Хроники Раздолбая 28 страница

— На хрен мне с тобой знакомиться, если тебя через пять минут тут не будет?

Раздолбай смерил взглядом хамоватого конкурента. Это был типичный Лещ, тощий и сутулый, одетый в армейский камуфляж, который смотрелся на нем так нелепо, что обрезанное пальто Раздолбая выглядело вершиной артистического шика. Бояться такого неказистого типа было нечего, но, догадываясь, что за ним наверняка стоят Барракуды, с которыми полагается делиться заработком, Раздолбай ответил:

— Буду я здесь или нет, все равно не вам решать, верно?

Давайте, я поговорю с теми, кто решает, тогда и понятно будет.

— Ну, сейчас к тебе подойдут.

Художник развернулся и быстро ушел в направлении ближайшего переулка. Готовясь к неприятному общению, Раздолбай поискал взглядом милицию. Двое постовых стояли шагах в двадцати от него и внушали некоторое спокойствие. Перечить Барракудам Раздолбай в любом случае не собирался и, понимая, что явился на чужую поляну со своим лукошком, был настроен подчиниться любым разумным условиям. Ощущение себя «немножечко Барракудой», оставшееся после бала, все еще циркулировало по его телу в гомеопатической дозе, и он не сомневался, что сумеет договориться.

Трое Барракуд выплыли из переулка и целенаправленно пошли к нему. Черные кожаные куртки, спортивные штаны — униформа хищников сразу выделяла их в толпе пресноводных. Всем троим было лет по двадцать — переодеть в солдатскую форму, получились бы герои исчезнувшей передачи «Служу Советскому Союзу». Раздолбай поднялся со стульчика, всем видом показывая, что готов к мирному разговору.

Один из Барракуд едва заметным движением прихватил свои штаны за лампасы и поддернул их кверху.

«А вот это нехорошо…» — насторожился Раздолбай, вспомнив, у кого замечал подобный жест. Такое движение иногда делал перед дракой Чак Норрис.

Предчувствие оказалось верным. Подойдя вплотную, Барракуда подпрыгнул мячиком и с вертушки врезал ногой по этюднику. Удар оказался такой силы, что потертый деревянный ящичек с грохотом разлетелся на куски, усеявшие арбатскую мостовую в радиусе нескольких метров. Раздолбай завис во времени, стремительно перебирая варианты: звать милицию, бежать, пытаться сохранить достоинство и разговаривать? Постовые, услышав удар и треск дерева, повернулись в их сторону, но тут же нашли какие-то важные дела в противоположном направлении.

«Лещи позорные», — подумал про них Раздолбай.

Бежать было еще возможно, но на лицах Барракуд читалось, что они сделали предупреждение и бить пока не хотят. Выбрав третий вариант поведения, Раздолбай придумал фразу, которую посчитал достойной, и сказал с таким безучастием, словно разлетелась не его вещь, а бесхозная деревяшка:

— Хороший удар, но Чак Норрис бы так не сделал.

— Чего, бля? — набычился каратист-Барракуда.

— Чак Норрис сначала спросил бы что-нибудь.

— Чего у тебя спрашивать? Тебя здесь уже нет.

— Ладно, ребят, я понимаю, что надо, наверное, платить за место. Я в принципе готов…

— Не надо тебе ничего платить, чучело, просто пиздуй быстро. Увижу здесь опять, следующий удар будет в голову.

По глазам Барракуд было ясно, что еще одна ответная реплика сделает сохранение достоинства невозможным. Раздолбай сложил стульчик, подхватил пакет с ветровкой и, стараясь не сутулить спину, пошел в сторону метро. Подбирать с мостовой рассыпавшиеся карандаши, бумагу и темперу он не стал, чтобы не выглядеть жалким.

«Деньги! Где же брать деньги?!» — думал он, истратив возле метро заработанные пятьдесят рублей на хот-дог и стаканчик кофе.

Крах единственной надежды на заработок оглушил его, и, кроме денег, он не мог думать ни о чем — ни о «конях», ни о споре с Мартином, ни о нанесенной Барракудами обиде. Путь на Арбат был закрыт. Наверное, можно было все же договориться и стать своим среди местных художников, но, поняв, что никаких десяти тысяч уличным рисованием не заработать, Раздолбай поставил на этой идее крест. Дома в ящике стола у него оставались семьсот рублей, да еще Белочка-металлистка должна была заплатить тысячу восемьсот за последние записи. На три-четыре недели денег должно было хватить, а потом наступало абсолютное безденежье, и пришлось бы возвращаться к родителям. Об этом Раздолбай не хотел даже думать. Он не представлял, как, познав свободу курить на балконе, ни перед кем не отчитываться и «пробуждать сексуальность», открыто листая на диване «Пентхаус», он опять всего этого лишится и будет заедать курево зубной пастой, а с журнальчиком запираться в ванной, когда дома никого нет. К тому же он надеялся, что рано или поздно у него появится девушка хотя бы вроде Киси, и отсутствие свободы стало бы тогда еще в сто раз тягостнее.

«Деньги! Мне нужны деньги!»

От отчаяния Раздолбай стал присматриваться к столбу, который был так плотно обклеен различными объявлениями, что напоминал майский шест. Среди заголовков «сдаю», «продаю», «меняю» встречались и заголовки «работа».

«Требуется няня, 3000 в месяц… Сварщик в бригаду для сезонных работ… Рабочий на шиномонтаж, оплата сдельная… Маляр-штукатур, хм — тоже в принципе художник», — заинтересовался он, приглядываясь к объявлению. Маляр-штукатур требовался для ремонта военного городка в Бурятии, и платили за это четыре тысячи.

«Дворник в ЖСК… Водитель-профессионал на фуру… — читал Раздолбай дальше. — Бухгалтер на фирму, двадцать тысяч в месяц — ого! Требуется компьютерная грамотность, большой опыт работы — черт, не подходит… Вязчик породистых собак — не хочу даже узнавать, сколько платят! А вот — обучим за месяц востребованной профессии. Курсы массажистов, ознакомительный урок бесплатно. По крайней мере хоть что-то, можно съездить — разведать».

Курсы массажистов находились на Киевской в десяти минутах езды на метро, и ознакомительный урок начинался через час. Раздолбай решил не откладывать разведку и прямо со своим складным стульчиком поехал по указанному в объявлении адресу.

Поплутав по дворам, он нашел курсы в подвале панельной пятиэтажки. «Хорошая работа для вас» было написано на синих картонных стрелочках, развешанных вдоль стены бесконечно длинного коридора, под низким потолком которого тянулись отопительные трубы. Напротив стрелочек висели старые плакаты по гражданской обороне. «Зарин, зоман, фосген… поражающие факторы ядерного взрыва», — читал Раздолбай узнаваемые со школы слова. Знакомые картинки, на которых люди в противогазах и защитных костюмах восстанавливали разрушенные дома, казались ему воплощением оптимизма.

«Было время — верили, что сможем противостоять зарину и ядерному взрыву, а теперь непонятно, от чего все рушится», — подумал он.

В конце коридора оказалось небольшое помещение, где стояли несколько старых парт. На стене висела меловая доска, и помещение походило бы на класс какой-нибудь захудалой школы, если бы не массажный стол, стоявший посередине. За партами сидели чуть больше десяти человек разного пола и возраста. Объединяло всех одно — въевшееся в лицо выражение безнадежности.

«Неужели у меня такой же вид?» — испугался Раздолбай.

— На ознакомительное? — сразу понял преподаватель, одетый в синий спортивный костюм с надписью «Буревестник» во всю спину.

— Да.

— Садитесь к окну.

Раздолбай сел на одинокий стул возле подоконника и опустил глаза. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь прочел в них: «Я студент Суриковского института, планировал стать художником в крупном издательстве, но не смог устроиться даже рисовальщиком на Арбате, и вот я здесь».

— Итак, кто напомнит тему прошлого занятия? — бодро обратился преподаватель-«Буревестник» ко всему классу.

— Поглаживания, — подала голос полная пожилая женщина с пухлыми водянистыми пальцами.

— Правильно, поглаживания. Быстро повторим усвоенный материал и перейдем к следующему разделу — похлопывания.

«Похлопывания-поглаживания, неужели я в самом деле буду все это делать?! Я же блевану, если мне придется поглаживать такую вот тетку с первой парты! — ужаснулся Раздолбай, но тут уже образумил себя: — Если я через четыре недели не начну зарабатывать, то придется вернуться к родителям, или даже блевануть нечем будет».

Ученики курсов погладили столешницы парт, показав «Буревестнику», какие бывают поглаживания, открыли тетради и стали записывать перечень похлопываний. Из-за ближней к Раздолбаю парты послышалось перешептывание двух мужчин лет сорока:

— Слушай, а ты в курсе, сколько вообще массажист в месяц поднимать может?

— Если в медцентр устроиться, то немного, и вакансий там сейчас почти нет. Если при сауне, то можно хорошо поднимать. Сейчас пацаны конкретные, когда парятся, могут и десять баксов кинуть.

Больше Раздолбай ничего не слышал и остаток занятия провел в прострации, представляя, как ему придется массировать Барракуд с Арбата, которые, расколошматив его этюдник, кинут ему за хорошие поглаживания десять баксов. С другой стороны, десять баксов — это тысяча двести рублей, и в месяц получится… Нет! Пусть будет меньше денег, но лучше найти работу в медцентре!

Когда полуторачасовая лекция закончилась, «Буревестник» дал Раздолбаю заполнить анкету и записал его в новую группу, начинавшую занятия со следующего понедельника.

Стоило обучение шесть тысяч рублей, и хотя таких денег у Раздолбая не было, он рассчитывал занять их у родителей. По словам «Буревестника», найти работу в медцентре было не так уж и сложно, платили там от восьми тысяч, и, значит, вложение в учебу полностью окупалось. Заниматься нужно было три раза в неделю, и в конце июня Раздолбай мог получить сертификат массажиста.

«Надо будет не шесть, а восемь тысяч занять у родителей, — размышлял он по дороге домой. — До июня учиться, потом недели две на поиск работы, к тому же платить сразу не будут… Придется даже десять тысяч занять, иначе не продержаться. Надеюсь, мама выделит из заначки, я ведь отдам потом».

Вагон метро заполняли усталые люди с потухшими глазами и опущенными плечами. Раздолбай посмотрел на них и еще раз подумал, что ликвидаторы зарина на плакатах противохимической обороны выглядели оптимистичнее. Что же произошло с жизнью, что она с каждым днем становится все более едкой, словно над ними и впрямь распыляют какое-то ядовитое вещество. Он вспомнил, как всего год назад жил абсолютно счастливо — набивал конверт под матрасом полученными за кассеты деньгами, летал в Ригу, мечтал о любимой Диане; знал, что у него в жизни все хорошо, а будет еще лучше — закончит институт, пойдет работать к дяде Володе, накопит на «Жигули»… Какие сдвинулись шестеренки, что вместо приключенческого кино под названием «Своя жизнь и Юрмала» ему крутят какую-то нескончаемую драму «На дне»?

Раздолбаю стало жалко себя до слез за свою лещовую долю, и только присутствие вокруг других унылых Лещей удерживало его от того, чтобы заплакать.

Раздумывая, стоит ли говорить маме, для чего он просит взаймы, Раздолбай поднялся на свой этаж, отпер дверь квартиры и… замер на пороге, парализованный неожиданным испугом. В кухне за столом сидел человек. Даже если бы он был знакомым, Раздолбай испугался бы, потому что не ожидал встретить кого-то за запертой дверью, но испуг получился намного сильнее от того, что крупный мужчина лет сорока пяти, сидевший за кухонным столом, был абсолютнейшим незнакомцем. Когда ошеломляющая волна страха схлынула, Раздолбай рванулся было на лестницу, чтобы помчаться за милицией, но потом подумал, что вор не стал бы так спокойно сидеть и присутствие таинственного гостя должно иметь какое-то безобидное объяснение.

«У мамы есть, наверное, второй ключ. Это какой-то знакомый родителей, пришел ко мне по делу, — предположил он. — Почему только без предупреждения?»

Услышав шум в прихожей, мужчина оторвал взгляд от журнала, который читал, и посмотрел на Раздолбая.

«Барракуда! — сразу определил он, увидев его глаза. — Нет… Хуже!»

Взгляд мужчины казался неприятнее взгляда давно уже привычных хищников. В нем не было совсем ничего живого, и на Раздолбая как будто целились два серых фотоэлемента.

— Долго вас пришлось ждать, — с подчеркнутой вежливостью обратился к Раздолбаю мужчина. — Я уже грешным делом думал сам себе чаю налить.

— Кто вы? Как вы ко мне вошли?

— Ну… Войти не проблема, не надо меня пугаться. Я работаю с вашим хорошим другом Мартином Глебовичем Покровским.

— Вот оно что, — с облегчением вздохнул Раздолбай, не понимая только, зачем коллега Мартина вошел без разрешения, а главное — как он это сделал. — Сейчас я вам тогда налью сам чаю.

— Буду вам очень признателен.

— Как вы ко мне зашли? Я что, забыл дверь запереть? Можно было позвонить сначала.

— Давайте плясать от печки. Меня зовут Сергей Вадимович, и я, как уже сказал, работаю с вашим другом Мартином Глебовичем Покровским. Решаю для него, так скажем, вопросы юридического и правового сопровождения. Поскольку Мартин Глебович любит, чтобы все было оформлено законно, он просил меня составить договор о вашей с ним сделке.

— Сделке? У нас не было сделок.

— А ваш спор?

— Это? Да… Просто… Мне в голову не приходило называть это сделкой, — растерялся Раздолбай. — Я даже не понимаю, как можно оформить договор на спор?

— Правильнее будет сказать, оформить спор в виде договора. Я вам покажу, документ у меня с собой.

Сергей Вадимович открыл стоявший под столом дипломат и достал из него скрепленные степлером листы.

— Изучайте.

Прежде чем взять бумаги, Раздолбай пристально изучил самого Сергея Вадимовича. Глаза-фотоэлементы не выражали ровным счетом ничего, и вежливое, корректное обращение сочеталось с этим взглядом, как бархатная подушечка с револьвером. В движениях мужчины чувствовались уверенность и спокойствие. В то время как Лещи суетливо метались в соленой воде, а движения Барракуд пронизывала нахрапистая развязность, пластика этой незнакомой рыбы была удивительно расчетливой. Казалось, ни одно движение не расходует больше сил, чем требуется.

«Акула… — подумал Раздолбай. — Нет, акула тупая, а он очень умен. Мурена!»

Сходство с Муреной добавляли Сергею Вадимовичу и черты лица — нижняя челюсть, чуть выступающая вперед, и пятнистая кожа, покрытая загаром, который отказывался прилипать к некоторым, как будто давно обожженным местам.

— Читать будете? — напомнил Сергей Вадимович, протягивая листы.

— Да, конечно, — спохватился Раздолбай.

Он ожидал шутки — краткого непритязательного текста, излагавшего суть спора. Увидев несколько страниц юридической казуистики, он совсем потерялся и стал бегло сканировать документ, ничего в нем не понимая:

«…общество с ограниченной ответственностью с одной стороны… физическое лицо с другой стороны… заключили сроком на двадцать лет… в случае невыполнения… жилплощадь ответчика станет площадкой для размещения арт-объекта…»

— Какого еще арт-объекта? — забеспокоился Раздолбай.

Сергей Вадимович достал из кармана толстый черный маркер и столбиком поставил его на подоконник.

— Давай проще, — задушевно сказал он. — Мартин Глебович человек… эксцентричный. Я всю эту хренотень писал, потому что он мне за это платит, но в двух словах объясню просто. Не выполнишь то, о чем вы договорились, я приду к тебе домой, как пришел сейчас, и тихо, без шума сделаю надпись — это и есть «арт-объект». Потом буду наведываться, увижу, что стер, — напишу снова. Вы поспорили, я это оформил в юридический договор. Умно это, не умно — значения не имеет, для меня это работа. Сейчас подпишешь, и я тебя избавлю от своего общества. Понятно?

— Я ничего не подпишу! — перепугался Раздолбай, которому Сергей Вадимович начал внушать ужас. Одно дело было в шутку поспорить с другом, и совсем другое дело — подписывать какую-то юридическую бумагу в присутствии пятнистого человека со взглядом василиска, который запросто вошел в запертую квартиру. — Я сейчас позвоню Мартину, он вам скажет, что это шутка.

Раздолбай бросился к телефону, набрал номер «Украины» и попросил соединить его с шестьсот вторым номером. Он боялся, что Мартина опять не окажется на месте, но после нескольких томительно-долгих гудков тот поднял трубку.

— Март, привет! — затараторил Раздолбай. — Слушай, тут у меня твой человек — Сергей Вадимович. Я вообще удивлен таким поступком, мы не договаривались, что ко мне будут входить с отмычками.

— Мы договорились, что у тебя появится надпись. Я пока все-таки не настоящий Воланд, чтобы она могла появиться силой дикого колдовства, поэтому показал, как это будет. Проспоришь — придет он, или другой человек вроде него, и напишет в твое отсутствие.

— Мартин, это фигня какая-то! Такого уговора не было! Это называется… вторжение в частную жизнь, кажется! Это преступление вообще-то.

— Преступление или нет, об этом поговори с Сергеем, он — юрист.

— Я не буду подписывать эту бумагу. Это несерьезно!

— Нет, бумага — это серьезно как раз. Несерьезно — оставить это без бумаги, чтобы через двадцать лет ты с хиханьками говорил мне, что все это была ерунда и мы ни о чем таком не спорили. Я был вчера в говно, но к бизнесу, картам и пари я отношусь внимательно даже в коматозном состоянии. Я предупреждал тебя вчера несколько раз — не надо со мной спорить, если не готов к ставке. Ты поспорил, Сталин разбил. Спор заключен, и визит Сергея — это просто юридическое оформление.

— Я не буду ничего подписывать!

— Тогда это будет считаться отказом от спора. Надпись появится, как только ты уйдешь из дома, и это будет тебе жизненным уроком.

— Ты мне угрожаешь, что ли?

— Я учу тебя основе понятий, первое из которых — отвечать за свои слова.

— Да иди ты на фиг со своими бандитским понятиями! Мы друзья или кто? Если ты со мной так поступишь, я тогда вообще не знаю, что о тебе думать!

— Мне грустно будет, если ты плохо обо мне подумаешь, потому что мы друзья, но я предупреждал, что ты бросаешь вызов не лично мне, а Судьбе. Можешь думать обо мне что угодно, но с момента заключения спора действуют высшие механизмы, и в данном случае я всего лишь дико покорное орудие.

— Да пошел ты со своими механизмами на фиг!

Раздолбай бросил трубку. Его трясло. Он приложил руки к лицу и, ощутив, что оно пылает, прижал ладони к оконному стеклу, чтобы хоть немного охладить ими щеки.

«Сволочь, а не друг! — бесился он. — Как я мог хорошо про него думать? Он не Барракуда, не Мурена, он — Осьминог! Послать надо этого Сергея Вадимовича вместе с его документами. Я у себя дома, он ко мне вломился и что-то от меня требует. Пригрожу милицией, если что — убегу. Крушить он у меня дома ничего не станет, а напишет свою дурацкую надпись — замажу потом, и все».

Охлаждая щеки ладонями, Раздолбай направился обратно на кухню. По пути он незаметно отпер входную дверь, чтобы в случае агрессивного поведения заплывшей к нему в дом Мурены ломануться на площадку и задать стрекача по лестнице. Сергей Вадимович как ни в чем не бывало снова листал журнал.

— Значит, так… — заговорил Раздолбай, раскручивая в себе маховик дерзости. — Я поговорил с Мартином. Мы вчера напились, придумали какую-то глупость — это наши с ним дружеские дела. Никаких документов я подписывать не буду, и прошу вас покинуть мою квартиру.

— К сожалению, не смогу покинуть без подписи.

— Хотите, чтобы я милицию вызвал?

Сергей Вадимович вздохнул, вытащил из внутреннего кармана бордовое удостоверение и в развернутом виде положил его на стол.

— Министерство безопасности Российской Федерации. Полковник, — прочитал Раздолбай.

Он капитулировал сразу, сдулся, как развязанный в основании шарик. Как-то само собой стало ясно, что Сергей Вадимович — полковник настоящий, а почему полковники специальной службы не защищают дома, а проникают в них по просьбе эксцентричных Осьминогов, об этом надо спрашивать у тех, кто придумал новые правила соленой жизни. Понятно было и то, что документ составлен Сергеем Вадимовичем предельно грамотно, и от подписи этого документа никуда не деться. Да и неправильно будет, на самом деле, отказываться от подписи… Они с Мартином действительно поспорили, и Сталин разбил, а Мартин предупреждал, даже отговаривал… Раздолбай сам настоял на этом споре, мечтая сжимать в объятиях «коней» и полагая, что вернее добьется этого, если отрежет себе путь к отступлению. Да, он сделал это по глупости, не зная, что «кони» могут выпивать воды на пятнадцать тысяч, но, как говорится, «не зная броду, не суйся в воду», особенно если эта вода — «Перье». Теперь делать нечего — придется подписывать, и будь что будет. В конце концов, двадцать лет — большой срок. Можно подписать, а там как в притче про Ходжу Насреддина — или шах умрет, или осел. Не хотелось бы только этим ослом оказаться.

— Дайте, я прочту внимательно, — хрипло попросил Раздолбай.

— Свой глазок — смотрок, — странно усмехнулся Сергей Вадимович и придвинул к нему документ.

Раздолбай стал читать, не разбирая слов, и зацепился за первую же строчку.

— Почему Мартин с ограниченной ответственностью, а я нет? Мы на равных спорили! — спросил он и по взгляду Сергея Вадимовича понял, что сморозил глупость.

— Мартин Глебович заключил договор между вами и своим ООО — обществом с ограниченной ответственностью, чтобы можно было использовать наши бланки и печать, — спокойно растолковал Сергей Вадимович.

— Ну, я так и подумал… — смутился Раздолбай и, не рискуя больше ничего спрашивать, пробежался по договору до конца.

Все было записано так, что не подкопаться. Формулировка «девушка, сопоставимая, на взгляд трех незаинтересованных лиц, с профессиональной моделью из модельного агентства высшей категории» выглядела тяжеловесной, но простора для толкований не оставляла. Сразу было понятно, что это за девушка — Кисю в халате с драконами не подсунешь.

— Ладно, вроде все правильно, — смирился Раздолбай и нехотя поставил подпись на трех экземплярах договора. Он чувствовал себя так, словно над ним совершили незначительное, но опасное насилие, от которого можно ждать непоправимых последствий в будущем — что-то вроде удара медленной смерти в кунг-фу. Чтобы как-то возразить этому, он поднял на Сергея Вадимовича неуверенный взгляд и обиженно сказал:

— Целый полковник — и такой ерундой занимаетесь. Мне вот сегодня бандиты на Арбате этюдник разбили, а милиционеры в сторону отвернулись.

— Ты что это, вроде как предъяву кидаешь мне за то, что я тебя защищаю плохо? — уточнил Сергей Вадимович, и в его серых фотоэлементах проскочила живая искра.

— Нет, не предъяву. Просто.

— Просто — был у бабушки такого роста, — усмехнулся полковник и, наклонившись к Раздолбаю, доверительно сказал ему в самое ухо: — Слушай, красапет, я вас, баранов долбаных, пас двадцать лет жизни — вам не нравилось. Теперь колупайтесь со всем этим говном сами.

На этом Мурена щелкнул замками дипломата, в котором скрылись два подписанных договора, и направился к выходу.

— Соглашение будет у Мартина в сейфе. Не объявишься до двенадцатого года, к тебе придут.

— Кто, вы?

— Не знаю, я могу не дожить. Кто в то время у Мартина вопросы решать будет, тот и придет.

— Почему вы можете не дожить? Вам вроде лет не много, — обеспокоился Раздолбай, подумав, что с Муреной он уже познакомился и лучше увидит еще раз его, чем какого-то другого полковника.

Серые фотоэлементы Сергея Вадимовича неожиданно потеплели.

— Детеныш, блин, ты хоть понимаешь, что можешь из-за этого пари в какую-нибудь дурь влететь? Давай, я тебе прямо сейчас напишу на стене. Мартину покажешь, потом сотрешь, а я приходить не стану — будешь спокойно жить.

Соблазн освободиться от спора был велик, но Раздолбай почувствовал, что если увидит у себя на стене условленную надпись, то она будет травить его всю оставшуюся жизнь, даже если он заклеит ее другими обоями. Черные буквы станут из-под обоев испарять свой яд, как если бы их написали каким-нибудь смертоносным анчаром.

— Нет уж, поспорили так поспорили, — ответил он и закрыл за Сергеем Вадимовичем дверь.

Оставшись один, Раздолбай ощутил облегчение пополам с обреченностью, словно ему вынесли суровый приговор, но с отсрочкой на двадцать лет. Только теперь, подписав документ, он понял слова Мартина о вызове. Спор получился не о том, будет ли у него красивая девушка. Это был спор, сможет ли он плавать в новой соленой воде как рыба или станет одним из побирающихся крошками донных рачков, в которых на глазах превращались все бывшие пресноводные. Он вспомнил «Американскую трагедию», которую брал полистать из-за броского названия. Книгу он не дочитал, но в предисловии говорилось о разоблачении капиталистических нравов и ущербном буржуазном сознании героя. С той поры прошло меньше года, и вот Раздолбай сам был в шкуре главного персонажа той книги, мечтая о месте в обществе и утонченных красавицах. Только дяди, который мог дать место на фабрике, у него не было.

«Надо выкарабкаться! Надо выбраться наверх!» — настраивал он себя, решив не сдаваться.

Он понимал, что работа массажиста может стать только первой ступенькой лестницы, по которой ему необходимо взойти. Но куда ведет эта лестница? Какие ступени могут быть следующими? Издательство дяди Володи умерло, рисованием ничего не добиться… Как подниматься, если в соленой жизни Лещам не осталось никаких возможностей?

«Надо стать Барракудой! — увидел Раздолбай единственный выход. — Беспощадным хищником, который знает, к чему стремится, и готов ступать по головам. Что делал бы Барракуда, если бы начинал массажистом? Скопил бы деньги, откладывая каждый рубль, открыл бы салон и собственные курсы, нанял других массажистов — выжал бы из них все, чтобы вложить деньги еще в несколько салонов…»

Раздолбай представил, как тетка с водянистыми пальцами просит «прибавить хотя бы сорок рубликов, потому что совсем нечем платить за квартиру и детки не ели».

«Рентабельность моего бизнеса не позволяет платить вам больше, — мысленно ответил Раздолбай тетке, получая удовольствие от своей жесткости. — Я вам не ЦК КПСС, которого больше нет, чтобы думать о ваших детках. Зачем вы рожали их, если понимали, что не сможете прокормить? Не хотите работать за эти деньги, проваливайте — мои курсы каждый месяц выпускают десятки таких, как вы. Я через все это прошел, сам с этого начинал».

Думать, как Барракуда, Раздолбаю понравилось. Он взглянул на себя в зеркало, и ему почудилось, что в его лещовых глазах появился барракудий отблеск.

«Надо все время крутить в голове такие мысли, — сказал он себе. — Быть Барракудой надо учиться! Теперь осталось выпросить у родителей взаймы десять тысяч, а если откажутся, то и здесь проявить себя Барракудой. Вырвать эти деньги, выгрызть, выцарапать! Потребовать так, чтобы отказать не посмели!»

Пробуждая в себе хищника, Раздолбай позвонил домой.

— Сыночек, здравствуй, — обрадовалась ему мама.

Барракуда чуть не растаяла у Раздолбая внутри, но он взял себя в руки и, поболтав для приличия о домашних делах, перешел к делу:

— Мам, у меня к тебе серьезный вопрос. Можешь дать взаймы десять тысяч на два месяца, я тебе потом верну по частям.

— Что у тебя случилось? — испугалась мама.

— Ничего не случилось, не бойся, я в карты не играю. Деньги нужны для дела.

— Какого еще дела?

— Так ли важно какого? Я знаю, что эти деньги у вас есть, и твердо обещаю вернуть. Что еще нужно?

— Что ты со мной говоришь таким металлическим голосом?

— Нормальным.

— Я такого разговора не приемлю. Это немаленькие деньги, которые я так просто дать не могу, и тем более ничего не собираюсь давать, если не могу получить простой ответ.

Услышав, что мамин голос тоже металлизируется, Раздолбай смягчил тон.

— Мам, я у тебя разве часто деньги просил? Я прошу не на веселье, не шмоток купить. Мне нужны деньги, чтобы… научиться одной профессии.

— Какой профессии?

— С ней можно будет найти работу.

— Ты учишься в институте, только второй курс заканчиваешь. Куда ты сейчас сорвешься в другое место, чтобы всю преж нюю учебу насмарку? Нет денег самостоятельно жить — значит, возвращайся! Я ключи тебе дала, чтобы ты астмой не страдал, пока лак выветривался, а ты с концами свалил.

Раздолбай задрожал от обиды и негодования, но решил не отступать — какой же он Барракуда, если сникнет от первого же отказа?

— Дядя Володя дома?

— Дома, а что?

— Я хочу с ним поговорить.

— А что с ним говорить по этому поводу, если я уже все сказала тебе?

— По вопросу денег все равно решаешь не ты.

— Ты не многовато берешь на себя?

— Дай мне дядю Володю, ты мне уже все, что могла, сказала.

По грохоту в мембране, Раздолбай понял, что мама швырнула трубку на стол. Послышались повышенные голоса — судя по всему, родители обсуждали, как Раздолбай не прав.

«Ни за что не вернусь к ним!» — подумал он.

Дядя Володя подошел к телефону.

— Ну, что ты доводишь мать?

— Я не довожу. Попросил взаймы денег, чтобы пойти учиться.

— На кого?

— Это так важно?

— Ты что, не понимаешь, что если не скажешь, то никто тебе ничего не даст?

— На массажиста, — нехотя признался он.

— Не понимаю, — удивился дядя Володя, — выкинуть все, что умеешь, и пойти в обслугу?

— То, что я умею, никому не нужно. И я не собираюсь ничего выкидывать, буду рисовать в свободное время. Чехов был врачом, и ничего — книжки успевал писать.

— Ну, между врачом и массажистом есть разница.

— Если такая, как между мной и Чеховым, то это неплохо.

— Неплохо для массажиста или неплохо для Чехова?

Раздолбай засмеялся, и дядя Володя тоже.

— Ладно, считаю на этой шутке разговор оконченным. Завязывай с мудачеством, возвращайся домой. Вместе будем решать, как тебе жить.

Дата добавления: 2015-05-06