Хроники Раздолбая 9 страница

«Бедный, зомбированный чувак — не может даже подрочить спокойно!» — ужаснулся про себя Раздолбай, но вслух сказал:

— Миш, я многое могу понять, но это перебор явный.

Если у тебя это вызывает досаду, не делай этого. При чем тут священник?

— При том, что полнота богопричастности не вернется без его разрешительной молитвы.

Миша говорил еще что-то про энергию, которая дается священнику в рукоположении, снова вспоминал «сканирующий луч» и объяснял, что молитва священника стирает все нехорошее в «базе данных», — Раздолбай ничего больше не слушал. Миша стал ему понятен, и он пропускал его слова мимо ушей, как детскую чушь.

«Талантливый скрипач, хороший парень, но двинулся на Библии, — думал Раздолбай, поддакивая невпопад. — Я бы тоже, наверное, двинулся, если бы меня пытались зарезать, но есть все-таки пределы двинутости. Фантазировать, как устроен мир, и пытаться толковать Библию — это даже круто. Но сообщать какому-то попу, что ты дрочер — клиника!»

— …поэтому держусь, сколько могу, стараюсь к этому больше не возвращаться, — продолжал Миша, не замечая, что Раздолбай кивает, глядя сквозь него. — Когда срываюсь, хочу скорее попасть на исповедь. Я знаю, что со стороны это дико, но приходится выбирать — минутное удовольствие или радость богопричастности. Сам факт, что такой выбор существует, для меня уже доказательство Бога.

— Какой Бог? Ты себя просто настроил так, — ответил Раздолбай, поймав нить разговора.

— Я себя настраивал, что в этом нет ничего плохого. Это не мой настрой, не мной установленный выбор.

— Долго воздерживаться вредно, знаешь об этом?

— Зачем долго? Женюсь, и все будет нормально.

Эта дикость стала последней каплей в чаше терпимости к чужим взглядам, и Раздолбай решил выказать все, что думает о Мишиной «вере».

— Миша, я к тебе очень хорошо отношусь, и все, что ты рассказал, было интересно, — заговорил он, стараясь не раздражаться. — Если честно, я думаю, вся твоя «богопричастность» — навязчивая привычка. Я так в третьем классе счастливые номера на машинах высматривал. «Двадцать три — тридцать два — мое счастье!» Если раз в день такой номер не находил, боялся, что может плохое случиться — двойку получу или заболею. Забыл про это на каникулах, потому что в пионерлагере машин не было. Меня тоже в детстве крестили, и никаких прекрасных чувств я не помню. Мокро было, холодно и неприятно. Никакого «голоса» в себе я не слышал.

«А кто вчера говорил тебе, что Мартин и Валера не правы?» — мелькнула мысль, но Раздолбай не обратил на нее внимания.

— Может быть, ты привык игнорировать этот голос, и он умолк? — предположил Миша.

— Ничего я не игнорирую. Я тоже иногда сам с собой спорю, но это борются мои мысли и нет там никакого «голоса свыше». Ты говоришь: «Женюсь, все нормально будет». Жениться надо не потому, прости, что дрочить нельзя и терпеть не получается. Люди в тридцать лет женятся, в тридцать пять, пока нагуляются и дозреют. А если ты до тридцати своего человека не встретишь, так и будешь мучиться?

— Я не думаю, что до тридцати лет ждать придется. Мне кажется, я своего человека очень скоро встречу.

— А если нет?

— Внутренний голос говорит, что это произойдет очень скоро.

— Да мало ли что он говорит вообще?!

— Жалко, что ты меня совсем не понял.

Раздолбай заметил, что голос Миши похолодел, и испугался, как бы его резкие замечания их не поссорили.

— Извини, если наговорил лишнего, может быть, я не прав, — примирительно сказал он и добавил, чтобы вернуть Мишино расположение: — Знаешь, если у тебя есть Библия, я бы взял почитать. Я давно ее листал, вдруг после нашего разговора увижу там что-то новое.

— На даче есть, напомни, когда вернемся, — ответил Миша и так глубоко задумался о чем-то своем, что последние минуты до Майори они шли совершенно молча.

Обратно ехали на электричке. Красные стволы сосен, облитые солнечным золотом, мелькали за вагонными окнами и настраивали непринужденно вспоминать приятные моменты отдыха. К теме религии Миша больше не возвращался, и когда на даче он достал из тумбочки большую черную книгу, Раздолбай даже не понял, что он ему дает.

— Держи, ты просил почитать. Не потеряй ни в коем случае, это очень ценное издание к тысячелетию крещения.

— А-а, ну да… Спасибо! — сообразил Раздолбай.

— Корзину забери, не забудь. Скажи Мартину, что я оценил номенклатурный жест, но еду сегодня в Москву, и у нас много сумок. Кстати, ты ведь тоже сегодня едешь. Мы не на одном поезде?

— Я поменял на завтра. Признание-то вчера сорвалось.

Раздолбай многозначительно подмигнул.

— Ах, ты! Все-таки решил дожать. Ну, давай, удачи. Расскажешь потом в Москве. Телефонами обменялись, не пропадай. Рад был с тобой познакомиться.

Миша крепко пожал Раздолбаю руку, как бы заверяя его в будущей дружбе, и на этом они расстались.

«Самое потрясающее лето в жизни! — думал Раздолбай, снова любуясь мелькающими за окном электрички соснами. — Влюбился, нашел новых друзей, кайфовал от «своей жизни»!»

Воспоминание о вчерашнем приключении полоснуло по сердцу сладкой бритвой. Раздолбай потасовал в памяти поблекшие видения черных чулок и шпилек, а потом решил скоротать остаток пути до Риги за чтением Библии. «Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова…» — перечисление древних мужских имен, которые смешно сочетались со словом «родил», показалось ему неинтересным, и он открыл книгу на середине. «Просите, и дано будет вам, ищите и найдете, стучите, и отворят вам, ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят», — прочитал он и вспомнил рассказ Миши о скрипке. «Вот так все просто! — недоверчиво усмехнулся он. — Попрошу сейчас «Мерседес», и появится? Хотя зачем «Мерседес», если у меня даже прав нет…

Что бы я на самом деле хотел?»

— Диану, — тут же ответил он сам себе.

— Что именно ты от нее хочешь?

Не заметив, что он задал этот вопрос во втором лице, Раздолбай начал оформлять свое желание.

— Что я хочу от нее, в самом деле? Чтобы в ответ на завтрашнее признание она сказала, что я тоже ей нравлюсь.

Чтобы радовалась моим приездам. Чтобы следующим летом я провожал ее до дачи вместо Андрея. Все это, но этого недостаточно, что-то еще…

Видения черных чулок и шпилек наложились на чувство влюбленности, и то, о чем еще вчера он не решался даже фантазировать, стало единственным по-настоящему сильным желанием.

— Я хочу, чтобы Диана стала моей первой девушкой! Хочу, чтобы у меня с ней произошло то, что делали вчера в номере

Валера и Мартин! Хочу, чтобы у меня все было так, как у них вчера в гостинице, только по настоящей любви! — горячо пожелал Раздолбай и отправил свое желание в пространство.

«Теперь надо, как Миша, услышать в себе «дано будет» и верить, что все сбудется», — подумал он, но услышал в себе другое.

— Не нужна тебе Диана, — эхом разнеслась в сознании мысль. — Не нужна, не нужна, не нужна…

— Как это, не нужна?! — запротестовал Раздолбай, не понимая, как можно было настраивать себя на одно, а подумать другое. — Еще как нужна! Я люблю ее!

— Не нужна, не нужна, не нужна!

— Ерунда какая-то! — разозлился он. — Как может возникать мысль, что она не нужна, если я больше всего хочу этого? Действительно, такое ощущение, что сознание раздвоилось… Знаешь что, «второй голос», заткнись-ка ты, потому что ты — никакой не «Бог», а мой собственный страх. Я хочу ее, одновременно боюсь этого, и возникает такая мысль. Заткнись, понял! Дано будет, ну!

Сознание перестало раздваиваться. Мысль, что Диана не нужна, больше не появлялась, но и мысль «дано будет» не возникала, как ни пытался вызвать ее в себе Раздолбай. Оставались только желание, страх неудачи и полная неизвестность. «Свихнуться можно, если такие разговоры вести с собой, — подумал он. — Миша вот уже и свихнулся. Опасно с этим играть, можно до настоящих голосов допрыгаться — думать одно, слышать в себе другое. Пошли они, эти мракобесы!»

Раздолбай захлопнул Библию и засунул ее в корзину между бутылкой шампанского и толстой связкой бананов. Если бы Миша не предупредил, что книгу надо вернуть, он оставил бы ее в электричке, и теперь думал, как спрятать ее в гостинице, чтобы ни в коем случае не попасться с ней на глаза Мартину.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Сначала Раздолбай хотел спрятать Библию в шкафчик пожарного шланга, как поступал с сигаретами, чтобы родители не обнаружили их в кармане куртки, но ценность книги и данное Мише обещание не потерять ее предполагали более бережное обращение, чем с пачкой «Родопи». Побродив по коридорам гостиницы в тщетных поисках надежного тайника, Раздолбай в конце концов завернул книгу в газету и отдал ее на хранение администратору.

— Другу сюрприз на день рождения купил, не хочу, чтобы нашел раньше времени, — пояснил он.

Избавившись от компромата, Раздолбай подхватил фруктовую корзину, которая здорово надоела ему за весь день, и поднялся на свой этаж. Мартина он увидел, как только раздвинулись двери лифта, — выйдя в коридор в одних трусах и растянутой майке, тот оскорблено кричал в спину горничной:

— Принесите жалобную книгу, а остальное не ваше собачье дело!

— Что случилось? — удивился Раздолбай.

— Зашла некстати и много хамить стала. Люмпен совковый распустился вконец — вместо того чтобы делать уборку, начинает учить жизни. В любой цивилизованной стране за это выставили бы вон, а я даже жалобную книгу получить не могу. Скрипач пренебрег презентом? Очень кстати!

Мартин взял из фруктовой корзины персик и, откусив от него половину, вернулся в номер. Раздолбай вошел следом и в первую секунду подумал, что они ошиблись дверью. Номер выглядел так, словно в нем проводили ремонт. Пол, мебель и местами даже оконные стекла сплошь покрывал тонкий слой белой пудры. Этой же пудрой была осыпана брошенная на кресло одежда Мартина. Стеклянный столик был разбит вдребезги, и его осколки валялись на полу вперемешку с окурками и пеплом из расколотой пепельницы.

— Что… Что здесь случилось? — спросил потрясенный Раздолбай.

— Хотел сделать весело.

— Кому?!

— Валере.

Валера появился в следующую минуту и был шокирован сильнее, чем Раздолбай, потому что ходил в бар за сигаретами и покидал чистый прибранный номер.

— Боец, твою мать, что ты сделал?!

— Валдайскую шутку.

Оказалось, Мартин и Валера ездили в дом отдыха на Валдае и там развлекались, обрушивая на приятелей клубящиеся облака углекислоты из огнетушителя. Углекислота вырывалась из раструба с оглушительным шипом, рассеивалась в воздухе и не оставляла следов. Когда Валера отлучился, Мартин нашел в шкафу огнетушитель и вспомнил эту шутку. Он решил сделать пробный пуск, но вместо углекислоты из раструба вырвалось облако порошка. От неожиданности Мартин выронил огнетушитель на столик, разбив его, а порошок рассеялся по комнате и опустился тонким слоем на все поверхности. Мартин разделся, чтобы вытряхнуть одежду, и тут в комнату постучали. Думая, что это Валера, он открыл дверь, но это была уборщица, которая забыла положить новое мыло.

— Так и не положила, кстати, — оскорблено закончил Мартин. — Начала обзывать меня свиньей, грозить выселением… Дерьмо! Новое мыло сейчас дико по кайфу было бы.

— Ладно, надо убирать это быстро! — деловито сказал Валера.

— Не кипиши, для этого есть специальные люди. Повесим на дверь номенклатурную табличку «уберите комнату» и пойдем ужинать.

— Март, это перебор. Боец, помогай!

Валера зашел в ванную и вынес оттуда намоченные полотенца. Одно он бросил под ноги Мартину, другое дал Раздолбаю, а третьим стал вытирать белую пудру с мебели. Пудра оказалась водоотталкивающей и упорно не желала покидать насиженные поверхности. Раздолбай включился в помощь. Мартин стоял, скрестив руки на груди, и взирал на лежавшее у его ног полотенце с брезгливым недоумением.

— Давай, бизнесмен, шевелись! — поторопил Валера. — Окурки собери с пола.

— Может, мне еще на улице их собрать? — взорвался вдруг

Мартин. — Я не буду ни фига шевелиться, потому что здесь существуют уборщицы, которые должны отработать деньги, заплаченные за этот номер. И предлагаю тебе перестать демонстрировать при посторонних свою дикую правильность.

Я этой правильностью наелся еще вчера.

— Какая «правильность»? — начал злится Валера. — Ты погром устроил!

— Я что, разбил зеркала, бросил в ванну телевизор и помадой вчерашних шлюх расписал матюгами стены? Когда Мик Джаггер громит в отелях апартаменты, его целуют в жопу и пишут об этом в таблоидах. Кит Мун одних только унитазов в гостиницах на полмиллиона взорвал.

— Ты не Джаггер.

— Тебя мой статус не устраивает? Будь я Джаггером, ты рассказывал бы всем, как круто со мной кутить и громить отель, но раз я всего лишь твой друг, можно отчитывать меня как школьника и заставлять убирать пол? Так? Признайся! Почему-то бить по моему самолюбию стало последнее время твоим любимым занятием. Вчера ты взял сторону той компании, прекрасно зная, что драку начал не я. Сейчас ты предлагаешь мне подбирать окурки и презрительно бросаешь «шевелись, бизнесмен». Что будет завтра? Шнурки завязать попросишь?

— По-моему, ты не в себе.

— Нет, просто меня взбесила твоя «правильность». Может, перед малознакомыми людьми, как, например, перед ним, — Мартин указал на Раздолбая, — ты и сойдешь за «правильного», но я слишком хорошо знаю, что правильность эта деланая. Когда на Валдае ты заблевал коридор, тебя не смущало, что это убирали другие. Но сейчас почему-то нужно изображать себя диким джентльменом и навязывать мне приличия. Хотя бы со мной будь таким, какой ты есть!

— А ты не веди себя слишком свински!

— Тебе что, очень неудобно из-за меня?

— Да, неудобно!

— Что ж ты ездишь со мной отдыхать? Так номенклатурно, что неудобства по фигу?

— Все, достал!

Валера швырнул на пол мокрое полотенце и подхватил свой чемодан.

— Бабки верну потом, — сказал он Мартину, стараясь на него не смотреть, и вышел из номера.

— Боец, что за дикие обиды?! Я просто… — крикнул Мартин вдогонку, но его перебила хлопнувшая дверь.

Раздолбай растерянно мялся посреди комнаты. Он считал, что Валера прав, но не хотел вмешиваться в чужие отношения и переживал, что ссора друзей между собой лишила его дружбы с одним из них. Валера был ему симпатичен, но уйти из номера следом за ним казалось ненужным позерством.

— Зря вы так, — сказал он Мартину. — Поссорились из-за фигни.

— Это не фигня, а лицемерие, которое я ненавижу. Когда он бухой и веселый, то может шутки ради поссать в чужом подъезде, и ему это дико в кайф. Но сейчас почему-то надо выставлять себя комильфо. Не было бы здесь тебя, он бы так не выпендривался. Мне убраться не западло, я показной правильности не люблю.

Мартин опустился на корточки и стал собирать в руку рассыпавшиеся окурки. Раздолбай продолжил вытирать мебель. В дверь постучали.

— Вот он — король. Дверью хлопать горазд, но куда он денется?

Вместо Валеры на пороге номера оказался худощавый мужчина в деловом костюме и круглых очках, делавших его похожим на филина.

— Was soll es sein, sehr geehrter Herr?[48] — осведомился Мартин.

— Разрешите войти? — строго потребовал мужчина.

— Verstehe kein Russisch. Sprechen Sie Deutsch?[49]

— Сэрэтэм кирандульми! — крикнул из комнаты Раздолбай, решив, что раз Мартин заговорил по-немецки, то ему тоже следует повторять вчерашнюю роль.

— Все они понимают! — послышался голос горничной. — Русская морда, пусть не придуривается, свинья! Весь номер загадили, сволочи, посмотрите!

— Ich verstehe gar nichts… Я нье знай этот жьенщин… Wo drängen Sie sich nach, sehen Sie denn nicht, ich bin nicht angezogen?[50]

Мужчина, закованный в броню костюма, двинулся на полуголого Мартина как танк, отодвинул его в сторону и вошел в номер.

— Та-ак, — протянул он, оглядев комнату.

— We are going to clean it, don’t worry,[51] — все еще цеплялся за образ иностранца Раздолбай.

— Я главный администратор отеля, — отчеканил мужчина. — Вы заплатите сейчас за разбитый стол, заплатите штраф в размере суточного проживания и покинете гостиницу в течение получаса.

— Ich bin ein Vertreter der Firma Siemens. Wir bieten Melkan-lagen an.[52]

— Bieten Sie Ihre Anlagen in einem anderen Hotel an. Und kein Wort mehr auf Deutsch oder ich spreche lettisch und rufe die Polizei damit man es Ihnen übersetzt. Alles klar?[53]

— Сколько стоит стол? — спокойно спросил Мартин, переходя на русский.

— Сто рублей.

— Это чешское говно тянет на сорок, а ваша кляузница будет счастлива вылизать комнату за десятку. Я дам вам пятьдесят рублей под расписку, или вызывайте милицию, а я вызову представителя компетентных органов, который, в свою очередь, задаст пару вопросов.

— Не надо меня пугать.

— Я не пугаю. Я предложил полтинник, и больше у меня все равно нет. А в том, что представитель валютного контроля приедет в течение часа, можете не сомневаться.

— Расписка об отсутствии претензий? — уточнил администратор после секунды раздумий.

Через полчаса они стояли в сквере перед гостиницей. Мартин укладывал в чемодан целлофановый пакет с одеждой, испачканной порошком из огнетушителя, а Раздолбай тщетно пытался впихнуть в свою маленькую сумку сверток с Мишиной книгой, после чего махнул рукой и положил ее в корзину с фруктами.

— Этот филин стопудово имеет долю от местных шлюх, и можно было его нахлобучить, но мы сами косили тут под иностров, платили телкам баксами, так что гнать волну могло быть себе дороже, — говорил Мартин, словно оправдываясь. — Разошлись достойно, но я отдал ему последние деньги. Теперь мы — дикие короли: в последний день стоим на улице без копейки, и утреннее бухло начинает меня отпускать. Надо дико догнаться!

Он достал из корзины бутылку шампанского, хлопнул проб кой и стал отпивать маленькими глотками прямо из горла.

— У меня остались пятнадцать рублей, которые ты вчера дал, — напомнил Раздолбай.

— Слушай, ты дикий Рокфеллер! Но сильно секвестрировать твой бюджет ни фига нельзя, потому что тебе надо купить цветы и, возможно, выступить диким королем, иначе зачем ты вообще остался. Снимем рублей за пять какую-нибудь халупу и на мелочь купим плюшек пожрать. Ужинать и завтракать будем фруктами, после которых совершенно дико просремся.

Мартин сделал еще глоток из бутылки и протянул ее Раздолбаю.

— Хлебни и начинай втыкать, какой контрастной бывает жизнь.

Номер за пять рублей они сняли в гостинице «Baka». Девушка-портье провожала их до двери и щебетала извиняющимся голосом:

— У нас вообще-то все номера хорошие, с удобствами, этот пятирублевый с умывальником один такой. Но весь сервис доступен! Утюжок у администратора, заказ по меню из ресторана, приготовление и доставка в номер чая…

— Приготовление чая в кайф, может быть, мы попросим.

А скажите, где у вас в Риге можно поиграть в гольф?

Вопрос Мартина вогнал девушку в полную растерянность, и она откланялась с заискивающим смехом.

— Лучший способ не терять лицо, когда твой статус в дискаунте, — это серьезно интересоваться элитным сервисом и дико сбивать этим с толку, — объяснил Мартин Раздолбаю, который ничего не понял, но уважительно покивал.

Пятирублевый номер оказался комнатой два на три метра с парой продавленных кроватей, единственной тумбочкой и покрытой ржавыми разводами раковиной в углу. Больше в нем ничего не было. Даже вешалки.

Мартин принюхался.

— Номер в этой «Каке» следовало назвать номером с писсуаром, а не с умывальником. Заказ по меню в пролете. Официанта в такой номер звать стыдно и заказывать нам все равно не на что. Слушай, мы для них дико выгодные постояльцы! В этом номере кроме номенклатурных тараканов наверняка никто не живет, но тараканы вряд ли заплатят им пять рублей. Тараканы — дерьмо, живут и ни фига не платят.

— Может, сходим в «Латвию», оставим Валере записку? — предложил Раздолбай. — Вдруг он вернется, а нас там уже нет.

— Валера не пропадет. У него в отличие от нас есть бабки, и ужинать сегодня он будет котлетой по-киевски, а не бананами-грушами.

— Может, найдем его, займем денег?

— Предлагаешь пойти на поклон к человеку, который хлопнул дверью?

— По-моему, ты его обидел больше, чем он тебя.

— Слушай, я знаю, что перегнул палку и наговорил резких вещей. Но это не спонтанный выплеск, а давно копившееся раздражение. Ты же не знаешь предыстории. Родители Валеры — мелкие пешки в Совмине, без влияния и связей. Если бы не мой отец, в иняз бы он не поступил и по хорошим пансионатам не ездил. Я не говорю, что он должен лизать мне руки. Он — борзый независимый пацик, который ведет себя на равных, даже если не может быть на равных по статусу, и мне это в нем нравится. Но на равных — это не значит пытаться взять верх. А он все время пыжится меня нагибать, и это дико бесит. У меня с начала года серьезная дилемма — доучиться и получить диплом или бросить институт и пойти в бизнес. Я с ним посоветовался как с другом, а он стал ерничать и говорить, что это понты. Когда он сегодня выдал: «Шевелись, бизнесмен, собирай окурки!», у меня реально рухнула планка. Ни фига извиняться не буду! Хочет продолжать дружбу — пусть извинится сам и включает впредь голову.

— Но ты же не всерьез думаешь бросить институт ради какого-то бизнеса? — удивился Раздолбай.

— А что тебя удивляет?

— Ну, какой бизнес, Мартин? Бизнес в Европе, в Америке, а у нас — фарцовка. Или ты хочешь бросить МГИМО, чтобы варить джинсы?

— Не знаю пока. Может, и джинсы.

— Ну, это глупость полная! У тебя крутой институт — закончишь, устроишься на хорошую работу. А бросишь — останешься потом не у дел.

— Не у дел я как раз могу остаться, если потеряю еще год в институте. Ты просто не понимаешь… Лед тронулся. Тронулся, хотя этого почти никто не знает.

— Какой лед, о чем ты?

— Извини, не могу в это посвящать.

Мартин многозначительно замолчал, а Раздолбай подумал, что Валера прав — все это, конечно, понты, и разговоры про мифический бизнес — такой же способ добавлять себе значимости, как спрашивать у портье гостиницы «Baka» про игру в гольф. Раздолбай с трудом спрятал скептическую ухмылку и поспешил перевести тему, пока Мартин не заметил, что он его раскусил.

— Слушай, что за чувак взорвал унитазов на полмиллиона?

— Кит Мун, барабанщик The Who. Ты же слушаешь рок, я думал, ты знаешь.

— Я слушаю, но биографий не знаю почти.

— Ну да, у нас их не издают. Кит Мун был известным дебоширом и придумал себе фишку — съезжая с гостиницы, бросал в унитаз петарду и дико совершенно взрывал его. Мог вернуться в отель с полдороги, убедив шофера, что забыл нечто важное, забежать в номер, выбросить в бассейн телевизор и сказать: «Вот теперь поехали!» Знаешь, чем отличается свободный мир от нашего? Там за это помнят и будут помнить, а у нас упекли бы в психушку и забыли.

Раздолбай хихикнул, представив, как взрывает унитаз в отместку за то, что их выгнали из апартаментов «Латвии».

— Знаешь, иногда я веду себя дико свински, но это не моя сущность, — задушевно продолжал Мартин. — Ты не представляешь, сколько мне приходится пахать в институте, как я хожу по струнке, взвешивая каждое слово, чтобы сойтись с нужными людьми. Если время от времени не выстегиваться, можно дико совершенно свихнуться. Всю жизнь думаешь одно, говоришь другое, делаешь третье… В какой-то момент хочется врубить Кита Муна и дико что-нибудь разнести. Но для этого надо быть миллионером. Может, когда-нибудь стану.

— Ну да, займешься «бизнесом», — не удержался Раздолбай от подколки.

— Тебя опыт Валеры не научил ничему? — вспыхнул Мартин.

— Да я просто…

— Спокойной ночи.

Хотя до ночи было еще долго, Мартин не разговаривал с Раздолбаем пока не лег спать. Только, погасив свет, он снисходительно буркнул:

— Ладно, я на тебя не обиделся.

Пищалка будильника разбудила Раздолбая в половине шестого. Встать так рано он решил, чтобы успеть найти школу Дианы. Где она находится и как до нее добраться, он не имел понятия и знал только название — центральная музыкальная школа имени Эмиля Дарзиньша. Съев на завтрак пару яблок из фруктовой корзины, Раздолбай проверил в кошельке отложенные на цветы деньги, покрепче завязал шнурки и вышел из гостиницы, как в открытый космос.

Пустые улицы утренней Риги заполнял плотный туман, в котором неприветливо мигали желтые огни светофоров. Холодная сырость сразу забралась под ветровку и стала шарить по телу нахальными лапами. Поджарые бездомные собаки изредка пробегали по тротуарам и, казалось, были единственными живыми существами в городе.

«У кого спрашивать? Куда идти?» — думал растерянный Раздолбай, не решаясь отчалить от надежного берега отеля.

«Шшшх», «шшшх» — послышался издалека шорох метлы.

По этому звуку Раздолбай отыскал в соседнем квартале дворника. Тот объяснил, что школа находится в Задвинье и ехать туда нужно на троллейбусе, который еще не ходит, а потом на трамвае до конечной. Городских окраин Раздолбай остерегался, с тех пор как побывал в дальнем московском районе Теплый Стан. Он приехал в гости к приятелю, с которым познакомился в лагере, и позвонил ему из таксофона, чтобы тот встретил. Телефонная трубка оказалась намазана гуталином, из будки Раздолбай вышел с черным ухом, и какая-то шпанистая компания стала забрасывать его кусками асфальта с криками: «Мочи Белого Бима!» Он бросился бежать в метро, кто-то попытался зацепить его за ногу хоккейной клюшкой, и, удрав, он радовался, что пробыл в этом недружелюбном месте совсем недолго. Задвинье представлялось ему чем-то вроде рижского Теплого Стана, только еще более опасного. Страшные истории про ненависть латышей к русским оккупантам забылись в уютной Юрмале, но вспомнились на сумеречных улицах пустынной Риги. Двигаясь перебежками, Раздолбай в самом деле ощущал себя безоружным, отбившимся от своего патруля оккупантом, который зачем-то ищет приключений в глубине вражеской территории.

Трамвай привез его в Задвинье в семь утра. Туман рассеивался, открывая кривые горбатые улочки и какие-то мрачные бревенчатые строения. Бездомные собаки бегали здесь не в одиночку, а стаями. Редкие прохожие излучали угрозу.

«Будут бить, никто ведь и не заступится», — думал Раздолбай, озираясь в поисках цветочного ларька.

Букет гладиолусов он купил на маленьком рынке, прилавки которого выстроились вдоль трамвайного круга.

— Где здесь школа имени Дарзиньша? — спросил он у продавщицы.

— Идите вон туда прямо. Напрямик через пустырь, мимо летного училища пройдете, и сразу школа будет.

Приблизившись к пустырю, Раздолбай увидел, что ему придется пройти в опасной близости к ржавым гаражам, возле которых курили несколько парней в расстегнутых синих кителях.

— Они все-таки будущие летчики, а у меня цветы, — подбодрил он себя и пошел с чувством, что незримые снайперы берут в прицел его оккупантскую голову.

На середине пустыря его окликнули по-латышски. Он не отреагировал.

— А ну, парниш, постой! — крикнули по-русски с акцентом.

Раздолбай замер. Мысленно он уже удирал, перепрыгивая канавы и лужи, но в последний момент испугался, что его может увидеть Диана. Бегство с букетом гладиолусов представилось таким нелепым, что, взвесив за и против, он выбрал остановиться. В конце концов, быть избитым курсантами в летных кителях было не так постыдно, как уворачиваться от камней с вымазанным гуталином ухом. Двое будущих летчиков неспешно подходили к нему, трое докуривали у гаражей, глядя в его сторону.

— Постой, парниш, постой, — говорил окликнувший его курсант. — Откуда здесь такой будешь?

— Из Пумпури.

От страха Раздолбай ответил с таким вызовом, словно Пумпури затмевал дурную славу Бронкса и Гарлема вместе взятых. Летчики насторожились.

— Пумпури?.. Здесь что делаешь?

— В гости приехал.

— Ну, чтоб мы тебя здесь больше не видели. Понял?

— Понял.

На этом будущие пилоты посчитали свою миссию в борьбе с оккупантами выполненной, побросали бычки и отправились овладевать летным делом. Раздолбай подумал, что после пережитого страха сможет преподнести Диане цветы с безбоязненной легкостью, но стоило ему увидеть на крыльце школы копну ее пышных волос, как предательские воробышки снова затрепетали в горле. Он подскочил к ней, словно уличный грабитель, и неуклюже сунул букет прямо ей в щеку.

— С первым сентября! — выпалил он, заливаясь краской.

— Ой! Не может быть! Откуда? Ты же вчера должен был уехать, — воскликнула потрясенная Диана.

— Остался тебя поздравить.

— Спасибо… Я в шоке!

Диана понюхала гладиолусы и нервно рассмеялась:

— Нет, я просто в себя не могу прийти!

Оценив ее реакцию как восторженную, Раздолбай предложил встретиться после школы.

— Ну, хорошо… — растерялась она. — Если не скучно будет гулять здесь четыре урока, можешь проводить меня домой. Ну, ты все-таки даешь — надо же так поразить!

Четыре урока он отсчитывал в кафешке возле трамвайного круга. Школьные звонки долетали через пустырь, напоминая звон рассыпавшейся на улице мелочи, и чтобы не упустить момент, Раздолбай все время посматривал на часы. Скоротать время помогла подшивка старых «Крокодилов» и купленная на сдачу с гладиолусов ватрушка с творогом.

Диана жила недалеко от школы, и несколько трамвайных остановок, что они прошли вместе, стали их первым свиданием. В общении с девушками у Раздолбая был только один прием — без устали сыпать шутками. Если девушки хохотали, он считал, что вызывает у них симпатию; если реагировали как на плохого клоуна — сворачивал представление и говорил себе: «Не очень-то и хотелось». Диана смеялась неохотно. Всю дорогу она сохраняла на лице натянутую улыбку и думала о чем-то своем. Когда пришло время прощаться, Раздолбай запаниковал. Он чувствовал, что не пробился через вежливое безразличие, а значит, блуждания в утреннем рижском тумане и страхи на пустыре оказались напрасными.

Дата добавления: 2015-05-06