками для того, чтобы класть еду себе в рот. А поскольку все это выглядело как игра, то девочка вскоре начала получать от еды удовольствие.

Другой ребенок — мальчик — постепенно вернулся в мир реальной жизни и чувств, после того как его воспитательница, подметив его действия, стала позволять ему есть из ее рук, куда он сначала клал еду. Он, как младенец, которого кормят грудью, должен был вернуться к заменителю материнского тела, чтобы обрести способность радоваться пище, постепенно входя в мир и становясь его драгоценной частицей.

Я все время говорю о целостном терапевтическом окружении, но то, что мы делали, начиная работу в Ортогенической школе, тогда еще не имело своего названия. Когда я впервые решил написать об этом, мне пришлось найти термин, так же, как мне приходилось делать это несколько лет назад в первой статье о разрушающих психику воздействиях концентрационных лагерей. Тогда я ввел термин экстремальная ситуация, ставший с тех пор привычным понятием в психологии. В противоположность этому, мне показалось уместным назвать новое понятие ситуацией экстремального принятия или предельно доброжелательным окружением. Но, поскольку целью наших усилий была терапия, я остановился на термине терапевтическая среда, имея в виду ситуацию, в которой все служит терапевтическим целям.

Этим названием я попытался выразить самое главное: все, даже самые незначительные аспекты окружения, должны служить терапевтическим целям, и каждую сторону жизни пациента необходимо спланировать и организовать так, чтобы это помогало постепенной и им самим определяемой интеграции его личности. Это означает, что, как только пациент поступает в лечебное заведение, ему всеми силами стремятся показать, что вся обстановка вокруг специально создана для него и что его ни в коем случае не заставят подчинять свою жизнь удобству клиники или предписаниям персонала. Все вокруг пациента должно помогать ему в восстановлении его личности, причем так, как это видит сам пациент. Это начинается с самого поступления в клинику и должно продолжаться каждое утро, когда пациент, просыпаясь, встречает новый день; здесь важно все: как пациент оденется или как ему помогут одеться; как он будет есть то, что хочет; как с ним будут играть; как он будет учиться на школьных уроках; когда — по его, а не по нашему мнению, — придет пора закончить эти занятия; когда и как он будет купаться; как его уложат спать вечером, обеспечив ему чувство безопасности в течение всей ночи. Все это необходимо тщательно продумать и организовать так, чтобы это стимулировало терапевтический прогресс, — прогресс, часто состоящий во временном регрессе пациента, и регресс, который также можно рассматривать как необходимый прогресс в нахождении пациентом самого себя.

Когда мы впервые ощутили готовность представить нашу работу специалистам, мы понимали, как сложно донести до других то, что мы пытаемся делать. В конце концов мы решили, что это мож­но сделать, лишь показав, как именно мы можем служить детям так, чтобы они чувствовали себя хорошо все время: с самого утра и порой до глубокой ночи (когда они долго не могут спокойно за­снуть), в случае необходимости оставаясь с ними ночи напролет.

Такой способ рассказа о нашей работе оказался успешным, и поэтому я использовал его и в моем первом описании работы Ортогенической школы в книге “Любовь — это еще не все” (1950). В этой книге я высказал мысль, что, ставя задачу реабилитации детей с серьезными нарушениями психики, которые не удалось устранить с помощью детского психоанализа или стационарного психиатрического и психотерапевтического лечения, мы должны понимать, что, несомненно, важна любовь к этим детям, но столь же необходимо тщательное планирование и всестороннее осмысление ситуации с психоаналитических позиций.

Сидя с этими детьми ночи напролет, пока они теребят в своих ручонках любимых игрушечных зверей, защищая их, вы гораздо лучше, чем с помощью правильных фраз, поможете им восстановить пошатнувшееся доверие к миру. Для большинства из них сражение с болезнью можно считать выигранным, как только они начинают реагировать на ваши слова. Поэтому нам чаще приходилось добиваться их реакции скорее действиями, чем словами. То, как взрослый держит ребенка или как подает ему бутылочку с едой, может скорее дать ребенку незнакомое ему прежде чувство безопасности и комфорта, чем те слова, которые при этом говорятся.

Так же, как здоровый ребенок реагирует на перемены в лице матери, эти ушедшие в себя дети реагируют прежде всего на то, какими они представляют себе нас, наблюдая за нашими лицами и делая из этого заключения о наших намерениях. Этим впечатлениям они доверяют гораздо больше, чем нашим словам. Бейтсон (1956) писал о необычайно разрушительном действии на детей двусмысленных высказываний, из-за которых дети перестают верить всему, что им говорят. Такой неудачный опыт речевого общения заставляет их делать вывод, что они не могут доверять тому, что говорят люди. Они гораздо больше доверяют нашим действиям, особенно если могут наблюдать за ними в свободной, спокойной обстановке. К тому, что взрослые говорят, у них сложилось сильное недоверие, и поэтому неречевые сообщения воспринимаются ими намного охотнее и имеют для них больше смысла. Такие дети верят лишь тому, что видят, и уже из этого делают выводы о том, что это значит. Вот почему в их жизни невербальное общение так важно для того, чтобы научить их доверять, чтобы восстановить в этих детях то базовое доверие, которое, как считал Эрик Эриксон (1959), должно составлять основу счастливой жизни; именно это доверие нам надо дать почувствовать тем, кто никогда раньше не испытывал ничего подобного.

Крайне разрушительны для ребенка двойные послания, особенно от тех, кто имеет большое значение в его жизни — прежде всего от родителей; поэтому эффективность терапевтического окруже­ния будет потеряна, если участвующие в нем люди неискренни и непоследовательны. Другие авторы уже указывали, насколько вредоносна для пациентов психиатрических клиник атмосфера явного или скрытого несогласия между сотрудниками; для некоторых паци­ентов это может явиться поводом к самоубийству или вовлече­нию в насильственные действия, причем до такой степени, что са­мо лечебное заведение может пойти ко дну, как это описано в кни­ге Стотланда и Коблера “Жизнь и смерть психиатрической больницы”.

Поэтому истинное согласие между сотрудниками, основанное на глубокой преданности делу каждого члена коллектива, крайне важно для создания целостного терапевтического окружения. Единодушие во всех главных и, насколько возможно, во второстепенных аспектах должно стать основным принципом для всех людей, работающих в этом учреждении. Очень важно, что дети часто будут испытывать это единодушие на прочность, чтобы быть в нем уверенными.

Такое согласие может возникнуть лишь на основе общей философии — а именно психоаналитического подхода к пониманию человека, происхождения и природы функциональных нарушений, развития ребенка, единого понимания роли бессознательного, важности удовлетворения потребностей, всех других многочисленных аспектов ежедневной жизни. Чтобы все эти теоретические представления могли реализовываться на практике во всех, даже самых сложных обстоятельствах, они должны стать частью образа жизни всех тех, кто работает в таком учреждении.

И это касается не только специалистов, работающих с детьми, но и всех других сотрудников: горничных, сторожей, администрации, короче, каждого, кто там работает. Если дети в клинике могут свободно ходить везде, где им хочется, то, очевидно, они могут и общаться со всеми ее сотрудниками. Если же им этого не позволять, они всегда будут бояться, что где-то от них скрыт страшный секрет и, значит, не смогут доверять этому учреждению и тому, что в нем происходит.

Если служащие клиники будут стараться не допускать детей в свои кабинеты и комнаты, те ни за что не поверят, что они действительно желанны и что им действительно можно осваивать любые закоулки клиники. И если мы не хотим пускать детей везде без исключения — будь то кабинеты администрации, комнаты сиделок, кухонные кладовые или сторожки вахтеров — они не поверят в искренность нашего желания помочь им проникнуть в гораздо более затаенные и непонятные уголки их бессознательного. И если сиделки, поправляющие детские постели и убирающие их комнаты, не будут обращаться с любимыми или даже не самыми любимыми игрушками детей с той же бережностью и нежностью, с какой это, возможно, делаем мы — дети не почувствуют себя в клинике по-настоящему желанными. Если горничные и кухарки, приносящие еду, протестуют, когда дети начинают переводить ее понапрасну, устраивая повсюду беспорядок, дети не смогут почувствовать, что их принимают любыми и всегда.

Однако — и это очевидно — не стоит рассчитывать, что повара, машинистки, горничные и сторожа окажутся хорошо образованными психоаналитиками, которые смогут психоаналитически объяснять поведение детей и важность для реабилитации этих детей поступать так, как они хотят. Поэтому формирование штата сотрудников, являясь частью увлекательного процесса создания целостной терапевтической среды, должно происходить на какой-то другой основе, чем психоаналитическое объяснение бессознательной мотивации. И это возможно, хотя и непросто.

Достичь этого можно только с помощью ежедневных формальных и, что даже важнее, неформальных обсуждений самых разных точек зрения сотрудников с разным уровнем понимания происходящего. В Ортогенической школе мы поняли, что такие обсуждения должны быть не только ежедневными, но, по возможности, проводиться несколько раз в течение дня. Когда согласие достигнуто, долгих дискуссий уже не надо, хватает нескольких слов, но это лишь после достижения согласия в главном. И тогда пациенту уже не приходится чувствовать и вести себя по-разному в разных ситуациях и с разными сотрудниками заведения. А значит, удастся избежать расщепления личности, похожего на то, что было у пациента, описанного Анной Фрейд. И если терапия, состоящая лишь из отдельных терапевтических сеансов, часто расщепляет личность на множество нестыкующихся кусочков (особенно вероятно это у пациентов, уже страдающих расщеплением личности), то целостное терапевтическое окружение исцеляет это расщепление.

Если дети в подобной терапевтической среде должны чувствовать, что все вокруг действительно создано для них и принадлежит им, то они должны иметь право голоса в отношении всего, что происходит в клинике, — и такое же право голоса должно быть у каждого сотрудника. Вильям Гибсон в своем романе “Паутина” (1979), основанном на его реальном опыте работы в Меннингерском госпитале, очень живо описал беспорядки, возникшие в психиатрической клинике после того, как кто-то из сотрудников решил заменить занавески на окнах. И новые занавески вовсе не были плохими, нет, просто у других сотрудников и у пациентов не было права голоса в этом выборе, и они стали протестовать против того, что с ними не считаются. А значит, все, будь то меню на день, посуда для еды, выбор и расстановка мебели, выбор занавесок и покрывал для кроватей, цвет стен, должно обсуждаться и выбираться всеми вместе: сотрудниками и пациентами. И это вовсе не так хлопотно, как может показаться. Я описал некоторые подробности такого процесса в моих работах (1974); на слайдах вы сможете увидеть, как гармонично могут выглядеть результаты этого совместного выбора.

Небольшой пример того, как это, в общих чертах, происходит: директор клиники или группа уполномоченных из сотрудников представляют детям и всем сотрудникам, скажем, пять образцов столовой посуды. Из них дети выбирают один, который им понравился. Если им не удается прийти к соглашению, им показывают пять других предметов и так далее, до тех пор, пока они не сойдутся на одном из них. Поскольку уполномоченные предусмотрительно показывает только те образцы, которые нравятся им самим, нет риска, что выбор детей не подойдет им. Возможно, именно для посуды потребуется чуть больше времени, чтобы договориться, поскольку она одинакова и для детей, и для сотрудников. Когда же речь идет об обстановке детских спален, то вопрос решить гораздо легче, потому что в его обсуждении участвуют не больше восьми детей и трех-четырех сотрудников. Здесь согласие по поводу занавесок, мебели и цвета стен достигается намного быстрее.

И нет нужды говорить, что с обстановкой, которую человек выбирает для себя сам, он и чувствует себя уютнее, и обращается бережнее. Один только пример: до того, как дети и взрослые стали выбирать посуду самостоятельно, даже самая прочная посуда постоянно билась; после же того, как дети и взрослые самостоятельно выбрали очень красивый и дорогой столовый фарфор, количество разбитой посуды стало минимальным. И то же самое происходило со всем другими вещами в клинике.

Но все-таки как говорится, “лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать”, поэтому посмотрите, как выглядит на слайдах один из примеров целостной терапевтической среды, созданной специально для детей; вся обстановка как бы молчаливо хочет сказать детям то, что только они сами способны понять, потому что никто не диктует им, как все это оценивать. Вот и я не стану говорить вам, как это оценивать; пусть у вас сформируется собственное суждение о том, соответствует ли увиденное тому, о чем я пытался вам рассказать, говоря о сути терапевтического окружения.

ЛИТЕРАТУРА

Aichhorn, A. (1983). Wayward youth. Evanston,IL: Northwestern University Press.

Bateson, G., Jackson, D. D., Haley, J., & Weakland, J. (1956). Toward a theory of schizophrenia. Behavioral Science, 1.

Bernfeld, S. (1973). Sisyphus, or the limits of education. Berkeley: University of California Press.

Bettelheim, B, (1950). Love is not enough. New York: Free Press-Macmillan.

Bettelheim, B. (1974). A home for the heart. New York: Alfred A. Knopf.

Erikson, E. (1959). Identity and the life cycle. New York: International Universities Press.

Freud, A. (1954). The widening scope of indications for psychoanalysis. Journal of the American Psychoanalytic Association, 2.

Freud, A. (1975). Introduction to the technic of child analysis. Salem, N.H.: Ayer Company Publications.

Gibson, W. (1979). The Cobweb. New York: Atheneum.

Kanner, L. (1943). Autistic disturbances of affective contact. The Nervous Child, 2.

Redl, F. (1966). When we deal with children. New York: Free Press-Macmillan.

Обсуждение с Р. Д. Лэйнгом

Мне всегда очень грустно, когда я думаю о том, что усилия доктора Беттельхейма нашли так мало поддержки и последователей. Я думаю, что все написанное им о целостной терапевтической среде, о тех качествах, которые должны быть ей присущи или, наоборот, исключены — все это абсолютно справедливо не только в отношении терапевтической среды для аутичных детей, но и в отношении целостной терапевтической среды для всего человечества.

У меня есть лишь небольшие замечания относительно того, как доктор Беттельхейм облекает в слова свои невербальные сообщения (надеюсь, это не умалит уважения, испытываемого нами к Зигмунду Фрейду и его дочери, Анне Фрейд, и их значения в наших глазах). Мне показалось, что отдельные фразы в докладе получили несколько комическое звучание, например, когда говорилось о том, что “согласие может возникнуть лишь на основе общей философии — а именно психоаналитического подхода к пониманию человека, происхождения и природы функциональных нарушений”. Конечно же, для имеющейся у нас вечной философии, утверждающей ценность общности и сострадания — как бы ее ни называли на разных языках и в разных культурных традициях — психоанализ со всем лучшим, что в нем есть, является лишь производным дополнением.

Еще замечание — о постановке на первое место сообщения о базовом доверии. Ребенок слышит, что мы говорим, и видит, что мы делаем — и при этом то и другое не обязательно совпадает. Когда мы говорим ребенку: “Если ты любишь, как я тебя люблю — верь мне”, — мы совершаем над ребенком огромное насилие, особенно, если действительно любим его. Я никогда не прошу ребенка поверить мне — никогда не прошу, если люблю его и хочу, чтобы он мне доверял. Просьба любить меня — это просьба видеть и принимать меня таким, какой я есть, каким я надеюсь быть с тобой — и не потому, что ты любишь меня, веришь мне или полагаешься на меня. Как сказал Вильям Блейк: “Дитя, рожденное из радости и веселья, уходит в жизнь — и ничто на свете не поможет ему”.

Мы не можем рассчитывать, что нас будут любить. И нам не следует попадаться в опаснейшую, как мне кажется, ловушку — просить детей верить нам, особенно если они нас любят. И тем более, если мы любим их.

Однако все это — не более чем небольшие частные нюансы, единичные примеры двойных сообщений; по словам доктора Беттельхейма, “фотографии рассказывают, говорят в тысячу крат громче, чем слова, а поступки говорят в тысячу крат больше, чем фотографии”. Так что я мог бы сказать, что если есть среди нас на этой конференции и среди нашего поколения человек, заслуживающий Нобелевской премии в данной области, так это доктор Беттельхейм.

Вопросы и ответы

Беттельхейм: К счастью, у нас еще осталось время для вопросов, если они у вас есть, и мне, конечно же, очень интересно, какими ваши вопросы могут быть. Не буду отнимать отведенное на них время, но воспользуюсь моментом, чтобы поблагодарить д-ра Лэйнга за его любезные замечания. Прежде всего, я благодарен ему за очень важные поправки. Согласия можно достичь на многих уровнях; и, конечно же, психоанализ — совсем не единственный путь его достижения. Что я имел в виду — и я рад, что замечания д-ра Лэйнга дают мне возможность уточнить свои слова — так это то, что я организовал лечебное учреждение, которое основано на психоаналитическом способе мышления, а значит, согласие его сотрудников тоже должно основываться на этом базисе. Конечно же, есть и многие другие основы для единодушия. И, как вы знаете, вечные законы многих религий, их требования помощи другим людям основаны на согласии, которого верующие достигли благодаря их общей религии. Единственное мое замечание — что на почве религиозного единодушия слишком уж много людей было сожжено, как дрова. Но к согласию можно прийти разными путями — это правда. И не только для психоаналитиков. Что касается всего остального, то вы слышали, что сказал доктор Лэйнг, и я очень рад его замечаниям. Правда, он слишком уж преувеличил мою значимость в своих последних словах. Благодарю вас.

Вопрос: Д-р Беттельхейм, я потрясен пониманием, заботой и уважением, которые Вы проявляете к Вашим подопечным детям. Мне интересно, однако, кроме ухода и заботы по отношению к детям, нет ли необходимости в установлении определенных границ для поведения и не будут ли такие ограничения восприниматься детьми именно как знак заботы и постоянства?

Беттельхейм: Когда я был ребенком, я ненавидел любые ограничения. Возможно, Вы ощущали это в детстве по-другому, но мне никогда не встречался ребенок, у которого не было бы ненависти к тому, что его пытаются ограничивать. Более того, у кого есть право меня ограничивать? Мы противимся, когда на нас пытаются давить. И дети, и психически больные. Единственные ограничения, которые мы признаем, это те, что мы на себя налагаем сами. И я определенно надеюсь, что при правильном лечении и правильном обращении, дети, скорее всего, сами дорастут до того, чтобы ограничивать себя самим. Я не думаю, что у Вас есть право налагать любые ограничения на кого бы то ни было. Слава Богу, я и не умею этого делать.

Вопрос: Д-р Беттельхейм, назовите, пожалуйста те критерии, по которым Вы отбираетеперсонал для ухода за детьми.

Беттельхейм: Мне эти люди должны понравиться, иначе у нас вряд ли получится успешно работать вместе. Им нужно быть добры­ми — или, по крайней мере, хотеть стать такими. Им нужно быть ра­зум­ными. Им нужно быть гибкими. И у них должно быть сильное желание самоотверженно служить другим, не завися от своих взгля­дов на мир, какими бы они ни были. Я ответил на Ваш вопрос?

Вопрос: Да, сэр. Не могли бы Вы также рассказать, каким образом Вы приглашаете людей к Вам на работу?

Беттельхейм: У нас всегда раз в двадцать больше соискателей, чем вакансий. Приведу такой пример: в одной из моих лекций на этой конференции Вы видели фильм о д-ре Саре Вилен, занимающейся сейчас частной практикой. Она была музыкальным работником, а пришла наниматься в контору в качестве машинистки. Я немного поговорил с Сарой и сказал: “Вы ведь не хотите работать машинисткой”. “Да, — ответила она, — я просто хотела бы работать именно здесь, но не думаю, что справлюсь с работой с детьми ”. Я сказал: “Это убеждает меня в том, что Вы просто замечательно справитесь с работой именно с детьми”. И эта женщина стала одной из лучших моих сотрудниц.

Вопрос: Д-р Беттельхейм, мне посчастливилось работать в лечебном учреждении, очень похожем на то, что Вы сейчас описывали. Сейчас я живу в Майами и уже пять лет работаю в одной и той же психиатрической клинике. За это время клиника трижды продавалась и перепродавалась. Сейчас наш хозяин — что-то вроде одной из фирм “Фаст фуд”. И я вижу, в частности, что соотношение количества наших сотрудников и числа пациентов изменилось от 4:1 до 2:1. Мне интересно, знаете ли Вы, каково у Вас соотношение между общим количеством работающих в вашей клинике сотрудников и числом пациентов. И еще хотел бы спросить, как по-вашему, не должны ли такие заведения быть изъяты из сферы частного предпринимательства?

Беттельхейм: Когда мне нужна хирургическая операция, я не думаю о цене. Я хочу, чтобы операцию мне сделали как можно лучше, я стремлюсь к этому. Мне стало понятно, что и большинство других людей, всерьез озаботившись и обеспокоившись чем-то действительно важным, не стоят за ценой — разумеется, если они могут себе это позволить. Их волнует лишь то, чтобы получить самое лучшее из возможного.

Вопрос: В нашей клинике лечение стоит более 10 000 $ в месяц. Редко кто может позволить себе лечиться у нас дольше, чем один месяц. Большинство же вообще не может себе этого позволить. Это должно покрываться страховкой.

Беттельхейм: Да, и в этом корень зла, потому что уже страховка, а не действительные потребности пациента определяют, как долго он будет лечиться. Это ужасно, и со мной все это было, когда меня финансировала “Медикер” — правительственная программа медицинской помощи. Лечение зависит от средств, которые выделяют власти штата или федеральные органы. И оно уже никак не сочетается с нуждами пациентов. Что это за тип мышления, мне нет нужды вам объяснять.

Теперь отвечу про соотношение сотрудников и пациентов. В основном, у нас два специалиста на трех детей; кроме того, на каждых двух детей приходится еще три человека из обслуживающего персонала. Так что сотрудников у нас больше, чем детей.

Вопрос: Я работаю в психиатрическом стационарном реабилитационном центре, и наша программа состоит из трех подразделений: дома на полпути, то есть места, где пациенты находятся под присмотром, квартир для пациентов, живя в которых, они постоянно получают интенсивную поддержку, а также специальной поддерживающей программы. Сейчас лечение пациента заключается в том, что его постепенно переводят из одного подразделения в другое, по мере того, как его состояние улучшается, а необходимость надзора за ним становится все меньше. Но есть представление, что вместо того, чтобы переводить клиента, надо переводить сотрудников и постепенно уменьшать надзор при сохранении привычного окружения для клиента. Одно из отличий этих двух подходов — это отличие между процессом изменения клиента и процессом изменения персонала. Хотелось бы услышать, что Вы думаете по этому поводу.

Беттельхейм: Меня немного смущает это понятие надзора. У кого есть право надзирать за кем-либо еще? Мне гораздо больше нравится понятие служения. Я не считаю, что мы здесь для того, чтобы надзирать, я считаю, что мы здесь для служения. А из некоторых докладов на этой конференции можно заключить, что мы призваны быть профессиональными надзирателями. Я же всегда считал, что наша профессия — служение и помощь. Но из того, что я услышал, создается впечатление, что я жестоко заблуждался и что теперь часто встречается стремление считать себя этакими правителями, командирами и надзирателями. Это не по мне. С меня больше чем достаточно надзора надо мной нацистов, это до конца жизни удовлетворило мою надзирательскую потребность. Так что я отношусь к этому очень чувствительно, понимаете ли. С другой стороны, если Вы убеждены в важности постоянных человеческих взаимоотношений и взаимной привязанности между людьми, то Вы уже знаете, кого и как следует переводить.

Вопрос: Д-р Беттельхейм, я работаю в долгосрочном стационаре для лечения маленьких детей и младших подростков с серьезными нарушениями психики, и там окружение считается главным моментом и основной надеждой терапии. Как Вы решаете проблему конфиденциальности между индивидуальным или групповым терапевтом и теми сотрудниками, которые непосредственно заняты уходом за детьми, то есть теми, кто находится на передней линии лечебного процесса и на ком сосредоточено наибольшее внимание?

Беттельхейм: Ну, а если мы на минуту представим, что сотрудники находятся на месте родителей — разумеется, очень хороших родителей — как Вы думаете, будут ли родители разговаривать друг с другом о том, то происходит с ребенком?

— Конечно, да.

— Прекрасно, тогда я не понимаю, в чем тут проблемы конфиденциальности. От кого мы заводим секреты?

— У нас в организации такие проблемы могут возникать среди подростков, например, когда некоторые психотерапевты считают, что для подростка очень важно и значимо иметь кого-то, кому можно излить душу в тайне от воспитателей, как это бывает в семье, где ребенок, если не может что-то сказать отцу или матери, доверяется дяде или тете.

— Ну, я бы с большим подозрением отнесся к тетушке, дающей подобные обещания.

Вопрос: Скажите, пожалуйста, чем, в общих чертах, отличается работа с подростками от работы с маленькими детьми в терапевтической среде?

Беттельхейм: Ничем не отличается, если это дети в возрасте от 4 до 20 лет. Я ответил на Ваш вопрос? Какая может быть разница?Мы все хотим, чтобы о нас как следует заботились, все мы хотим развиваться личностно. Некоторые из наших обитателей — малыши, а некоторые — дети, достаточно развитые для своего возраста. Ведь так? Что хорошо для гуся, то хорошо и для гусыни.

Вопрос: Д-р Беттельхейм, я работаю в стационарной лечебной программе для взрослых в возрасте от 30 до 60 лет, все они в среднем живут в больницах от 15 до 20 лет. Все считаются неизлечимыми. Мы работаем восьмой месяц, и у нас получилось создать обстановку доброты и заботы, содействующую развитию доверия и симпатии. Разными путями мне удалось набрать сотрудников, откликающихся на мои попытки постоянно поддерживать такую обстановку. И здесь, на конференции, я все время жду, когда Вы скажете мне, где в Ваших или чьих-то еще работах можно было бы найти прямые и точные рекомендации, чтобы помочь моим сотрудникам понять и освоить те идеи, которые я пытаюсь выразить, к сожалению, не так успешно, как услышал это здесь. И я просто покорен всем, что Вы сегодня сказали, потому что чувствую все это каждый день, который проживаю с моими пациентами.

Беттельхейм: Ну, прежде всего, скажу, что для создания такой клиники нужно долгое время. Дайте себе время, дайте время своим сотрудникам. Рим строился не за одну ночь, и клиника тоже не может возникнуть сразу. На это требуется время, для этого нужно учиться — учиться на чьем-то опыте, учиться на чьих-то ошибках. Мы все допускаем ошибки. Мы — несовершенны, и не надо от нас этого ждать. Совершенство нежизнеспособно. Людям свойственно ошибаться, но я также считаю, что людям свойственно учиться на ошибках других. Большинство людей учатся в процессе делания. И конечно же, учитесь на собственных ошибках. Это — самая важная форма обучения.

Джеймс Ф. Мастерсон

Эволюция метода развития

объектных отношений

в психотерапии

Джеймс Мастерсон (доктор медицины, Jefferson Medical School, 1951) — руководитель Группы Мастерсона (профессиональная корпорация), специализируется на психологии отрочества и расстройствах характера взрослых. Помимо этого, он директор Института Мастерсона (ранее Фонд Характерологических Расстройств); ведет прием в нью-йоркской клинике Пэйни Уитни; адъюнкт-профессор клинической психиатрии в Медицинском колледже Корнеллского университета. Мастерсон — автор семи книг и редактор двух томов, посвященных главным образом психоаналитическому подходу к расстройствам характера и к проблемам подросткового возраста. Плодотворная работа в области личности с пограничным синдромом сделала его одним из наиболее влиятельных и знающих психиатров, практикующих современные психоаналитические методы.

Дата добавления: 2015-05-06