Открытие Америки

На чемпионате мира шестьдесят девятого года Протопопов нами был окончательно повержен. Чемпионат проходил в Колорадо‑Спрингс, высота две с половиной тысячи метров над уровнем моря, тяжело было тренироваться даже нам, а ему не то что кататься, просто дышать уже было трудно. В первый день проезжаешь круг по катку, а после сразу подъезжаешь к бортику и за него держишься. Иначе тебя начинает вести. Кислородное голодание. А мы прибыли в Колорадо за три дня до соревнований. Врача в команде нет, он приехал позже. Утром просыпаешься, у тебя из носа или из ушей кровь на подушке – высота. Никакой специальной подготовки на высокогорье у нас не проходило. На этот раз мы летим на чемпионат уже с Жуком. Он у меня спрашивает: «Ну, Иришенька, какие у тебя планы на чемпионате мира?» Я: «Станислав Алексеевич, я бы очень хотела выиграть “серебро”». Он: «Ты с ума сошла?» – «Смотрите, у меня есть “бронза” за чемпионат Советского Союза. Сейчас мы выиграли “золото” на чемпионате Европы. Хорошо бы “серебро”, чтобы полный комплект иметь». Жук возмущенно: «Дура ты, да вы уже выиграли у чемпионов мира, у олимпийских чемпионов, как же ты можешь ниже спускаться?» Я привожу дословно наш диалог, потому что он говорит о том, что я не очень понимала значение нашей победы. Шестьдесят девятый год для меня стал одним из самых ярких в жизни: нам вручили значки заслуженных мастеров спорта, мы выиграли чемпионат Европы и теперь летим на чемпионат мира.

Тогда же я впервые увидела, как Жук пьет. Прежде я никогда подобного не замечала. Создавалось впечатление, что он продолжает праздновать нашу победу. Руководителем делегации назначили директора Дворца спорта в Лужниках Анну Ильиничну Синилкину. Мы жили не в официальной гостинице чемпионата, а в каком‑то пансионате. Четыре человека в комнате. Денег заплатить за лед не было, и мы первые два дня просто гуляли. В первый день ходили в горы, причем все местные жители, проезжая, сигналили, предлагая нас подвезти. На второй день Анна Ильинична, понимая, что мы начинаем тухнуть, берет некую сумму (у нее же были какие‑то деньги на команду) и ведет нас всех смотреть фильм «Ромео и Джульетта» Дзефирелли. Сидим в зале все в слезах и соплях, фильм идет на итальянском языке с английскими субтитрами. Выходим, и Стасик, который был немножко навеселе, говорит: «Какой классный сюжет. Но зачем такой плохой конец придумали?» Я, не врубаясь, ему говорю: «Станислав Алексеевич, это же Шекспир». А сама слезы вытираю, носом хлюпаю. Он говорит: «Я и говорю, сюжет классный, зачем такой конец? Смотри, все плачут». – «Но это же Шекспир! “Ромео и Джульетта”!» Он снова: «Я и говорю, классный сюжет».

До этого вечера я ему совершенно безоговорочно верила, верила всему, что бы он ни говорил, что бы ни делал, выполняла все его поручения. Один раз он мне сказал: «Руки слабые». Я эхом: «Слабые». – «Значит, мало качаешься». Я: «Да нет, я все задания выполняю». Жук: «Утром проснулась, на пол упала и отжалась двадцать раз». И я действительно с кровати падала на пол и отжималась. Дальше: «Голеностоп слабый». Я повторяю: «Слабый». – «Ты в метро спускаешься на эскалаторе?» Я говорю: «Спускаюсь». Он приказывает: «Наверх надо бежать». И я с сумкой, всех расталкивая, бежала по эскалатору как ненормальная. А тут, может быть в первый раз, я вдруг поняла, что он не бог. Я даже не смеялась над ним. Я представить себе не могла, как реагировать на то, что мой учитель не знает Шекспира.

Он продолжал праздновать: день, второй, третий. Анна Ильинична принимает решение: отобрать у Жука одежду. У нас поздно вечером идет тренировка на основном катке. Мы катаемся с Улановым не спеша, тихонечко. И неожиданно видим, как в темноте, потому что каток был полуосвещен, возникает квадратный Станислав Алексеевич в одежде худенького Славы Жигалина. С нами начинается истерика. Тут Жука увидела Анна Ильинична и буквально шуганула его с арены. Вдогонку она ему еще сказала: в таком виде на тренировку не приходить!

На следующий день у нас ранняя утренняя раскатка. Там около катка стояла скамейка в виде конька и на ней надпись в память американской команды фигуристов, которая разбилась в шестьдесят первом году. Мы выходим из Дворца, и видим, что в озере по колено стоит Жук. Я ему: «Что это вы делаете, Станислав Алексеевич?» Он, естественно, немножко подвыпивши, мне отвечает: «Иду топиться». И стоит по колено в воде. Лешка дает мне свою сумку, закатывает брюки и вытаскивает Жука из этого озера. К соревнованиям он очухался. Трудно об этом говорить, но я впервые увидела, что он может пить до такой степени. Когда родилась его дочка, точнее, только он отвез Нину в роддом, тут же прибежал на тренировку. А в роддоме оставил друга, ожидать результата. Потом друг приехал, сказал, что родилась девочка, привез бутылку шампанского, которую они распили. Самое большее, что у Жука водилось, – пиво с рыбой. Это он всегда любил. Но так, чтобы выпадать не просто из тренировочного процесса, вообще из жизни – такое я увидела в первый раз.

Раньше жеребьевка на короткую программу проходила в общей тусовке. А дальше, уже по результатам короткой программы, мы делились на две группы: сильнейшие и слабейшие. Слабейшие уже сами у себя «жеребились». Так получалось, что несколько лет мы открывали группу сильнейших. Мы выступали первыми, а потом смотрели, что происходит дальше. Вот отчего я хорошо помню любые соревнования. Перед выходом Протопопова с грохотом лопается лампа надо льдом. Разлетается раскаленное стекло и впивается в лед. Выходят рабочие, чистят арену, потом машина ездит, чистит лед. Соревнования задержали на пять‑семь минут. Вышли Белоусова и Протопопов. Они примерно полпрограммы катали очень прилично, а потом началось что‑то жуткое. Они еле‑еле передвигаются. Может быть, задохнулись, а может, случилось что‑то другое, но они еле доехали до конца.

Кстати, мы тоже с Улановым с трудом закончили, но по другой причине. Мой надорванный еще в шестьдесят восьмом году ахилл в середине программы, когда я прыгнула тулуп, хрустнул, и у меня от левой ноги не осталось буквально ничего – я ее просто потеряла.

Я Уланову на ходу говорю: «Лешка, у меня с ногой что‑то». Леша сочувственно (все же музыкант – он на чемпионаты со своим баяном ездил) предлагает: «Сейчас закончится медленная часть, и мы остановимся». К концу медленной части у меня вроде нога отошла, мы стали дальше кататься. Но когда доехали почти до финала, Леша мне заявляет: «У меня печень болит». А у него в детстве была желтуха. Нам осталось сделать последние четыре поддержки той самой знаменитой «Калинки». Я Лешу прошу: «Ты только руки держи». Лешка держал руки, а я сама на него запрыгивала и делала шпагатики во все стороны. Мы сумели не остановиться, закончили программу. Впрочем, на последнем издыхании там все катались. Каток в Колорадо построили очень быстро, в течение чуть ли не двух недель, потому что ждали приезда сборной Советского Союза по хоккею. Каток очень небольшой. Когда катаешься, видны эти трубы. А когда выходишь со льда, в торце – узенький коридорчик. Направо мужская раздевалка, налево – женская. Во время проката произвольной программы с одной стороны коридорчика стояли двое черных, вроде как швейцары, в перчатках, с носилками, и такие же двое с другой стороны. Когда пары выходили со льда, они дожидались оценок, потом делали два‑три шага в сторону раздевалки и понимали, что свои движения больше не контролируют. В этот момент парочка «швейцаров» ловко раскрывала носилки и на них тебя вносила в раздевалку. А в раздевалке стоял громадный квадратный диван, скорее тахта. И тебя на нее сбрасывали. Через какое‑то время мы на ней и приходили в себя. Молодые быстрее, а Белоусовой долго было очень плохо. Всю ночь около нее просидел наш врач. Нас тогда не проверяли, и мне кажется, что они принимали какие‑то препараты. Вероятно, это сыграло свою роль, потому что нередко действие стимуляторов рассчитано только на короткий промежуток времени, и во время второй части пошло обратное действие препарата. Сразу оговорюсь – все это исключительно мои догадки.

Судьи, как обычно, долго подсчитывали баллы… Мы же не знали, что в Америке начинают награждать с третьего места. И первыми вызывают Белоусову и Протопопова. Они выехали, сделали поклон и остановились около пьедестала. Следующими вызывают Москвину с Мишиным, они тоже делают поклон и быстренько прыгают на второе место. Наконец, зовут нас. Я спрашиваю: «Лелик, что будем делать?» Он: «Давай встанем на первое, если сгонят, спустимся». И мы забрались на первое место, и Протопопову ничего не оставалось, как встать на третье. Все‑таки иногда молодость позволяет делать сумасшедшие поступки. Ну, сгонят – так сгонят. Не сгонят – останемся.

Уланов окончил Гнесинское училище по классу баяна. У меня все время были синяки на правом бедре, потому что он как этими фалангами баян держит, так и меня держал. Его пальцы у меня на бедре абсолютно четко отпечатывались. На чемпионат мира Леша взял баян с собой. Во время соревнований я не помню, чтобы он им сильно пользовался. Но когда мы поехали в турне по Америке…

С ним в номере жил чех Ондрей (по‑нашему Андрюшка) Непела, и уже через два города Андрюха мне сказал: «Я больше с ним жить не хочу, он все время на баяне играет. Я уже его музыку слушать не могу». Андрюха в Колорадо стал серебряным призером чемпионата мира. Сережа Четверухин – бронзовым. Первым был американец Тимоти Вуд. Непелу поселили вместе с Улановым, вероятно, решив, что чехи – они же славяне, тем более оба из соцстран. Мы много путешествовали по Америке на автобусах. Уланов всегда садился в хвосте, растягивал баян и – «С чего начинается Родина…» Все это сейчас выглядит достаточно смешно. Но в этом весь Лешка со своими странностями и комплексами.

После того, как мы стали чемпионами Европы, Уланов уже на следующий день проснулся другим человеком. В общем знаменателе мы сохраняли нормальные, даже хорошие, товарищеские отношения. Несмотря на то, что мы то сходились, то расходились. Конечно, периодически ругались, потому что разные по характеру люди. Но скандалили не для выяснения отношений, а о том, как надо делать тот или иной элемент. Я упиралась благодаря своему хохляцкому характеру, а Лешка настаивал на своем, исходя из того, что он взрослее и опытнее. Поэтому у нас регулярно возникали конфликтные ситуации. Первые года полтора‑два я его еще слушалась, но потом стала отвечать. Мне казалось, что я уже сама что‑то понимаю в этой жизни.

Итак, на следующий после победы день у нас были очередные съемки, нас фотографировали, интервьюировали, все на улице нас узнавали. Но он уже тем солнечным утром вышел из отеля немножко другим. А после чемпионата мира, после турне по Америке, он вернулся в Москву совершенно иным. Мы совершили невероятно длинное путешествие, целый месяц по Канаде и Америке. Первое мое турне, хотя тур для чемпионов и призеров уже существовал много лет. Международная федерация всегда проводила подобные туры на том континенте, где прошел чемпионат мира.

Команда в поездку по Америке собралась приличная. Кроме нас в турне попали Белоусова с Протопоповым (но они не поехали), Пахомова с Горшковым, Четверухин и Москвина – Мишин. Тренеры отсутствовали. С нами ездил только руководитель, он же переводчик. Я думаю, что прежде всего это был сотрудник КГБ.

Маршрут был так составлен, что мы несколько раз пересекали границу: Канада – Америка, Америка – Канада. Точно вдоль границы. Но всех нас, советских, каждый раз задерживали, когда мы въезжали в Канаду. Когда из Канады переезжали в Америку, почему‑то к нам относились спокойнее. Три или четыре раза мы сидели на границе с костюмами, с коньками, и только‑только успевали к середине второго отделения, чтобы выскочить на лед и все‑таки выступить. Каждый раз, как мы доставали советские паспорта, пограничники очень удивлялись. Когда мы приезжали на чемпионат Европы или мира, наши паспорта собирали руководители. А тут каждый ездил со своим паспортом.

И отношение к нашему паспорту даже в гостинице, где мы останавливались, было очень странным. Помню, нас принимали в каком‑то большом доме, где бармен был, как теперь говорят, афроамериканец, а тогда – просто черный. Он стоял, слушал, слушал наши разговоры, смотрел, смотрел, а потом спрашивал: «А вы вообще‑то, ребята, откуда?» Мы: «Есть такая страна – Советский Союз». – «Странно, – говорит он, – вы выглядите точно так же, как и мы, одеты так же и пьете лучше нас». Иными словами, понятие «советский» было для Америки в конце шестидесятых экзотикой. А то, что мы еще и катаемся лучше, их просто убивало.

На чемпионате Европы в Гармише три немецкие пары из Западной Германии показали номер, когда все три дуэта синхронно катаются. Но в тур поехала только одна пара. И тогда нам руководители тура предложили, чтобы мы – Москвина с Мишиным, я с Улановым плюс пара из ФРГ – сделали такой же номер. Мы быстро его выучили, при том, что совершенно разная была техника у всех трех пар и разный набор элементов. Но мы более‑менее как‑то под это дело все подстроили. А когда в первый раз с этим номером выступили, весь зал стоял, кричал, устроил овацию. Приспосабливаться приходилось не только фигуристам, но и осветителям. Тамара, к примеру, не умела делать выбросы с прыжком аксель. Она с выброса или падала, или отлетала куда‑то в сторону, поэтому ее луч прожектора на время терял. Уланов не мог со мной сделать какую‑то поддержку. В этот момент луч уходил с меня, перемещаясь на две другие пары…

Потом мы перелетели в Старый Свет и колесили две недели по Европе.

Дата добавления: 2015-05-06