Париж, 1934 14 страница

– È ãäå æå âû áûëè? – ñïðîñèë îí, ïðèñòàëüíî ãëÿäÿ íà åå ïîðòôåëü. – Ðàçâå âàì íå ñëåäóåò áûòü äîìà, ãîòîâèòü óðîêè íàçàâòðà?

Ïè÷ áåñïîêîéíî ïåðåñòóïàëà ñ íîãè íà íîãó.

– ß êàê ðàç èäó äîìîé, ìåñüå, – ñêàçàëà îíà, îáõîäÿ åãî, ïî÷òè ïåðåïðûãèâàÿ ÷åðåç åãî îãðîìíûå íîãè. Ïðåîäîëåâàÿ áåçóìíîå æåëàíèå ïîáåæàòü, îíà çàïðûãàëà äàëüøå ïî äîðîæêå. – Äî ñâèäàíèÿ, ìåñüå, – ñëàäêî ïðîïåëà Ïè÷.

Êðþãåð óëîâèë îáðûâîê àíãëèéñêîé ïåñåíêè, êîòîðóþ äåâî÷êà âåñåëî íàïåâàëà, óäàëÿÿñü: «Îíà ïðèäåò è ãîðó îáîéäåò». Ñáèòûé ñ òîëêó, Êðþãåð íàïðàâèëñÿ â áîëüøîé ðîçîâûé îòåëü.

Ëîèñ ñèäåëà íà ñâîåì îáû÷íîì ìåñòå â áàðå îòåëÿ «Ëÿ Ðîç äþ Êàï», ïîòÿãèâàÿ øàìïàíñêîå, â îêðóæåíèè âîñõèùåííûõ îôèöåðîâ. Îíà âûãëÿäèò âåëèêîëåïíî, ïîäóìàëà Ëåîíîðà, ñ òðóäîì ïðîáèðàÿñü ïî ïåðåïîëíåííîìó â ïðåäîáåäåííûå ÷àñû áàðó, ïûòàÿñü ïðèáëèçèòüñÿ ê Ëîèñ, ÷üè çîëîòèñòî‑ðûæåâàòûå âîëîñû âûãîðåëè íà ñîëíöå è êàçàëèñü åùå ñâåòëåå. Íà íåé áûëî ïðîçðà÷íîå ïëàòüå öâåòà àìåòèñòà. Ëåîíîðà óçíàëà ïëàòüå Ëåîíè, êîòîðîå óæå äàâíî áûëî äàëåêî óáðàíî è êîòîðîìó, ïî êðàéíåé ìåðå, ëåò òðèäöàòü, íî Ëîèñ âûãëÿäåëà â íåì øèêàðíî è ýêñòðàâàãàíòíî. Îòêèíóâ íàçàä äëèííûå âîëîñû, îíà, ñäåëàëà çíàê áàðìåíó ïîäàòü åùå øàìïàíñêîãî è ïîïðîñèëà ïèàíèñòà èãðàòü ïîãðîì÷å, ÷òîáû ñëûøàòü ìóçûêó ñêâîçü ãóë ãîëîñîâ è ñìåõà.

Êðàåì ãëàçà Ëåîíîðà çàìåòèëà Êðþãåðà, êîòîðûé â íåëîâêîé ïîçå çàñòûë ó ïèàíèíî, ñæàâ â ðóêå áîêàë è íåîòðûâíî ãëÿäÿ íà Ëîèñ. ×åëþñòü åãî îòâðàòèòåëüíî îòâèñëà, à ÿçûê, îáëèçûâàë âëàæíûå ðàñêðûòûå ãóáû. Ëåîíîðà íèêîãäà íå âèäåëà òàêîãî íåïðèêðûòîãî æåëàíèÿ íà ëèöå ìóæ÷èíû, è åé ñòàëî ïëîõî îò äóðíîãî ïðåä÷óâñòâèÿ. Çàñòàâëÿÿ ñåáÿ áûòü ñïîêîéíîé, îíà ñåëà ðÿäîì ñ Ëîèñ. Íàêëîíèâøèñü áëèæå, îíà ïðîøåïòàëà:

– Ïè÷ âûïîëíèëà ñâîþ ðàáîòó.

Ëîèñ ïîäíÿëà ñòàêàí ñ øóòëèâûì òîñòîì, óëûáàÿñü ñåñòðå.

– Ïîðà âûïèòü åùå ïåð¸ä îáåäîì, – îáðàòèëàñü îíà ê îôèöåðàì. – Êòî åäåò â êàçèíî â Ìîíòå‑Êàðëî?

Ëåîíîðà íàáëþäàëà, êàê Êðþãåð ñìîòðåë íà Ëîèñ. Îí âûæèäàë, ïîäîáíî çâåðþ, âûñëåæèâàþùåìó ñâîþ æåðòâó, – âûæèäàë íóæíûé ìîìåíò, ÷òîáû íàïàñòü. Òîëïà â áàðå íà÷àëà ðåäåòü, òàê êàê âñå íàïðàâèëèñü â ñòîëîâóþ; îíà ñëûøàëà, êàê Ëîèñ ìèìîõîäîì èçâèíÿëàñü, îáåùàÿ íàñòîé÷èâûì îôèöåðàì, êîòîðûå ñ íåîõîòîé óõîäèëè, ïðèñîåäèíèòüñÿ ê íèì, âîçìîæíî, ïîçæå. Ðåçêî ïîñòàâèâ íà áåëîå ïèàíèíî ñòàêàí, òàê, ÷òî ïèâî ðàñïëåñêàëîñü, Êðþãåð íåëîâêî âûøåë èç áàðà.

– Ëîèñ, ïîæàëóéñòà, áóäü îñòîðîæíåå, – îçàáî÷åííî ñêàçàëà Ëåîíîðà, – Êðþãåð íåíîðìàëüíûé, è îí ðåâíóåò.

– Ðåâíóåò? Îí? – Ëîèñ ñ ïðåçðåíèåì ïîñìîòðåëà íà óäàëÿþùóþñÿ ôèãóðó Êðþãåðà. – Ýòîò îòâðàòèòåëüíûé ìàëåíüêèé ÷åëîâå÷èøêà çíàåò, ÷òî ÿ äàæå íå âçãëÿíó íèêîãäà íà íåãî.

– Òû âèäåëà, êàê îí ñìîòðèò íà òåáÿ? Îí õî÷åò òåáÿ, Ëîèñ!

– Îí – íè÷òî, – ñêàçàëà Ëîèñ. – Ìàëåíüêàÿ ñïèöà â áîëüøîì êîëåñå.

– Îí íåïðåäñêàçóåì è îïàñåí, – ïîâòîðèëà Ëåîíîðà, íî Ëîèñ ðàññìåÿëàñü.

– Õîðîøî, íå ãîâîðè, ÷òî ÿ íå ïðåäóïðåæäàëà òåáÿ, – âçäîõíóëà Ëåîíîðà. – Ëàäíî, ÿ óõîæó ïðîâåðèòü, ÷òî äåëàåòñÿ íà êóõíå.

– Æåíñêóþ ðàáîòó íèêîãäà íå ïåðåäåëàåøü, – íàñìåøëèâî áðîñèëà åé âñëåä Ëîèñ. Åå îõâàòèëà óñòàëîñòü, êàê è êàæäûé âå÷åð, êîãäà îíà èãðàëà ñâîþ ðîëü âîçëþáëåííîé âûñøåãî ÷èíà, ëþáîâíèöû Êàðëà ôîí Áðþãåëÿ, îäíîé èç ÷ëåíîâ ñåìüè äå Êóðìîí, êîòîðàÿ çíàëà, ñ êàêîé ñòîðîíû õëåá íàìàçàí ìàñëîì, è áûëà âìåñòå ñ ïîáåäèòåëÿìè. Íî ïîñòîÿííûé ïîòîê áåãëåöîâ è áåæåíöåâ, ñïðÿòàííûõ â ãðóçîâèêàõ, óæå äâèãàëñÿ ïî «øàìïàíñêîìó ïóòè» èç Ýïåðíî. È, âíèìàòåëüíî ïðèãëÿäûâàÿñü è ïðèñëóøèâàÿñü ê ñïëåòíÿì â áàðå, Ëîèñ âðåìÿ îò âðåìåíè ïîëó÷àëà êðóïèöû öåííîé èíôîðìàöèè. Êîêòåéëü ñ øàìïàíñêèì áûë ÷àñòüþ ñïåêòàêëÿ: âåñåëàÿ, î÷àðîâàòåëüíàÿ Ëîèñ, áûâøàÿ ëþáîâíèöà ôîí Áðþãåëÿ – è ñâîáîäíàÿ ñåé÷àñ.

– Ëîèñ, âû ìåíÿ ïîìíèòå? Ìû âñòðå÷àëèñü â Ïàðèæå, Ëîèñ ïîäíÿëà ãîëîâó. Íà íåå ñìîòðåëè îðåõîâûå, â çîëîòóþ êðàïèíêó, ãëàçà ìàéîðà Ôåðäè ôîí Øåíáåðãà.

Уолкер Крюгер рассматривал себя в длинное зеркало из гарнитура, которым была обставлена гостиница, выпятив грудь, затянув еще на одну дырочку блестящий кожаный ремень. Элегантно щелкнув каблуками, он поклонился своему отражению. И то, что оно занимало лишь половину высоты зеркала, осталось незамеченным. На него смотрел офицер третьего рейха в шикарной, только что выглаженной форме, в сияющих сапогах, фуражка с высоко поднятым верхом, свидетельствующая о его чине, была надета на узкую голову почти под прямым углом. Зеркало отражало воплощение власти, зачеркивая лицо, которое говорило о долгих годах лишений и о принадлежности к семье, зарабатывающей деньги сбором картофеля и торговлей сигаретами и пивом.

Мать Уолкера была крупной толстой женщиной, которая обожала дешевые сардельки, приправленные острой горчицей, и темное пиво в огромной кружке, наполненной до краев. У нее был грубый гортанный голос, а рука, которой она часто била сына, – еще более грубой и тяжелой. Худоба и тщедушие сына являлись постоянным источником ее раздражения. Уолкер был точной копией своего отца, маленького жилистого человека, находившегося у жены под каблуком до тех пор, пока не напивался. Его неистовство под влиянием пива было для нее источником забавы и развлечения. Она терпела грубые любовные ласки, как терпят назойливую муху, стряхивая его одним движением, когда он истощался в оскорбительно жалких попытках. Маленькие мужики – маленькие члены.

Уолкер следил за родителями воскресными вечерами, когда они, полураздетые перекатывались на провисшей кровати, и мясистые груди матери дрябло свисали по бокам. Отец лежал сверху, отчаянно стараясь охватить их своими маленькими руками, похрюкивая, двигался вверх‑вниз. Уолкера всегда возбуждал вид грудей, и он запирался в комнате, вставал на стул и озабоченно рассматривая свою возбужденную плоть в зеркале на стене, отчаянно теребя предмет, который, он надеялся, вырастет больше, до тех пор, пока липкая сперма не забрызгивала стекло.

Вся мужская суть Уолкера напряглась, когда он смотрел на себя в зеркало, вспоминая Лоис в тонком аметистовом платье, в котором она была вчера вечером, облегающем высокую грудь и округлые бедра. Он представил ее длинные стройные ноги, которые мягко переходили в нежный, теплый треугольник. Его рука прошлась по заветному месту, нащупывая пуговицы… Но нет, сейчас не время. Сегодня вечером он пригласил Лоис де Курмон пообедать с ним. И если она понимает свою выгоду, ей лучше принять приглашение. С ней что‑то не так, в этом он уверен. Но в этом «что‑то» он сомневался. Последний месяц он приглядывал за ней, как и за другими женщинами семьи де Курмон. Следовал за ними, если они ехали в Монте‑Карло или Нейи, и взял себе за правило заходить неожиданно к Леоноре в кухни или офис. Он следил за Лоис в бассейне и вечерами в баре, не выпускал из‑под контроля даже Пич, когда та ехала в школу.

Человек из агентурной разведки коменданта фон Штайнхольца подозревал, что булочник Гастон участвует в движении Сопротивления, и Уолкер недоумевал, почему этот человек еще на свободе. Он бы заставил всех дрожать от страха перед властью германского нацизма, прислав среди ночи машину гестапо, чтобы арестовать Гастона с долей законного насилия. Несколько разбитых голов означали бы, что участников Сопротивления стало меньше. Но фон Штайнхольц хотел поиграть, потянуть время и посмотреть, куда приведет след. Крюгер презрительно хмыкнул, потрогав револьвер на поясе. «Люгер» был знаком власти, как знак отличия на капитанской фуражке. С «люгером» под рукой он был хозяином положения. И элегантно отсалютовав: «Хайль Гитлер!» своему отражению в зеркале, он вышел из комнаты.

В баре пианист наигрывал какие‑то задушевные немецкие мелодии. Группа подвыпивших молодых офицеров, только что прибывших из фронтовой зоны в Африке, что‑то подпевала, нервно хохотала, расплескивая пиво на белые клавиши, которые пианист вытирал льняным платком. Уолкер, отыскивая взглядом Лоис, счел их выходки вполне невинными. Ее обычное место пустовало. Пройдя с важным видом к бару, он требовательно спросил, где Лоис.

– Извините, капитан, – отвечал бармен, – она не заходила сегодня.

Уолкер раздраженно посмотрел на часы. Он собирался обедать в восемь. Заказав пиво, он занял место рядом с пустующим стулом Лоис. Конечно, Лоис не захочет пива, она всегда пьет шампанское – женский напиток, презрительно подумал он, приказав бармену поставить шампанское в ведерко со льдом. Время приближалось к восьми, а Лоис все еще не появлялась. Крюгер нервно осматривал пустеющий зал. Заказав еще пива, он решил дать ей срок до восьми тридцати.

Ферди фон Шенберг сидел напротив Лоис в кафе «Париж» в Монте‑Карло, наблюдая, как она с наслаждением поедает гору маленьких розовых креветок. За хрупкой наружностью Лоис было что‑то детское, и это вызывало в нем огромное желание защитить ее. Он почувствовал это, когда впервые познакомился с ней как с любовницей фон Брюгеля. Все знали, что фон Брюгель садист, ходили слухи, что когда‑то в прошлом, помимо нескольких искалеченных женщин, была по крайней мере одна, с которой он перешел границы дозволенного, и это кончилось смертью. Только блестящая репутация офицера армейской разведки спасла его от наказания, да еще жена, очаровательная женщина из известной баварской семьи, близкой к сильным мира сего. Лоис с сожалением доела последнюю креветку и осушила свой бокал. Ферди подал знак официанту, чтобы он наполнил его, и она подозрительно посмотрела на него, осознавая, что уже слегка пьяна.

– Вы пытаетесь напоить меня? – строго спросила она, решительно отодвинув бокал.

– Не думаю, что добиваюсь этого.

– Что вы имеете в виду? – Лоис наклонилась вперед, пристально глядя ему в глаза. Великолепные золотые глаза, нет, при этом освещении они были совсем зелеными.

– Напиваться или нет, это собственный выбор каждого, и ничей больше.

Она выпрямилась, обдумывая его слова.

– Это правда, – наконец сказала Лоис, – но иногда нет другого выхода.

– Нет другого выхода?

– Пережить день или, что еще более важно, – ночь.

Ферди ожидал, что девушка объяснит что‑нибудь, но она предпочла закончить этот разговор.

– Скажите мне, – спросила Лоис, надеясь спровоцировать его, – что значит быть офицером германской армии? Побеждающим героем?

Ферди пожал плечами.

– Я просто мужчина, который делает свое дело. У меня нет выбора. Как и французы, я был призван выполнять долг перед страной, независимо оттого, согласен я с ее политикой или нет.

Лоис удивленно смотрела на него. Ни один немец не позволял себе ни единого слова критики режима. Может быть, он пытался разговорить ее, делая понимающий и сочувствующий вид? Но она так не думала. Человек с такими спокойными и ясными глазами и твердым ртом не мог так поступать. Ферди фон Шенберг соответствовал образу настоящего арийца. Высокий, хорошо сложенный, что говорило о потенциальной силе, шелковистые гладкие волосы – он казался вдумчивым, спокойным, выдержанным, властным. И нежным.

– Вам не следует так говорить, – сказала она ему. Он что‑то подозревал. Теперь Лоис знала это!

– В тот вечер, когда был прием, – сказал Ферди, – накануне гибели фон Брюгеля, вы пошли в библиотеку очень поздно, помните? В комнате было темно, только на столе, где работал фон Брюгель, горела лампа. Я не мог заснуть. Я пошел в библиотеку, налил себе бренди и сидел в большом кресле в углу, о чем‑то задумавшись. Я, должно быть, заснул. И проснулся, когда вы вошли. Я видел, как‑вы читали бумаги фон Брюгеля, делая пометки.

Лоис смотрела ему в глаза, как кролик, парализованный огнями приближающихся машин.

Дата добавления: 2015-05-06