Тридцать четвертая

Две нетронутые чашки кофе остывали на столе, а мы вдвоем сидели у огня. На улице завывал ветер, и по окнам хлестал проливной дождь. Я была слегка раздражительна от нетерпения, хотя знала, что не стоит торопить ее. Она никак не могла собраться с духом и начать, и я испугалась, что она может передумать, но в конце концов она глубоко вздохнула.

– Когда ты родилась, я жила под Йорком.

Я не должна была знать этого, поэтому постаралась выглядеть как можно более удивленной.

– Ты хочешь сказать, что я родилась не здесь?

– Нет… Я была еще студенткой, когда забеременела, и скрывала это ото всех так долго, как могла. Я не рассказывала тебе, потому что… не была уверена.

Мама с тоской посмотрела на меня, и мне стало интересно, помнит ли она моего отца, о котором никогда ничего не рассказывала.

– Почему ты скрывала свою беременность?

Она сжала кулаки так, что костяшки пальцев побелели.

– Родители… Бабушка и дедушка были достаточно строгими, и они так радовались, когда я поступила в университет, я не могла их подводить.

– Ты жила в общежитии? – невинно спросила я.

– Нет, все места раздали первогодкам. Единственное жилье, которое мне удалось заполучить, было за городом. Грязная комната в большом старом доме с пятью другими такими же обшарпанными комнатами. Сырость, мыши, обои слезали клоками…

Мама взяла чашку и сделала глоток, пролив немного кофе на свой свитер, но даже не заметила этого. Она замолчала, и я поняла, что мне придется уговаривать ее и нужно очень аккуратно подбирать слова.

– А это место… я хочу сказать… возможно ли, что оно как‑то связано с Грейс, или Женевьевой, как она себя сейчас называет?

– Я не могу утверждать этого, – сказала мама с отчаянной надеждой в голосе. – Все это просто может быть ужасным совпадением, только и всего. Нет никаких доказательств, кроме имени.

Она говорила мне одно, но ее глаза говорили совсем другое. Был только один способ выяснить происхождение Женевьевы раз и навсегда. Я укрепляла свою решимость, понимая, что стою на пороге чего‑то очень важного.

– А ты могла бы вспомнить дату рождения Грейс?

Мама тут же назвала дату, чем несказанно меня удивило, но я подумала, что раз она всего на четыре дня отстоит от моей даты рождения, то поэтому так ей и запомнилась.

– Тогда нет никаких сомнений, – решительно сказала я. – В колледже подтвердили дату рождения Женевьевы по компьютерным данным. Женевьева и Грейс – это одна и та же девушка.

Мама едва отреагировала, и я поняла, что глубоко внутри это уже не является для нее новостью. Но у меня в желудке защемило, и появлялись дикие мысли в голове, когда я вспоминала о фотографии неизвестного ребенка. У мамы была послеродовая депрессия, и она не понимала, что происходит, и мать Женевьевы обманом заставила ее взять маленького больного ребенка, а себе оставила сильного и здорового, или они предприняли сумасшедший эксперимент, решив поменяться детьми и посмотреть, что получится. Это было полным безумием, и я желала узнать правду, но было очень важно не напугать маму. Я несколько раз выдохнула и сосредоточилась.

– Ты хорошо знала мать Женевьевы?

– Я была с ней знакома, – подчеркнула мама, и не могу сказать, что доброжелательным тоном. Она нахмурила брови, пытаясь вспомнить. – Все знали, что она принимает наркотики, но закрывали на это глаза. Мы проходили мимо и не хотели в этом участвовать, так было проще.

– И что изменилось?

Мама закрыла глаза, и ее голос стал совсем тихим. Мне пришлось склониться к ней, чтобы расслышать слова.

– Она стала матерью и теперь уничтожала не только себя.

Я уже знала ответ, но все равно должна была спрашивать дальше.

– Была ли я там в то же время, что и Женевьева?

Мама уронила голову на грудь, что было для нее одним из способов выражения согласия. Она с трудом откашлялась.

– В ту ночь, когда мы только вернулись из роддома, ты спала, как ангел, безукоризненно‑прекрасный и тихий, и утром ты была такой спокойной. – Она замолчала, по ее щеке скатилась большая слеза и упала ей на ногу. – И тут я услышала плач, неистовый, безутешный. Поэтому я пошла вниз посмотреть.

Я подскочила от неожиданности, когда в комнату вошла Джемма с таким видом, будто весь дом был ее личной собственностью. Она свернулась клубком у моих ног, и я стала гладить ее, радуясь возможности немного отвлечься.

– И что ты увидела?

Мама посмотрела вперед, в пространство, и заговорила голосом, абсолютно лишенным эмоций.

– Стояла знойная погода, и уже в девять утра было очень жарко. Рядом с мусорными мешками я заметила детскую коляску, и тут я увидела ее личико. Она была вся грязная, с мокрыми пеленками, размахивала ручонками в воздухе, и по ней ползала оса. Она была вся в пятнах и уже охрипла от крика.

Я почувствовала на коже мурашки и искренне пожелала разделить с мамой эту боль. Мне вспомнились слова бабушки, когда она рассказывала, как глубоко поразила маму смерть ее соседки из‑за передозировки.

– С мамой Женевьевы было все в порядке? – осторожно спросила я.

Мама покачала головой и быстро вытерла лицо.

– Я уже ничего не могла сделать, уже никто не мог ей помочь. Я остолбенела от шока…

– Это была не твоя вина, – тут же сказала я, но мама проигнорировала мои слова и продолжала говорить все тем же монотонным голосом.

– Но когда я узнала… Я была в том же самом месте в то время… Я тоже была матерью, и это была моя обязанность. Я чувствовала это так сильно, что ничто не смогло бы меня остановить.

Это звучало немного странно, но я решила не обращать внимания.

– Ты вызвала полицию?

Мама не отвечала.

– Ты позвонила в полицию? – настаивала я.

– Они приехали, – ответила она. – Я точно помню, как они приехали.

– А что было с Женевьевой?

Мамин рот скривился от муки:

– Я не знаю. Я уехала далеко, вернулась домой вместе с бабушкой и дедушкой. Это было отдаленное, отрезанное от мира место, но как раз то, что мне было нужно.

Мне даже стало теплее от облегчения. Это были ответы, которые я искала. Вина мамы была лишь в том, что она повела себя неравнодушно. Если бы тем злополучным утром она не отправилась выяснять, в чем дело, все могло бы закончиться гораздо хуже. Женевьева тоже могла погибнуть. Я чувствовала себя как воздушный шарик, который медленно спустили, и теперь я могу дышать свободно. Как глупо было выдумывать всякие чудовищные сюжеты, когда объяснение оказалось таким простым, грустным, но простым.

– И ты никогда никому не рассказывала?

– Никому, вплоть до этого дня.

Я встала спиной к огню, чтобы погреть ноги. Теперь я могла смотреть на Женевьеву, как на обычного человека с психологическими проблемами, и не бояться ее ненормального отношения ко мне.

– Я уже достаточно взрослая, чтобы понять: ты не смогла бы спасти мать Женевьевы. Всем понятно, что ты не сделала ничего дурного.

– Всем, кроме Женевьевы, – подчеркнула она.

Зная ее, я понимала, что это правда, но было необходимо заверить маму в обратном.

– Она все поймет.

Мама резко выпрямилась в своем кресле, будто аршин проглотила.

– Эта девушка, Женевьева… Я не уверена, что она вполне нормальна.

Мне показалось, что сейчас был не самый удачный момент, чтобы обсуждать, насколько Женевьева была вменяема. Я до сих пор так и не узнала, как ей удалось выследить нас, но она что‑то перепутала в своей голове, и теперь мама оказалась в чем‑то виноватой. И становилось очевидным, почему она так ненавидела меня – у меня, в отличие от нее, была мама, и возможно, поэтому она угрожала отнять у меня мою жизнь.

Мы сидели в тишине, слушая, как шумит гроза. Мне было приятно, что сейчас мы с мамой изолированы от остального мира, и расстояние между нами исчезло. Я попыталась выпить свой кофе, но он остыл, и сверху него плавала молочная пенка. Мама обдумывала еще что‑то, и я ждала, когда она начнет говорить первая.

– А детство Женевьевы? Оно было совсем несчастливым?

Я закатила глаза:

– В принципе, да. Но она была очень проблемным ребенком. Сколько бы людей ни пыталось ей помочь, в итоге она все равно оказывалась в одиночестве.

Эти слова неожиданно возымели ужасный эффект. Мама выглядела потрясенной и, закусив кулак, начала громко всхлипывать, дрожа всем телом.

– Кэти, я должна была вмешаться. Мы обе были молодыми матерями, но у меня были твои бабушка и дедушка, которые могли меня поддержать, у нее же не было никого… Если бы только на несколько минут раньше, я бы успела…

– У тебя было достаточно собственных проблем, – успокоила я.

– Я разрушила две жизни…

Я присела на колени рядом с маминым креслом.

– Мама Женевьевы погибла, потому что не смогла отказаться от наркотиков даже ради собственного ребенка. Она не поняла всей ответственности и заплатила высокую цену.

Мамины губы разошлись в беззвучном «о» от отчаяния, как у напуганного ребенка.

– Я не имею права судить, я сама была ужасной матерью.

– Ты не была ужасной матерью, – ответила я. – Я никогда не чувствовала себя несчастной или отвергнутой.

Мама не приходила в себя, и я злилась, что так бездарно ее успокаиваю.

– Эта ноша теперь всегда со мной! – воскликнула она. – Ты никогда не сможешь скрыться от собственного прошлого, как ни старайся.

– Я собираюсь поговорить с Женевьевой, – заявила я. – Убедить ее, что ты не сделала ничего плохого.

Мама упрямо покачала головой и выпятила нижнюю губу.

– Держись подальше от этой девушки. Она собирается заставить меня поплатиться… и добирается до меня через тебя…

– Больше этого не повторится, – настаивала я. – Она больше не может обидеть меня, потому что я знаю правду.

Мама неожиданно осела в кресле.

– Правда – это не всегда то, что нам кажется, – с трудом произнесла она.

Больше не было смысла говорить о чем‑либо. Мама замкнулась в себе и в своих мыслях удалилась куда‑то далеко, в места, куда я никогда не смогу за ней последовать.

Я помогла ей дойти до постели, и она уснула за несколько минут. Я некоторое время разглядывала ее лицо. Мне казалось, что признание облегчит ей душу, но это было заблуждением. Даже во сне ее лоб был все равно сморщен и губы дрожали, будто она вспоминала о чем‑то. Но теперь она рассказала мне все, дала волю своему волнению и сможет исцелиться. Между нами больше не существовало секретов.

Я отправила Люку длинное эсэмэс, рассказывая, что произошло и как в итоге разрешилась загадка, и поблагодарила его за помощь. Как ни странно, долгожданное облегчение было пронизано грустью, ведь из нас с Люком вышла отличная команда. И в итоге он оказался прав – загадка не оказалась ни страшной, ни непостижимой, просто еще одна печальная история о женщине, которая не смогла взять верх над обстоятельствами. Мама была свидетельницей, которая поневоле оказалась втянута в ужасное происшествие, и последствия этого были значительными и по сей день. Никто не знал, как Женевьева узнала правду, но это уже было и не очень важно. Единственное, что оставалось, – убедить ее, что мама пыталась ей помочь, чтобы она наконец оставила нас в покое. Итог – вот в чем мы все остро нуждались.

ГЛАВА

Дата добавления: 2015-05-06