Закон человека 4 страница

– А официантка у него работала, Маша. Её он тоже продал или как?

Охранник как‑то странно посмотрел на Ивана и пожал плечами:

– Слушай, в натуре без понятия о ком ты. Реально сказал всё, что знаю.

В общем‑то Иван особо и не надеялся на удачу. Видно было, что охранник не врёт. И слышно. Иван пока еще не успел до конца привыкнуть к странному ощущению. Гориллоподобный секьюрити бубнил в голове Ивана не раскрывая рта. Его мысли были простыми, незатейливыми, и одна из них Ивану очень не понравилась.

– Ну что ж, земляк, на нет и суда нет.

Иван повернулся и пошел к выходу. Краем глаза он успел заметить, как здоровяк тут же пулей метнулся вглубь заведения, на ходу потирая помятую руку и кривясь от боли.

– Похоже, пора сваливать, – прошептал Иван, быстро открывая дверь «москвича» и прыгая внутрь. – Сейчас будет хипеж в благородном семействе. А потому как семейство отмороженное, могут и из РПГ хренакнуть. Они ж не знают, что ты крутой как незнамо кто и на досуге пальцами краны давишь.

…Однако безнаказанно свалить не удалось. Как только Иван отъехал от ресторана, за ним тут же пристроился серый «вольво». Рожа водителя иномарки Ивану сильно не понравилась, и он, не сбрасывая газ на повороте, резко свернул в переулок. Пожилая дама, выгуливающая болонку примерно одного с собой возраста, довольно шустро для своих лет отскочила на тротуар, едва не задетая грязным бампером «москвича». Дряхлая псина прыгнула вслед за хозяйкой не менее резво.

– Сорри, леди, – сказал Иван в ответ на удаляющиеся визги двух обиженных престарелых дам.

Преследователи не отставали. Иван вдавил газ до пола, но не его десятки раз чиненому‑перечиненому рыдвану было тягаться с холёной иностранной машиной. «Вольво» уже ехал за ним не скрываясь, почти поддавая серебристым бампером облезлую «москвичовскую» задницу.

– Ладно, ребятишки, сами напросились, – сказал Иван себе под нос и, закусив губу, резко повернул руль вправо.

Это был тупик. Провонявшая гнилыми овощами, забитая пустой тарой и мусорными контейнерами хозяйственная территория за каким‑то магазином. Три кирпичных стены, грязная асфальтированная площадка и обломки железных ворот, чудом держащиеся на насквозь проржавевших петлях.

Иван заглушил мотор и вылез из машины. «Вольво» мягко вполз следом и остановился в воротах, перегородив выезд и хищно сверкая начищенными до блеска фарами.

Из него не спеша вылезли четверо, одетые одинаково, словно близнецы, в свободные черные штаны и подозрительно оттопыривающиеся по бокам кожаные куртки. Понятно. Группа захвата. Или ликвидации.

Как по команде, четверо пассажиров «вольво» разделились и окружили Ивана – двое по бокам, один сзади. Самый маленький, и, видимо, самый главный, подошел к невозмутимо стоящему парню и взял его двумя пальцами за воротник.

– Говори, паскуда, ты Седого грохнул? – процедил он сквозь зубы.

Иван улыбнулся во все тридцать два зуба:

– Чесслово, не пойму, об чем речь… Какой такой Седой?

– Сейчас поймешь.

Маленький неуловимым движением выхватил откуда‑то блестящую заточку длиной в пару дециметров и приставил её к горлу Ивана.

– Последний раз спрашиваю, ты или не ты?

Иван сощурился и улыбаться перестал.

– Ты б пальчики‑то убрал, землячок. А то ж ведь можно без них остаться, ежели хвататься за то, что не надо.

– Чего зря порожняки гонять, мочи его! – вдруг заорал тот, что стоял справа. – Это он твоего брата зарезал! Я его в окно видел, когда на шухере стоял!

Лицо маленького перекосила злобная гримаса. Он с силой ткнул заточкой и… пронзил воздух. Иван качнулся, отклонился в сторону, перехватил правой руку маленького в запястье и, продолжая вращение корпуса, выставил предплечье своей левой руки как раз перпендикулярно вытянутой руке нападающего. Послышался хруст и жуткий звериный вой. Рука, сломанная в локтевом суставе, безвольно провисла.

Иван резко крутанул корпус в обратном направлении, нанеся противнику страшный удар локтем в подбородок, от которого челюсть лопается сразу в трех местах, разрывая острыми осколками сонную артерию…

Маленький труп выронил заточку и безвольным мешком повалился на загаженный асфальт.

…У Ивана была секунда. Одна‑единственная, после которой трое оставшихся достанут то, что у них топорщится под куртками, и на этот раз уже наверняка и насовсем отправят его в морг. Одна‑единственная секунда для того, чтобы им прийти в себя после увиденного и начать двигаться.

Секунда. Это так мало для обычного человека. Но вполне достаточно для того, чьи предки веками оттачивали ратное искусство, закаляли его в боях, получали от своих могучих богов‑покровителей силу, превосходящую человеческое понимание, и каким‑то образом нашли способ передать эту силу своему далёкому потомку.

…Иван одним прыжком сократил расстояние до ближайшего противника и нанес ему боковой удар каблуком ботинка по колену. Нога хрустнула и переломилась, будто соломинка. Человек даже не успел закричать от ужасной боли, как неведомая сила подняла его в воздух и бросила вперёд. Он сбил своего товарища, пытающегося достать из‑за пояса потёртый «макаров», и вместе с ним пролетел несколько метров. Два тела с противным чавканьем врезались в кирпичную стену и рухнули, обвалив на себя штабель пустых деревянных ящиков.

Третий бросился бежать к машине. И почти успел. До раскрытой дверцы оставались считаные шаги, когда ему между лопаток по рукоятку вонзился огромный кинжал, больше похожий на короткий меч. Человек умер мгновенно, даже не почувствовав боли, как мечтает умереть каждый живущий на земле. Тело с размаху упало на капот и со скрежетом сползло по серому металлу, оставляя на нем глубокую царапину – кончик клинка разрубил надвое позвоночник, насквозь прошил грудную клетку вместе с кожаной курткой и вышел из тела спереди на несколько сантиметров…

Иван перевел дух и огляделся по сторонам. Никого. Ну и отлично, не придётся проливать лишнюю кровь, убирая нежелательных свидетелей. Почти новый «вольво» стоял в воротах, приглашающе распахнув двери и умильно блестя фарами. Иван заглянул внутрь и вздохнул.

– Ох и хороша ты, зараза. Но меня ведь на первом же посту заарканят, как сайгака, ежели я на тебе кататься стану. Жаль, но придется тебя отправить вслед за хозяином, а самому кататься чёрт‑те на чем.

Он быстренько отогнал машину вглубь дворика, покидал трупы в салон, вылил туда же канистру бензина, найденную в багажнике иномарки, запихал в открытый бензобак длинную промасленную тряпку, поджёг её трофейной зажигалкой, выпавшей во время драки из кармана одного из нападающих, и, быстренько запрыгнув в «москвич», завёл мотор.

Едва он успел выехать за ворота, как бензобак рванул, взметнув в небо клуб вонючего дыма и спугнув огромную стаю ворон. Птицы, роняя перья, с возмущёнными криками взметнулись над погребальным костром, в котором обугливались, превращаясь в однородную чёрную массу, ещё минуту назад живые тела.

* * *

Слегка скособоченный автобус подъехал к остановке и устало охнул выхлопной трубой, напомнив своим жалким видом говорящую лошадь из анекдота: «Господи, когда же я сдохну?»

Салон был забит под завязку, как это всегда бывает ранним утром, когда рабочий люд едет на работу от дома до метро. Водитель пару раз безуспешно попытался открыть двери и уже хотел трогаться снова, когда мелкий небритый мужичок со старой авоськой всё‑таки просунул руку между резиновыми прокладками дверных створок и умудрился частично втиснуться внутрь автобуса. Снаружи осталась торчать нога в ботинке и авоська с десятком пустых бутылок.

Андрей подошел к месту действия как раз в тот момент, когда шофер принялся истошно орать в микрофон, что, мол, автобус дальше не пойдёт, пока из дверей будут торчать наружу всякие несознательные граждане. Народ в салоне стал возмущенно гудеть, присоединяя свой справедливый гнев к завываниям динамика, однако мужик и не думал покидать с таким трудом отвоеванные позиции, продолжая упорно ввинчиваться в пахнущую крепким потом человеческую массу.

Макаренко подошел, этаким хилерским жестом засунул руки в нутро автобуса, крякнул и отработанным в транспортных баталиях движением распахнул створки. Потерявший равновесие мужик начал валиться наружу, прижав к груди заветные бутылки. Андрей схватился за поручень и с криком: «Выдохнули!» – надавил мощной грудью.

– А‑ах! – прошелестело по салону.

Попирая все физические законы, в битком набитый автобус пулей влетел виновник скандала, а за ним почти без сопротивления вплыло ещё без малого полтора центнера накачанного следовательского тела. Человеческая масса критически сжалась, грозя в любой момент превратиться в комок пресловутой антиматерии, двери захлопнулись, и автобус покатил по дороге, скрипя и постанывая на каждой асфальтовой выбоине.

«Ай‑ай‑ай, как нехорошо, – думал намертво притиснутый к дверям Андрей, между делом жадно ловя ртом тоненькую струйку прохладного сентябрьского воздуха, льющегося из раскрытого окна. – Страшное дело, как неудобно. Этот американец чёртов, оказывается, по‑нашему петрит. А я его тогда у Деда в кабинете – чуть ли не по матушке… Ох, чует мое сердце, как пить дать, будет межнациональный конфликт с перманентным набитием лиц…»

На своей остановке он повернулся, вызвав новый поток отборного мата от пострадавших пассажиров, и разжал двери. Вслед за ним из автобуса вывалилось некоторое количество малость придушенных граждан.

«И чего ж с ним делать, с басурманом, ежели он с кулаками полезет? Как там Высоцкий пел: „Бить нельзя их, а вот не вникнут – разъяснять?“ Поди разъясни такому бугаю, что не со зла, а по запарке промашка случилась. Вот не было печали…»

Он вошел в свой кабинет и замер на пороге. «Басурман» сидел за столом на законном Андреевом месте, и набыченный взгляд его не сулил ничего хорошего.

«Ага, – отметил про себя Макаренко. – Стало быть, от Деда иностранным гостям режим полного благоприятствования плюс ключи от кабинета не в меру борзого следака. Мило, мило».

Он сел на свободный стул, развязал папку и начал как ни в чем не бывало копаться в документах, не обращая внимания на американского коллегу. Прошло минут пять. Первым нарушил молчание Томпсон:

– Я есть понимать, что вы недоволен наш вмешательство в ваш расследований, – начал он, с трудом подбирая едва знакомые с детства слова. – Но мы есть иметь… o’shit… сведения, которые помочь…

– Слушай, братишка, – Андрей наконец поднял голову и захлопнул папку. – Я тебе сейчас по‑быстрому объясню что к чему. Здесь Россия, браток, по вашим меркам страна дикая и неясная. И по нашим меркам – тоже. Вы – люди цивилизованные, респектабельные, вам в наше дерьмо нырять ни к чему. Тем более, всё равно ни хрена не поймете. Уж если отрядили тебя сюда – ну что ж, будь. Только очень тебя прошу – не мешайся, ладно?

Томпсон немного поиграл желваками, но потом усмехнулся и кивнул. О’кей, мол, коллега, договорились.

– Вот и хорошо, – Андрей встал со стула. – А теперь давай‑ка съездим в одно место, коль начальство нам персональную машину выделило по случаю вашего приезда.

Томпсон поднял с пола свой небольшой кожаный чемоданчик и, по‑прежнему молча, вылез из‑за стола.

…Андрей крутил баранку казённого белого «форда» и напряжённо всматривался в вывески разноцветных магазинчиков, торчащих вдоль дороги. Сегодня у одной очень хорошей знакомой был день рождения, и по такому случаю хотелось купить какое‑нибудь хорошее вино, причем такое, чтоб даме понравилось. Однако малопьющему и потому неопытному в таких делах Макаренко почему‑то всё спиртное, продающееся в магазинах, казалось весьма подозрительным и не внушающим доверия. Наконец, отчаявшись, он обратил свой тоскующий взор в сторону сидящего рядом и упорно хранящего молчание зарубежного партнера:

– Слушай, сержант, будь человеком. У подруги юбилей, а что выбрать – не знаю. Всё по‑вашему написано, ни хрена не поймешь.

Томпсон медленно поднял голову и уставился на следователя пронзительным взглядом холодных глаз:

– Я не хотел говорить в офис… Ты просить меня помочь? Но я не хотеть помогать нахальный русский щенок!

Макаренко кивнул. Он был готов к тому, что американец начнет выяснять отношения.

– Ладно, мужик, ты уж извини за вчерашнее. Ну погорячился маленько, с кем не бывает.

Но американец не оценил героических усилий коллеги по установлению дипломатических отношений:

– Если бы ты был в американский бар, я бы уже давно бить тебе лицо за твой хамство, – прошипел он сквозь зубы. И добавил что‑то по‑своему – длинное, непонятное и потому очень обидное.

Вот этого Андрей стерпеть не мог. Чтоб ему обещали дать по лицу, да еще при этом материли непонятными иностранными словами? Нет уж, хрен тебе по всей морде, уважаемый гость столицы.

Он свернул в первый же переулок, воткнул в пол педаль тормоза и рванул дверь:

– Я извинился, а ты мне все равно «бить лицо» собираешься? Хорошо, попробуй. Посмотрим, как это у тебя получится. Представь, что мы в американском баре.

Томпсон был пониже Андрея, но в плечах нисколько не уступал. «Бить лицо» заморскому гостю Макаренко не собирался – так и под суд угодить недолго. А вот поставить на место – это всегда пожалуйста. Приложить разок лопатками об асфальт, чтоб дыхалку на пару минут перекрыло, и на этом исчерпать межнациональный конфликт.

«Только не заводиться, – стучала в голове мысль. – Не переборщить и не покалечить. Слегка, Андрюша, слегка, понежней с товарищем…»

Однако «товарищ», в свою очередь, миндальничать не собирался. Видать, у него много всего накопилось в душе и гены русской бабушки для разрядки требовали хорошей драки. Он с места, долго не раздумывая, провел серию прямых в лицо Андрея. Тот еле‑еле успел убрать голову и броситься в ноги шустрому американцу, намереваясь ткнуть его головой в живот и подсечь ноги, дабы тот со всего маху грохнулся на задницу. Обычно такой относительно безобидный, но весьма чувствительный прием срабатывал безотказно в тех случаях, когда не было особой надобности калечить соперника, а лишь присутствовала необходимость показать, «кто есть ху».

Но Томпсон оказался проворнее. Когда голова Андрея приблизилась на достаточное расстояние, он каким‑то невероятно ловким движением сумел схватить его за волосы и резко ударить коленом в лицо.

Бах!

Голова следователя мотнулась в сторону, но сила инерции была слишком велика. Андрей врезался плечом в грудь полицейского и чисто автоматически подсек его колени. Тот не удержался, потерял равновесие и рухнул на асфальт.

Обычно в тех редких случаях, когда Андрею на улице доставалось по морде, у него начисто «слетала крыша», и после того, как он приходил в себя, оказывалось, что его оппонента уже увезли на скорой помощи. Благо после войны серьезно дрался он только два раза, причем ему везло – побитые товарищи выживали, а милицейскому начальству удавалось «отмазать» своего не в меру бравого сотрудника. Однако сейчас он каким‑то чудом сохранил контроль над ситуацией и, падая на Томпсона, смог отвести свой направленный на его кадык локоть намного ниже намеченной смертельной точки.

Хрясь!

Локоть с размаху врезался полицейскому в солнечное сплетение. Раздалось утробное «х‑ха!», и сержант, мгновенно приняв позу эмбриона, стал кататься по пыльному асфальту.

Андрей сразу после своего удара откатился в сторону и резво вскочил на ноги, готовясь сразу же добавить ногой в живот, ежели заокеанский коллега возжелает продолжить выяснение приоритетов. Но коллега выяснение продолжать не пожелал, а, закончив утюжить кителем асфальт, отполз в придорожные кусты, откуда сразу же стали доноситься характерные звуки, которые в народе обычно называются «вызовом Ватсона» или «пуганием унитаза».

Макаренко прислонился к забору. Голова гудела, как церковный колокол.

«Сотрясения, похоже, нет. Но фингал во все рыло обеспечен, это как пить дать».

Он усмехнулся про себя.

«А молодец американец, жалом не торгует. Успел‑таки коленом достать. Ай, молодец! Видать, там у себя не только гамбургеры трескает. Не ошибся я, однако, с первого раза – точно наш человек. Да и какой он, к дьяволу, американец, если у него бабка отсюда? Русский человек, только маленько подпорченный тлетворным влиянием Запада. Но это мы ему быстро разъясним, что к чему, наставим на путь истинный… Ч‑чёрт, как же рожа‑то пухнет. И как я Настасье покажусь теперь?»

Из кустов вылез бледный американец, ловя воздух ртом, словно выброшенная на берег рыба. Андрей покосился на него одним глазом, так как другой уже успел заплыть. Вроде тихий пока, не рыпается, только стоит посреди улицы и дышит, как овчарка в жару. А вдруг сейчас лёгкие продует и снова бросится?

Андрей на всякий случай приготовился. Ан нет, западный коллега подошел, припадая на правую ногу (и когда я ему успел зацепить колено? Небось сам подвернул, когда падал), и протянул руку:

– Джек. Джек Томпсон. Мы вьедь не успел представиться.

– У вас в Америке так принято знакомиться? Сначала – в харю, а потом за ручку? – буркнул Андрей, но все‑таки пожал широкую ладонь иностранца. – Андрей Макаренко, прошу любить и жаловать.

– По кличке Висьяков? – Джек улыбнулся краем рта.

– Можно и Висяков, можно и Педагог, как вам будет угодно, – горестно вздохнул Макаренко, представляя лицо Насти при виде его заплывшей физиономии.

– Поехальи в мой отель. Я буду тебя лечить, – сказал полицейский и потащил Андрея к машине. – Я тебья побиль, я тьебя должен лечить.

– То есть как «побиль»? Это еще вопрос, кто кого… – начал было Андрей, но потом вспомнил свой локоть, как нож гильотины падающий на шею полицейского, и ему стало нехорошо.

«И хрен с ним, с басурманом, пусть думает, как ему хочется», – решил он, позволяя (во дела! Сам себя не узнаю…) Томпсону усесться за руль и везти себя чёрт‑те знает куда.

* * *

– Это большье похож на фантастика. У него красный глаза. Как дьявол! Он убить свой жена, который должен был скоро рожать, а потом… много‑много людей ещё… и мой жена… и дочка…

Полицейский с хрустом сжал кулаки, его лицо стало страшным.

– Я приехал сюда его не ловить. Я приехал его убивать. Ты есть помочь мне, Андрей?

Макаренко сидел на диване с лицом, обмотанным какими‑то пахучими импортными примочками, и потягивал через соломинку бесподобно вкусный коктейль.

– А чё ж не помочь? Дело святое. Кабы кто мою семью так, я б его, гада, из‑под земли достал. Только вот его ж сначала найти надо.

– Не только найти, но и… как это… обезъврьедить. Он может так делать глазами… – Томпсон резко провел рукой над столом, – и кидать любой предмет. И ещё. Гипноз. Только очень сильно. Как Мессинг. Он вылетать из США через много‑много полицейский кордон, и никто его не видеть. Сильный очень. Взрослый человьек распять на церковный стене…

– Сильный, говоришь…

Андрей припомнил оторванную голову патологоанатома и до неузнаваемости изуродованный труп бандита по кличке Макс. Похоже, один почерк. Нечеловеческая сила и какая‑то дьявольски изощрённая жестокость.

Томпсон достал из портфеля фоторобот убийцы и протянул Андрею. С листка бумаги на следователя глянуло узкое лицо с чуть раскосыми злыми глазами и длинными смоляными волосами до плеч. А ну‑ка, ну‑ка! Если стрижку ему короткую, да отъесться малость…

Он бросился к болтающемуся на вешалке кителю и выдернул из кармана снимок лица Ивана, переснятый из архива СИЗО, и положил его рядом с фотороботом Эндрю Мартина.

– O, my God! – прошептал полицейский.

Портреты были похожи друг на друга. Тот же волевой подбородок, те же упрямо сжатые губы, одинаковая форма носа… Но главное – глаза. Пронизывающие, исполненные какой‑то древней, животной силой, ощущаемой даже через посредственно выполненные на компьютере изображения. Это были, несомненно, абсолютно разные люди, но в то же время…

Макаренко закусил губу:

– Чёрт, похожи‑то как. Не братья ли часом?

– Ньет. Убийца всьегда ньемного похож друг на друг. Их мьетит смерть.

Андрей откинулся на спинку дивана.

– Ну и какие будут предложения? В принципе, сводки и фотороботы на все посты разосланы, следственные действия произведены. Дело за малым – подождать, пока бравые ребята оперативники разыщут супостатов. А нам – сидеть сложа руки и ждать результатов.

– Да, навьерно, так.

Томпсон опустил голову и начал автоматически вертеть в пальцах бокал. Стеклянное донышко с легким позвякиванием елозило по столу. Вдруг послышался легкий хруст.

– Damn it!

Томпсон осторожно отряхнул с ладони осколки раздавленного бокала и стеклянную пыль.

– Хорошо, что не порезался, – сказал Андрей, с уважением поглядев на широченные запястья полицейского. – Здоров ты, однако, товарищ Джек. А вот так сможешь?

Он снова поднялся, завел руки за спину и вытащил из‑под кителя пару длинных металлических штырей.

– Пистолет у нас следакам с собой таскать не рекомендуется. Не дай бог пристрелишь кого – замучаешься отписываться да отмазываться. Так я вот что вместо оружия на всякий случай приспособил.

Макаренко положил на стол несколько остро заточенных металлических штырей сантиметров по двадцать длиной, до половины обмотанных лейкопластырем.

– Сзади на поясе крепятся под кителем. Случись чего – на пластыре отпечатков не остаётся. И от нервов классная вещь. Ежели охота во гневе кому в рожу дать или сломать чего, а по каким‑то причинам нельзя – очень оттягивает.

Он вложил железяку между пальцев руки и – р‑раз! – резко сжал кулак. Штырь обвился вокруг пальцев и упал на стол изогнутой змейкой.

– Ого! – вскричал полицейский, на мгновение забыв обо всём и вновь став мальчишкой. Он ухватил другую железку, но, сколько ни пыжился, фокус повторить не смог.

– Вот так, тренируйся, братан, – усмехнулся Андрей, а сам злорадно подумал: «Это за „я тебя побиль“. Один – один».

Томпсон с сожалением отложил штырь и утер пот с красного от напряжения лица.

– Ну вот видишь, как расслабляет, – заметил Андрей. – Все проблемы долой.

– Нье знаю, – пробурчал американец, утирая пот со лба. – Релакс по‑русски – можьет быть, но как оружие «беретта» есть лучше…

– Это уж точно, – согласился Андрей, – но это Россия, а не Америка. Здесь свои законы.

– Странный законы, когда у полисмен нет оружие.

Андрей дипломатично пропустил мимо ушей непочтительную фразу американца относительно несовершенства российского законодательства и, памятуя, что лучший способ защиты – нападение, сказал:

– Ну знаешь ли, у вас тоже мужиков сажают, если он бабу по заднице похлопает. Так что, если разобраться, в каждой стране свои чудеса. А насчёт твоего кровника не беспокойся – найдём. Есть у меня некоторые мысли. Покатаемся по Москве, прочешем район пару‑тройку раз. Вдруг повезёт. Вероятность, конечно, один к миллиону, но всё равно делать нечего. Мне начальство по случаю твоего приезда, считай, отпуск организовало. А не найдём – так хоть столицу посмотришь. Всё лучше, чем в гостинице сидеть и самому себе нервы портить.

– Спасьибо, Андрей, – каменные черты лица Томпсона впервые за все время осветились некоторым подобием улыбки. – О! Я есть давать тебе сюрприз, – спохватился он и вытащил из серванта бутылку. – Это подарок для твой девушка. К сожалений, я не привез хороший шампанский. Но это – настоящий калифорнийский «Фристоун», ей понравится.

– Э, какой теперь «девушка» с такой рожей, – махнул рукой Андрей. – Но всё равно спасибо.

* * *

«Москвич» чихнул и встал. Иван попытался снова завести мотор, но двигатель лишь утробно урчал, захлебывался, не желая реанимироваться ни под каким видом.

– Ну вот тебе, дедушка, и писец настал. Жаль, послужил мало, – сказал Иван «москвичу», вылезая из него и захлопывая дверь. – Придётся теперь по старинке, на общественном транспорте.

Он оставил своего погибшего железного коня сиротливо торчать у обочины и неторопливо направился через парк к ближайшей станции метро, любуясь на слегка тронутые желтизной кроны деревьев, фильтрующие последние лучи уже почти закатившегося солнца, и пока ещё голые ножки припозднившихся девчонок, которые уже скоро скроются под длинными полами меховых шуб. Зима осторожно, словно разведчик, пробиралась в Москву, тихонько напоминая людям о своем существовании, но ещё не решаясь вступить с летом в открытую борьбу.

Иван вышел на площадь перед станцией метро… и вдруг ощутил какое‑то странное беспокойство. Бывает такое иногда. Идёшь себе и идёшь, вроде бы всё нормально – и вдруг… Вдруг ни с того ни с сего захочется оглянуться назад, и ты невольно ускоряешь шаг, в то же время убеждая себя, что всё это полный идиотизм, что от этой проклятой работы совсем расшатались нервишки и давно пора бы в отпуск… И тут, мягко толкнув воздушной волной, на бешеной скорости мимо тебя проносится невесть откуда взявшаяся иномарка… И ты на секунду замираешь на месте, покрываясь липким потом и очень живо представляя, как санитары, морщась от отвращения, соскребают с асфальта твое изуродованное тело.

«Не ходи, – сказал кто‑то внутри, и холодное прошлось по живой коже, надёжно укрытой под курткой от осеннего ветра. – Не ходи».

Иван поежился и невольно оглянулся.

Вечер. Самый обыкновенный вечер с его обычной вечерней суетой на площади возле станции подземки. Бабки с сигаретами, алкаши, несмотря на позднее время всё ещё торгующие газетами и не желающие идти по домам, не заработав на завтрашний пузырь, рекламщики, сующие в руки прохожим разноцветные листочки, запоздалый народ, бегущий к метро. Нормальный вечерний столичный пейзаж.

– А, к черту всё. Так совсем рехнуться недолго.

Иван решительно перешел площадь и толкнул стеклянную дверь с надписью «Вход».

* * *

Прикуриватель щёлкнул, и Андрей поднес красный глаз автомобильной зажигалки к кончику сигареты. В салоне запахло дымом, отчего Томпсон скривился, став похожим на обиженного бульдога.

– Андрей, что ты курить?

Макаренко покрутил перед носом американца сигаретной пачкой, купленной в киоске неподалеку.

– Ваши, между прочим, штатовские.

Томпсон осторожно, словно мину, взял в руки красно‑белую коробочку и начал её изучать. Потом так же осторожно положил обратно.

– Да, вы, русские, есть очень сильный народ, – сказал он после долгой паузы. – На этот пачка написано, что этот сигарет можно торговать везде, кроме США. Если бы американцы курить такой табак, они бы уже давно вымирать. Как динозавр.

Андрей фыркнул и ничего не ответил.

Быстро сгущались сумерки. Ночь потихоньку обволакивала столицу. Впереди показалась станция метро, и Андрей остановил машину.

– Сейчас по домам поедем. Хватит по городу колесить, спать пора. Пойду‑ка у бабок сигарет куплю. Мы пока ещё не вымерли, а курить завтра чего‑то надо.

– Понятно, – кивнул Томпсон. – Ты покупать сигарет на улице, а не в автомат или супермаркет. Наверно, ваш бабка сам делает табак для них из сушёный дерьмо.

Андрей снова промолчал и вышел из машины. Хотя чего тут скажешь? Все ясно без перевода.

Он сделал один шаг… и остолбенел. Навстречу ему шёл человек, которого он давно считал погибшим. Шёл чётко и размеренно, почти строевым шагом, никого не замечая и глядя в одну точку остановившимся взглядом. Редкие прохожие шарахались в сторону от странного человека, а тех, кто не успел сойти с дороги, он просто отодвигал движением руки и шел себе дальше, не обращая внимания на возмущённые крики и угрозы, несшиеся ему вслед.

– Андрюха!!!

Дикий крик Макаренко разнесся над площадью.

– Андрюха! Ты живой?!

Следователь бросился к человеку, но тот, даже не переведя глаз, отмахнулся от протянутых к нему рук и продолжал свой кратчайший путь по прямой к станции метро.

– Андрей, – уже не так уверенно окликнул человека Макаренко. – Андрей, это же я, тёзка. Мы ж три года воевали вместе. Ты что, не помнишь?

Он попытался ухватить человека за рукав, но неожиданно получил от него настолько мощный толчок в грудь, что не удержался и, пролетев пару метров, врезался в стену передвижного вагончика с надписью «Шаурма» и упал на асфальт.

– Ти что, пьяний, да? Если пьяний, дома сиди! – заорал ему из палатки потревоженный владелец вагончика.

– Да пошел ты! – огрызнулся Андрей.

Торговец, увидев восстающую с асфальта мощную фигуру, тут же утух.

– Как же это? Это же Андрюха Калашников, друган мой погибший. Говорили, что он уже в мирное время погиб, – бормотал Макаренко, медленно приходя в себя после случившегося. – Как же это?

– Это уже не есть твой друг, – ворвался в его сознание голос подошедшего Томпсона. – Это уже не человек. Им управляет тот, кого я ищу.

Дата добавления: 2015-05-06