Новые сегрегации

Не только изобилие, но и нехватки включены в социальную логи­ку. Господство городской и индустриальной среды привело к новым нехваткам: пространство и время, чистый воздух, зелень, вода, ти­шина... Некоторые блага, некогда бесплатные и имевшиеся в изоби­лии, стали предметами роскоши, доступными только привилегиро­ванным, между тем как промышленные блага или услуги предлагаются во множестве.

Относительное уравнивание, касающееся предметов первой не­обходимости, сопровождается, таким образом, «скольжением» цен­ностей и новой иерархией полезных вещей. Неравновесие и нера­венство не уменьшились, они перенесены на другой уровень. Предметы обычного потребления все менее свидетельствуют о со­циальном положении, и сами доходы в той мере, в какой самая боль­шая разница смягчается, теряют свое значение в качестве критерия различия. Возможно даже, что потребление (взятое в смысле расхо­да, покупки или обладания зримыми объектами) утрачивает мало-

помалу ту видную роль, какую оно играет сейчас в изменчивой гео­метрии статуса, уступая место другим критериям и другому типу поведения. В конечном счете оно станет достоянием всех, когда не будет более ничего значить.

В настоящее время заметно, что социальная иерархия приобре­тает более тонкие критерии: тип труда и ответственности, уровень воспитания и культуры (может быть, род «редкого блага» составляет способ потребления обычных благ), участие в принятии решений. Знание и власть стали или становятся самыми большими редкостны­ми благами в наших обществах изобилия.

Но эти абстрактные критерии не мешают сегодня увидеть расту­щее различие в других конкретных вещах. Различие в жилье не ново, но, будучи все более и более связанным со сложной бедностью и хро­нической спекуляцией, оно имеет тенденцию стать решающим как в смысле географического расслоения (центры городов и периферия, зоны комфортабельные, гетто роскоши и спальные пригороды и т. д.), так и в плане обитаемого пространства (интерьер и экстерьер жили­ща), наличия вторичной резиденции и т. д. Вещи сегодня менее важ­ны, чем пространство и социальная маркировка пространства. Жи­лище выполняет, может быть, таким образом, функцию, обратную той, какую выполняют другие объекты потребления. Одни имеют за­дачу уравнивания, другие - задачу дифференциации в плане отноше­ний к пространству и локализации.

Природа, пространство, чистый воздух, тишина - именно стрем­ление к этим редкостным благам и их высокая цена прочитываются в различных показателях расходов между двумя крайними обществен­ными категориями. Различие между рабочими и высшими руководи­телями составляет только от 100 до 135 для предметов первой необ­ходимости, но от 100 до 245 в том, что касается оборудования жилища, от 100 до 305 - для транспорта, от 100 до 390 - для досуга. Не нужно видеть в этом количественную шкалу уравнительного потребления, в приведенных цифрах следует видеть социальное разделение, свя­занное с качеством желаемых благ.

Можно говорить о праве на здоровье, на пространство, о праве на красоту, на отпуск, о праве на знание, на культуру. И по мере того как выступают эти новые права, рождаются одновременно министерства: здравоохранения, отдыха; а почему не красоты, не чистого воздуха? Все то, что как будто выражает общий, индивидуальный и коллек­тивный, прогресс, что могло бы санкционировать право на соци­альный институт, имеет двойственный смысл, так что можно в неко­тором роде понять его наоборот: существует право на пространство только начиная с момента, когда нет больше про­странства для всех и когда пространство и тишина становятся при­вилегией некоторых в ущерб другим. Поэтому «право на собствен-

83 ность» возникло только начиная с момента, когда не стало больше земли для всех, право на труд возникло только тогда, когда труд в рамках разделения труда стал обмениваемым товаром, то есть не при­надлежащим, собственно, индивидам. Можно спросить себя, не оз­начает ли таким же образом «право на отдых» перехода otium'a¹, как некогда труда, к функции технического и социального разделения и фактически к уничтожению досуга.

Появление этих новых социальных прав, развевающихся как ло­зунги, как демократическая афиша общества потребления, свидетель­ствует фактически о переходе затрагиваемых элементов в ранг зна­ков отличия и классовых (или кастовых) привилегий. «Право на чистый воздух» означает утрату чистого воздуха как естествен­ного блага, его переход к статусу товара и его неравное социальное перераспределение. Не следовало бы принимать за объективный об­щественный прогресс (включение как «права» в скрижали закона) то, что является прогрессом капиталистической системы, то есть по­степенную трансформацию всех конкретных и естественных ценно­стей в продуктивные формы, а именно в источники 1) экономичес­кой прибыли и 2) социальной привилегии.

Классовый институт

Потребление уравнивает общество не больше, чем это делает шко­ла в отношении культурных возможностей. Оно указывает даже на его разнородность. Соблазнительно представить потребление, растущую доступность тех же самых (?) благ и тех же самых (?) продуктов как поправку к социальной разнородности, к иерархии и ко все большему различию в отношении власти и ответственности. Действительно, иде­ология потребления, как и идеология школы, хорошо играет эту роль (то есть внушения, что существует всеобщее равенство перед электри­ческой бритвой и автомобилем, как и внушения, что существует все­общее равенство перед письменностью и чтением). Конечно, сегодня все потенциально умеют читать и писать, все имеют (или будут иметь) одну и ту же стиральную машину и покупают одни и те же карманные книги. Но это равенство совершенно формальное: касаясь самого кон­кретного, оно фактически абстрактно. И как раз наоборот, на этой аб­страктной уравнительной основе, в рамках этой абстрактной демок­ратии орфографии или телевизора может гораздо лучше осуществиться настоящая система дискриминации.

Фактически неверно, что предметы потребления, знаки этого со­циального устройства, сами создают первичную демократическую

¹ otium - свободное время, досуг (лат.). - Пер.

платформу, ибо сами по себе и один за другим они (автомобиль, бритва и т. д.) не имеют смысла; только их сочетание, конфигурация, отно­шение к этим предметам и их общей социальной «перспективе» един­ственно имеют смысл. И это всегда смысл различия. Они сами выра­жают в своей материальности символов (в своих тонких различиях) этот структурный принцип - впрочем, не видно, в силу какого чуда они были бы от этого свободны. Они, как школа, подчиняются той же самой социальной логике, что и другие институты, вплоть до пе­ревернутого образа, который они о ней создают.

Потребление такой же классовый институт, как и школа; суще­ствует не только неравенство перед предметами в экономическом смысле (покупка, выбор, подобная практика регулируется покупа­тельной способностью, как уровень образования зависит от классо­вого восхождения и т. д.) - не все имеют одинаковые вещи, как и не все имеют одинаковые возможности учиться, но, если смотреть глуб­же, существует глубокое различие в том смысле, что только некото­рые постигают автономную, рациональную логику элементов окру­жения (функциональное назначение, эстетическая организация, культура исполнения); они не имеют дела с отдельными предметами и не «потребляют» в собственном смысле слова, другие обречены на магическую экономику, на то, чтобы придавать большое значение предметам как таковым и всем остальным объектам (идеям, отдыху, знанию, культуре); эта фетишистская логика и является собствен­но идеологией потребления.

Точно так же для тех, кто не имеет к этому ключа, то есть кода, что делает возможным их законное, рациональное и действенное употребление, знание и культура являются просто вариантом более острой и тонкой культурной сегрегации, так как оказываются в их глазах и в том употреблении, которое они из них делают, только до­полнительной манной, резервом магической власти, вместо того что­бы быть, наоборот, обучением и действительным воспитанием¹.

Дата добавления: 2015-05-06