Пер. М.Лозинского. — Прим, ред

Тендер насилия

Быть или не быть — таков вопрос; Что благородней духом — покоряться Пращам и стрелам яростной

судьбы Иль, ополчась на море смут, сразить их Противоборством?

Уильям Шекспир*

Я не псих, я разгневан. Я убил, потому что с такими людьми, как я, плохо обращаются каждый день. Я

сделал это, чтобы показать обществу: «Тронешь нас, и мы ответим».

Люк Вудхэм

Два чувства выражены в приведенных словах, сказанных с разрывом в четыре века. Страдать

или жаждать отмщения? Сойти с ума или поквитаться? В обоих случаях цена слишком

высока: Люк Вудхэм решил эту дилемму, заколов мать, а затем убив двух учеников средней

школы родного городка Перл, штат Миссисипи, в октябре 1997 г. Два месяца спустя были

убиты три ученика в городе Падука, штат Кентукки. В марте 1998 г. в Джонсборо, штат

Арканзас, были убиты четыре ученика и учитель. В Литтлтоне, штат Колорадо, 20 апреля

1999 г. два школьника расстреляли 12 своих товарищей и учителя, а затем покончили с собой.

Впоследствии о Вудхэме и двух подростках, стрелявших в Джонсборо, говорили, что их

довели до отчаяния оскорбления девочек. Стерпеть? Или отомстить?

Как нация мы озабочены насилием. Нас тревожит «насилие среди подростков», мы жалуемся

на «преступность в центре города» и боимся «банд окраин». Мы выражаем негодование, когда

слышим о насилии в наших общественных школах, входы в которые оборудованы

металлоискателями, а ножи и пистолеты вытесняют из ученических ранцев карандаши и

линейки. Выстрелы в школах лишают нас дара речи и пронзают болью наши сердца. И все же,

когда мы думаем об этих страшных событиях, принимаем ли мы во внимание,

что, будь то преступник с белой или черной кожей, в старом районе города или в пригороде,

группы мародерствующих юнцов или трудных подростков — фактически все они молодые

люди?

В вечерних новостях нам сообщают о насилии на этнической почве в Косове, о сомалийской

военщине, о нападениях расистов на турок в Германии и пакистанцев в Лондоне, о

колумбийских наркобаронах и их легионах вооруженных головорезов, об ультраправых

вооруженных группировках; мы слышим о террористических взрывах на Ближнем Востоке, в

Оклахома-Сити, в Центре международной торговли. Разве в этих сообщениях когда-нибудь

говорят о тендере всех этих огрызающихся бритоголовых расистов в Германии и Велико-

британии, арестованных, но дерзких террористов типа Тимоти Макви, Теодора Качински,

Абдуллы Рахмана?

В новостях редко обращают внимание на то, что фактически все насилие в мире сегодня

совершается мужчинами. Теперь представьте, если бы все это совершали женщины. Разве об

этом не раструбили бы в новостях, давая всевозможные объяснения? Разве не подвергли бы

тендерному анализу каждое из подобных событий? Тот факт, что насилие совершают

мужчины, кажется настолько естественным, что не ставит никаких вопросов и не требует

анализа.

Возьмём два недавних примера. В 1993 г. в своем докладе Комиссия Американской

психологической ассоциации по проблемам насилия среди молодежи назвала среди причин

роста насилия доступность оружия, участие в бандах, показ насилия в средствах массовой

информации, физические наказания, родительское небрежение, наркоманию, бедность,

предрассудки и отсутствие программ борьбы с насилием. На следующий год корпорация

Карнеги целиком посвятила выпуск своего ежеквартального журнала «спасению молодежи от

насилия» и в своем списке факторов насилия среди молодежи перечислила фрустрацию,

неразвитость социальных навыков, клеймение «дураками», бедность, жестокое обращение,

небрежение, наркотики, алкоголь, жестокие видеоигры и доступность оружия. Ни в одном из

этих докладов не упоминалось слово «маскулинность»1.

Достаточно ознакомиться с цифрами: мужчины составляют 99% арестованных за изнасилования,

88% — за убийство, 92% — за грабеж, 87% — за разбойные нападения, 83% —- за насилие в

семье, 82% — за нарушения общественного порядка.

Мужчины гораздо более склонны к насилию, чем женщины. Согласно отчётам Министерства

юстиции США, около 90% жертв убиты мужчинами2.

Во всех возрастных группах — с раннего детства до старости — насилие является самым

явным тендерным различием в поведении. Национальная академия наук делает радикальный

вывод: «Наиболее устойчиво тендерное различие проявляется в том, что мужчины в любом

возрасте гораздо чаще, чем женщины, становятся участниками тяжких преступлений,

независимо от источника данных, типа преступления, степени причастности и меры участия».

«Всегда и везде мужчина чаще совершает преступление, чем женщина», — пишут

криминологи Майкл Готтфредсон и Трэйвис Хирши3. Однако как понимать эту очевидную

связь между мужественностью и насилием? Является ли она биологической производной,

природным фактом, обусловленным особенностями мужской анатомии? Универсальна ли

связь между тендером и насилием? Претерпела ли она какие-либо изменения на протяжении

американской истории? Усилилась она или ослабела с течением времени? Что можем мы, как

культура, сделать для предотвращения или по крайней мере смягчения проблемы мужского

насилия?

Объяснений мужского насилия более чем достаточно. Некоторые исследователи ссылаются на

биологические различия между женщинами и мужчинами, полагая, что «повсеместность и

длительность во времени демонстрации относительной агрессивности мужчин» определенно

указывают на генетические различия. Например, некоторые ученые утверждают, что андро-

гены, мужские гормоны, особенно тестостерон, являются причиной мужской агрессии.

Действительно, увеличение содержания тестостерона обычно приводит к повышению

агрессии. Другие исследователи обратились к эволюционным объяснениям, таким, как

гомосоциальная конкуренция, которая видит в насилии со стороны мужчин результат

эволюционной конкуренции за сексуальный доступ к женщинам. Мужчины в борьбе друг с

другом устанавливают иерархию господства; победители получают право выбирать женщин4.

Но, как мы уже видели в предыдущих главах, биологические объяснения неубедительны.

Хотя тестостерон связан с агрессивным поведением, он не является причиной агрессии, а

только облегчает ее проявление. (К примеру, он никак не действует на неагрессивных

мужчин.) Причинно-следственная связь

не всегда направлена от гормона к поведению. У победителей спортивных состязаний уровень

тестостерона увеличивается после победы. Насилие приводит к увеличению уровня тесто-

стерона; повышение уровня гормонов ведёт к насилию. Однако тестостерон не приводит к

насилию против тех, кто находится значительно выше на иерархической лестнице.

Увеличение содержания тестостерона вызовет агрессию самца бабуина среднего уровня по

отношению к самцу низшего уровня, но не подвигнет его на то, чтобы бросить вызов

иерархическому порядку5.

На самом деле существует очень немного данных в поддержку эволюционной теории

гомосоциальной конкуренции. В некоторых культурах мужчины не проявляют ни насилия, ни

конкуренции в отношениях друг с другом. Если «мальчишки есть мальчишки», то они в

различных культурах очень разные. В некоторых обществах, включая наше, мужчины

особенно часто творят насилие над женщинами — над той самой группой, за которую они

якобы соперничают. (Убивать и грубо насиловать того, кого стараешься оплодотворить, —

подобная стратегия воспроизводства далека от благоразумия.) Социолог Джудит Лорбер

резонно ставит следующий вопрос:

«Когда малыши шумно бегают вокруг нас, то, говоря „мальчишки есть мальчишки", мы имеем

в виду, что нахрапистость заключена в Y-хромосоме, поскольку она рано проявляется почти у

всех мальчиков. Но разве мальчики везде, во всем мире, в каждой социальной группе,

заявляют о своем присутствии криками и активностью? Или только там, где их поощряют к

свободе тела, к захвату пространства, к риску, к участию во всех играх и состязаниях на

открытом воздухе?»6

Вслед за Фрейдом некоторые психоаналитики искали объяснение мужского насилия в

эдиповом комплексе: фрустрация мальчишеских сексуальных желаний трансформируется в

агрессию — гипотеза фрустрации-агрессивности. Более нейтрально эта гипотеза

формулируется следующим образом: мальчик должен постоянно на людях демонстрировать,

что он успешно отделился от матери и перенес свою идентичность на отца, т.е. «стал

мужчиной». Мужчины прибегают к насилию, чтобы доказать свое мужество или, по крайней

мере, чтобы самим не стать добычей. В своем блестящем исследовании Барбара Эренрайх

утверждает, что войны происходят не столько из врожденной склонности к агрессии и

хищнических наклонностей, сколько из опасения попасться кому-нибудь на

обед. Истоки общества лежат в необходимости защищаться: мы стали жить в обществе не из-

за глубокой потребности в нем, а потому что только вместе могли успешно себя защищать.

Поэтому почти универсальная связь мужественности с войной является компенсаторным,

защитным механизмом, который обеспечивает «замещающее занятие недогруженных

мужчин-охотников и защитников»7.

Если не считать их культурно универсальными, эти психологические модели помогают

объяснять связь мужественности с насилием, особенно среди молодых мужчин. (Есть, конеч-

но, и общества, где мужественность не связана с насилием.) В частности, психологи показали,

как насилие становится формой выражения эмоций мужчинами, как будто единственной

законной эмоцией для мужчины оказывается гнев. Где Гамлет, поставленный перед

нравственным выбором, мучительно раздумывал, Люк Вудхэм, оправдываясь, пожал плечами.

Психологические объяснения часто претендуют на универсальность обобщения. Психологи

мало принимают во внимание кросс-культурные вариации и исторические изменения внутри

культур. Но для адекватного объяснения насилия учет культурных и исторических

особенностей принципиально важен. В 1980-е гг. два социальных антрополога поставили

вопрос иначе: чему нас могут научить общества, где насилия очень мало? Они обнаружили,

что определение мужественности в этих культурах имело существенное воздействие на

склонность мужчин к насилию. В обществах, где мужчинам позволено признавать страх,

уровень насилия низок. Но в тех обществах, где мужская бравада — превознесение силы,

подавления других и отрицание страха — была главной чертой мужественности, уровень

насилия выи.е. Оказывается, в обществах, где мужчинам предписывается напускная храб-

рость, велики различия в определениях мужественности и женственности1*.

Таким образом, где сильнее тендерное неравенство, там мужественность и женственность

полярно противопоставляются, и тем самым общество дает мандат на «мужскую браваду».

Джоанна Оверинг пишет, напри мер, что в джунглях Амазонки чрезвычайно агрессивные

люди племени шаванте определяют мужественность как «сексуальную воинственность»,

состояние, одновременно превосходящее и противоположное женственности, в то время как

по соседству с ними мирное племя пиароас определяет мужественность и женственность как

способность к сотрудничеству в повседневной

жизни. Здесь приведены некоторые признаки, которые, по мнению антропологов, ведут к

насилию между индивидами и обществами:

1) идеал мужественности — свирепый, красивый воин;

2) управление обществом связано с господством мужчин как над другими мужчинами, так и

над женщинами;

3) женщинам запрещено участие в общественной и политической жизни;

4) основное общественное взаимодействие происходит между мужчинами, а не между

мужчинами и женщинами и не среди женщин;

5) мальчики и девочки систематически отделяются друг от друга с раннего возраста;

6) при инициировании мальчиков упор делается на длительные ограничения, в течение

которых их отделяют от женщин, обучают мужской солидарности, воинственности и

выносливости, и они свыкаются с господством старших мужчин;

7) тщательно разработаны способы выражения молодечества, свирепости и сексуальности;

8) ритуальное празднование плодородия сосредоточено не на женской, а на мужской

репродуктивной способности;

9) экономическая деятельность мужчин и результаты труда мужчин ценятся выше, чем труд

женщин9.

Стало быть, одна из главных «причин» мужского насилия заключается в тендерном

неравенстве. Все вместе эти исследования помогают сформулировать некоторые цели для

политики снижения гендеризованности насилия в обществе. Во-первых, ясно, что чем меньше

будет разделения между женщинами и мужчинами, тем менее гёндеризованным будет

насилие. Это означает, что чем больше мы будем видеть «женоподобных» мужчин —

готовящих еду, заботящихся о детях, не стесняющихся страха — и «мужеподобных» женщин

— решительных, рациональных, компетентных в общественных делах, тем реже агрессия

будет находить себе выход в гендеризован-ном насилии10.

Насилие мужчин над женщинами происходит из-за того, что, по мнению мужчин, женщины

покушаются на обладание тем, что мужчинам принадлежит по праву; подобным же образом

оправдывается и насилие мужчин над другими мужчинами. Я полагаю, что существует

криволинейная зависимость между насилием мужчин над мужчинами, насилием мужчин над

женщинами и незыблемостью патриархатной власти. Если так, то

в поисках мирных обществ нам необходимо обратить внимание на те культуры, где

патриархатная власть либо не оспаривается, либо ее нет вовсе. Минимум гендеризованного

насилия между мужчинами мы найдем там, где патриархат остается в неприкосновенности и

не подвергается сомнению или его просто нет, хотя бы некоторое время.

Дата добавления: 2015-05-06