Незабываемая прогулка 9 страница

Мне не хватало времени, и мое сердце все еще говорило мне, что можно было сделать кое-что большее.

14 февраля, день святого Валентина, Джейми выбрала послание к Коринфянам, которое означало многое для нее. Она сказала мне, что, если бы у неё когда-либо был шанс, то она бы хотела, чтобы это послание было прочитано на ее свадьбе. Вот, что здесь сказано:

Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится,

Не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла,

Не радуется неправде, а сорадуется истине;

Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.

Джейми была истинной сущностью этого самого описания.

Три дня спустя, когда немного потеплело, я показал ей кое-что замечательное, кое-что, о чем я сомневался, что она когда-либо видела прежде, кое-что, что я знал, что она захочет увидеть.

Восточная Северная Каролина — красивая и особенная часть страны, благословенная умеренной погодой и, главным образом, замечательной географией. Нигде это так не очевидно, как на острове Бьюг Бенкс, который находиться прямо возле побережья, около места, где мы выросли. Двадцать четыре мили длиной и почти одна миля шириной, этот остров — счастливая случайность природы, простертый с востока на запад, захвативший береговую линию на расстоянии пол мили от берега. Те, кто там живет, могут засвидетельствовать захватывающие восходы солнца и закаты каждый день года над просторами могущественного Атлантического океана.

Джейми была сильно укутана, стояла около меня на краю Пароходного Железного Пирса, когда наступал этот прекрасный южный вечер. Я показал ей место и сказал подождать. Я мог видеть наши дыхания, два ее и одно мое.

Я должен был поддерживать Джейми, когда мы стояли там — она казалась легче, чем листья дерева, которые упали осенью — но я знал, что это будет того стоить.

Вовремя пылающая, покрытая кратерами луна начала восходить с моря, бросая призму света поперек медленно темнеющей воды, разделяясь на тысячу других частей, более красивых, чем предыдущие. Точно, в тот же самый момент, солнце достигло горизонта в противоположном направлении, превращая небо в красно-оранжево-желтое, как будто небеса выше внезапно открыли свои врата и позволили всей своей красоте сбежать с их святых границ. Океан превращался в золото-серебряный, когда изменяющиеся цвета отражались от него из-за легкого колебания вод и искрились разными огнями, — это было великолепное видение, почти как в прежние времена. Солнце продолжало садиться, бросая свое зарево, насколько мог увидеть глаз, наконец, медленно исчезая ниже волн. Луна продолжала свой медленный дрейф вверх, мерцая, что способствовало появлению тысячу различных оттенков желтого, каждый бледнее, чем предыдущий, прежде чем, наконец, стать такого же цвета, как и звезды.

Джейми наблюдала за всем этим в тишине, моя рука крепко обхватила ее, дыхание ее было поверхностным и слабым. Когда небо, наконец, стало опять черным, и первые мерцающие огни начали появляться в отдаленном южном небе, я обхватил ее руками. Я мягко поцеловал ее в обе щеки, а затем, наконец, и в губы.

«Это», сказал я, «является точно тем же, что я чувствую к тебе».

Неделю спустя, поездки Джейми в больницу стали более регулярными, хотя она и настаивала, что не хотела остаться там на ночь. «Я хочу умереть дома», было все, что она сказала. Так как доктора не могли сделать ничего для нее, они не имели никакого выбора, кроме как принять ее пожелания.

По крайней мере, в данное время.

«Я думал о прошлых нескольких месяцах», сказал я ей.

Мы сидели в гостиной комнате, держась за руки, когда читали Библию. Ее лицо становилось более тонким, ее волосы начинали терять свой блеск. Все же ее глаза, те мягкие синие глаза, были столь же прекрасны, как и всегда.

Не думаю, что я когда-либо видел кого-то, настолько же красивого как она.

«Я также думала о них», сказала она.

«Ты же знаешь, что с первого дня в классе мисс Гарбер я собирался играть в пьесе, не так ли. Когда ты посмотрела на меня и улыбнулась?»

Она кивала. «Да».

«И когда я пригласил тебя на танцы, ты заставила меня пообещать, что я не влюблюсь в тебя, но ты знала, что я влюблюсь, не так ли?»

Свет отразился в ее глазу. «Да».

«Как ты узнала?»

Она пожала плечами без ответа, и мы сидели вместе в течение нескольких мгновений, наблюдая за дождем, который барабанил в окна.

«Когда я сказала тебе, что я молилась о тебе», сказала она, наконец, мне, «как ты думал, о чем я говорила?»

Прогрессия ее болезни продолжалась, убыстряясь, когда приблизился март. Она принимала больше лекарства от боли, и она чувствовала себя плохо, когда принимала пищу, из-за боли в животе. Она становилась слабой, и было похожим на то, что она должна будет лечь в больницу, несмотря на ее пожелания.

Именно моя мать и отец изменили все это.

Мой отец возвращался домой из Вашингтона, поспешно уезжая, хотя сессия конгресса продолжалась. Очевидно, моя мать позвонила ему и сказала, что если он не приедет домой немедленно, он может оставаться в Вашингтоне навсегда.

Когда моя мать сказала ему, что случалось, мой отец ответил, что Хегберт никогда не примет его помощи, что раны были слишком глубоки, и что уже слишком поздно делать что-нибудь.

«Это не связано с твоей семьей, или с Преподобном Саливаном, или с тем, что случилось в прошлом», сказала она ему, не принимая его ответ. «Это связано с нашим сыном, который любит маленькую девочку, которая нуждается в нашей помощи. И ты найдешь способ помочь ей».

Я не знаю то, что мой отец сказал Хегберту, или какие обещания он должен был сделать, или сколько все это, в конечном счете, стоило. Все, что я знаю, — то, что Джейми была скоро окружена дорогим оборудованием, была снабжена всеми лекарствами, в которых она нуждалась, и была под полным наблюдением двух медсестер, в то время как доктор осматривал её несколько раз в день.

Джейми могла остаться дома.

Той ночью я плакал на плече своего отца, впервые в жизни.

«Есть какие-нибудь жалобы?» спросил я ее. Она была в своей кровати под покрывалом, трубка в ее руке, питала её лекарствами, в которых она нуждалась. Ее лицо было бледно, ее тело весило не больше перышка. Она могла с трудом ходить, и когда она шла, её нужно было поддерживать.

«У нас всех они есть, Лендон», сказала она, «но я прожила замечательную жизнь».

«Как ты можешь такое говорить?» выкрикнул я, неспособный скрыть свою боль. «Из всех людей это случилось с тобой».

Она слабо сжимала мою руку, улыбаясь нежно ко мне.

«Это», она признала, осматривая комнату, «могло быть и лучшим».

Несмотря на мои слезы, я засмеялся, затем немедленно почувствовал вину за то, что сделал так. Я должен был поддержать ее, а не наоборот. Джейми продолжала.

«Но кроме этого, я была счастлива, Лендон. Правда. У меня был особенный отец, который рассказал мне о Боге. Я могу оглянуться в прошлое и увидеть, что я, возможно, могла помочь большему числу людей». Она сделала паузу и встретилась с моими глазами.

«Я даже влюбилась и сделала так, чтобы кто-то любил и меня».

Я поцеловал ее руку, когда она сказала это, затем приложил её к своей щеке.

«Это не справедливо», сказал я.

Она не отвечала.

«Ты все еще боишься?» спросил я.

«Да».

«Я тоже боюсь», сказал я.

«Я знаю. И сожалею».

«Что я могу сделать?» спросил я отчаянно. «Я не знаю того, что я еще могу сделать».

«Ты будешь читать мне?»

Я кивал, хотя я не знал, буду ли я в состоянии читать следующую страницу без остановок.

Пожалуйста, Господи, скажи мне, что делать!

«Мама?» сказал я позже той ночью.

«Да?»

Мы сидели на диване в кабинете, огонь сверкал перед нами. Ранее в этот день Джейми заснула, в то время как я читал ей, и, зная, что она нуждалась в отдыхе, я выскользнул из ее комнаты. Но прежде, чем я сделал это, я поцеловал ее мягко в щеку. Это было безопасно, но Хегберт вошел, когда я так делал, и я видел противоречивые эмоции в его глазах. Он смотрел на меня, зная, что я любил его дочь, но, также зная, что я нарушил одно из правил его дома, даже несказанное. Если бы она была здорова, я знаю, что он никогда бы не позволил мне зайти в дом опять. Когда это случилось, я направился к двери.

Я не мог обвинить его. Я познал, что проведение времени с Джейми иссушали мои силы и я не чувствовал себя обиженным из-за его поведения. Если Джейми и научила меня чему-то за эти прошлые несколько месяцев, то это было тем, что она показала мне, что именно по действиям — не мыслям или намерениям — можно оценивать людей, и я знал, что Хегберт позволит мне прийти на следующий день. Я думал обо всем этом, когда я сидел рядом с моей мамой на диване.

«Ты думаешь, что мы имеем цель в жизни?» спросил я.

Это был первый раз, когда я задал ей такой вопрос, но сейчас были необычные времена.

«Я не уверена, что я понимаю то, о чем ты спрашиваешь», сказала она, хмурясь.

«Я подразумеваю — как ты знаешь, что ты должна сделать?»

«Ты спрашиваешь меня о проведении времени с Джейми?»

Я кивал, хотя я все еще смущался. «Да. Я знаю, что я делаю правильную вещь, но … чего-то не хватает. Я провожу время с ней, и мы говорим и читаем Библию, но…»

Я сделал паузу, и моя мать закончила мою мысль для меня.

«Ты думаешь, что должен сделать больше?»

Я кивал.

«Я не знаю, есть ли что-нибудь более того, что ты можешь сделать, солнышко», сказала она мягко.

«Тогда, почему я чувствую, что могу?»

Она придвинулась поближе, и мы наблюдали огонь вместе.

«Я думаю, что это — потому что ты испуган, и ты чувствуешь себя беспомощным, и даже притом, что ты пробуешь, вещи продолжают становиться все труднее и труднее для вас обоих. И чем больше ты пробуешь, тем более безнадежными кажутся вещи».

«Есть ли какой-нибудь способ прекратить чувствовать так?»

Она обняла меня рукой и притянула поближе. «Нет», сказала она мягко.

На следующий день Джейми не могла встать с кровати. Так как она была слишком слаба теперь, чтобы даже идти с поддержкой, мы читали Библию в ее комнате.

Она заснула в течение пары минут.

Прошла другая неделя, и Джейми становилось постоянно хуже, ее тело ослабевало.

Прикованная к постели, она выглядела меньшей, почти снова как маленькая девочка.

«Джейми», умолял я, «что я могу сделать для тебя?»

Джейми, моя сладкая Джейми, спала в течение многих часов теперь, даже когда я говорил с нею. Она не реагировала на звук моего голоса; ее дыхание было быстрым и слабым.

Я сидел около кровати и наблюдал за нею в течение долгого времени, думая, как сильно я люблю ее. Я держал ее руку возле своего сердца, чувствуя костлявость ее пальцев.

Часть меня хотела плакать прямо здесь, но вместо этого я положил её руку назад, и повернулся лицом к окну.

Почему, задавался я вопросом, мой мир внезапно развалился? Почему все это случилось с ней? Я задавался вопросом, было ли в том, что случилось большой урок. Было ли это, как говорила Джейми, просто часть плана Бога?

Бог хотел, чтобы я влюбился в нее? Или это произошло по моей собственной воле? Чем дольше Джейми спала, тем больше я чувствовал ее присутствие около себя, все же ответы на эти вопросы были не более ясны, чем и прежде.

На улице закончился утренний дождь. Это был мрачный день, но теперь поздний солнечный свет прорывался через облака. В прохладном весеннем воздухе я видел первые признаки того, что оживает природа. Деревья снаружи расцветали, листья ждали нужный момент, чтобы раскрутиться и открыться к еще одному летнему сезону.

На тумбочке у ее кровати я видел коллекцию вещей, которые Джейми очень ценила. Здесь были фотографии ее отца, который держал Джейми еще маленьким ребенком и они стояли вне учебного помещения в ее первый день учебы в детском саду; было собрание карточек, которые прислали дети приюта. Вздыхая, я подошел к ним и открыл карточку на вершине кучки.

Написано было мелким почерком и очень просто: Пожалуйста, скоро поправьтесь. Я тоскую без Вас.

Было подписано Лидией, девочкой, которая заснула на коленях Джейми в Канун Рождества.

Вторая карточка выражала те же самые чувства, но что действительно бросилось в глаза, — была картина, которую малыш Роджер нарисовал. Он нарисовал птицу, взлетающую выше радуги.

Задыхаясь от волнения, я закрыл карточку. Я не мог больше просматривать их, и когда я положил кучку назад, туда, где она была прежде, я заметил газетную вырезку, рядом с ее стаканом. Я подошел к статье и увидел, что она была о пьесе, изданная в воскресной газете в день после того, как мы выступили. Выше текста, я увидел фотографию, единственную когда-либо сделанную, на которой мы присутствовали вдвоем.

Это, казалось, было так давно. Я поднес статью ближе к глазам. Когда я смотрел, я вспомнил то, что чувствовал, когда видел ее той ночью. Глядя близко на ее образ, я искал любой признак, который показал бы, что она подозревала о том, что должно будет произойти. Я знал, что она подозревала, но ее выражение той ночью не показывало этого. Вместо этого, я увидел только сияющее счастье. Я вздохнул и отложил вырезку.

Библия все еще лежала открытой там, где я закончил её читать, и хотя Джейми спала, я чувствовал потребность почитать еще. В конечном счете, я натолкнулся на другой отрывок:

Говорю это не в виде повеления, но усердием других испытываю искренность и вашей любви.

Слова заставили меня задыхаться снова, и так, как я уже собирался заплакать, значение их внезапно стало ясным.

Господь, наконец, ответил мне, и я внезапно понял то, что я должен был сделать.

Я, возможно, не добрался бы к церкви быстрее, даже если бы у меня была машина. Я использовал любые короткие пути, какие мог, мчась через задние дворы людей, перепрыгивая через заборы, и в одном случае, сократил путь через чей-то гараж и боковую дверь. Все, что я знал о городе переросло в действие, и хотя я никогда не был особенно хорошим атлетом, в этот день меня не возможно было остановить, движимый тем, что я должен был сделать.

Я не заботился, как я выглядел, когда я добрался, потому что я подозревал, что Хегберту это не будет интересно, также. Когда я, наконец, вошел в церковь, я замедлил ходьбу, пробуя отдышаться, когда я был возле его офиса.

Хегберт поднял глаза, когда увидел меня, и я знал, почему он был здесь. Он не предложил мне войти, он просто отвел взгляд, назад к окну. Дома он имел дело с ее болезнью, убирая тщательно дом. Здесь, тем не менее, газеты были разбросаны поперек стола, и книги валялись по комнате, как будто никто не убирал здесь в течение многих недель. Я знал, что это было местом, где он думал о Джейми; это было местом, куда Хегберт приходил, чтобы плакать.

«Преподобный?» сказал я мягко.

Он не отвечал, но я все же вошел.

«Я хотел бы остаться один», заворчал он.

Он выглядел старым и избитым, столь же утомленным как Израильтяне, описанные в Псалмах Давида. Его лицо было искажено, и его волосы поредели с декабря. Возможно, даже больше чем я, он должен был поддерживать себя на высоком уровне возле Джейми, и напряжение из-за этого так утомляло его.

Я прошел прямо к его столу, и он поглядел на меня перед тем, как опять отвернуться к окну.

«Пожалуйста», сказал он мне. Тон его голоса был умоляющим, как если бы у него не было сил, чтобы противостоять даже мне.

«Я хотел бы говорить с Вами», сказал я твердо. «Я не просил бы, если бы это не было очень важно».

Хегберт вздыхал, и я сел на стул, на котором сидел прежде, когда я просил его позволить мне пригласить Джейми на канун нового года.

Он слушал, когда я сказал ему, что было у меня на уме.

Когда я закончил, Хегберт повернулся ко мне. Я не знаю то, о чем он думал, но к счастью, он не сказал нет. Вместо этого он вытер глаза пальцами и повернулся к окну.

Даже он, я думаю, был слишком потрясен, чтобы что-то сказать.

Снова я бежал, снова я не утомлялся, моя цель давала мне силу, я должен был идти. Когда я добрался к дому Джейми, я влетел в дверь без стука, и медсестра, которая была в ее спальне, вышла, чтобы увидеть, что вызвало шум.

Прежде, чем она смогла говорить, я сказал.

«Она проснулась?» спросил я, эйфористически и испуганно в то же самое время.

«Да», осторожно сказала медсестра. «Когда она проснулась, то интересовалась, где Вы находились».

Я принес извинения за мой растрепанный вид и поблагодарил ее, затем попросил, не будет ли она возражать оставить нас наедине. Я вошел в комнату Джейми, частично закрывая дверь позади себя. Она была очень бледна, но ее улыбка сообщила мне, что она все еще боролась.

«Привет, Лендон», сказала она слабым голосом, «благодарю тебя за возвращение».

Я взял стул и сел рядом с нею, взяв ее руку. Видя ее лежащей там, заставило кое-что напрячься глубоко в моем животе, почти заставляя меня плакать.

«Я был здесь раньше, но ты спала», сказал я.

«Я знаю… Я сожалею. Кажется, я просто уже не могу ничего с этим поделать».

«Все нормально, правда».

Она приподняла руку немного от кровати, и я поцеловал её, затем наклонился вперед и поцеловал ее также в щеку.

«Ты любишь меня?» спросил я ее.

Она улыбнулась. «Да».

«Ты хочешь, чтобы я был счастливым?» Когда я спросил ее это, я почувствовал, что мое сердце начало биться быстрее.

«Да».

«Тогда ты сделаешь кое-что для меня?»

Она отвела взгляд, печаль пересекла черты её лица. «Я не знаю, смогу ли я», сказала она.

«Но если бы ты смогла, сделала бы?»

Я не могу соответственно описать силу чувств, которые испытывал я в тот момент.

Любовь, гнев, печаль, надежда, и опасение, кружились вместе, обострённые нервозностью — это и было тем, что я чувствовал. Джейми смотрела на меня любопытно, и мое дыхание стало поверхностным. Внезапно я понял, что у меня никогда не было настолько сильных чувств к другому человеку, какие я имел в тот момент. Когда я поймал ее пристальный взгляд, это простое понимание заставило меня желать миллионного раза, когда я мог заставить все это уйти. Если бы это было возможно, я бы продал себя ради неё. Я хотел сказать ей о своих мыслях, но звук ее голоса внезапно заставил мои эмоции замолчать.

«Да», наконец, сказала она все тем же слабым голосом, но все еще полного обещаний. «Я сделаю».

Наконец, возвращая контроль над собой, я поцеловал ее снова, затем приблизил свою руку к ее лицу, мягко водя пальцами по ее щеке. Я поразился мягкости ее кожи, и нежности, которую я видел в ее глазах. Даже теперь она была прекрасна.

Мое горло начало напрягаться снова, но как я и сказал, я знал то, что должен был сделать. Так как я должен был признать, что не в моей власти вылечить ее, потому я и хотел сделать то, что она всегда хотела.

Это было тем, что мое сердце говорило мне сделать все время.

Джейми, я понял уже тогда, дала мне ответ, который я искал, тот, в котором нуждалось мое сердце. Она сказала мне ответ, когда мы сидели вне офиса г. Дженкинса, в ту ночь, когда мы предложили пьесу.

Я улыбнулся мягко, и она возвратила мою привязанность небольшим сжатием моей руки, как будто доверяя мне в том, что я собирался сделать. Поощренный, я наклонился ближе и глубоко вдохнул. Когда я выдыхал, слова сами исходили с моим дыханием.

«Ты выйдешь за меня?»

Глава тринадцатая

Когда мне было семнадцать, моя жизнь изменилась навсегда.

Когда я иду улицами Бьюфорта сорок лет спустя, вспоминая тот год моей жизни, я помню все так ясно, как будто это все еще находилось перед моими глазами.

Я помню Джейми, говорящая да моему, затаившему дыхание, вопросу и как мы начали плакать вместе. Я помню, как говорил и с Хегбертом и с моими родителями, объясняя им, что я должен был сделать. Они думали, что я делал это только для Джейми, и все они втроем пробовали отговорить меня от этого, особенно когда они все поняли.

Джейми сказала да. То, чего они не понимали, и я должен был ясно дать им понять, было то, что я должен был сделать это для себя.

Я любил ее, так сильно, что меня не волновало, была ли она больна. Я не волновался, что времени у нас осталось немного. Ни одна из тех вещей не имела значение для меня. Все, о чем я волновался — сделать то, что говорило мне мое сердце, и это было правильно. По-моему это было впервые, когда Бог когда-либо говорил непосредственно со мной, и я знал с уверенностью, что я не собирался противиться.

Я знаю, что некоторые из Вас могут задаться вопросом, делал ли я это из жалости. Некоторые, из более циничных, могут даже задаться вопросом, сделал ли я это, потому что ей оставалось немного, но так или иначе, я не предавал этому большого значения. Ответ на оба вопроса — нет. Я женился бы на Джейми Саливан независимо оттого, что случилось бы в будущем. Я женился бы на Джейми Саливан, если бы чудо, о котором я молился, внезапно произошло. Я знал это в тот момент, когда спрашивал ее, и я все еще знаю это сегодня.

Джейми была больше, чем просто женщиной, которую я любил. В том году Джейми помогла мне стать человеком, которым я есть сегодня. Своей устойчивой рукой она показала мне, как важно было помочь другим; с терпением и добротой она показала мне, что такое жизнь. Ее жизнерадостность и оптимизм, даже во времена болезни, были самой удивительной вещью, которую я когда-либо видел.

Мы были обвенчаны Хегбертом в Баптистской церкви, мой отец стоял около меня как шафер. Это было другой вещью, которую она сделала. На Юге есть традиция, чтобы ваш отец находился около Вас, но для меня — это традиция, которая не имела бы большого значения, если бы Джейми не появилась в моей жизни. Джейми примирила моего отца и меня снова; так или иначе она также сумела излечить некоторые из ран между нашими двумя семьями. После того, что он сделал для меня и для Джейми, я, наконец, понял, что мой отец был тем, на кого я мог всегда рассчитывать, и с течением времени, наши отношения устойчиво становились все более сильными до его смерти.

Джейми также показала мне цену прощения и что с её помощью может происходить. Я понял это в тот день, когда Эрик и Маргарет приехали в ее дом.

Джейми не высказала никаких недовольств. Джейми вела свою жизнь так, как учила Библия.

Джейми не была просто ангелом, который спас Тома Торнтона, она была ангелом, который спас нас всех.

Как она и хотела, церковь была заполнена людьми. Более чем двести гостей были внутри, и еще больше ждали снаружи, когда мы венчались 12 марта 1959. Из-за того, что мы обвенчались сразу же, не было времени делать много приготовлений, люди выходили с домов, чтобы сделать этот день настолько особенным, как они могли, просто для того, чтобы нас поддержать. Я видел всех, кого знал — мисс Гарбер, Эрика, Маргарет, Эдди, Салли, Кери, Анжелу, и даже Лью с его бабушкой — и не было скучающих в доме, когда заиграла музыка. Хотя Джейми была слаба и не вставала с кровати в течение двух недель, она настаивала на том, чтобы пройти между рядами в церкви, чтобы ее отец мог выдать её. «Это очень важно для меня, Лендон», сказала она. «Это — часть моей мечты, помнишь?» Хотя я полагал, что это будет невозможно, я просто кивал. Я не мог не восхищаться ее верой.

Я знал, что она планировала надеть платье, в котором она была в Театре в вечер пьесы. Это было единственное белое платье, которое можно было быстро достать, хотя я и знал, что оно будет на ней более свободным, чем прежде. В то время как я задавался вопросом, как Джейми будет смотреться в платье, мой отец положил руку на мое плечо, когда мы стояли перед общиной.

«Я горжусь тобой, сын».

Я кивал. «Я горжусь тобой также, папа».

Это был первый раз, когда я говорил ему такие слова.

Моя мама была в переднем ряду, вытирая глаза платком, когда заиграли «Свадебный марш». Двери открылись, и я увидел Джейми, сидящую на инвалидном кресле, и медсестру возле неё. Со всей силой, которая у неё осталась, Джейми стояла шатко, и ее отец поддерживал ее. Когда Джейми и Хегберт медленно пошли через проход, все в церкви сидели тихо в удивлении. Казалось, что на полпути Джейми внезапно утомилась, и они остановились, чтобы она отдышалась. Ее глаза закрылись, и на мгновение я думал, что она не сможет продолжить. Я знаю, что прошло не больше, чем десять или двенадцать секунд, но это показалось намного более длинным, и, наконец, она слегка кивнула. Джейми и Хегберт начали двигаться снова, и я почувствовал волну гордости, приходящую от сердца.

Бывало, я размышлял, что это была самая трудная прогулка, которую кто-либо когда-либо делал.

В любом случае, незабываемая прогулка.

Медсестра катила инвалидное кресло, Джейми и ее отец шли ко мне. Когда она, наконец, подошла ко мне, вокруг была такая радость, что каждый спонтанно начал хлопать. Медсестра подкатила инвалидное кресло, и Джейми села снова, будучи истощенной. С улыбкой я стал на колени так, чтобы быть на уровне с нею. Мой отец тогда сделал то же самое.

Хегберт, после того, как поцеловал Джейми в щеку, открыл Библию, чтобы начать церемонию. Когда она началась, он, казалось, оставил роль отца Джейми и стал кое-кем более отдаленным, так он мог контролировать свои эмоции. Все же я мог видеть, что он боролся, когда стоял перед нами. Он взгромоздил очки на свой нос и открыл Библию, затем посмотрел на Джейми и меня. Хегберт возвышался над нами, и я мог сказать, что он не ожидал того, что мы были настолько низкими. На мгновение он стоял перед нами, почти смущенный, потом неожиданно решил также стать на колени. Джейми улыбнулась и взяла его за свободную руку, затем взяла мою, соединяя нас.

Хегберт начал церемонию традиционным способом, затем прочитал отрывок из Библии, которую Джейми когда-то указала мне. Зная, насколько слабой она была, я думал, что он сделает так, чтобы мы произнесли обет сразу же, но еще раз Хегберт удивил меня.

Он посмотрел на Джейми и меня, тогда на общину, тогда на нас снова, как будто ища правильные слова.

Он прокашлялся, и его голос повысился так, чтобы каждый мог услышать это. Вот что он сказал:

«Как отец, я должен отдать мою дочь, но я не уверен, что я в состоянии сделать это».

Община затихла, и Хегберт кивал мне, желая, чтобы я проявил терпение. Джейми сжимала мою руку, поддерживая меня.

«Я не могу отдать Джейми так же, как и не могу отдать свое сердце. Но то, что я могу сделать — позволить другому разделить радость, которую она всегда давала мне. Да благословит вас Господь Бог».

Именно тогда он отложил Библию. Он наклонился, подавая мне свою руку, и я взял её, заканчивая круг.

С этим он вел нас через наши обеты. Мой отец вручил мне кольцо, которое моя мать помогла мне выбирать, и Джейми также дала мне кольцо. Мы надели их на наши пальцы. Хегберт наблюдал, как мы это делали, и когда мы были, наконец, готовы, он объявил нас мужем и женой. Я поцеловал Джейми мягко, и моя мать начала плакать, затем взял Джейми за руку. Перед Богом и всеми остальными, я обещал свою любовь и преданность, в болезни и в здоровье, и я никогда не чувствовал себя так хорошо.

Это был, я помню, самый замечательный момент моей жизни.

Прошло сорок лет, и я могу еще помнить все, что произошло в тот день.

Я могу быть старше и мудрее, я, возможно, жил другой жизнью с тех пор, но я знаю, что, когда мое время, в конечном счете, закончиться, воспоминания о том дне будут заключительными образами, которые пройдут через мое сознание. Я все еще люблю ее, понимаете, и я никогда не снимал свое кольцо. Все эти годы я никогда не имел желание сделать так.

Я дышу глубоко, вдыхая свежий весенний воздух. Хотя Бьюфорт изменился, и я изменился, сам воздух остался прежним. Это — все еще воздух моего детства, воздух моего семнадцатого года, и когда я, наконец, выдыхаю, мне снова пятьдесят семь. Но ничего страшного. Я слегка улыбаюсь, смотря на небо, зная, что есть одна вещь, которую я все еще не сказал Вам: теперь я верю, что чудеса случаются.

Дата добавления: 2015-05-06