Часть первая. Все девять растений страсти

Все девять растений страсти

Глоксиния sp. – мифическое растение любви с первого взгляда.

Саговник – растение бессмертия. Ровесник динозавров Юрского периода.

Теоброма какао – шоколадное дерево, символ пищи и богатства.

Луноцвет – источник плодородия и размножения.

Конопля в виде sinsemilla – растение женской сексуальности.

Ландыш – растение силы и власти. При необходимости это прекрасное растение может заменить дигиталис как средство от больного сердца.

Мандрагора – если верить Шекспиру и Библии, это растение волшебства и магии.

Цикорий – растение свободы. Тот, кто рискнет проглотить его горький млечный сок, становится невидимым.

Дурман индейский – растение высокого полета, мысленных путешествий. Дает предвидение будущего.

А также десятое растение. Растение страсти без имени. Чтобы узнать о нем, надо прочитать книгу.

Город Нью‑Йорк

Растение – райская птица (Strelitzia Reginae)

Уроженка Южной Африки, относится к семейству банановых, ценится за высоту ствола и яркоокрашенные огромные листья. Это растение не следует выращивать тем, кто легко разочаровывается или просто слишком нетерпелив и любит командовать, так как для того, чтобы увидеть первый цветок, нередко требуется лет семь. Но оно совершенно идеально подходит тем, кто любит отдавать, не требуя чего‑либо взамен. Вы сами знаете, кто вы есть на самом деле.

Я заинтересовалась тропическими растениями по чистой случайности, лишь потому, что мужчина на овощном фермерском рынке на Юнион‑сквер (тот, что у Бродвея) продал мне одно из них.

Сначала мне казалось, что так оно и было, то есть абсолютно случайно, но сейчас‑то я знаю больше. Сейчас я знаю, что это должно было случиться. А теперь, собственно, как все произошло.

Я только что переехала на Четырнадцатую авеню рядом с Юнион‑сквер в маленькую, только что отремонтированную и, следовательно, абсолютно безликую квартиру‑студию. Это была квадратная коробка с паркетным полом безо всяких архитектурных излишеств, с низким потолком и белыми крашеными стенами. Как раз то, что я искала. Ее новизна и безликость означали, что у нее нет никакой своей или моей собственной истории или памяти, сохранившейся на стенах или половицах. Никаких скандалов или утомительных, мучительных сцен безответной любви, отраженных и запечатленных в зеркале ванной. Как раз так я и хотела жить в тот момент.

Поразмыслив и решив, что немного зеленой листвы украсит квартиру (конечно, что‑нибудь не громоздкое) и привнесет разнообразие в ее стерильную белизну, я отправилась к овощному рынку на Юнион‑сквер за покупкой.

Мужчина за стойкой с растениями, казалось, пришел из моей прошлой жизни. У него были светлые волосы с еще более светлыми выцветшими прядями и красновато‑коричневый загар от постоянного пребывания на улице. В потертой фланелевой рубашке и оббитых ботинках «Тимберленд», надетых для работы, а не для пижонства, он разительно отличался от наманикюренных, до отвращения ухоженных метросексуалов, фланирующих по рынку с плетеной корзинкой в одной руке и солнечными очками от Гуччи в другой. Этот мужчина был не похож на них. Грубоватый, невероятно сексуальный.

Он попросил меня описать мою квартиру, но не в плане размеров и квадратных метров площади или расположения плиты и холодильника, но в отношении количества света, температуры и влажности.

Я рассказала ему, что окна там от пола до потолка, что было по большей части правдой, хотя окна начинались скорее от батарей, чем от пола.

Я рассказала ему, что у меня окно выходит на юг, что редкость в Нью‑Йорке, и в солнечную погоду в квартире жарко и светло весь день, даже зимой.

Я еще не жила там зимой и не знаю, почему я так сказала, но поняла, что это хорошо и для меня и для него, потому что он вдруг нырнул в гущу своих растений, погрузив голову в торчащие прямо вверх пурпурные листья, а затем, улыбаясь, появился вновь с длинной (чуть больше полуметра) связкой листьев в руках.

Я была разочарована.

– Что это?

– Райская птица, – произнес он, поднимая листья вверх и поворачивая горшок пальцами.

– Тропическое растение? – спросила я, застегивая молнию на холодном мартовском ветру и представляя себе неизбежную близкую кончину растения.

– С Гавайев, если быть точным. Strelitzia reginae (стре‑лиция королевская). Из семейства банановых. Любит солнечный свет, но не прямые лучи, и чтоб земля подсохла между поливами. Ее трудно растить, и она редко зацветает в первые пять‑шесть, иногда семь лет, в зависимости от условий. И еще требует любви, – добавил он, подмигнув мне.

Я расстегнула куртку.

– Шесть или семь лет? Мой брак столько не прожил. А у вас есть что‑нибудь, что зацветет пораньше, ну, скажем, через неделю или две?

– Это растение для вас. Стрелиция – красавица.

– Сколько?

– Тридцать долларов, и я еще добавлю книжку о редких тропических растениях, чтобы вы знали, как за ней ухаживать.

– Три десятки? Да я могу зайти в гастроном и за десять долларов купить дюжину роз, которые будут благоухать прямо сейчас.

– Конечно можете, но через неделю они завянут. Вам придется покупать их каждую субботу. Если хорошенько посчитать, я предлагаю вам неплохую сделку. И кроме того, эта птичка из тропиков. Подумайте о нежных океанских бризах, склоняющихся пальмах, пляжных кабинках, волнистых дюнах на белом песчаном пляже у теплой голубой воды.

Уж не знаю, были ли это песчаные дюны, мальчики у пляжных кабинок или небесная синева его глаз, но как человеку, связанному с рекламой, мне пришлось признать, что он отлично провел продажу. Я ему заплатила, и он передал мне цветок, книжку о редких тропических растениях и свою визитную карточку, на которой было написано: «Дэвид Эксли, садовод».

– Звучит прямо как супергерой, – сказала я, глядя на визитку.

– Ну, я действительно делаю кое‑что необычное с флорой и фауной, если вы понимаете, что я имею в виду.

Я не поняла, но на всякий случай кивнула.

– Приходите, если листья по краям начнут желтеть. Я здесь по средам и субботам с шести утра до десяти вечера.

– Лучше бы не надо, – бросила я через плечо. – За тридцать долларов пусть они лучше останутся свежими и ярко‑зелеными с пятнышками.

Я шла через рынок, неся райскую птицу перед собой, словно дар для жертвоприношения. Приятно было нести в руках частичку земли. Я подумала, что, наверное, похожа на одну из тех женщин, которые готовят по ночам питательные блюда для своих детей, обучающихся в Школе Стейнера, носят сабо «Биркенстокс» и читают выдержки из Каббалы, а вовсе не на одинокую бездетную разведенку тридцати двух лет от роду, у которой нет даже домашних цветов. Дома я поставила райскую птицу на подоконник. Основание горшка оказалось слишком широким для подоконника, и он покачнулся. Я успела подхватить тридцатидолларовое тропическое сокровище до того, как оно свалилось. Не прожив со мной и пяти минут, растение подверглось опасности. И это неудивительно.

Райская птица стала первым живым существом, с которым я рискнула разделить жизненное пространство после развода. В последние девять месяцев мой девиз был: никаких домашних животных, никаких растений, никаких людей, никаких проблем.

С бывшим мужем я познакомилась на работе. Он был красив, успешен, но именно он оказался самой большой ошибкой в моей жизни. Муж пил как сапожник и при этом хотел иметь кучу детей. А я не хотела много детей и пью, как разумное создание. Я понимаю, что отношения у большинства женатых пар непростые, многоярусные, но только не у нас. Наш четырехлетний брак был похож на нечто вроде:

Первый год:

– Я люблю тебя, Лила.

Второй год:

– Я люблю тебя, Лила.

Третий год:

– Я люблю тебя, Лила.

Год четвертый:

– Я ухожу от тебя, Лила, к продюсеру рекламного агентства.

Продюсер из рекламного агентства, она же женщина, которая приносила ему кофе и заказывала билеты на самолет. До чего пошло и избито. Меня тогда поразило, как же больно может ранить нечто, напоминающее страсти из мыльной оперы.

Но, по существу, дело было не только в пьянстве моего мужа. Проблема нашего брака была, так сказать, генетическая.

Муж был родом из большой католической ирландской семьи, где все женились и производили детей, если только не были геями или смертельно больными людьми. Я же родилась в семье, где женились, если только уже заимели детей, обычно по чистой случайности.

Мои родители, которых я любила до безумия, развелись, когда я была совсем юной. Развод они переживали патологически болезненно, словно подростки, и оба никогда больше не вступили в новый брак. У моих старших сестры и брата были дети, но не было супругов. Многие люди женятся, чтобы сохранить традиции. Я же всегда была бунтовщицей по натуре и вышла замуж как раз для того, чтобы их нарушить.

Странность заключалась в том, что, несмотря на все сложности, мне нравилось быть замужем. Я обожала всякие маленькие ритуалы. Изящные прозвища. Вроде: Сладкий Медвежонок для него и Дикая Роза для меня. Я любила покупать продукты оптом, готовить в огромных кастрюлях говяжье рагу и куриный суп с большим количеством овощей. Любила мыть посуду, слушая Кертиса Мэйфилда. Мне нравилось стирать, сушить и складывать одежду. Боже правый, я даже любила пылесосить. Справедливости ради должна сказать, что за эти годы я превратилась в совершенную зануду, и я все это любила.

Оказалось же, что мой бывший муж, будучи по всем признакам, начиная с внешности и кончая соблюдением семейных традиций, человеком домашним, люто ненавидел семейную жизнь. Он был фанатом свободного пространства. Прожив все свое детство и юность в крошечном доме среди многочисленных родственников, он не выносил, чтоб кто‑то был рядом. Он уговаривал меня покупать все бо́льшие кровати и переезжать во все бо́льшие квартиры. В конце концов мы спали на таком широком матрасе, что могли лежать раскинув руки – и кончики наших пальцев даже не соприкасались. Так мы и жили в мансарде размером с ангар для самолетов.

Только чтобы убедиться, что я не сошла с ума, я провела опрос, касавшийся различных кроватей. Мой друг Оливер, известный дизайнер по интерьеру, сказал, что это самый большой экземпляр, который он когда‑либо видел в манхэттенской квартире. Моя подруга Лиза говорила, что наше гигантское ложе заставляет ее чувствовать себя крошечной, как грудной ребенок, который ползает по родительской кровати. Моя мама заказала для нее специальные простыни. Мой сослуживец Кодиак Стар, который увлекается серфингом, сказал, что кровать, закрытая сине‑зеленым стеганым одеялом, напоминает ему океан. Это было официальное признание; моя кровать была действительно огромна, как Атлантический океан. Я лежала в Лондоне, а муж был на другой стороне матраса, в Нью‑Йорке.

Мой большой Сладкий Медвежонок, моя скала и опора оказался куском рыхлой породы. Капризный и поддающийся даже самому минимальному давлению, неспособный обсудить или хоть обдумать, что чувствует. В нашей гигантской квартире с гигантской кроватью он отодвигался все дальше и дальше, пока в один прекрасный день просто не исчез из дома. Нет, без шуток. Именно так.

Реальной опорой и скалой оказался для меня мой легкомысленный сослуживец Кодиак Стар. Коди, носивший столь прелестное имя, был просто соткан из противоречий: наполовину философ, наполовину серфингист, мало этого, он был намного красивее большинства женщин, которых я знала. Конечно, у него в лексиконе встречались всякие раздражающие меня словечки вроде «классно», «заметано» и «цыпочка», и он интересовался такими непонятными, странными вещами, как трансцендентальная медитация и сновидения наяву. Его можно было бы отнести к декадентам и интеллектуалам начала века, если бы он не родился в 1984‑м, на восемь лет позже меня.

Из‑за того что мы делили один кабинет, Коди изо дня в день выполнял трудные обязанности: бесконечно выслушивал рассказы о моем бывшем муже и поднимал мне дух. Предполагалось, что мы работаем над новой рекламой кроссовок «Puma», но мы главным образом обсуждали животрепещущие вопросы моего брака. Он всегда разговаривал со мной нарочито бодрым тоном, пересыпая речь простыми для понимания терминами из серфинга. Когда я спросила Коди, почему муж ушел от меня, даже не попытавшись объясниться, он заправил шелковистые выгоревшие волосы серфингиста за уши, закинул ноги на письменный стол, а руки, сцепив в замок, заложил за голову.

– Цыпочка моя, только мирового уровня серфингисты на длинных досках могут в любых условиях справляться со всеми типами волн, большими и маленькими. Твой муж был короткодосочный любитель.

– Но почему я должна пройти через все это?

– Потому что падение с доски – как правильное дыхание. Каждый должен пройти через это.

Испытав все тяготы разрыва и прекращения отношений с мужем, я страшно тряслась над райской птицей, пытаясь сохранить ее живой. Я буду строить отношения постепенно. Сначала растения. А если все сложится удачно, перенесу их на людей.

Утром, еще до работы, я кончиками пальцев гладила ее стебли, потому что они были слегка пушистыми и приятными на ощупь, а иногда, когда большие банановые листья становились слишком пыльными от городской жизни, я мыла их влажной губкой.

Я относилась к птичке как к гостю, только предлагала ей воду вместо вина и старалась не допускать к ней сигаретного дыма. Весь день я держала шторы открытыми, даже в самую солнечную погоду, когда из‑за бликов я ничего не видела на мониторе компьютера. Я пыталась удовлетворить, как мне казалось, каждую ее прихоть, и, к моему великому изумлению, она прижилась. Из стеблей полезли новые побеги. Я выманивала их льстивыми речами и, зачерпнув рукой воды, сбрызгивала. Побеги развернулись в гигантские блестящие бледно‑зеленые полупрозрачные листья со слегка просвечивающими жилками.

Мне хотелось пойти поблагодарить Дэвида Эксли и похвастаться успехами (а на самом деле снова увидеть его и беспардонно пофлиртовать с ним), но я побоялась. Когда дело доходило до мужчин, на меня нападали страх и растерянность, и вместо этого я позвонила Коди.

Он ответил мне с пляжа, пытаясь перекричать шум прибоя:

– Тебе надо приехать сюда, Лила. Тебе бы только сюда добраться и поймать пару волн. И не возвращаться. Пока икры не сведет от постоянного сидения на корточках. Здесь ты была бы свободна, как птица, детка, свободна, как птица.

Я повесила трубку и направилась на овощной рынок, взбивая на ходу кудри.

– Моя райская птица растет великолепно, – сказала я.

Дэвид Эксли, садовод, большим пальцем ткнул куда‑то за спину

– Там есть еще много из тех же мест.

– Я не покупаю, а только хожу и смотрю.

– По мне, так смотрите на здоровье. Но если у вас есть свободная минутка, я могу пригласить вас в палатку и показать, как заставить вашу птицу вырастить крылья.

– У меня есть немного времени. Покажите мне, как заставить ее летать.

Он понизил голос и пододвинулся поближе:

– Прежде чем я выдам свои секреты торговли тропическими растениями, мне надо знать, с кем я разговариваю.

– Я – Лила.

– Лила – это чудесно. Лила, а дальше?

– Нова.

– Второе имя Нова?

– Грейс.

– Лила Грейс Нова. Новая Лила Грейс.

Подхватив под локоть, он провел меня во внутреннюю часть своего магазинчика, за прилавок. Там было влажно и сыро, вода сочилась каплями и стекала по стенам зеленой палатки размером с маленькую городскую квартиру, полностью забитую растениями. Внутри было по крайней мере на пятнадцать градусов теплее, чем снаружи, и пахло влажной землей, дождем и всякой зеленью.

На раскладном деревянном столе стояли пять высоченных райских птиц с торчащими кверху твердыми листьями.

– Дай мне твою руку, Лила Грейс Нова.

Он взял меня за руку и провел моими пальцами по огромному листу.

– Чувствуешь?

– Он мокрый.

– Не мокрый, а влажный, в росе. Разницу видишь?

– Как тебе это удается? Ну, то есть роса. Чтобы растения сильно не намокали?

Он отпустил мою руку. На ней осталась грязь от его рабочей перчатки, словно я брала руками землю.

– Купи себе парочку суперсильных увлажнителей. Не ставь их очень близко к птичке, ты ведь не хочешь намочить листья слишком сильно, но и не ставь чересчур далеко, чтобы не пересушивать. Достаточно близко, чтобы они были покрыты тонкой пленкой влаги. Они это любят и вырастут выше потолка. Помяни мои слова, тебе придется переехать на новое место, чтоб только не расставаться с этой птичкой.

– Ненавижу переезжать.

– Это потому, что у тебя есть корни. Признак того, что ты прирожденный садовод.

Мне понравилось, как это звучит. Прирожденный садовод. Звучало как‑то более живо и человечно и даже более женственно, чем истинный рекламщик.

Я посмотрела на Эксли. Его глаза цвета выцветшей рабочей блузы были окружены морщинками, веером разбегавшимися от наружных уголков глаз, возможно оттого, что он целый день щурился от яркого солнца. Он заставил меня почувствовать, будто я нахожусь вовсе не на Манхэттене, и это чувство мне понравилось. «Этот человек настоящий профессионал», – подумала я. Настоящий волнующий флирт с продавцом цветов.

– Чем ты занимаешься? – спросил он.

– Рекламой.

– Ха, милое занятие.

Ну что ж, если он хочет изображать сельского увальня, я буду изображать сексуальную горожанку

– Да. – Я обеими руками отбросила свои длинные белокурые волосы назад и склонила голову набок – Совершенно очаровательное.

Дата добавления: 2015-05-06