Реликвия Викингов 3 страница

– Вы где‑то очень далеко. Вы жалеете о том, что согласились составить мне компанию? – спросила Тамара Петровна.

– Нет, нет, – Скутельник вернулся в действительность, – я обожаю пешие прогулки.

Они брели, не спеша, по занесенной листьями аллее. В свете уличных фонарей красные, ярко‑желтые и коричневые листья кленов, платанов и тополей сухо шуршали под ногами. Тамара Петровна в черном бархатном пальто с меховым воротником держала красную сумочку, которая очень шла к ее красным лайковым перчаткам и красным полусапожкам. Веня плохо разбирался в брэндах, но даже он понимал, что его спутница одевается не в «совковых» магазинах. Его смущало внимание к себе взрослой дамы. Он не знал, как себя вести.

Они собирались переходить Садовую улицу, как на другой ее стороне показалась толпа. Человек пятьдесят мужчин и женщин шли мимо быстро, размашисто и молча. В их молчании было что‑то пугающее. Некоторые из них несли свернутые транспаранты с надписями на латинице. Несколько голов повернулось в сторону парочки. Тамара Петровна невольно взяла Веню под локоть. Когда дробный топот ног удалился, завуч сказала:

– Здесь неподалеку штаб «Народного фронта». Наверное, готовятся к очередной акции. Вас не пугает происходящее?

– Мне это напоминает документальную хронику. Помните – фашистская Германия, коричневые рубашки, повязки со свастиками на рукавах, факельные шествия, сожжение книг в кострах, избиение евреев, уничтожение инакомыслящих. Тогда оголтелая толпа орала: «Мы избранная нация сверхлюдей!» Остальных в топки. Сегодня, здесь, нам орут те же фанатики: «Русские оккупанты – вон из Молдавии!» Я оккупант? Меня грудным ребенком родители привезли в республику. Молодые инженеры – они строили здесь заводы, жилье. Четверть века передавали местным аборигенам знания и опыт. А теперь моя мать и сотни тысяч таких, как она – оккупанты? Тупые ублюдки! Если бы вся эта необразованная свора почитала мировую историю, они бы поняли какие они ублюдки. Национализм – тот же фашизм. Клоуны! Румыны считают себя расой выше и чище, чем молдаване. Молдаване – лучше, чем гагаузы. Гагаузы не согласны ни с теми, ни с этими и требуют автономии. Я слышал, что в Узбекистане каракалпаки именуют себя элитой нации. А где‑нибудь в Африке в племени тумба‑юмба голые негры называют себя избранниками какого‑нибудь каменного идола Бабахули только потому, что в отличие от своих соседей из племени юмба‑тумба их хрены длиннее на один миллиметр в общем измерении.

Тамара Петровна кашлянула в кулачок.

– Извините, – спохватился Веня. – Иногда меня заносит.

– Ничего. Зато очень образно и справедливо. От моего мужа и не такое услышишь. Он молдаванин. В моих жилах течёт русская кровь по материнской линии и армянская кровь по отцовской. Так вот, когда муж не в командировке, а дома – я часами слушаю монологи о величии молдавской нации, о том, что без России Молдова превратится в цветущий край. Василий, так зовут мужа, договорился до того, что Молдова кормит Россию. Молдавия – аграрная республика, ее на карте мира с лупой не найдешь, и эта блоха способна накормить такую махину, как Россия. Бред! Я так и заявила мужу. Случился скандал. Меня обвинили в великодержавном шовинизме. Как же, я поддерживаю врагов нации!

– Великая нация, – с горькой иронией заметил Веня. – Одни только лозунги «Русские вон из Молдовы!» и «Молдавия – для молдаван!» чего стоят! Оказывается евреи, гагаузы, украинцы, греки, армяне, грузины – тоже русские и тоже вон! Работницы в бригаде, где я в настоящее время тружусь, как и ваш муж доказывают мне, что ленивых россиян кормят несчастные молдаване! Как вам творческая интеллигенция и рабочий класс спелись, а?!

– В армии, – продолжал Веня, – чаще зверствовали те «деды», которым доставалось от предыдущих «дедушек». Я спросил одного такого «молодца», зачем он издевается над молодыми, на что тот ответил: «А как иначе! Меня мордовали, должен же я отдать «должок». Зачастую за зверства одних расплачиваются не те, кому бы следовало получить по счетам.

Скутельник и Тамара Петровна миновали игровые аттракционы. Карусели, качели и горки выглядели брошенными арестантами за железной изгородью. Сторожевая будка пустовала. На входной калитке желтого цвета висел замок на цепи. За калиткой рыжая дворняга с опущенным хвостом подняла морду, нюхая воздух.

Они спускались по ступенькам к озеру. Каблучки Тамары Петровны, попадая на палые листья, издавали приглушенный звук, не такой цокающий, как на голом асфальте. Опасаясь оступиться на плохо освещенных ступеньках, завуч снова взяла Венедикта под руку.

– У вас такие мускулы! – воскликнула она.

– Физкультура. По этой самой лестнице, – Веня кивнул на длинный марш впереди, уходящий за темные стволы деревьев, – не раз взбегал вверх и обратно. Дома гантели, турник… Балуюсь в свободное время.

– Похвально. А моего Василия и одного раза присесть не заставишь.

– Чем он занимается, ваш легендарный Василий?

– До «перестройки» был нормальным человеком – преподавал в музыкальном училище. С тех пор как спекуляцию узаконили – бросился, как большинство голодранцев, зарабатывать «большие деньги». Вечно ведет какие‑то переговоры с такими же «бизнесменами», как он, строит грандиозные планы, продает и покупает воздушные замки, воздушные алмазы и воздушную нефть за воздушные деньги. Вот уже второй месяц он звонит мне из Италии и обещает, что вот‑вот мы станем миллионерами, а семью содержу я. У нас есть сын Даня. Замечательный мальчик, играет на скрипке. Подаёт большие надежды. Надеюсь, во мне говорит не слепая материнская любовь, а трезвая оценка профессионального педагога.

Они вышли на дамбу. Слева черным глянцем поблескивало озеро. С дальнего берега в воде отражались огни фонарей. Редкие прохожие спешили по своим делам и исчезали в темноте так же неожиданно, как появлялись.

– Вы обратили внимание, Венедикт, что праздношатающихся людей стало гораздо меньше? – спросила Тамара Петровна.

– Все укрываются от надвигающихся невзгод и неопределенности. Я постоянно наталкиваюсь на хмурые или растерянные лица. В глазах вопрос: «Что дальше?»

– Ну и как, по‑вашему, что дальше?

– Как учит история, резкие перемены ни к чему хорошему не приводили, во всяком случае, на первых этапах. Ни одна революция не сделала людей по‑настоящему счастливыми, хотя все революционеры были убеждены, что несут народам счастье.

– Мы пришли, – Тамара Петровна остановилась у открытого подъезда пятиэтажного дома, где некогда располагался «военторг». Венедикт в детстве забегал сюда поглазеть на золотистые звездочки в витрине, которые лежали отдельно от погонов, командирских часов, компасов и других необыкновенных вещей для военных. – Спасибо за прогулку, – Тамара Петровна пожала Венедикту руку. – Завтра в одиннадцать утра жду вас на занятие в моем классе.

– Но завтра суббота!

– Будем наверстывать полтора месяца отставания.

– Не полтора месяца, а лет, эдак, около двадцати, – грустно заметил Скутельник.

– Какие ваши годы! Рафаил Данилович в свои пятьдесят восемь полон творческого энтузиазма. Берите с него пример.

– Вы предлагаете отложить мое обучение еще на тридцать четыре года?

– До завтра!

Тамара Петровна махнула на прощанье и зашагала к подъезду.

Веня явился на первый урок, как на первое свидание с девушкой: торжественный, взволнованный и в начищенных до блеска туфлях.

– Только не говорите, что учеба для вас всегда праздник! – заметила Тамара Петровна.

Скутельник пропустил шутку мимо ушей. Лоб и ладони его взмокли от пота.

– Держите спину прямо, – приказала завуч. В отличие от Вени, который сидел на винтовой табуретке, она расположилась на деревянном стуле чуть поодаль от пианино.

В этот день Скутельник узнал, что такое нотный стан, октавы, тона и полутона, диезы и бемоли; узнал, в какой последовательности они расположены на клавиатуре, как пишутся, для чего нужны. Он попробовал сыграть гаммы и к его большому удивлению у него получилось.

– Не проваливайте ладони, – время от времени повторяла Тамара Петровна.

Веня включился в работу. Он сосредоточился на игре. Его не сбил с ритма даже грохот отбойного молотка за окном. Тамара Петровна нервно передернула плечами.

– Приспичило им долбить асфальт в выходной день, – проворчала она.

Но Веня не слышал ее. Он отдался во власть звуков. Он недоумевал. Он играет на пианино. Ему не быть виртуозом. Веня понимал, что слишком поздно взялся учиться музыке. Но он не в праздных мечтах, а наяву прикоснулся к настоящему. Оторвался от серой действительности, переступил через сомнения. Радость переполняла его. С каждой минутой в нем росла уверенность, что любое дело ему по плечу. Столько раз в детстве и юности он представлял себе, как садится за инструмент и легким глиссандо привлекает внимание друзей и посетителей какого‑нибудь ресторанчика. Затем наигрывает знакомые мелодии, добавляет экспрессии, ловит кураж, импровизирует. На него обращены недоуменные взгляды. Недоумение сменяется восхищением. Ему хлопают и подбивают ногами в ритм, восторженно подбадривают и по окончании игры бурно аплодируют и горячо приветствуют. Просят сыграть еще. Он снова заводит публику. К его джазовым импровизациям подключаются другие музыканты. Саксофон, барабаны, труба… Все это жило в мечтах и должно было умереть вместе с ними. До сегодняшнего дня. Сегодня Веня понял, что способен на многое. И для этого не обязательно идти напролом. Достаточно соизмерить свои желания и возможности и для начала попробовать из мечты переступить в реальность. Веня переступил. Ликование, ощущение праздника, внутренний подъем и желание двигаться вперед преобразили его. На щеках появился живой румянец, глаза заблестели. От него исходило свечение счастья и энергии.

Два часа занятий пролетели на одном дыхании. Венедикт с сожалением посмотрел на часы и на Тамару Петровну, которая поднялась со стула и пересела за письменный стол.

– Признайтесь, Венедикт, в школе или в институте вы не садились за клавишные? – спросила завуч.

– Нет. Я стеснялся…

– Для новичка совсем неплохо. Вы быстро усваиваете. Работаете с желанием. Рьяно. Вы меня удивили.

Скутельник покраснел от удовольствия и смущения. Тамара Петровна невольно улыбнулась. Какой он еще ребенок. Краснеет. Все написано на его лице. Восторг, разочарование, отчаянье, радость. Интересный малый…

– Как я понимаю, пианино у вас дома нет, – сказала она.

– Нет.

– В таком случае, вот вам ключ от моего класса. Приходите заниматься в свободное время. Сторожа я предупрежу. Договорились? – завуч вынула из сумки и положила на стол ключ.

– Спасибо!

В «спасибо» Веня вложил такое разноцветие эмоций, что у Тамары Петровны сжалось сердце. Она не ожидала обнаружить во взрослом человеке столь открытую искренность. Ей стало грустно и жалко парня, которому, как и многим его предшественникам на планете Земля, предстояло познать горечь разочарований, утратить пылкость и девственность мировосприятия и со временем пополнить армию присмиревших обывателей. В сердце Тамары Петровны загоралась искра сострадания исключительно к особям мужского пола не старше двадцати пяти лет. Она сострадала им «по‑матерински», невзирая на то, что, например, с Венедиктом их разделяло не больше десяти лет. Видимо, исключительно из чувства материнства, завуч, пользуясь своим служебным положением, отбирала в свою группу перспективную молодежь. Коллегам Тамары Петровны доставались «бывшие в употреблении» разведенные холостяки, вышедшие живыми из битв за счастливое семейное благополучие или вдовцы, придавленные грузом невосполнимых потерь. Дабы исключить кривотолки и не бросать тень на свою безупречную репутацию замужней женщины счастливой в браке, завуч водила дружбу с более молодыми товарками, позволяла им флиртовать со своими учениками, в глубине души глубоко страдая от этого, как страдают женщины, давно остывшие к своим стареющим и скучным мужьям.

Появление Венедикта обещало внести в жизнь Тамары Петровны разнообразие. Молодой и энергичный, с душой не тронутой коррозией разочарования и пресыщенности, он искал свое место на ветвях раскидистого древа жизни. Он не производил впечатления ветреного себялюбца или упрямого искателя пресловутого «смысла жизни», он шагал, сам не ведая куда, легко и непринужденно, так, как умеют шагать люди в молодости. Тамара Петровна давно разучилась так ходить, и невольно ее потянуло вернуться на десять – пятнадцать лет назад и без оглядки бежать навстречу радостному «завтра», подставляя лицо и руки весеннему солнцу. Но в прошедшую юность ее никто не брал, а так хотелось, и никто не шептал на ушко приятных глупостей про любовь, ах, как давно это было – горение сердца, истома ожидания, трепет прикосновения, слезы счастья – все в прошлом, неужели в прошлом?! Уже в прошлом?!!

Тамара Петровна спросила:

– Вы живете с родителями? – хотя спросить хотела совсем другое.

– С мамой. Они с отцом давно разошлись.

– А друзья? У вас есть друзья?

– Разумеется. Но сейчас они далеко. Практически с мамой мы остались одни в республике. Отец и его родня в Москве. Родственники матери – во Владимирской и Ярославской областях. Родители перевезли меня из России в младенчестве. Мать настаивает вернуться на историческую родину. Выбирает варианты обмена.

– Сейчас многие уезжают.

За рифлёным стеклом двери показался силуэт. В кабинет вошел молодой человек двадцати пяти лет в коричневой рубашке в крупную клетку и серых брюках без ремня и подтяжек. Узкие бедра, плоская грудь, черные реденькие усы и зачесанный набок тёмно‑русый чуб очень отдаленно напоминали фюрера Германии времён третьего рейха. Глаза «фюрера» возбужденно блестели, щеки пылали пурпуром:

– Слышу – закончили, дай, думаю, позову на чай, – сказал он.

– Здравствуйте, Анатолий! – поздоровалась Тамара Петровна.

– Ах, да! Прошу великодушно извинить! Здрасте, – Анатолий сделал два шага к столу завуча и в полупоклоне приложился губами к ее руке.

Тамара Петровна иронично ухмыльнулась.

– Вот, Венедикт, познакомьтесь. Анатолий Евсеев, мой ученик и завхоз нашего заведения в одном лице. Судя по характерному румянцу и блеску глаз одним чаем не обошлось.

– Так ведь праздник! – воскликнул завхоз.

– Какой?!

– Сегодня родился великий тенор Лучано Паваротти, а двумя днями раньше – Джузеппе Фортунино Франческо Верди, автор опер «Риголетто», «Трубадур», «Травиата», «Аида», «Отелло» и тому подобное.

– Толя, вижу, вы растете над собой! – похвалила Тамара Петровна.

– Должен же я знать, за чью бессмертную душу отдаю по капле частицы своей печени, словно Прометей на горе Эльбрус.

Завуч представила Венедикта.

– Ну, что, коллега, – Евсеев обратился к Венедикту, – есть повод! Так сказать, за знакомство, за начало учебного года, за праздник, за отца, сына и святого духа. Приглашаю, – в легком полупоклоне завхоз двумя руками сделал приглашающий жест к выходу.

– Вы как? – спросила Тамара Петровна Скутельника.

– Если это входит в программу обучения – я «за».

– Систематическое чествование гениев – основополагающий стержень музыкального образования! – заявил завхоз, пропуская Венедикта вперед. – Тамара Петровна, захватите шахматы. Пальцы вы уже размяли, пора размять мозги.

– Вы считаете, что алкоголь поможет вам победить? – завуч взяла шахматную доску с книжного шкафа. – Не надейтесь – у меня разряд.

– Всем известно о вашем спортивном разряде, но меня это не остановит. Рано или поздно я вас одолею. Небольшая доза спиртного раскрепощает мысль, и та парит, парит… – Евсеев раскинул руки, изображая планер.

– Представляю себе матч Карпова и Каспарова за чемпионскую корону. Оба склонились над доской с фигурами. Зрительный зал затих в ожидании. Напряженная тишина. Карпов откупоривает початую бутылку «Белого аиста», подливает в фужеры сопернику и себе, ставит бутылку на место, дзинькает о фужер Каспарова: «Давай, Гарик, раскрепостись!» Задумчиво выпивают. Каспаров делает ход. «Вам мат, коллега!» Оба снова тянутся к бутылке, – включился в разговор Веня.

Зарисовка Венедикта привел Евсеева в восторг. Он расхохотался.

– Аплодисменты!

В каптерке завхоза под потолком устойчивым перистым облаком мирно парил табачный дым. В центре журнального стола с облупившимися ножками стояло овальное блюдо из фарфора. В него тонкими дольками заботливо уложили докторскую колбасу, вымытые огурчики с пупырышками и мясистые помидоры в капельках воды. Вокруг блюда расположились разнокалиберные стаканы и фаянсовые кружки, наполненные красным вином; видавшие виды алюминиевые вилки с волнистыми зубцами и наполненная окурками литровая банка из стекла. Белая десятилитровая канистра из пластмассы стояла под столом у ног молодого мужчины. При появлении Евсеева и новых гостей мужчина подвинул свой стул к белокурой незнакомке с пышной грудью под синей кофтой из мохера. Та в свою очередь, тарахтя ножками табуретки по дощатому полу, отодвинулась к даме в квадратных очках и бардовой шляпе «котелок». Дама с царственным видом держала в одной руке стакан вина, в другой вилку и насаженный на зубец ломоть колбасы. Стакан вина, колбаса и шляпа на голове по замыслу должны были сражать мужчин наповал. В татарских глазах «царствующей особы» плясали блядские огоньки.

– Судя по размерам канистры, ваша любовь к Лучано Паваротти и Джузеппе Верди почти безгранична, – заметила Тамара Петровна.

– Любовь к искусству – вот что безгранично, – ответил мужчина. В нем Скутельник узнал давешнего «качка» с гитарой.

Тамара Петровна представила Венедикта собранию. В женском обществе произошло легкое оживление. Дамы предлагали место подле себя, но рука завхоза легла на плечо Скутельника, и тот плюхнулся на стул рядом с «качком» и его канистрой.

– Закончим прения, приступим к торжественной части заседания! – объявил Евсеев. Он предложил тост за итальянского тенора. Выпили. Тамара Петровна пригубила.

– Да ты не пугайся, Венедикт, – успокоил Скутельника «качок», которого звали Юрий. – Мы не идейные идиоты. Паваротти – только повод. Не было бы его, выпили бы, – Юрий посмотрел на отрывной календарь на стене, – за именины Кириака и Феофана. Да мало ли.

Он встал, сделал два шага и отодвинул занавеску на бельевой веревке. Венедикту открылись длинные стеллажи, уходящие вглубь комнаты. Что на них лежит было не разобрать, но на переднем виднелись тома «Большой Советской Энциклопедии» в синей обложке.

– В час досуга, когда заедает бытовуха, а душа просит, нет, она кричит: «Дайте, дайте же мне праздника!» Анатолий Дмитриевич раскрывает одну из этих замечательных увесистых книг и листает страницы, отыскивая какого‑нибудь замечательного человека или замечательное событие в жизни всего человечества. Ибо, как известно, когда мы выпиваем по поводу – это праздник, а без повода – бытовая пьянка. Мы не пьяницы, верно? – Юра протянул руку к гостям завхоза в поисках поддержки.

– Боже упаси! – воскликнула «царствующая особа» в бардовом «котелке». Ее представили как преподавателя сольфеджио по имени Елена Валерьевна. С каждым выпитым глотком вина огонь в глазах дамы разгорался ярче. Она постреливала в Скутельника одиночными выстрелами своих раскосых глаз, готовя решительную артподготовку с последующей за нею «атакой и рукопашным боем». Это Веня понял, когда дама предложила потанцевать «лирическую» (из динамиков включенного завхозом кассетного магнитофона звучали песни Хулио Иглессиаса) и придвинула свою табуретку к его стулу. Не отставала от нее дама с пышным бюстом в синей кофте. Ее тоже звали Еленой, она занималась преподаванием по классу фортепиано, и также постреливала одиночными и подсаживалась ближе к «холостому мужчине», так же была полна решимости и огня. Отличало ее от товарки отчество – Леонидовна – и наличие двух детей. Веня любил детей, но об отцовстве в ближайшее время не думал, тем более об усыновлении. Оказавшись под перекрестным огнем, Скутельник продолжал изображать из себя «невинность во плоти», мысленно взвешивая, с которой из двух Елен начать, и стоит ли это делать. Виноградное вино все быстрее разгоняло молодую кровь и богатое воображение Вени, толкая на подвиги. Но благоговейное отношение к искусству помогло ему справиться с искушением и не превращать Дом Просвещения в обитель разврата. Отодвинув на потом неожиданно возникшую задачу с двумя известными, Скутельник пересел на стул против Тамары Петровны и вызвался сыграть партию в шахматы. Завхоз Евсеев освободил место за доской. В очередной раз он проиграл и теперь бурно обсуждал с Юрой, на каком ходу счастливая звезда победы заползла за черные тучи поражения.

По тому оживлению, какое вызвала его решимость сразиться с непобедимой разрядницей, Скутельник понял, что внес интригу. Даже две Елены поднялись со своих мест и обступили противников. Мясистый лоб завуча разрезала глубокая поперечная складка, она сделала первый ход центральной пешкой и нажала на клавишу часов.

Веня играл в шахматы по настроению. Месяцами обходился без них, но если предлагали партию – не отказывался. Иногда у него получались интересные комбинации, иногда не очень, но никогда в игре ему не бывало скучно. Специальную литературу он не читал, в шахматную секцию не ходил. Это и решило исход сражения на доске с Тамарой Петровной. Он проиграл.

Зрители с вздохами разочарования потянулись на свои места.

– Молодец, наш человек! – похвалил Венедикта Евсеев и дружески потрепал по плечу. – Мы все проигрываем, и ты не отрывайся от коллектива. Если бы коня вовремя убрал – точно на ничью вытянул бы! Мыслишь оригинально, но в мелочах не дорабатываешь. У тебя есть потенциал. Выпьем за победу над непобедимыми!

Завхоз протянул Скутельнику полную кружку и снова уселся за шахматную доску с неутомимой Тамарой Петровной.

Елена Валерьевна решительно вызвала Веню на «лирическую» и прижала к себе, обдавая горячим дыханием. «Котелок» на ее голове сполз на затылок. Начинающего музыканта перехватила Елена Леонидовна. После «страстного» танца пуловер Вени облепило синими мохеровыми нитками. Веня снова играл в шахматы и несколько раз кряду выпивал с дамами на брудершафт по их требованию. Потом слушал «задушевный» рассказ Юры о том, как генерал Косташ, начальник молдавского ДОСААФа вручал ему удостоверение мастера спорта СССР по военно‑прикладному многоборью. Спортсмен‑гитарист долго втолковывал Вене, какие дисциплины входят в многоборье. Из его пьяного монолога становилось ясно, что игра на гитаре – основополагающий стержень этого замечательного вида спорта.

Завхоз Евсеев уговорил Елену Валерьевну поиграть на рояле в зале. Вдохновленный Гершвином он принялся отбивать чечетку, что вызвало истерический смех у Юры и недоуменный восторг двух Елен, потому что с таким же успехом мог звучать танец маленьких лебедей или «собачий вальс» – ноги завхоза отбивали бы всё ту же дробь.

На шум в зале для хорового пения явился сторож – студент консерватории Григорий. Увидев, что в мероприятии задействованы члены администрации дома работников просвещения, он собрался смиренно удалиться в свою каморку на первом этаже, но Юрий перехватил тоскливый взгляд студента, направленный на колбасу в соседней комнате, подвел к столу, налил вина и положил рядом со стаканом бутерброды.

Когда за окнами окончательно стемнело, завхоз объявил, что «горючее» кончилось. Он потряс канистру и перевернул ее вверх дном. Все в замешательстве уставились на пустую емкость. Веселье, набравшее обороты, оказалось под угрозой срыва. Тамара Петровна выглядела значительно трезвей остальных. Она сказала:

– Мой Василий в командировке, сын у матери. Приглашаю в гости. Но предупреждаю – у меня только коньяк и нечем закусить.

Приглашение завуча вызвало оживление коллектива. Перспектива заедать коньяк колбасой и огурцами вызывала у Евсеева пьяный восторг. «Мои аплодисменты!» Остатки еды сунули в целлофановый пакет. На улице поймали такси – желтую «Волгу» с шашечками на крыше. Таксист мотал головой, отказываясь везти шестерых. Но уступил под натиском обещанных пяти рублей вместо положенных двух по прейскуранту. Худощавая фигура сторожа Гриши в поношенном пиджаке с протертыми рукавами исчезла за окном автомобиля вместе с уличным фонарем и выступающим из темноты стволом платана. Елена в «котелке» с удовольствием водрузилась на колени Венедикта, больно отдавив ему ноги. Пока она ворковала ему на ухо любезности, Веня скрипел зубами на каждой кочке. Когда машина остановилась, он с силой и в нетерпении уперся руками в основательные ягодицы «примадонны», выталкивая их обладательницу на тротуар. Почувствовав «ухаживания», дама легонько шлепнула Веню по рукам и кокетливо прощебетала: «Шалунишка».

В комнате с высоким потолком атмосферу уюта создавали приглушенный свет бра на стене и легкий джаз из колонок музыкального центра. Вдоль стен – полки с виниловыми пластинками и немного книг. Напротив угловой диван и столик с закуской и бутылкой откупоренного коньяку «Белый аист». Над диваном фотопортрет шестилетнего мальчика в костюме пажа в фиолетовой беретке с павлиньим пером и плюмажем. «Мой Даниил!» – пояснила хозяйка квартиры. Она в очередной раз выиграла партию у Венедикта в шахматы. Венедикту игра порядком надоела, но он продолжал упорствовать, надеясь взять измором. Рядом, надув губки, со скучающим видом сидела «пышногрудая Елена». Она смотрела в одну точку окосевшими глазами и время от времени то ли всхлипывала, то ли икала. В соседней комнате на топчане, прикрытый пледом храпел Юрий, сраженный коньяком. «Царствующая Елена», потеряв интерес к шахматам и Венедикту, обратила всю нерастраченную страсть на завхоза. С балкона в зарослях винограда, спелые гроздья которого мирно свисали над головами пьяных «любовников», доносилась возня, мычание и звуки поцелуев. В прихожей рядом с мужскими туфлями валялся бардовый «котелок» с вмятиной от чьей‑то неосторожной ноги.

Партия затянулась. Настольные часы показывали полтретьего утра. Веня уже мало что соображал. Шахматные фигурки плыли у него перед глазами.

– Я предлагаю ничью, – услышал он словно из туннеля голос Тамары Петровны.

– Согласен, – не раздумывая ответил Скутельник. Он попытался встать, с намереньем поблагодарить гостеприимную хозяйку и отбыть восвояси, но его так качнуло, что он рухнул на место и закрыл глаза.

Открыл он их, испытывая сильнейшую головную боль. Рядом с ним под шерстяным пледом лежало и сопело чье‑то тело. То была Елена Леонидовна. Ее мохеровый свитер и черная юбка скомканными валялись в кресле. Обнаженная рука обнимала зажатого в угол Юрия. Страждущая мужской ласки женщина искала утешения у спортсмена‑гитариста. Нашла ли, было неведомо Скутельнику – память отказывалась выдавать информацию. Из окна между увесистых штор пробивался толстый солнечный луч. Откуда‑то доносился бубнящий мужской голос. Веня встал, обнаружив, что спал в брюках, и пошёл на голос. Он вышел в кухню. За столом друг против друга сидели Тамара Петровна в шелковом домашнем халате с золотистыми узорами на голубом поле и завхоз Евсеев с помятым, как его рубашка, лицом. На столе стояла начатая бутылка «Негру де пуркарь». По лицу Венедикта он все понял и молнией метнулся к шкафу с посудой. Налил полный стакан из бутылки и протянул «страждущему». Скутельник без лишней проволочки осушил сосуд, выждал несколько секунд и когда почувствовал, как в голове наступает просветление, осторожно выдохнул и сказал:

– А вот теперь доброе утро!

Завхоз Евсеев налил ему еще полстакана «для облегчения всего организма». Новая доза подействовала на Венедикта благотворно. Тошнота отступила.

– Можете принять душ, – предложила Тамара Петровна.

Струи контрастного душа взбодрили Скутельник. Когда он снова предстал перед помятым завхозом, тот при виде преображенного товарища изъявил желания тоже ополоснуться. Через минуту из ванной донесся его гомерический смех. Он вышел с головы до пят в пене, обмотанный банным полотенцем.

– Воду отключили!

В чайнике на плите оставалось немного воды. Тамара Петровна предложила смыть мыло хотя бы с головы. Когда Венедикт вызвался помочь Евсееву, который, не переставая смеяться, наклонился над раковиной, из носика чайника ему на затылок полился не остывший кипяток. Евсеев взвыл и резко выпрямился, больно ударившись об полку, с которой россыпью на кафельный пол посыпались склянки и туалетные причиндалы. На шум явилась встревоженная Тамара Петровна. Чистым полотенцем она вытерла лицо пострадавшего завхоза. Ничего не оставалось, как дожидаться подачи воды. Евсеева посадили подальше от двери, опасаясь сквозняка. Пузыри мыла на его теле и всклокоченных волосах лопалось, издавая легкое шелестение. Постепенно тело обсыхало. Через четверть часа зуд стал нестерпимым. Когда в кухню вошел Юра, а следом за ним Елена Леонидовна, завхоз чесался вовсю, проклиная водопроводчиков. Оба застыли в недоумении, а затем протрезвевшая и притихшая было Елена Леонидовна, разразилась смехом.

– Боже, Толенька, что она с тобой сделала!

– Кто она?

– Елена Валерьевна!

– Она ушла ночью. Сказала, что ей опостылело ВСЕ. Запретила себя провожать и хлопнула дверью, – пояснил завхоз. – Нет, определенно нужно что‑то предпринять. Неизвестно, когда эти разгильдяи дадут воду, может, через час, а может быть, завтра утром. Не сидеть же мне здесь в таком виде.

– Давайте купим воды в магазине, – предложил Венедикт.

Идея понравилась.

– Только не покупайте «Дюшес» – он сладкий, – напутствовал обсохший завхоз.

Скутельник и Юрий вернулись с дюжиной «Боржома».

– Магазины еще закрыты, а в продуктовом ларьке другой воды нет, – сообщил Скутельник.

Дата добавления: 2015-05-06