Химическая реакция

– Почему ты не сказал мне об этом прежде?

– Моя дорогая, я не хотел тебя тревожить.

– Тревожить меня?! – Обычно смех у Хильды был приятный и мелодичный, но сейчас он показался немного деланным. – Дорогой Уильям, какие странные мысли приходят тебе в голову! Сегодня вечером по твоей милости на нас чуть было не обрушилось нечто куда более серьезное, чем «тревога».

– Прости, Хильда, – смиренно сказал судья, – но я действительно не мог представить себе, что за обычными анонимными письмами последует такое. И в конце концов, это была твоя идея подать к ужину злосчастные конфеты.

– Это просто ребячество с твоей стороны, Уильям. Неужели ты думаешь, что я могла бы позволить тебе или кому‑то другому прикоснуться к коробке конфет, появившихся столь загадочным образом, если бы знала, что твоей жизни что‑то угрожает?

– Но это, строго говоря, не было угрозой моей жизни, – возразил судья. – И к тому же ничто не свидетельствуете том, что эти два случая как‑то связаны.

– Не свидетельствует?! – сказала ее светлость с презрением, говорившим о том, что женщина в ней взяла верх над юристом. – Это же очевидно. Во всяком случае, должно быть очевидно. – Тут она внезапно переменила направление атаки: – А теперь скажи: случилось ли в Маркхэмптоне что‑то еще, о чем ты мне не рассказал? – потребовала она.

– Нет‑нет! – немного раздраженно ответил Барбер. – Хильда, можно подумать, будто я только тем и занимаюсь в этой жизни, что таю от тебя секреты. Повторяю: я исходил исключительно из желания оградить тебя от волнений…

– Ты говоришь, что маркхэмптонская полиция организовала для тебя усиленную охрану?

– Да.

– Тогда почему здешняя, саутингтонская, полиция не сделала того же самого?

– Наверняка их проинформировали о положении дел, но они не сочли необходимым принимать дополнительные меры, кроме того чтобы продолжать наблюдение за… за этим парнем.

– О каком таком парне ты толкуешь?

– О! Разве я тебе не сказал? Видишь ли, Хильда, дело в том, что Главный констебль Маркхэмптона, кажется, полагает, будто этот тип, ну, который написал письма, я имею в виду…

– Я так и знала, что ты что‑то еще от меня скрыл! – победоносно заявила Хильда. – Ну, продолжай: и что же это за «тип»?

– Это всего лишь предположение, разумеется, но он подозревает, будто это мог быть Хеппенстол. Его, знаешь ли, выпустили.

– Хеппенстол?! Так ведь ты дал ему пять лет.

– Да, дал, – хмуро подтвердил судья. – Но существует ведь условно‑досрочное освобождение за хорошее поведение, ты же знаешь.

Хильда несколько минут молчала.

– Лучше бы не ты его судил, – сказала она наконец.

– Моя дорогая, у меня не было выбора.

Она покачала головой.

– Это же происходило в Олд‑Бейли?[26]– напомнила она. – А там четыре палаты. Не было никакой причины, по которой дело не могло бы рассматриваться рекордером.[27]Я никогда прежде об этом не говорила, Уильям, но ходили слухи, будто ты намеренно включил дело Боба… Хеппенстола в свой список. Это правда?

Барбер протестующее замахал рукой.

– Какой смысл возвращаться к этому теперь? – проворчал он.

– И лучше бы ты не осуждал его на пять лет.

– Я выполнял свой долг, – сказал судья. И, видя, что его утверждение не вызвало сочувствия, добавил с некоторым ложным пафосом: – Кстати, Уголовный апелляционный суд отказался изменить приговор.

Здесь ее светлость выдала характеристику Уголовному апелляционному суду, которую из уважения к этому почтенному учреждению лучше опустить.

– Они его не знали, а ты знал, вот в чем суть, – добавила ее светлость. – Тебе никогда не приходило в голову, что он надеялся выйти из передряги с наименьшими потерями именно потому, что его судил ты?

– Было бы в высшей степени неподобающе… – начал Барбер.

– Знаю, знаю, – нетерпеливо перебила его жена. – И именно по этой причине считаю, что лучше бы ты… Но ты прав: какой смысл махать кулаками после драки. Хеппенстол на свободе, он пытается тебя убить…

– Повторяю, Хильда, нет никаких подтверждений тому, что… – попытался вставить судья, но она продолжила, не обращая внимания на его слова:

– …и мы должны защищать себя всеми возможными средствами до тех пор, пока полиция его не арестует. А теперь я иду спать, и ты тоже. Кстати, ты ведь завтра рассматриваешь дело о клевете, не так ли? Судя по материалам, у защиты здесь нет шансов. Десять против одного, ты обнаружишь, что ответчик таки пытался подкупить суд.

– Склонен согласиться с тобой, дорогая. Спокойной ночи.

Расследование инцидента с конфетами «Бешамель», толчком к которому послужил этот разговор, было проведено энергично, но не дало результата. Никто из непосредственно имевших отношение к нему не смог пролить свет на тайну их появления. Опросили Сэвиджа, Бимиша и Грина – все впустую. Сэвидж, которого вызвали первым, только и мог сообщить, что пакет ему вручил Бимиш. Бимиш укоризненно напомнил ее светлости, что она сама передала ему несколько бандеролей, доставленных с утренней почтой. Он тогда подумал, что это вещи, которые она заказала накануне в Лондоне. Естественно, он, в свою очередь, передал их дворецкому, сообщил он, дав понять, что не дело секретаря королевского судьи заниматься подобными пустяками. Одним из камней преткновения между ним и Хильдой было то, что Хильда воспринимала его как особь, принадлежащую к верхнему разряду отряда домашней прислуги, и он не преминул воспользоваться случаем, чтобы лишний раз уесть ее по этому поводу, надменно отвергнув какую бы то ни было свою причастность к этим конфетам, а тем более ответственность за них. Ему вручили несколько пакетов. Нет, он не может сказать, сколько именно их было. Он постарался освободиться от них как можно скорей, передав по назначению. А теперь, с позволения его светлости, у него масса неотложной работы…

Мрачный Сэвидж продолжил свой рассказ, обиженно сообщив, что он распаковал врученные ему свертки, считая, что делает то, что ему положено, и не увидел никаких причин предполагать, будто со свертками что‑то не так. За всю его долгую службу еще никто не заподозрил его… Заверенный в том, что его и теперь ни в чем не подозревают, он поведал, что в распакованных им пакетах, кроме коробки конфет, были две книги из библиотеки, пара перчаток для ее светлости и банка консервированных слив. Он распределил все это по положенным местам: книги отнес в гостиную, перчатки передал горничной, чтобы та убрала их в спальню ее светлости, сливы отправил на кухню, а конфеты – в столовую. Это все, что он имел сообщить, закончил он и смиренно выразил надежду, что подобающим образом исполнил свои обязанности.

Следующую тему поднял Петтигрю.

– Самая важная улика – это упаковка, в которой принесли бандероли, – сказал он. – Где она?

Этого Сэвидж не знал. Он распаковал пакеты в своей кладовке и сразу поспешил помогать одеваться его светлости, поскольку пора было ехать в суд. Убрать мусор должен был Грин. Вероятно, он может сказать.

Грин был из тех слуг с бесстрастным выражением лица, чья молчаливость граничила с немотой. Дереку, который по ассоциации с персонажем романа Дюма «Двадцать лет спустя» давно называл его про себя Гримо, было интересно: неужели даже такая чрезвычайная ситуация не заставит его произнести более двух слов подряд? Допрос Грина и впрямь напоминал скорее рождественскую шараду, в которой игрок имеет право отвечать на все вопросы только «да» или «нет». Тем не менее мало‑помалу из него все же удалось вытянуть, что он выбросил почти всю оберточную бумагу, за исключением той, в которую были завернуты конфеты, – ее он использовал, чтобы разжечь потухший камин в комнате маршала, а как она выглядела; он не помнит, но ему кажется, что бумага была тонкой и коричневой. Была ли на ней наклейка или нет, был ли адрес написан от руки или напечатан на машинке, он тоже не помнил. Вот и вся «улика».

– Что ж, Хильда, – сказал Барбер, – думаю, по справедливости, следующий свидетель – ты. В конце концов, ты первая держала в руках это таинственное почтовое отправление. Ты не заметила ничего необычного?

– Нет. Я просто увидела три или четыре пакета и, поскольку в Лондоне заказывала по телефону много разных вещей, подумала, что это они и есть. Мне и в голову не пришло пристально их разглядывать. Но если бы конфеты пришли прямиком из магазина, полагаю, я обратила бы внимание на их фирменный знак.

– Очевидно, они пришли не оттуда, – вставил Петтигрю. – Но неужели вас не удивило, что кто‑то прислал вам столь желанный подарок?

– Не столько удивило, сколько обрадовало. Мне, Фрэнк, знаете ли, все еще иногда присылают презенты.

Петтигрю сморщил нос, давая понять, что заметил ее подначку, и разговор перешел к тому, что теперь следует делать.

– Конечно же, мы должны заявить в полицию, – сказала Хильда. – Уильям, свяжись непосредственно со Скотленд‑Ярдом. Здешние провинциалы для такого дела не годятся.

– Первое, что нужно сделать, это отправить конфеты на анализ, – внес наконец свой вклад в обсуждение Флэк.

– Разумеется. Это сделает полиция. Затем, полагаю, они проведут опрос служащих в магазине «Бешамель», чтобы выявить всех недавних покупателей таких конфет. Это все работа для полицейских.

– Я бы предпочел обойтись без участия полиции, если возможно, – сказал судья.

– Уильям, дорогой, почему? Если совершено покушение на твою жизнь…

– Это трудновато объяснить, но на данной стадии я бы отдал предпочтение частному расследованию.

– Но, Уильям…

– Первое, что нужно сделать, это провести анализ конфет…

– Дорогой мистер Флэк, вы это уже говорили. Полиция знает свои обязанности.

– …и я бы очень хотел провести такой анализ сам.

– Вы?!

– Я, знаете ли, немного интересуюсь химией, леди Барбер. У меня дома даже есть весьма недурно оборудованная маленькая лаборатория. Моя «вонючая комната», как называет ее жена – моя жена обладает великолепным чувством юмора, – мне бы так хотелось, чтобы вы с ней познакомились…

– Выражается она восхитительно, – пробормотала Хильда, передернув плечами.

– …и я был бы счастлив испытать свои умения в детективном расследовании. Такой шанс выпадает нечасто.

Несмотря на явное неодобрение жены, Барбер охотно принял предложение. Вечер окончился триумфальным отбытием Флэка с коробкой шоколадных конфет и двумя полусъеденными конфетами, аккуратно завернутыми в бумагу. Он обещал зайти в резиденцию на следующий день утром с «предварительными», как он выразился, «наблюдениями». Его последним высказыванием было:

– Думаю, в городе удастся достать кое‑какие простые реагенты. Большинство ядов имеют несложный состав и легко распознаются. Кое‑какие исследования я смогу провести даже в своем гостиничном номере. Более тщательных результатов придется подождать до моего возвращения в Лондон.

Только когда супруги остались наедине, Хильда требовательно спросила:

– А теперь, Уильям, может, ты мне все же объяснишь, почему ты предпочел поручить дело этой комичной личности, вместо того чтобы обратиться к экспертам?

Последовала сцена, подобная той, что уже была однажды описана: судья всячески увиливал от ответа, все отрицал и в конце концов признался.

Верный своему обещанию, Флэк явился в резиденцию на следующее утро. Явился рано. Судья еще завтракал, когда он вошел, весьма довольный собой.

– Примите мои извинения за слишком ранний визит, судья, – сказал он. – Я хочу поспеть на десятичасовой поезд, но не могу уехать, не доложив вам о результатах. – С большой торжественностью он вручил Барберу маленький коричневый сверток. – Возвращаю вещественные доказательства. Здесь все, за исключением той половинки конфеты, которую я использовал для опытов.

– Я думал, вы заберете их с собой в Лондон, – удивился судья.

– Как выяснилось, в этом нет необходимости. Возможности моей – ха! – «вонючей комнаты» не потребуются. Я закончил анализ еще вчера перед сном. Все оказалось просто – очень‑очень просто, – добавил он с оттенком разочарования.

– В самом деле? – спросил судья.

– Вы в этом уверены, мистер Флэк? – вмешалась Хильда. – Не думаете ли вы, что если полиция отправит образцы в настоящую лабораторию – я имею в виду, что их лаборатории очень хорошо оснащены, – там могут найти что‑то, что вы могли просмотреть?

– Возможно, леди Барбер, возможно, хотя мне это не кажется сколько‑нибудь вероятным. В любом случае вот вам образцы, они в полном распоряжении полиции или кого бы то ни было другого, совершенно нетронутые – за исключением, как я уже сказал, одной половинки; надеюсь, за ее утрату они не будут на меня в претензии. Вы вольны распоряжаться ими по своему – и, разумеется, судьи – усмотрению.

– Хильда, – сказал Барбер, допивая кофе, – ты не считаешь, что можно сэкономить время, позволив мистеру Флэку рассказать нам – очень коротко, – что он сумел так быстро обнаружить?

Не ожидая согласия ее светлости, Флэк поспешил освободиться от бремени своих новостей:

– Вчера вечером, – начал он, – в уединении своего номера я разрезал одну из врученных мне вами конфет. Точнее, я выбрал ту самую, которая была извлечена – ах! – из вашего рта, судья, прошу прощения за упоминание. С помощью лезвия безопасной бритвы я удалил шоколадное покрытие, которое, как вы легко можете догадаться, было уже уменьшено приблизительно на половину его изначальной толщины (оно составляло не более, по моему мнению, полутора миллиметров) тем испытанием, для коего оно и было предназначено. Под этим покрытием я обнаружил твердое белое вещество. На него я воздействовал самым заурядным и повсюду имеющимся реагентом, то есть просто водой из‑под крана… – он сделал паузу для драматического эффекта, – и получил, должен сказать, поразительный результат.

Снова последовала пауза, явно предназначенная для того, чтобы аудитория могла прервать ее взволнованными восклицаниями. Но поскольку их не последовало, он продолжил:

– Вещество зашипело, запузырилось и разложилось у меня на глазах. Появился безошибочно узнаваемый едкий запах. Соединение вещества с водой привело к выделению газа ацетилена. Иными словами, состав начинки оказался…

– Карбидом? – догадался судья.

Флэк просиял. Его аудитория, хоть и была менее реактивна, чем карбидная начинка, наконец проявила хоть какую‑то реакцию.

– Да, всего‑навсего, – подтвердил он. – Обычный, или, как сказала бы моя дорогая жена, вульгарный карбид.

– Как удивительно, – заметила Хильда.

– Удивительно, не правда ли? Но естественно, мое исследование на этом не закончилось. – Флэк заторопился, решительно настроенный поскорее закончить свой рассказ. – Я осмотрел оставшиеся в коробке конфеты (излишне упоминать, что я принял все меры к тому, чтобы не стереть никаких отпечатков пальцев, которые могли на них остаться) с целью выяснить: a) modus operandi индивидуума, который обошелся с ними столь неожиданным образом, и б) количество конфет, снабженных такой начинкой. Рассмотрим сначала пункт «б», если вы простите мне отклонение от хронологии. Я обнаружил, что из трех слоев, коими были уложены конфеты в коробке, только к верхнему прикасались после того, как конфеты покинули магазин. Могу гарантировать, леди Барбер, что вы не подвергнете себя ни малейшей опасности, если полакомитесь конфетами, находящимися на, позвольте так выразиться, первом и втором этажах коробки. – Он причмокнул губами, довольный собственным остроумием, и продолжил: – Опасность гнездилась только в мезонине. При ближайшем рассмотрении – не требующем никаких специальных знаний в области химии – невооруженным глазом Скотленд‑Ярда или, если хотите, судьи Высокого суда правосудия (которого лично я ставлю гораздо выше, если позволите так выразиться, в этой паре) – так вот, повторяю, при ближайшем рассмотрении становится совершенно очевидно – тут я возвращаюсь к пункту «а», – что шоколад в какой‑то момент был аккуратно разрезан пополам с помощью какого‑то острого инструмента (например, с помощью скромного, но очень эффективного лезвия бритвы, каким пользовался вчера я сам), потом половинки опять совместили, а в конце закрепили стык, расплавив его умеренным нагреванием и образовав незаметный шов. Я ясно изъясняюсь?

Поскольку молчание принято считать знаком согласия, он продолжил:

– Когда я говорю, что пополам был разрезан шоколад, я именно это имею в виду. Я не имею в виду, что оригинальная начинка, которая, как я понимаю, имела твердую и хрустящую консистенцию, тоже была разделена пополам. Это потребовало бы от манипулятора лишних усилий и напряжения, не говоря уж о том, что повлекло бы за собой риск затупить тонкий инструмент, который, по моим предположениям, был использован. Нет! По всей вероятности, разъят был только панцирь (если позволительно употребить такой, признаю, несколько неточный, термин для описания мягкой оболочки твердой сердцевины), то есть действия были совершены в порядке, обратном тому, который выполняет кондитер, после чего съедобная начинка была удалена, а две шоколадные скорлупки набиты другим наполнителем – кажется, так это называется – и соединены, снова приобретя завершенный товарный вид. Коротко говоря, безусловный вывод состоит в том, что злоумышленник в данном случае, удалив половинку внешней оболочки описанным мною только что способом, вынул съедобную начинку и заменил ее вредной субстанцией, которую я и идентифицировал.

Флэк потер лоб и слегка поклонился судье так, как он это неизменно делал в суде в конце речи.

Дерек первым нарушил блаженную тишину, воцарившуюся наконец после словоизвержения Флэка.

– Но почему карбид? – спросил он. – Какой страной выбор для отравителя.

– Действительно, почему? «Странный», мой юный друг, – самое уместное здесь слово. Настолько странный, что перед нами встает вопрос – вопрос, который, согласен, напрямую меня не касается, но, быть может, мне будет дозволено высказаться по нему в качестве amicus curiae?[28]: отравитель ли это вообще? Не больше ли это похоже на весьма жестокий и глупый розыгрыш?

– Розыгрыш?! – возмутилась Хильда.

– А вы подумайте, – продолжал Флэк, уставив на нее свой толстый указательный палец. – Подумайте. Конечно, дело эксперта‑токсиколога, каковым я, разумеется, не являюсь, судить, но я бы взял на себя смелость предположить, что, если проглотить такую конфету целиком, как пилюлю в облатке, количество карбида, заключенного в начинке, может произвести весьма неприятный, не исключено, даже фатальный эффект. Точно сказать не могу, однако это вполне вероятно. Но кто когда слыхал, чтобы так ели шоколадные конфеты? Сам raison d’être подобных изделий заключается в удовольствии медленно и постепенно смаковать их, а это решительно перечеркивает замысел «отравителя». Нет! Существует лишь два способа лакомиться такими конфетами. Один – тот, который предпочитаете, как я заметил, вы, леди Барбер: откусывать и жевать, прошу прощения за грубость выражения, но я не знаю, как это можно выразить по‑иному. Другой – более деликатная техника, коей пользуется судья, а именно: сосать и поглощать медленно. Из вашего собственного прискорбного опыта, полученного вчера вечером (кстати, надеюсь, вы полностью от него оправились и простите, что не поинтересовался вашим здоровьем раньше), совершенно ясно, что в первый же момент откусывания контакт слюны с карбидом приводит к выделению газа ацетилена, подвох сразу обнаруживается, и все, что во рту, немедленно выплевывается. С другой стороны, при сосательной технике разоблачение происходит медленней, но не менее, – он мрачно покачал головой, – не менее неотвратимо. Допускаю, что в этом случае мизерное количество карбида может успеть проникнуть в организм, однако этого количества, осмелюсь утверждать, будет достаточно лишь для того, чтобы вызвать неприятную внутреннюю реакцию, но уж точно не для того, чтобы спровоцировать летальный исход. Повторяю, как средство устроить розыгрыш, прошу прощения за столь неловкое и неуместное выражение, карбид – это то, что нужно. Но в качестве яда он совершенно не в жилу.

Словно обескураженный собственным переходом на низкий стиль речи, Флэк внезапно замолчал, а потом пробормотал:

– Я опаздываю на поезд, мне надо идти, – и испарился.

Глава 8

Дата добавления: 2015-05-06