Annotation 14 страница. Синьор Валаччини любил свою яхту

Синьор Валаччини любил свою яхту. Он гордился ею так же, как мужчина в годах может гордиться своим новым приобретением – молодой и красивой женщиной. Появляться с такой красоткой в обществе – одно удовольствие. Синьор Валаччини не упускал случая, чтобы не показать яхту своим именитым гостям. А яхта действительно поражала воображение. Снаружи – медь, внутри – красное дерево и персидские ковры. В молодости у него тоже была яхта, правда, не такая роскошная, но зато он неплохо проводил время, приглашая на морские прогулки знойных подружек. Однако главным делом его жизни был бизнес, который стал приносить ощутимые доходы. Его новым увлечением стала молодая Россия. Возможно, в его жилах бурлила русская кровь, которая досталась ему в наследство от дворянки-бабушки, уроженки Санкт-Петербурга. Что он сейчас знал о России? Мало. Знал, что есть у русских воровская каста – воры в законе, что эти воры напоминают сицилийцев. Валаччини и раньше пристально всматривался в своего соседа, он предвидел, что пройдет год-другой, когда многочисленные гонцы хлынут на европейские рынки и станут навязывать свои патриархальные законы. Сейчас Россия стала для него больше чем увлечением – это была страсть! Валаччини внимательно следил за Щербатовым. Тот вырос, прошел в Государственную думу – в России все газеты спешили тиснуть статейку о лидере новой партии. Делались прогнозы, что его партия получит большинство мест в парламенте, вот тогда он и начнет навязывать свои законы. Валаччини с нетерпением дожидался выстрела, который должен был прервать стремительную карьеру. Однако молодой щеголь оказался неуязвимым. Люди синьора Валаччини докладывали, что доктор Щербатов успешно справляется и с другой задачей, мол, сейчас западные банки в его лице получили солиднейшего вкладчика. Синьор Валаччини любил женщин, но всю жизнь его одолевали мучительные сомнения в их верности, потому что в каждом мужчине он видел потенциального соперника. Он вообще был ревнивый человек. Возможно, поэтому к старости он остался один. Он терпеть не мог, если кто-то наступал ему на пятки. Можно сказать, что на почве ревности он отправил в мир иной синьора Ромарио – цепкого и сильного врага, посмевшего тягаться с ним в могуществе. И сейчас Валаччини вдруг неожиданно обнаружил в себе полузабытые чувства. Он ревновал! Ревновал так же страстно, как когда-то в далекой юности, впервые столкнувшись с настоящей любовью. Это чувство воскресило в памяти роман с молодой итальянкой, которую он когда-то взял прямо на берегу. Валаччини помнил вкус соленых брызг, которые, разбиваясь о камни, падали на его пылающее лицо. Когда он узнал, что она делила свое тело с его другом, смазливым и веселым Джованни, ревность привела его в ярость. Он столкнул Джованни со скалы, а потом принес исковерканное тело родителям. Это было его первое убийство. Он тогда искренне оплакивал смерть друга, убиваясь у могилы Джованни вместе с обезумевшей от горя матерью. Сейчас Валаччини тоже ревновал. Он ревновал доктора Щербатова к успеху, который сопутствовал этому молодому мафиози. Синьор Валаччини мог бы освободиться от этого чувства, вытеснив его новыми ощущениями, но он сам не желал этого. Ревность поддерживала его дух и позволяла ощущать остроту жизни. У одних это выпивка, у других наркотики, а у него – ревность. Слишком долго он был впереди и уже стал забывать о том, что рядом могут оказаться не менее искушенные атлеты, способные обойти его в любую минуту. И сейчас синьор Валаччини как бы почувствовал на своем затылке горячее дыхание. Доктор Щербатов бежал быстро, и готов был оттеснить его с узкой дорожки, и уже напружинил свою атлетическую грудь, чтобы на финише первым разорвать ленточку. Нужно было во что бы то ни стало остановить этот стремительный бег. Синьор Валаччини желал покоя в собственном доме, а эти русские своим беспокойным темпераментом вносят в отлаженные отношения с властями беспорядок, который обязательно отразится на его кармане. А сейчас он ревновал. Он нуждался в этом полузабытом чувстве так же остро, как раковый больной в болеутоляющих препаратах. Синьор Валаччини любил женщин. Ему нравилось, как они хозяйничают в его большом доме, распоряжаются прислугой, заглядывают на кухню и ведут себя так, будто родились в богатстве и роскоши, но то, что он позволял женщинам, никогда не разрешалось мужчинам. Европа – его дом, его кухня. И хозяин в доме может быть только один. Это служанок может быть множество! А доктор Щербатов ведет себя по-хозяйски, он уже пинком распахивает дверь его виллы. Синьор Валаччини допускал, что можно пойти с Щербатовым на компромисс и отдать часть своих территорий. Однако, поразмыслив, он скоро отказался от этой идеи, понимая, что его великодушный жест может быть расценен русскими как проявление слабости. Через год они наверняка замахнутся на большее. Заставят его потесниться с территории, которую три десятка лет назад они брали большой кровью. Еще Валаччини знал о том, что доктор Щербатов стал действовать активнее. Все российские газеты писали о загадочных самоубийствах бывших советских чиновников: кто-то вывалился из окна, кто-то пустил себе пулю в лоб. Странным казалось, что все они отправились на тот свет в срок, который не превышал двух недель. Валаччини знал, что именно этим людям были доверены деньги уже не существующей партии. Теперь не было ни денег, ни людей, которые могли бы поведать историю их исчезновения. Валаччини также удалось выяснить, что счета некоторых вкладчиков в швейцарских банках выросли сразу на несколько порядков. Он не сомневался в том, что в этом деле замешан доктор Щербатов. Русская мафия, которая начала с того, что разбавляла на заправках бензин, теперь по-хозяйски плещется в Адриатическом море. Скупает виллы на Средиземноморском побережье, живет по-американски, не отказывая себе ни в чем. Если так пойдет дальше, то того и гляди русские проглотят сапог Италии и ее острым каблуком не подавятся. А «Коза Ностра» станет всего лишь небольшим подразделением могучей русской империи. Если верить газетам, размышлял Валаччини, то в России господствует хаос: не работают заводы, закрываются школы и институты, бесконечные забастовки сильнейшими приступами сотрясают ее гигантское тело. В этой стране крепнет только мафия. Год от года она набирает обороты, подобно мотоциклисту на треке. Русские уверенно вошли в высшую лигу преступного бизнеса, готовы переиграть в решающем матче самого Валаччини, подвел он итог своим мыслям. ГЛАВА 29

Тот день для Владислава Геннадьевича был удачным. Опросы общественного мнения показали, что вновь образованная партия набирает очки, а в некоторых регионах России она лидирует в первой пятерке. Газеты охотно печатали портреты молодого доктора наук В.Г. Щербатова. Улыбка шла Варягу, и он сполна использовал свое обаяние, расточая его избирателям и журналистам. Газеты пестрели его фотографиями, журналы охотно пересказывали его биографию, не упускали и того, что он – блестящий ученый и в свои тридцать с небольшим лет сумел защитить докторскую диссертацию, успешно возглавляет научно-исследовательский институт, который занимается проблемами Европейского союза. Делались смелые прогнозы о том, что в парламенте молодая партия, возможно, сложится в сильный блок, который будет иметь в своем составе компетентных экономистов, выдвигающих крепкую аргументированную программу. Варяг аккуратно пролистывал все газеты. Абсолютно для всех он был новым лицом, не успевшим засветиться в политических кругах. Таким людям доверяют всегда больше, на них взирают с надеждой, и нужно быть настоящим болваном, чтобы не использовать выигрышный шар. Варяг неожиданно для себя обнаружил страсть к политическому вертепу, который по накалу напоминал азарт за карточным столом, вот только ставки здесь делаются куда крупнее, и счет ведется не на рубли, а на регионы. Но если в картах это везение, хладнокровие и шальные руки, то в политике важны внешность, умение подать себя и расположить окружающих. Здесь не может быть штрихов, это всегда крупные уверенные мазки, которые должны быть красивы и при самом пристальном изучении. Порой Варяг подолгу выбирал выигрышную позу, намереваясь именно таким образом предстать перед телевизионными камерами. Он закреплял красивые движения. Они должны быть отработаны и действовать гипнотически. Все вожди начинали с жестов: один размахивал перед слушателями растопыренной ладонью, другой большие пальцы прятал за отворот пиджака, третий, подобно дирижеру, подкупал плавными помахиваниями. А у него должен быть выработан свой почерк и свои методы убеждения. Нужно уметь отличаться от всех горлопанов-политиков. Он слишком много кричал в юности, и нечего ему сейчас срывать голос, который становился его рабочим инструментом. Он будет выдержан, корректен, если и будет чем-то подавлять, так только своей интеллигентностью и эрудицией; еще избиратели любят юмор. Хорошо, будем шутить, острый язык свидетельствует о гибком уме. В предвыборной кампании нужно часто обращаться к женщинам, они – самый главный союзник, и если будут отдавать свои голоса, то не за политическую и экономическую платформу, а подчиняясь чувству личной симпатии. Нужно как можно меньше совершать промахов, никаких враждебных выпадов, обещать все, что попросят: «голубым» признание меньшинств, холостым – целомудренных невест, незамужним – мужа. Варяг не раздражался, когда некоторые газеты писали о нем плохо. Главное – пишут! Его имя должно без конца повторяться прессой, имя не пиджак, который может затереться на локтях от частого употребления. И чем больше о нем говорят, тем больше привыкает обыватель. Пока не время высовываться с основными пунктами своей программы, но важно главное: он будет отстаивать интересы тех, кто его выдвинул. Он – вор в законе и клятву на могиле Фотона не забыл. Этот строй был бы куда более справедливым, если бы держался на порядке воровской субкультуры. Там все четко расписано: украл у своего, получи, «крысятник», и стань петухом; не уважаешь посыльного с малявой, будешь таскать за всеми парашу. Конечно, эти правила в цивильной среде не должны быть черно-белыми, как в колонии, они должны иметь полутона. Как они будут называться? «Сильная рука»! Слово законное и чаще всего ассоциируется с порядком. А кто еще должен учить порядку, как не бывший зэк? Если был смотрящим на зоне, то неужели не справится с должностью смотрящего в России? Варяг перечитывал статьи и думал: насколько же мудр был Медведь, когда с точностью до дня просчитывал его биографию, и, если в ней пожелает покопаться даже самый придирчивый журналист, он не сможет отыскать ни темных, ни белых пятен. Он весь на ладони, как если бы на него смотрели через увеличительное стекло, а его «заграничное» появление на свет божий отдает неким модным щеголеватым лоском. С этих позиций легче объяснить знание английского, и незачем говорить, что выучил его благодаря дипломату, который оказался твоим соседом по нарам в зоне. За предвыборной кампанией незаметно прошли сообщения о странных самоубийствах нескольких бывших государственных чиновников. Дотошные журналисты пытались докопаться до сути, и кое-кто из них даже намекал на то, что это были убийства, так как каждый из них был связан с партийными деньгами, но оставались предсмертные записки, магнитофонные записи с прощаниями, заставляющие закрывать дела. Однако золотой хвост партийных денег, который, как комета, прошел от Москвы через всю Европу, высвечивал все новые темные места. Варяг перечитывал эти статьи и видел, насколько они близко подбираются к истине. Создавалось впечатление, что достаточно только одного усилия, чтобы правда сломанной костью выперла наружу, но этого не происходило потому, что устранены были не только прямые участники, но и косвенные свидетели, а те, кто оставался жить, были напуганы размахом произошедшей трагедии, да и деньги, что они получили, действовали как хороший кляп. Всего этого не было в газетах, об этом знал Варяг и еще несколько человек. И вообще дело по переброске миллиардов Варяг считал своей лучшей операцией. Она была настолько тонко продумана и настолько четко выполнена, что напоминала блестящую шахматную игру, граничащую разве что с искусством. И нужно быть гроссмейстером высочайшего класса, чтобы отдать ряд серьезных фигур и одними пешками поставить мат. В короткий срок были уничтожены ключевые фигуры, а общак увеличился на многие миллиарды. Даже представить трудно, какой масштаб будут иметь последующие акции, когда он уже будет опираться на рычаги власти. В его распоряжении будут не десятки, а многие сотни и тысячи государственных чиновников. Даже прежняя возня с общаком может показаться детсадовской забавой – копанием лопаточкой в дворовой песочнице. Это будет политический уровень, который сулит только суперприбыли. Теперь, когда он сумел объединить всех воров и они отныне будут действовать как одна семья без этих радикальных и левацких движений, которыми, как заразной болезнью, страдают партии с большими амбициями, они станут значительно сильнее. И вряд ли может найтись сила, которая способна будет перевернуть такую громадину. Лагеря и колонии, разбросанные по всей России, отныне становятся его козырными тузами, которые он оставит под конец игры. Это будет некая дубина для горлопанов-политиков, а также охранная грамота для его команды. Достаточно будет пустить малявы по зонам, и многомиллионная масса зэков поднимет такой кипеш, который, подобно льду, ломающему плотину, сможет снести и президента. Это будет бомба с часовым механизмом, подложенная под самое сердце власти, а ключ от этого «будильника» будет находиться у него в кармане. И если многие миллионы осужденных, поправ своими жизнями высокие заборы и колючие проволоки, вырвутся на городские улицы – это будет война обездоленных с сытыми. И трудно будет сказать: на чьей стороне окажется удача. Зэки – что солдаты, приученные к дисциплине, достаточно будет крика: «Хватай!», чтобы дать волю всеразрушающей страсти. Вот так-то, господа парламентарии! И единственная сила, способная удержать их от неистового бунта, это авторитет вора в законе. И кто после этого не согласится с тем, что он возглавил самую сильную, самую организованную и самую многочисленную партию? Пусть эта партия не видна на улицах, не выступает на митингах и не выкрикивает лозунги, но она всегда незримо присутствует и давит своим авторитетом, как атмосфера ненастной погоды на сердечные клапаны больного. А сила его партии удвоилась после того, как были устранены отцы семейств. Вместе с их уходом образовалась пустота, которая подобно вакууму засосала в себя многие отряды русских боевиков. Уже сейчас они «определяют погоду» на многих площадях Италии и Франции. Дайте только три года, и крупнейшие фирмы Западной Европы будут пополнять воровской общак миллионами долларов. Впрочем, не воровской общак – это партийные деньги. Если государство практикует рэкет, то почему этим не заняться на узаконенных основаниях. Варяг взял газету, полистал. И вновь он увидел маленькую заметочку о самоубийстве бывшего начальника отдела. Если бы это случилось хотя бы пять лет назад, то некролог поместили бы во всех центральных газетах и за подписью самых влиятельных людей. Сейчас же просто зафиксирован факт. Таким же скупым языком можно было бы написать о закупке за рубежом крупной партии пшеницы или о прибытии посла из дружественного государства, да и мало ли еще о чем! Ни одного скорбного слова. Варяг помнил его другим, стоящим на трибуне Мавзолея, с милостивой улыбкой вождя, помахивающего толпе, проходящей мимо. Сейчас на смену ему пришли другие люди, которые уже прочно позабыли о его величественных взмахах над головой и тем более не помнят улыбки. Изменилось все. И никому в голову не приходило, что уход этих людей не что иное, как одна из составных частей многоплановой операции, имя которой – большой бизнес. Гоша не раскрывал своих секретов, а в воровском мире не принято было спрашивать о них. Варяг мог только догадываться о его приемах. Под гипнотическим взглядом Гоши бывшая номенклатура бегала мальчиками на посылках. И никто не мог бы заподозрить их в том, что они действовали так, находясь в плену черных Гошиных глаз – приезжали в высокие инстанции; пользуясь прежними связями, собирали документы для отправки грузов; умело обходили таможенный контроль и отправляли золото за границу. Они напоминали роботов, запрограммированных на определенный режим работы, и достаточно было стереть эту запись, как они мгновенно забывали о проделанном, становились прежними служащими и совсем не помнили бестолковой суеты, в которой проводили время последние дни. И напомни им об этом кто-нибудь, они совершенно искренне выразили бы недоумение. Этот гипнотический сон был рассчитан Гошей на десять дней, вполне достаточно, чтобы осуществить намеченную операцию, а потом превратить их в шлак. Их смерть была последней точкой в длинной и сложной программе, и нужно было выждать миг, чтобы экран дисплея засветился крупным счетом в банках Швейцарии и Америки. Этой точкой в программе было кодированное слово, Гоше достаточно было произнести его раз, чтобы каждый из них мгновенно прощался с жизнью. Чтобы не рисковать, Гоша произносил команду по телефону и немедленно клал трубку, а через день в газетах можно было прочитать о трагической гибели одного из номенклатурных работников. Они бросались через распахнутое окно, стрелялись из пистолета, совали головы в духовки газовых плит, и это разнообразие удивляло не только обычного обывателя, но и самого Гошу. Сам же Гоша по-прежнему практиковал в своей лечебнице, и только два человека знали о том, что он – обладатель огромного состояния и один из главных авторов сухих газетных строчек о безвременной кончине бывших чиновников партийного аппарата. Варяг и раньше не умел работать вполсилы, но сейчас он был просто одержим. Он отрешился от всего: ему не нужна была личная жизнь (тогда не оттолкнул бы Свету), ему не нужны были деньги (тогда он наполнил бы золотом не только собственные карманы, но и приумножил бы счета в банках); что его волновало, так это воровская идея. Воры – это семья Варяга, только плохой отец не заботится о своих детях. И главный его долг – это греть их: поить, кормить, заботиться. Он откажется от сна совсем, он будет работать по двадцать четыре часа в сутки, забудет про отдых, но что было намечено, выполнит! Варяг одолеет не только планку, поставленную Медведем, он поднимет ее на такую высоту, от которой будет захватывать дух. А для того чтобы это получилось, нужно отрешиться от всего второстепенного и сосредоточиться на главном. Бабы, гулянки, бесцельное времяпрепровождение – все это блажь, на которую не стоит тратить время. Что сейчас важно, так это не отступиться от намеченного пути. Если пожелаешь немного передохнуть или остановиться только для того, чтобы почесать затылок, тебя мгновенно обставят. Варягу нравился этот бешеный темп, он не задыхался от быстрого бега, наоборот, с каждым днем все увеличивал и увеличивал скорость. Его совсем не беспокоило то, что дистанция не становится от этого меньше, а цель по-прежнему была бесконечно далека. Его тело было создано для того, чтобы выдерживать на себе колоссальные нагрузки и изнуряющий режим работы. Оно было тренировано таким образом, чтобы запаса его прочности хватило даже в том случае, если бы он удвоил или утроил нагрузки. Если бы в сутках было не двадцать четыре часа, а сорок восемь, то он работал бы с не меньшей напряженностью. Варяг уже просто не мог жить по-другому, не ощущая каждой клеткой своего сильного тела мощнейший прессинг времени и многих обстоятельств. Он должен быть сильнее всех. Варяг обязан победить в этом неистовстве, которое называется политической борьбой. Он должен подняться на самый верх, чтобы из стратосферы посмотреть на грешный мир, любуясь открывшимися возможностями. Варяг нуждался в этом прессинге так же остро, как наркоман ощущает потребность в живительных ампулах. И лучшей участи он себе просто не желал. Варяг никогда не чувствовал себя таким сильным, как сейчас. Он был защищен со всех сторон: за спиной чувствовал поддержку законников, в его распоряжении был неограниченный кредит их доверия и авторитета; он закрепился в политических кругах и на равных вел беседы с оперившимися лидерами, которые в парламентских баталиях успели набраться мяса. И за прошедший год выглядели куда массивнее, чем ранее. Ни один из его оппонентов не имел той поддержки, которая была у него, тайным могуществом которой он был силен. А воровской мир опять сумел показать свои возможности, когда по приказу законников на территории, где они были господами, почти сто процентов населения отдали свои голоса молодому ученому Владиславу Геннадьевичу Щербатову. Его партия прошла почти во всех округах, оставляя в хвосте таких монстров, как Коммунистическая партия и лучезарный спектр демократических образований. А те немногие территории, где он не набрал нужного числа голосов, теперь у Варяга вызывали только улыбку. Это были периферийные округа, совсем ничего не значащие в предвыборной кампании. Они были настолько выжаты прежней властью, что сейчас не представляли никакого интереса для воров, предпочитавших селиться в более сытых районах. И если Варяг и проиграл там, то только потому, что в них не осталось ни одного авторитетного вора. Подсчет голосов закончится через несколько дней, но Варяг уже предвкушал победу. Впереди ожидает серьезная работа: нужно будет привлечь на свою сторону людей, пользующихся поддержкой общественности, и не важно, кто это – ученый или социолог, экономист или артист, главное, чтобы они работали на нужный имидж. Варяг, как и прежде, бывал в институте, но со стороны казалось, что он бывал там для того, чтобы посидеть в директорском кресле, сделать пару звонков и, улыбнувшись молоденькой секретарше, заказать крепкий кофе. Теперь он был нужен всем: его искали сослуживцы, чиновники, преуспевающие бизнесмены, политики. Его звали на совещания и конференции, приглашали в президиум и комиссии, Владислав Геннадьевич был услышан и замечен, а одна из центральных газет неожиданно опубликовала список молодых политиков, наиболее популярных за прошедший год. В этом списке Владислав был третьим. Жаль, Медведь не видит, не дожил, вот кто порадовался бы. Сбываются его пророчества. Единственными, кто не тревожил его в эти дни, были воры. Они-то уж точно знали, что он принадлежит им до последней клеточки. Однако их незримое присутствие он ощущал всегда: в каких бы залах ни выступал и в каких бы президиумах ни восседал. Он знал, что в последних рядах сидят люди, которые ловят каждое его слово, люди, которые не прощают забытых клятв, и рискни он пойти другой дорогой, она покажется ему шатким мостиком. Нет, он не нарушит данных обещаний, он не сможет этого сделать, даже если бы и очень захотел. Он как тот муравей, который тащит в норку огромную соломинку, не в силах противостоять всемогущему инстинкту, и как бы ни было ему трудно, он обречен нести свою ношу до самого конца. А если ему суждено погибнуть, то наверняка от укусов своих братьев, которые затащат его в норку так же легко, как и неподъемную соломинку. Сейчас Варяг спешил в институт, он должен побыть там недолго, нужно дождаться двух законников: одного из мэрии, другого из академии. У дверей его встретила красивая длинноногая секретарша. Варяг подумал о том, что года два назад он непременно занялся бы ею, но сейчас он не имеет права совершать неверных шагов, и так уж в его биографии такие пятна, что могли бы зачернить любое солнце. И еще важно не допускать никаких лишних трат, теперь он будет находиться под пристальным вниманием, его стали узнавать даже на улице! Бюджет нужно умещать в строгую директорскую зарплату, которой при прежней воровской жизни хватило бы только на один ужин в ресторане. Вот перейдет в парламент, тогда можно будет и раскошелиться, а сейчас самое время, чтобы вспомнить про аскетичность нэпмановского вора. Телефонный звонок настиг Варяга на пути к креслу. Откуда это? Мэрия? Академия? – Я вас слушаю. – Это ты, Владик? Варяг узнал голос академика Нестеренко. Он тотчас вспомнил дачу, его дочку и ее неприкрытые ноги, отвечал сдержанно: – Да, это я. Теперь он стал настолько силен, что уже не нуждался ни в чьей опеке. Академик Нестеренко всего лишь этап в его жизни. Возможно, самый яркий, но это уже прошлое. Впереди у него другая жизнь, непохожая на прежнюю, и Нестеренко был всего лишь трамплином, с которого нужно было совершить толчок для того, чтобы с лихвой наверстать упущенное время. – Мне нужно с тобой встретиться, ты сейчас свободен? Секунду Варяг колебался, а потом неожиданно для себя согласился: – Хорошо. Я вас жду. Получилось несколько суховато, но Варяг не терзал себя угрызениями. – Буду через полчаса. Академик Нестеренко никогда не опаздывал. Это было его отличительной чертой. Он всегда приходил вовремя на всевозможные совещания, являлся аккуратно на лекции через минуту после звонка, и сейчас он появился в кабинете Владислава Геннадьевича точно с последним оборотом минутной стрелки. Варяг поднялся, чтобы поприветствовать своего учителя, но сейчас это приветствие было иным. Варяг жил в другом измерении: через полчаса у него встреча с избирателями, в полдень выступление на телевидении, а к вечеру он должен положить на стол редактору одного из центральных политических журналов тезисы предвыборной программы. Он незаметно взглянул на часы, которые огромным ящиком висели прямо над головой академика. Стрелка на них сместилась еще на одну минуту, а Нестеренко не торопился. Он снял пиджак, аккуратно повесил его на спинку стула, ослабил узел галстука, и стало ясно, что он приготовился к обстоятельному разговору. Нестеренко совсем не интересовало время Владислава, и если академик пришел поговорить, значит, так нужно. Кто может упрекнуть его в том, что он способен вести праздные беседы. Варяг напрягся. – Я вас слушаю, Егор Сергеевич. – Твою работу выдвигают на Государственную премию. Варяг скупо улыбнулся. Если он пришел только из-за этого, то не стоило тратить драгоценное время. Варяг узнал об этом несколько дней назад, достаточно было только набрать нужный номер телефона, чтобы выяснить подробности. Впрочем, сейчас это интересовало его меньше всего. – Спасибо, Егор Сергеевич, но я об этом уже знаю, – решил он остановить разговор. Тяжелый день, просто так его не проживешь. Однако Нестеренко по-прежнему не торопился. – Теперь ты на самой вершине. Владислав неопределенно пожал плечами. – Я знал, что будет именно так. Ты умен, талантлив, организован, целеустремлен. Немного найдется людей со столь блестящими способностями, какими тебя наградил господь. Варяг явно нервничал, но Нестеренко будто не хотел замечать этого. Он как бы говорил: «Не так часто мы встречаемся, и уж если я пришел, так, будь добр, терпи». – И ведь ты успеваешь всюду: занимаешься наукой, политикой. Тут одна прорицательница выступала по телевизору, сказала, что у тебя блестящее будущее. Потом твое интервью видел. Хорошо держишься, мальчик. – Егор Сергеевич, извините меня, но мне надо спешить. Мне нужно в мэрию. Если у вас есть какое-то дело, говорите сразу. – Браво, мой мальчик, браво. – Нестеренко даже хлопнул в ладоши. Пиджак почти съехал со спинки стула и готов был упасть на пол. – Именно так ты и должен отвечать. Сдержанно, интеллигентно и никакого высокомерия. Люди этого не прощают. Если ты хочешь сразу к делу, тогда пожалуйста. Не удивляйся, но я знаю о тебе все... Варяг. Я правильно назвал твое погоняло? Варяг похолодел. Откуда о его тайне мог знать этот человек, который далек от всего на свете, кроме науки? Совершенно исключено, чтобы кто-то из воров проговорился. Тогда каким образом? Уж не умеет ли он читать чужие мысли? Варяг не знал, что ответить. Он был силен: в его руках была сосредоточена огромная империя, которая могла прийти в большое движение только от одного поворота его головы. Ему достаточно было произнести слово, чтобы где-нибудь за тысячу километров заключенные подняли бунт. Ему не составляло труда устроить в любом городе России такой беспорядок, что на его укрощение не хватило бы вооруженного батальона милиции. Но сейчас Варяг чувствовал себя совершенно беспомощным под прицелом умных серых глаз. Оказывается, академик Нестеренко может смотреть и так. Чего же он от него хочет? Может, это шантаж? Нестеренко невозможно ничем испугать, он уже перевалил тот возраст, после которого мужчины кажутся детьми. Он философ, и сама смерть может показаться ему гениальным освобождением от многих условностей. А Нестеренко миролюбиво продолжал: – Не нужно пугаться, Варяг. Я твой союзник. Неужели ты никогда не замечал того, что находишься под моей постоянной опекой? И доктором ты не стал бы так быстро, если бы не моя поддержка. Все-таки кое-чего мы стоим в этом мире. Парень ты талантливый, но любой талант нуждается в поддержке. – Откуда вы знаете обо мне? – Я знаю о тебе все! И твоя воровская наколка на груди для меня не откровение. Я насмотрелся на них на Соловках. Об этом Нестеренко говорил уже Варягу, но тогда тот посчитал неудобным об этом расспрашивать, а сейчас видел, что седовласый академик хочет говорить именно о своем прошлом. Варяг почувствовал, что он сделался ему даже как-то ближе. – Однако ничего такого про меня ты в Большой Советской Энциклопедии не отыщешь. А надо бы! Кроме указов да наград, там больше ничего о нас и не пишут. И ни гугу о годах, проведенных на Соловках. Варяг уже забыл про часы, забыл про мэрию. Разговор был интересен. – Я ведь, к твоему сведению, еще и потомственный дворянин, может быть, посадили еще и за это. Кто теперь знает? Вот тогда я и насмотрелся Иванов. Все наколками друг перед другом щеголяли. Такое в картинной галерее не увидишь. Вот там я и повстречался с Медведем... Он был одним из Иванов. Теперь Варяг понимал, что не ошибся тогда, когда ему казалось, что среди кладбищенских оград, во время похорон Медведя, он разглядел слегка сутулую фигуру академика Нестеренко. – А на кладбище вы тоже были в день его похорон? – Да. Это был я. Понимаешь, не мог не прийти, не попрощаться, нас с Медведем связывали годы дружбы. – И как же все это началось? – Началось именно на Соловках. Георгий Иванович уже тогда в паханах ходил. Все-таки медвежатник! Без его слова ничего не решалось. Посмел бы кто обойти его, он бы тут же расправился... – Странно было видеть Варягу растроганного и восхищенного академика. И таким он, оказывается, может быть. – Георгий Иванович на Соловках был как высший суд. Как только нас на Соловки привезли, так блатные нас всех обобрали. С меня сапоги сняли, плащ хороший отобрали. Кто-то посоветовал к пахану Соловков обратиться, а им был как раз Георгий Иванович. А когда я ему все это рассказал, он за меня заступился. Меня тогда с третьего курса университета забрали, он же и окрестил меня Студентом. До последних дней так и называл меня этой кличкой. Через год драка была с уголовниками, нас они «политическими» называли. Нескольких человек тогда блатные убили. Дрались чем могли, и профессора там были, и священники. Вот так людей доводили. А ведь я этих профессоров, как студент, помнил. Всегда такие чистенькие, с изящными манерами. А священники по фене крыли так, что, услышь их прихожане, наверняка у них отвалились бы челюсти. Иначе там просто было нельзя, съедят! Так жили все, так жил и я. – И Варяг представил академика Нестеренко, ботающего по фене. И на губах появилась невольная улыбка. Академик подходил к кафедре всегда достойно, красиво нес свою благородную голову, и слова его были изысканы и отточены. Конечно же, на Соловках он был совершенно другим. – Тогда он спас мне жизнь. Медведю было достаточно сказать: «Пошел вон!», как заточка из рук урки мгновенно выпадала. С тех пор он взял меня под свое покровительство, и мы с ним не расставались до самой его смерти. Если так можно выразиться, то я был научным консультантом у пятнадцати законных воров. У меня огромные возможности, и мне не составляло большого труда добыть для него нужную информацию. Вот так я всю жизнь оплачивал этот долг. Именно по его же личной просьбе ты был устроен в университет, защитил две диссертации в фантастически короткий срок. Что отличало Медведя, так это то, что он мог видеть перспективу. Он сказал, что ты именно тот человек, о котором он мечтал давно. Академик прокашлялся и так же горячо продолжал: – Тот человек, который может усилить созданную им империю. И он не ошибся! Позже я и сам убедился в твоих незаурядных способностях. Если самодержавию требовались столетия, чтобы сколотить из огромных кусков единую империю, то Медведю понадобилось на это всего лишь двадцать лет. Если самодержавие держалось на армии, страхе, то Медведь отыскал более сильные рычаги – идею и деньги. Деньги и открывали любые двери и заставляли говорить даже самых молчаливых. Деньги подчиняли себе самых непокорных, а робких заставляли бунтовать. Георгий Иванович был гениальным человеком! Если бы он пошел по другой стезе, то наверняка достиг бы академических высот. Возможно, стал бы президентом! Впрочем, он и был президентом воровского мира и повелевал своей огромной империей с гениальной осторожностью, за все эти годы он ни разу не был выявлен. А эти его знаменитые похороны, когда он объявил себя покойником! Вы не представляете, молодой человек, как ликовали в комитетах, когда услышали о его смерти. У меня и там есть приятели. Они думали, что его детище, которое он создавал долгие годы, лопнет! Однако каково было их удивление, когда оно, наоборот, стало крепчать год от года. Пытались искать лидера, который заправлял общесоюзным сходняком, но его просто не было! Им было невдомек, что империя управляется, как и раньше, только сейчас это происходит из-за плотной занавеси. Телефон уже звонил несколько раз, но Варяг не решался прервать рассказ академика. Сейчас телефон трезвонил особенно настойчиво, и Варяг отключил его совсем. – Медведь был с фантазией, всегда умел находить самые неординарные решения из сложнейшей ситуации. Милиция брала воров, – качнул головой Нестеренко, – но все они были средней руки, след же всякий раз прерывался. Все они были связаны клятвой, нарушить которую – значило подписать себе смертный приговор. Все это делается очень просто: подсылают кого-нибудь на пересылке и выпускают кишки. Но подчас даже и они не знали, от кого получают приказ. – Приказы не нарушались? – Что ты, пойти против воли Медведя – это значит пойти против воли схода, а такие приговаривались немедленно. – Когда произошло расслоение законников? – задал Варяг вопрос, который не давал ему покоя все последнее время. – Расслоение воров произошло лет восемь назад. Это могло уничтожить империю, которую с таким трудом создал Медведь. Когда-то он стоял на стороне нэпмановских воров, которые придерживались старых традиций, потому что сам был таким, но в последние годы он поступился своими принципами. – Почему он отошел от нэпмановских воров? – Для меня это тоже загадка. Я даже думаю, для того чтобы спасти их от полного уничтожения. Новые воры плодились подобно тараканам, норовили заползти в самые отдаленные углы, диктовали свои условия и выделяли столько желчи, что могли отравить всю империю, на строительство которой у него ушли десятки лет. – Медведь не мог добиться от них повиновения? – удивился Варяг. – Они успели заразить многих, и болезнь уже была запущена. Для того чтобы добиться повиновения, нужно было перебить десятки воров, а это уже война. Для нового поколения воров прежние законники уже не пример. Кому не хотелось иметь дачи и машины, а не побираться жалкими крохами с общака? Каждому хочется иметь коттедж и «Кадиллак», красивых любовниц и ужинать в дорогих ресторанах. Это совсем не то, что было даже пять лет назад. Прежние законники не желали выходить из колоний только потому, что им нужно воспитывать молодежь. Сейчас таких альтруистов осталось мало. Каждый рвется на свободу, чтобы вдоволь жрать и всласть пить. Вот тогда воровской мир и разделился. Мечтой Медведя было вновь соединить две половинки яблока, чтобы они навсегда остались единым целым. Медведь был гибок в своих поступках: он расширил сходняк и включил туда новых воров. Это было сделано для того, чтобы примирить всех. Потом Медведь подчинил своей воле большую часть новых воров и только некоторые районы оставались беспредельщиками. Ты же сумел сделать то, о чем в последние годы так мечтал Медведь: ты объединил новых и нэпмановских воров. – Как вы думаете, какие дополнительные выгоды это может дать? Нестеренко на секунду задумался. – Это новое сообщество. Очевидно, будет какое-то взаимное обогащение, получится совершенно новый сплав, который не будет походить на старых воров, и в то же время у них будет много черт от новых. Видно, жизнь тоже берет свое, каждый из них хочет жить хорошо: иметь машину, дачу, отдыхать за границей. Каждый понимает, что жизнь одна. Много из старого теряется, но будут приобретены и многие преимущества. Когда-то нэпмановские воры и не помышляли о таких деньгах! Разве они думали о том, что можно будет брать под контроль банки, огромнейшие заводы, отчисления от которых составляют многие миллионы! Теряется главное – идея! Раньше законник был бескорыстным, сейчас он обрастает капиталом. Варяг улыбнулся. Нестеренко был свой совсем. Он сумел понять больше, чем иной вор, и смотрел на проблему по-своему даже научно. Сумел обобщить то, что до него представляло собой отдельные лоскуты. Он умудрился даже сделать некоторый прогноз, постарался заглянуть в воровское завтра. И это у него получилось так же блестяще, как написание научных статей. – Так ваш вопрос о моей наколке был не случаен? – Милый мой Владислав, конечно же, не случаен. Моя научная карьера началась не с философских трактатов, она началась на Соловках с написания большой статьи о наколках уголовников. Если бы ты познакомился со всеми моими трудами, то натолкнулся бы и на нее тоже. Знаешь, я даже рекомендую тебе прочитать ее, мне кажется, она не устарела и на сегодняшний день. – Трудно было понять, говорит ли академик серьезно или все-таки шутит. – Я обязательно прочту ее, – в тон Нестеренко отозвался Варяг. – Так вот, в этой статье я первый написал о наколках воров в законе, тогда они назывались Иванами. Позже стали именовать себя урками. Но вот с этой наколкой, что находится у тебя на груди, – Нестеренко даже понизил голос, так он поступал всегда, когда хотел, чтобы обратили внимание на главную мысль, – я знаком особо, потому что ее имел Медведь! – Конечно, он же законный. Академик Нестеренко продолжал: – Именно тогда я и заинтересовался наколками. Сам Медведь и объяснил мне тогда, что эта наколка – некое генеральское отличие от других воров. Ее разрешается накалывать по решению сходки, и если найдется желающий присвоить себе этот символ незаслуженно, то он будет немедленно казнен. Такие наколки имели еще несколько человек на острове. По существу, все они были равны между собой, но Георгий Иванович был настолько большим авторитетом, что он мог один противостоять им. Но он никогда бы не пошел на это, тогда были просто другие правила. Все вопросы они решали сообща. Соловки напоминали тогда небольшое государство, которое повиновалось воле нескольких Иванов. Я думаю, что эта коммуна в пределах Соловков и натолкнула его на мысль построить потом воровскую империю в пределах России. Сначала она зародилась вокруг Москвы, потом взяла под свое влияние близлежащие города, а через десяток лет перешагнула через Урал и добралась до самых отдаленных уголков страны. И все это сделали люди вот с этими наколками в виде парящих ангелов. Так вот, в моей статье подробно описываются эти наколки, которые и до сих пор служат знаками отличия в воровском мире. Я еще сидел в лагере, когда эту статью опубликовали. Затем на нее наложили гриф «Для служебного пользования». Говорят, она пользовалась популярностью. В словах Нестеренко Варяг услышал гордость. И этот академик, который написал сотни статей и целый ряд монографий, хвалился небольшой статьей о воровских наколках! Видно, и вправду говорится, что первая любовь не забывается. – В какой-то степени именно написание этой статьи послужило моим досрочным освобождением. С Медведем мы вышли в одном году. А потом я узнал, что в следующем году всех заключенных посадили на баржу и отправили в открытое море. Больше их никто и никогда не видел. И если бы не эта статья, спасшая мне жизнь, я бы мог стать одним из тех несчастных. Вот такие воспоминания я оставил о наколках. Веселенькая история, не правда ли? Теперь Варягу становилось ясно, чье присутствие он ощущал постоянно. Академик оберегал его, был для него поводырем, переводящим слепого через оживленную улицу. Он относился к нему так же бережно, как молодой отец, впервые купающий своего сына. И вот теперь, когда Владислав набрался сил, Нестеренко уходил, словно опасался, что своей гигантской тенью способен заглушить силу ростков, которые все увереннее пробивались к теплому солнцу. Теперь это превращение не удивило Владислава, он даже недоумевал, как он не догадался о роли академика раньше, ведь Нестеренко всегда был рядом! И то, что подчас не удавалось осуществить даже с деньгами Медведя, можно было устроить при помощи авторитета заслуженного ученого. Нестеренко был свой. Он был такой же законник, как и остальные из шестнадцати, и теперь только Варяг знал о том, что он всегда стоял рядом с Медведем. Академик Нестеренко был личностью масштабной. Похоже, многими своими достижениями Медведь был обязан именно седовласому профессору. Егор Сергеевич коснулся ладонью своих волос, а они у него были, несмотря на возраст, косматы, и густые пряди, сплетаясь, напоминали корону. Венец законника старику пошел бы. Даже осанка у академика была прямой и полной достоинства, а строгий взгляд смотрел прямо, как будто от его решения зависела судьба баталии. – Значит, вы все время находились рядом? – Вот именно, рядом. Варяг привык Нестеренко видеть впереди. Он настолько был фундаментален, что невозможно было представить его идущим следом. Однако в империи Медведя он стоял за спиной удобного кресла и подавал величавому вору державу и скипетр. Браво, Медведь! И тут вдруг неожиданно Варяга ужалила мысль, что это Медведь был вторым! А Нестеренко, прячущийся в тени, создавал свое государство, где механизмы управления находились в его руках. Кому, как не Егору Сергеевичу с его академическим мышлением, под силу рассчитать те задачи, которые ставила перед собой империя? Может, его опека над бывшим аспирантом входит в стройную программу, где Варягу отводится роль статиста? Похоже, Нестеренко считает, что если Владислав ходил под его началом в стенах вуза, так почему ему тогда не продолжить свое покровительство и в бизнесе? – Егор Сергеевич, можно задать вам один вопрос? – Пожалуйста, Владислав, можешь не один, я весь в твоем распоряжении. – Вот это и будет моим вопросом. Вы в моем распоряжении? – Понимаю... о чем ты подумал. Бизнес не терпит многовластия. Не бывает двух королей, сидящих на одном троне. Я тебе еще не все сказал, Варяг. Я обещал Медведю не помогать его преемнику, а служить! И это слово я собираюсь сдержать. Вот оно как повернулось. Чего здесь не хватает, так это ритуального целования рук крестному отцу. – У меня еще один вопрос. – Слушаю. – Света? Только такой человек, как академик Нестеренко, и мог поспорить с его могуществом. – Да, это был я. Но ты меня должен простить, Владислав. Тогда было определяющее время. Никто из нас не должен был расслабляться. И к тому же я обещал Медведю, что буду оберегать от всего, что может помешать делу. – Как же Света могла помешать делу? – Все это время я наблюдал за тобой, ты бы мог наделать массу глупостей. Разве не из-за нее ты порвал с нэпмановскими ворами? Так же мог бы оставить и нас. Света могла бы послужить объектом шантажа. В этом случае ты мог бы просто попасться в ловушку! – Где она? – С ней ничего не случилось. Она находится за границей у наших друзей. – Я хочу, чтобы она была здесь. – Хорошо, она будет здесь через неделю. – Нет, даю три дня. И все-таки Нестеренко улыбнулся виновато. – Она будет здесь через три дня, – и, предупреждая возможный вопрос, добавил: – С Викой все нормально, сейчас она не одна. Лучше будет для вас обоих, чтобы вы не встретились. Это я говорю как отец. Скоро у нее свадьба. – Простите меня... Егор Сергеевич. Еще не было такого, чтобы Юрьев не справился с заказом. Он был киллером высшей квалификации. Часто заказчик давал ему только фотографию будущего клиента, не называя при этом ни имени, ни фамилии, указывая предположительно только район, где он мог находиться. Юрьев справлялся и в этом случае. Тогда в нем раскрывались запрятанные резервы, как это бывает у стайера на длинной дистанции. И жертва тоже как будто сама искала с ним встречи: они напоминали двух бабочек, разделенных тысячами километров пути и, подчиняясь чуду, которое называется волей судьбы, спешили навстречу друг другу. А это куда труднее, чем идти ищейкой по следам, еще хранящим тепло ступней. Найти человека среди множества тысяч – вот задача, на которую способен не всякий. Здесь мало одних способностей, здесь нужен талант, чутье и немного везения. Очередной день сокращал между ними расстояние, которое всегда заканчивалось фатальной встречей. Иногда на это уходил месяц, редко требовалось три, и только однажды на поиски своей жертвы Сержант потратил полгода. Он напоминал акулу, которая упрямо кружила вокруг своей жертвы, с каждым кругом все ближе подходя к цели, пока наконец не переворачивалась вверх брюхом, разрывая добычу многими рядами зубов. Сейчас же Сержант возвращался ни с чем. Это было не в его правилах. Однажды, нарядившись в потертый тулуп, он ходил по подвалам, выискивая нужного человека. Здесь, среди бродяг и бичей, глубоко запрятав в себя брезгливость, скрывался ссученный вор Циклоп. Кличка пристала к нему еще в далеком юношестве, когда в одной из мальчишеских драк он потерял правый глаз, оставшийся всегда смотрел настороженно и строго. Сходняк приговорил вора к смерти, но, умело перевоплощаясь в бродягу и следуя из одного города в другой, он уходил от преследователей, и вот тогда сходняк вспомнил про Сержанта. На эти полгода Сержант сам перевоплотился в бродягу: переезжал из одного города в другой, ночевал на вокзалах и в приютах и неизменно все ближе и ближе подбирался к намеченной цели. Глядя на заросшего, нечесаного Юрьева, верилось с трудом, что он является обладателем многомиллионного состояния. Он взялся за это дело из-за азарта, рассчитывая отшлифовать свой профессионализм. И у волка выпадают зубы, если он не ест мяса. В кармане пиджака лежала небольшая фотография, бережно завернутая в полиэтилен. Глянец на ее углах стерся – слишком часто он держал ее в своих руках, запоминая неправильные черты лица, форму пустой глазницы. Юрьев должен был безошибочно определить его среди тысячи похожих, не роясь при этом в карманах пиджака, чтобы извлечь нужный образ. Фотографию он доставал так часто, что могло показаться, что он молится безглазому богу. И когда на одном из вокзалов Сержант разыскал вора, то уже нисколько не удивился этой встрече – акула должна открыть пасть. Бывший законник уже не имел воровского лоска, всецело вжился в образ опустившегося бродяги – был сутул и грузен, и только глупец мог поверить в то, что вор не найдет силы для последнего броска. Ночь. Вокзал. Полумрак. Циклоп сидел в переполненном зале и был одним из многих. Он напоминал заброшенную клумбу, вид такой же жалкий и состарившийся, а кусты седых волос торчали из ушей и непокорно топорщились на остром затылке. Черная несвежая повязка делила его голову на две части. Юрьев не смотрел в его сторону – устало пробирался между креслами. Вот он споткнулся о выставленный в проход чемодан, неловко упал на сидящих и, извиняясь, стал подниматься. Циклоп почувствовал слабый укол. Видно, этот бедолага, растянувшийся в проходе, зацепил его чем-то острым. Вор растер ладонью уколотое место и тут почувствовал, как сидящие в зале стали от него отдаляться, голоса их звучали все дальше и глуше. Прямо перед собой он увидел лицо бродяги, который неловко поднимался. Но вот его глаза! И тут Циклоп понял все. – Ах ты, сука! – протянул он руки, пытаясь дотянуться до горла бродяги, но сил хватило ровно на столько, чтобы едва оторвать ладони от подлокотников. Циклоп понял все. Вот она какая, его смерть: в грязном поношенном пиджаке, с трудом поднимающийся с колен, и только глаза, живые, дерзкие, указывали на то, что он полон сил. Глаза убийцы! Они смотрели так, как будто подглядывали за тем, как медленно из его тела вытекает жизнь. И последнее, что он увидел, – насмешливая полуулыбка. Юрьев неторопливо поднялся. Циклоп что-то произнес, но Сержант не расслышал. Он смотрел на его лицо, наблюдая за тем, как быстро действует впрыснутый в тело яд. А потом, когда Циклоп закатил глаза и безвольно свесил голову на грудь, неторопливо засеменил к выходу. Переполненный зал не обратил внимания на человека, сидящего в углу зала. Он напоминал пассажира, безропотно дожидающегося своего поезда. И уж совсем никто не мог предположить, что в переполненном зале почил известный законник по кличке Циклоп. Через день сходка узнала о смерти Циклопа. Кто-то из воров рассказал о том, что труп Циклопа вытащили из зала на улицу, где он целый день со спущенными штанами пролежал под дождем. Бесстыдный и голый, опозоренный и после смерти, он сделался посмешищем бродяг, которые, не стесняясь, тыкая в него пальцем, признавали в одноглазом почившего вора. Неловко стало на сходке – уж такого бесчестия Циклопу не желал никто. Хоть и ссученный, но все же бывший законник! Циклопа похоронили в дальнем конце кладбища, там, где обычно хоронят бродяг – людей без имени и адреса. Ни креста, ни надписи на могиле. * * *

Дата добавления: 2015-05-06