Законы высшего общества 4 страница

В городе дым южных трав, запах нагретой солнцем кожи, вкус соленых поцелуев развеялся не сразу. Было жарко. Над асфальтом стояло марево, деревья еле‑еле шевелили выжженной листвой, на лицах поблескивала испарина – город был горячий, ленивый и немного сумасшедший. Душными ночами они гоняли на мотоцикле, и холодный ветер лишь раздувал огонь страсти; валялись в кровати, прильнув друг к другу взмокшими от секса телами, пили вино и пребывали в той особенной умственной бездеятельности, которая оставляет простор для необдуманных поступков.

Он купил кольцо. Встал перед ней на колени – в ресторане, где сломался кондиционер. Еще тогда Настя ощутила подвох. Слишком уж это похоже на шантаж – предлагать руку и сердце на людях, когда все ждут, что ты ответишь «да», но думать не было сил – слишком много прохладного розового вина пришлось выпить.

И она сказала:

– Да!

Уже через неделю спала жара – маскарад закончился: красавец‑серфингист превратился в суетливого московского устроителя торжеств, а Настя избавилась от сумасшедшей Медеи, которую смонтировали и отослали американскому продюсеру, заказавшему проект.

Настя была в доле – микроскопической, но все‑таки: и эта доля принесла ей хорошие деньги – немного осовремененную «Медею» купили все каналы, несмотря на то что заказал ее скучный государственный USA, но фильм получился не просто образовательным проектом – он действительно был популярен.

В последующий год Настя снималась во Франции, в небольшой роли в голливудском триллере, в Испании работала с самим Альмодоваром, и под завязку снялась у самого известного итальянца из ныне живущих. К сожалению, фильм престарелого маэстро провалился, но год был веселый.

Лучший год. Она была тогда артисткой, живущей то в трейлерах, то в гостиницах, кочевницей, перебиравшейся с самолета на поезд, с поезда в автомобиль – а оттуда опять на самолет. Она летала первым классом, тряслась в ржавых кукурузниках, колесила в джипах, грузовиках, лимузинах и кабриолетах.

Она поняла тогда, что цыганская, полосатая жизнь, в которой сегодня ты радуешь тело в джакузи с розовыми лепестками, а завтра пытаешься выжать хоть три капли влаги из душа в уездной гостинице, – это именно то, к чему она стремилась. И даже дни, когда режиссер бредит – снимает сутками один и тот же дубль, когда уже сил нет, а терпение закончилось так давно, что никто не знает, что это такое, когда родные и друзья – только голоса в телефоне… вот тут‑то и понимаешь, что ни родных у тебя нет, ни друзей, ни дома – только призвание да еще «семья» – группка таких же странных, как ты, людей, которых ты, скорее всего, никогда больше не увидишь.

Скучно все‑таки быть счастливым человеком.

К сентябрю, к свадьбе, Илья затеял такую программу, что Настя растерялась. Платье, фата, кортеж, танец жениха, танец молодоженов, клятвы, список подарков – все, как у взрослых. Но на этом достойном не только газетных репортажей, но и самых искренних восторгов торжестве Настя была чужой.

На своей грузинской свадьбе они с Леваном уже в загсе так напились, что Настя выплясывала нечто среднее между лезгинкой и стриптизом, ей хлопали в двести рук, гости братались, дрались, стреляли в воздух, читали стихи, кто‑то едва не утопился – и все это безумие длилось неделю. В Тбилиси их поздравляли на улице, соседи несли дары, они переезжали из ресторана на дачу, с дачи – на террасу Софико Чиаурели, от Софико – на машинах в Батум, и это было приключение.

Илья же устроил все чертовски прилично – без драк и пьяных двоюродных тетушек, без пошлого тамады. У нее было платье – о, ужас! – от «Вера Вонг» за десять тысяч долларов, жених щеголял во фраке, ресторан был французский, изысканный, загс, разумеется, Грибоедовский.

И Настя не могла взять в толк, зачем флер д’оранж, только что не стихотворные признания, все эти тосты с листа, букет невесты – она ведь это уже проходила, Илья тоже был женат, скупая радость родных, которые точно так же радовались однажды…

Все прошло так культурно, что не осталось ощущения чуда, праздника. Женятся взрослые люди, которые просто могут все это себе позволить.

Поначалу Илья радовался, когда их фотографировали, когда интересовались, какая она, Анастасия Устинова, в обычной жизни, но так уж сложилось, что обычной жизни в тот год у них не было.

Илья, конечно, приезжал на съемки, но вид у него был все более недовольный.

Вечерами в своем трейлере Настя учила роль, к ней попеременно заходили то режиссер, то партнер, то какая‑нибудь нервная молодая актриса, а Илья сидел с перевернутым лицом и чего‑то ждал.

– Что ты хочешь мне сказать? – Настя отложила сценарий и уставилась на него.

Казалось, он ее гипнотизирует.

Илья отпирался – но все это было только кокетство, и в конце концов раскрылся.

– Не хочешь сбавить обороты? – поинтересовался он.

– Илюш, ты вообще‑то знал, что я актриса. Такая у меня жизнь, – она уже злилась, предчувствовала скандал, но очень не хотелось терять нить экранного образа, выходить из роли, переживать по‑всамделишному, и Настя попыталась сгладить углы. Она отложила сценарий, села рядом с ним, взяла за руку. – Что происходит?

– Настя, мне тяжело, когда тебя все время нет рядом.

Она даже растрогалась. Все‑таки любовь?

– Я устал приходить в пустой дом. У меня от «Доширака» гастрит.

Настя опешила.

– То есть все дело в «Дошираке»? – удивилась она. – Ты же не рассчитываешь, что я буду тебя ублажать, как степфордская жена?

Какая гнусность! «Доширак»!

– Дело не в «Дошираке», – очень серьезно ответил Илья. – Дело в том, что мы живем в браке, а это значит, что у нас есть обязательства друг перед другом. Раньше я ужинал в ресторанах…

– Так что тебе мешает делать это сейчас?! – воскликнула Настя.

– Раньше я ужинал в ресторанах с девушками…

– Слушай, если дело в сексе, то я тебя понимаю! – опять перебила она его. – Но я тут тоже, знаешь ли, не кручу с оператором…

– Почему с оператором? – нахмурился Илья.

Черт! И, правда, почему с оператором, который, словно назло, молодой, симпатичный, загорелый и ходит с голым торсом?

– Ну, с дольщиком! Илья, нам тяжело…

– Настя, дело не в том, что «нам» тяжело, а тяжело каждому по отдельности.

Настя вытаращила глаза. Фраза какая‑то книжная. Видимо, разговор он готовил заранее.

– Ну, и чего ты хочешь? – ощетинилась она. – Развода?

Илья закатил глаза.

– Почему у тебя всегда сразу развод? – возмутился он. – Я предлагаю подумать о том, как мы живем…

Он еще что‑то говорил – с выражением, етить твою валентность через перекись водорода! – а Настя была уже далеко: там, где они уже подумали, как живут, и пришли к разумному соглашению.

Тоже мне, цыганский барон!

Он хочет все вернуть – Москву, определенность, деловые будни, звонок будильника, одну и ту же картинку в окне… Где тот парень, с которым они пытались заниматься сексом на серфе – пусть ничего не получилось, но было весело! Где тот парень, который втоптал танцпол на метр в землю, а потом полз до гостиницы, потому что не мог дотащить до дома всю ту текилу, что выпил в баре?

Развод?

Развод настиг их через несколько месяцев – после того, как Настя пообещала «исправиться» и рванула на съемки к маэстро.

Разошлись они буднично – так, словно оформили доверенность на машину. Правда, Илья все рвался что‑то пояснить – ему казалось, это он был лидером в их разводе, прикидывался, что сочувствует Насте, щадит ее чувства и даже пробормотал домашнюю заготовку насчет «останемся друзьями», но Настя только морщилась, так как друзьями они никогда не были. Они были глупой парой, поженившей собственные амбиции.

Насте нравилось, что у нее красивый, спортивный муж, который замечательно смотрится на фотографиях.

Тогда Настя думала именно так.

А Илья наслаждался вовсе не тем, что Настя талантлива и знаменита. И это была не мужская гордость: «Вот какая у меня женщина! Кого я себе добыл вот этими руками!» – он любил ее окружение, любил позировать для газет – не как муж, а сам по себе, он имел прямую выгоду – теперь ему, чтобы пригласить на корпоратив, например, Чулпан Хаматову, надо было только позвонить и вспомнить, как они зажигали на даче у Сергея Соловьева…

Когда Настя летела в Москву из Римини, она еще надеялась, что все образуется.

Илья, как нарочно, устраивал день рождения некой компании в Екатеринбурге, и Настю встречала подруга Верочка. Верочка нервничала – потащила Настю в машину, запихнула в салон и с самым драматическим видом передала «Экспресс‑газету», развернутую на определенной странице.

Статейка, а точнее фотография Ильи с некой девицей, которая тогда была популярна – актрисулька из сериала, словившая свои полгода славы, и подпись «Мужа Анастасии Устиновой не первый раз видят с…» показала Насте сущность их отношений. Во всей красе.

Это было озарение, и страшное слово «развод», кровавыми буквами написанное на белой стене, вдруг превратилось в заурядный дорожный указатель вроде «Электродная улица, стрелка направо».

После расставания Настя встречала Илью то тут, то там – он был все такой же загорелый, с морщинками, высеченными азовским бризом, жизнерадостный, но почему‑то Насте каждый раз мерещился запах тлена – он был мертв для нее, и эти прозаические, короткие «привет‑привет» напоминали визиты на кладбище. Она даже переживала, что они не разошлись со скандалом, со слезами, с упреками, потому что тогда ей было бы о чем жалеть, тогда бы в ее сердце было чуть больше любви – пусть и смешанной с тоской, но любви не было, и Настя уже сомневалась, что она существует.

Глава 6

Воды!

Настя нашла у тумбочки стакан, но в остатках «Эвиана» плавали мухи – пришлось бежать вниз. Поднявшись наверх с бутылкой запотевшей минералки, Настя решила, что все‑таки поездка в город – это вариант.

Да!

Она волнуется!

И что?

Не должна?

Речь, между прочим, идет о больших деньгах. Ну, и о ее жизни, на минуточку.

Он позвонил. Позавчера.

– Добрый день, можно Настю? – спросил мужской голос, немного хриплый, как будто больной.

– Это я, – безмятежно ответила она, совершенно расслабившаяся от неожиданного отпуска.

– Это Максим Гранкин, – представился голос, и Настя взвилась.

Сердце ухало. Она знала, что все: близкие, далекие, друзья, враги – все считают ее семижильной женщиной со стальными тросами вместо нервов. Ее недолюбливают, откровенно ненавидят, восторгаются, но никто не хочет верить, что Настя – самый обычный человек. Не потому, что она знаменита. Потому, что она – сама по себе. У нее слава, бизнес, внешность – все, чему можно позавидовать. Она – образец для подражания, и никто не хочет знать, что «образец» с похвальным постоянством лезет на стену от страха, неуверенности и усталости.

То же и с личной жизнью – подруги уверены, что такие, как Настя, не переживают, если звонок любимого мужчины задержался на неделю. Они просто меняют мужчину. И они не хотят ничего знать о том, как Настя представляет этого самого мужчину в бассейне с двадцатью моделями «Плейбоя» – и каждой нет еще девятнадцати.

Поэтому, когда она поняла, что анонимный голос на самом деле – тот самый Гранкин, колени подогнулись, в горле пересохло, а сердце забилось где‑то в правой ключице.

Он ведь, может, позвонил извиниться (спасибо и на том!): мол, в эти выходные я навещаю больную бабушку в Тверской области.

– У вас планы не изменились? – поинтересовался Максим.

– Планы?.. – растерялась Настя. Он о чем? Кино? Пикник?

– Я бы рад был приехать к вам в субботу, если вы не передумали, – слишком уж учтиво оповестил ее Гранкин.

– А! Нет‑нет! Здорово! Э… можете записать?..

С излишним воодушевлением она продиктовала адрес, взяла обещание, что он будет ей звонить, если заблудится, пожелала спокойной ночи (это в семь вечера!), закашлялась и, наконец, попала в красную кнопку.

Все должно быть идеально! Не нарочито, но роскошно. Чтобы он понял, от чего отказывается, произнося свое дурацкое «нет» в ответ на предложение снять кино по его роману!

Надо вызвать из Москвы Веру Ивановну – шашлыки она маринует первоклассно. На закуску – сладкие креветки, салат из крабов, фрукты. Из Москвы перевезти французский сервиз. Сервиз ей подарил поклонник, настоящий французский граф с замками. Сервиз, конечно, не фамильный, но очень дорогой, лиможский. И такой, типа, скромный, с греческим орнаментом.

Та‑ак… Скатерть… Белая? Белая!

Часа через два начнут собираться гости. Шашлык замаринован, Вера Ивановна при деле, на белой скатерти выставлены белые тарелки и букет чайных роз, темно‑зеленые тяжелые бокалы, доставшиеся Насте от бабушки, тоже не фамильные, куплены в комиссионке…

А она до сих пор не знает, что надеть!

Очень‑очень сложная задача. Ничего вызывающего. Но в то же время – никакой ложной скромности, чтобы не выглядеть слишком уж прилично. Она должна быть главным украшением вечера. Пристойным таким украшением, без робертоковальщины.

Белый цвет в тон со скатертью? Нет, это какие‑то старосветские помещики…

Красный отменяется – слишком нарочито. Голубой, розовый – ерунда.

Черт…

Возник план очень быстро смотаться в Москву, но, если честно, это просто смешно.

В конце концов, когда уже появилось желание собрать вместе все свои бездарные шмотки и поджарить вместо шашлыка, Настя остановилась на красном топе от «Донны Каран», который обнаружила в самом низу гардероба, – мятом, забытом, но все еще прекрасном: вырез лодочкой, рукав «летучая мышь» – но только один, второе плечо – голое, и дивных белых брюках от «Персонаж». Брюки Настя обожала – это были единственные белые брюки, а не джинсы, которые не делали с бедрами ничего того ужасного, что обыкновенно делают белые брюки с бедрами больше сорок второго размера. И они не просвечивали. А ткань немного мерцала – благородно так, неприметно.

Шик.

Темные волосы рассыпались по красному тону. Теперь надо только надеть на руку все тридцать восемь браслетов – и серебряных, и из белого золота, которые Настя носила всегда – снимала на ночь, застегивала утром; кольцо, купленное у соседки‑армянки с невероятной красоты лунным камнем – большим, старинным, второго такого нет, и серьги с бриллиантами – каждый в два карата, подарок семьи Левана. После развода Настя, скрепя сердце, пошла серьги отдавать, но мать Леванчика возмутилась и сказала, что серьги дарила от всей души, лично ей, Насте, – а не невесте сына.

Так она их и носила – и никакие другие украшения не приживались.

Отлично. Макияж отнял еще полчаса – она стала ярче, но косметики почти не было заметно.

С гримом у Насти вообще были сложные отношения – она ничего не могла с собой поделать, но накрашенное лицо – с румянами, помадой, тенями и какими‑нибудь, не дай бог, блестками, считала настолько откровенным призывом, что чувстовала себя проституткой – не из самых дорогих. Поэтому она лишь осторожно подчеркивала и улучшала форму глаз – раскрывала их, делала поярче губы и время от времени пользовалась пудрой. Сомнения в том, насколько заметен макияж, отнимали больше всего времени – Настя то стирала, то заново красила, добиваясь от лица ненавязчивого совершенства.

Первым приехал режиссер Григорий Виккерс, отличавшийся суровой пунктуальностью.

Всякий раз он проделывал одно и то же – являлся раньше всех, заглядывал в гостиную, кухню, в окно – то, что выходит на задний двор, хмыкал, поднимал голову посмотреть на люстру, забивался в угол дивана и принимался рассматривать ногти на левой руке.

В это время его жена, Леночка, мило щебетала, сглаживая неловкость.

Леночка отказалась от карьеры актрисы ради того, чтобы водить за руку не совсем нормального мужа, вести переговоры, напоминать ему, где продают сигареты, и усаживать его в такси.

Виккерс ощущал себя уверенно только на съемочной площадке и за столом в кабинете – стоило же ему выйти на улицу, как он терялся и не мог сам поймать машину. Одна приятельница нашептала Насте, что года два назад Гриша за ней ухаживал в оригинальной манере – ни с того ни с сего приезжал по ночам, пил коньяк, ложился в постель и… все. Приятельница не вытерпела и устроила скандал, а Гриша посмотрел на нее, как обиженный кутенок, и спросил:

– Это для тебя так важно?

Но дети у него вроде были – два от первой жены и один от Леночки.

Насте Леночка импонировала – за внешностью чеховской Душечки скрывались твердый характер, деловая хватка и готовность короткими ногтями с прозрачным лаком порвать любого, кто задумал худое против ее Гриши.

Пока Гриша исследовал ногти, Настя успела коротко описать Леночке сверхзадачу – обаять писателя. Леночка кивала с таким сосредоточенным видом, что Настя без лишних слов поняла – на ее помощь можно рассчитывать. Что это будет за помощь, пригодится ли она, трудно представить, но присутствие союзницы очень Настю поддерживало. Ведь если вдруг Максим окажется неприятным типом с дурными манерами, будет испорчена не только картина светлого будущего, но и дивный вечер. А очень бы не хотелось.

Наконец распахнулась дверь, и вошла толпа. Астахов – не адвокат, а диктор в новостях, с двадцатилетним сыном, девушкой сына, бывшей женой и какой‑то дамочкой. Дамочки у Астахова, считавшего себя свободным от семейных уз, каждый раз были разные. То ли Женя давал им отставку, то ли девушек раздражало, что ухажер всюду таскается с бывшей женой. А таскался он потому, что за двадцать лет все друзья, коллеги и родственники стали общими – и делить их никто не собирался.

Причем Женя по старой, доразводной привычке вечно переругивался с бывшей, что, видимо, не настраивало женщин на романтический лад.

Эта новенькая, последняя, Насте сразу не понравилась. Короткие волосы дамочка красила в старушечий рыжий оттенок, который агрессивно бликовал на солнце, укладка была бабья – словно только что бигуди сняли. Не то чтобы ужасно, но в стиле эдаких провинциальных жен, которые, разрядившись в белые бриджи и розовые кардиганы на своих дорогих внедорожниках приезжают в московские магазины и шастают там, поджав губы – чтоб никто не догадался, как неловко они ощущают себя в городе, который ничем не удивишь.

Девица из стиля не выбивалась – топ со стразами, розовые капри, сандалии «Экко» с заклепками.

Астахов чуть не сломал Насте спину, обнимая ее с таким жаром, словно они и не виделись две недели назад, его бывшая, Наташа, с порога начала историю о покупке «Фольксвагена Туарек», но вниманием Насти завладел незнакомец.

Вены, артерии, мышцы, что держат сердце в положенном месте, оборвались, – оно упало в желудок и там задергалось в конвульсиях.

Он был прекрасен. Высокий, русый, не совсем бритый, с типом лица, как у Юлия Цезаря – только не воинственным, а немного истощенным, отравленным книжной пылью. Короткая стрижка, ясные голубые глаза, темные брови, изящные кисти рук, жилистые предплечья… Ух ты. На нем – белый свитер в широкую голубую полоску с закатанными рукавами, выцветшие джинсы и кроссовки.

– Добрый день, – произнесла Настя.

И вообразила их вдвоем. Она – стройная, гибкая брюнетка с аристократическим носом с горбинкой. Он – прямо‑таки завсегдатай Французской Ривьеры, потомственный владелец белого дома с запущенным садом. Его будто натерли солнечными лучами – золотистая кожа начала шелушиться, выжженные, как южные травы, волосы, загрубелые морщинки в губных складках, ямочки…

– Я Максим, – представился он.

– Ребята! – закричала Настя, схватив за руку Наташу, которая все еще долдонила о том, что купила внедорожник у самого настоящего уголовника… – Хочу вам представить человека, который заставил меня плакать четыре раза подряд! Внимание! Звезда русской литературы Максим Гранкин!

– Я вас читал… – тут же встрял Астахов.

Ничего он не читал. У него времени нет. Слышал, может, открыл даже, пролистал пару страниц.

Все друг другу жали руки, пылкая Наташа даже расцеловала звезду русской литературы, чем заслужила хлесткий, как прут, взгляд астаховской девицы.

– А это моя жена, Галя, – сквозь весь этот гвалт донеслось до Насти.

Максим вытащил из‑за спины Астахова рыжую девицу и прижал к себе.

Настя улыбалась, пожимала девице руку, приглашала гостей в беседку, но все это делало ее тело – как тогда, когда она с жуткой ангиной, температура тридцать девять и два, горло болит так, что даже дышать больно, играла в «Бесприданнице» Островского.

Этого. Не. Может. Быть. Почему они не написали на книге «Женат на лахудре – руки прочь!»?

Эта особа – его жена? Жена?

Мир рушился.

Так!

Главное – никакого хамства и сверхлюбезности – как бывает, если изо всех сил стараешься не задеть человека, который тебе неприятен.

Черт! Как он мог на ней жениться?

Он – нежный и чувственный, а она – настоящая оторва. Без вкуса. Не уродка – нет, но такая… злая.

Злая оторва уселась возле мужа и взяла его под руку. Ага… Мое, типа. Может, отравить ее? Если, например, насыпать в чай или кофе грамма три кокаина, можно ведь будет свалить на передозировку? Кокаин же почти безвкусный. Идея! Надо подмешать порошок в мороженое!

Только вот, увы, наркотиков Настя не употребляла, но это не препятствие – один звонок, и часа через два, как раз к десерту, ей привезут что угодно, куда угодно. Есть же наверняка элитные наркодельцы с пятизвездочным сервисом.

– Давно вы женаты? – поинтересовалась Леночка.

Спасибо, Леночка!

Разговор так и так крутился вокруг писателя – он был новым человеком, и всем было все интересно.

– Три года, – ответила Галя.

Ха! Кризисный период!

Настя суетилась, давала указания Вере Ивановне, устраивала всех поудобнее, но на самом деле наблюдала за ним. Время от времени Максим целовал Галю в макушку, которую та подставляла – кризис, карамба, отнюдь не на лицо.

И – не считая этих поцелуйчиков – он Насте нравился все больше и больше.

– А где вы познакомились? – хлопая ресницами и изображая Душечку в кубе, поинтересовалась Леночка.

– Галя – аудитор, – ответил Максим.

Н‑да. Романтика. Она считала его деньги и так возбудилась, что отдалась ему прямо на квартальной ведомости.

И тут Галя выступила. Благодарная аудитория была завоевана душераздирающей повестью о налоговых льготах, в которых Максим не разбирался, о кондиционерах в треть цены, о домашних обедах, которые готовит некая приятельница Гали и развозит на потрепанном «Мицубиси Паджеро», в общем, о всех тех благах, что привнесла с собой Галя в жизнь Максима.

Дата добавления: 2015-05-06