Духовность и красота 2 страница

Мы склонны утверждать, что два великих мыслителя нашли наибо­лее точный "одинаковый ответ" на вопрос о свободе воли. Это Бене­дикт Спиноза и Лев Толстой. "Люди только по той причине считают себя свободными, — писал Спиноза, — что свои действия они созна­ют, а причин, которыми они определяются, не знают'⁴. Сознание, его способность или неспособность отражать причины, побуждаю­щие человека действовать тем или иным образом, — вот ключевое звено в проблеме свободы выбора!

Именно так решает вопрос о свободе воли Л.Н. Толстой в эпилоге романа "Война и мир".

До сих пор приходится встречаться с мнением о том, что вторая часть эпилога есть лишь необязательное философское приложение к великому художественному произведению, демонстрирующее читате­лю контраст между ограниченностью Толстого-философа по сравне­нию с Толстым — гениальным художником. Все обстоит, скорее, на­оборот. Без тех философских предпосылок, которые сфокусирова­ны в эпилоге, роман "Война и мир" просто-напросто бы не сущест­вовал...

Но вернемся к нашей теме. Толстой начинает с противоречия меж­ду утверждениями Сеченова и непосредственным чувственным опы­том любого человека: "Души и свободы нет, потому что жизнь чело­века выражается мускульными движениями, а мускульные движения обусловливаются нервною деятельностью", но "всякий человек, ди­кий мыслитель, как бы неотразимо ему ни доказывали рассуждение и опыт то, что невозможно представить себе два разных поступка в одних и тех же условиях" (у Сеченова: "выбор между многими воз­можными концами одного и того же психического рефлекса положи­тельно невозможен"), "чувствует, что без этого бессмысленного пред­ставления (составляющего сущность свободы) он не может себе пред­ставить жизни"². И Толстой ставит диагноз, полностью соответству­ющий выводам современной науки: "...вопрос о том, каким образом соединяется сознание свободы человека с законом необходимости, которому подлежит человек (с принципом детерминизма, скажем мы сегодня), не может быть разрешен сравнительною физиологией и зо­ологией, ибо в лягушке, кошке и обезьяне мы можем наблюдать только мускульно-нервную деятельность, а в человеке — и мускульно-нервную деятельность и сознание"³.

¹ Спиноза Б. Этика. М.: Наука. 1982. С. 86.

² Толстой Л.Н. Война и мир. М.: Учпедгиз, 1957. Т. 3.4. С. 757—758.

³ Там же. С. 759.

Именно наличие сознания впервые в истории живой природы со­здает возможность двух точек зрения на поведение человека, где ре­зультат наблюдения решающим образом зависит от позиции наблю­дателя; "...глядя на человека, как на предмет наблюдения с какой бы то ни было точки зрения... мы находим общий закон необходимости, которому он подлежит так же, как и все существующее. Глядя же на него из себя как на то, что мы сознаем, мы чувствуем себя свободны­ми"¹. Иными словами, справедливы оба заключения — и о детерми­нированности поведения человека, его подчинении объективным за­конам необходимости и о свободе.

Поистине Толстой сформулировал принцип дополнительности в области психологии до того, как Нильс Бор обосновал его в физике.

Способность познавать объективные законы действительности Толстой определяет как разум человека. Способность к оценке свое­го поведения изнутри, способность к рефлексии он связывает с со­знанием. Сделав свое открытие относительно одновременной и рав­ной справедливости двух, казалось бы, исключающих друг друга ут­верждений. Толстой развертывает его в систему неотразимо убеди­тельных следствий. Напомним их, попросив у читателя извинения за длинную, но крайне важную для нас цитату.

"Разум выражает законы необходимости. Сознание выражает сущ­ность свободы... Свобода человека отличается от всякой другой силы тем, что сила эта сознаваема человеком; но для разума она ничем не отличается от всякой другой силы.

...В науках о живых телах, то, что известно нам. мы называем зако­ном необходимости; то, что неизвестно нам, мы называем жизненною силою. Жизненная сила есть только выражение неизвестного остатка от того, что мы знаем о сущности жизни.

Точно так же в истории, то, что известно нам, мы называем зако­нами необходимости; то, что неизвестно, — свободой. Свобода для истории есть только выражение неизвестного остатка от того, что мы знаем о законах жизни человека.

...Для истории признание свободы людей как силы, могущей вли­ять на исторические события, то есть не подчиненной законам, есть то же, что для астрономии признание свободной силы движения не­бесных тел.

Признание это уничтожает возможность существования законов, то есть какого бы то ни было знания.

...Правда, мы не чувствуем нашей зависимости, но, допустив нашу свободу, мы приходим к бессмыслице; допустив же свою зависи­мость от внешнего мира, времени и причины, приходим к зако­

"2

нам

Одной из последних по времени попыток реанимировать "вздор­ную побасенку о свободе воли" (В.И. Ленин) является обращение к понятию о так называемой самодетерминации поведения. "Свободный выбор... — пишет философ Д.И. Дубровский, — это особый тип де-

* Толстой Л.Н. Война и мир. М.: Учпедгиз, 1957. Т. 3, 4. С 755—756. ² Там же. С. 769—774.

терминации — самодетерминация, присущая определенному классу высокоорганизованных материальных систем"¹.

Современное естествознание знает два источника детерминации поведения живых существ. Это либо врожденные формы поведения, детерминированные процессом филогенеза, либо индивидуально при­обретенный опыт, детерминированный влиянием внешней для чело­века — прежде всего социальной — среды, т.е. воспитанием в широ­ком смысле. Откуда же берется то, что из себя представляет загадоч­ное "третье", дающее основание говорить о самодетерминации?

Оно исчезает, как только исследователь пытается сколько-нибудь детально обсудить вопрос об источниках самодетерминапии. В каче­стве примера приведем рассуждение Р. Сперри, одного из первоот­крывателей функциональной асимметрии головного мозга: "Приня­тие решений человеком не индетерминировано, но самодетерминиро­вано. Каждый нормальный субъект стремится контролировать то, что он делает, и определяет свой выбор в соответствии со своими собственными желаниями... Само детерминанты включают ресурсы памяти, накопленные во время предшествующей жизни, систему цен­ностей, врожденных и приобретенных, плюс все разнообразные пси­хические факторы осознания, рационального мышления, интуиции и т.п.". Но ведь и память, и структура потребностей ("желаний"), прису­щих данной личности, детерминированы, как признает сам Сперри, врожденными задатками и "предшествующей жизнью". При чем же здесь "самодетерминация"?

Считается, что поведение является тем более свободным, чем луч­ше и полнее познаны объективные законы действительности. Но ведь в случае познания объективных законов поведение начинает де­терминироваться этой познанной необходимостью. Познанная необ­ходимость определяет и выбор поступка, и принимаемые решения. Какая уж тут "самодетерминация" и "свобода выбора"!

Повторяем: противоречие между детерминизмом и свободой выбо­ра может быть снято только путем привлечения принципа дополни­тельности. Вопрос, свободен человек в своем выборе или нет, не име­ет однозначного ответа, потому что ответ на него зависит от позиции наблюдателя. Человек не свободен (детерминирован) с точки зрения внешнего наблюдателя, рассматривающего детерминацию поведения генетическими задатками и условиями воспитания. Вместе с тем и в то же самое время человек свободен в своем выборе с точки зрения его рефлексирующего сознания.

Эволюция и последующее культурно-историческое развитие поро­дили иллюзию свободы выбора, упрятав от сознания человека движу­щие им мотивы. Но это объективно необходимая и в высшей степени полезная иллюзия. Субъективно ощущаемая свобода и вытекающая из нее личная ответственность включают механизмы всестороннего и повторного анализа последствий того или иного поступка, что делает окончательный выбор более обоснованным. Чувство личной ответст­венности, как и механизм прогнозирования последствий, формирует-

¹ Дубровский Д.И. Информация. Сознание. Мозг. М.: Высш. шк., 1980. С. 210.

ся в процессе онтогенеза. Вот почему до определенного возраста мы не считаем ребенка ответственным за свои поступки и перекладываем вину на родителей и воспитателей.

Мотивационная доминанта, непосредственно определяющая посту­пок (физиолог А.А. Ухтомский назвал ее "вектором поведения"), представляет собой интеграл главенствующей потребности, устойчи­во доминирующей в иерархии мотивов данной личности (доминанта жизни или сверхзадача по К.С. Станиславскому), и той или иной си­туативной доминанты, актуализированной, экстренно сложившейся обстановкой. Например, реальная опасность для жизни актуализиру­ет ситуативную доминанту — потребность самосохранения, удовле­творение которой нередко оказывается в конфликте с доминантой жизни — социально детерминированной потребностью соответство­вать определенным этическим эталонам. Сознание, как правило с участием подсознания, извлечет из памяти и мысленно "проиграет" последствия тех или иных действий субъекта. Кроме того, в борь­бу мотивов окажутся вовлечены механизмы воли — потребности преодоления преграды на пути к достижению главенствующей цели, причем преградой в данном случае окажется инстинкт само­сохранения. Каждая из этих потребностей породит свой ряд эмоций, конкуренция которых будет переживаться субъектом как борьба между естественным для человека страхом и чувством долга, стыдом при мысли о возможном малодушии и т.п. Результатом подобной конкуренции мотивов и явится либо бегство, либо стойкость и му­жество.

В данном примере нам важно подчеркнуть, что мысль о личной от­ветственности и личной свободе выбора тормозит импульсивные дей­ствия под влиянием сиюминутно сложившейся обстановки, дает выиг­рыш во времени для оценки возможных последствий этого действия и тем самым ведет к усилению главенствующей потребности, которая оказывается способной противостоять ситуативной доминанте страха.

Таким образом, не сознание само по себе и не воля сама по себе определяют тот или иной поступок, а их способность усилить или ос­лабить ту или иную из конкурирующих потребностей. Это усиление реализуется через механизм эмоций, которые, как было показано вы­ше, зависят не только от величины потребности, но и от оценки воз­можности ее удовлетворения. Ставшая доминирующей потребность направит деятельность интуиции на поиск оптимального творческого решения проблемы, на поиск такого выхода из сложившейся ситуа­ции, который соответствовал бы удовлетворению этой доминирую­щей потребности.

Напомним, что деятельность сверхсознания (творческой интуиции) может представить в качестве материала для принятия решения такие рекомбинации следов предварительного накопленного опыта, кото­рые никогда не встречались ранее ни в деятельности данного субъек­та, ни в опыте предшествующих поколений. В этом и только в этом смысле можно говорить о своеобразной самодетерминации поведения как частном случае реализации процесса самодвижения и саморазви­тия живой природы.

Если главенствующая потребность (доминанта жизни) настолько сильна, что способна автоматически подавить ситуативные доминан­ты, то она сразу же мобилизует резервы подсознания и направляет деятельность сверхсознания на свое удовлетворение. Борьба мотивов здесь фактически отсутствует, и главенствующая потребность непо­средственно трансформируется в вектор поведения. Примерами по­добной трансформации могут служить многочисленные случаи само­пожертвования и героизма, когда человек не задумываясь бросается на помощь другому. Как правило, мы встречаемся здесь с явным до­минированием потребностей "для других", будь то родительский ин­стинкт или альтруизм более сложного социального происхожде­ния. <...>

' Духовность и красота

Человек формирует материю также и по за­конам красоты.

К. Маркс¹

Красота широко разлита в окружающем нас мире. Красивы не только произведения искусства. Красивыми могут быть и научная те­ория, и отдельный научный эксперимент. Мы называем красивыми прыжок спортсмена, виртуозно забитый гол, шахматную партию. Красива вещь, изготовленная рабочим — мастером своего дела. Кра­сивы лицо женщины и восход солнца в горах. Значит, в процессе вос­приятия всех этих столь отличающихся друг от друга объектов при­сутствует нечто общее. Что же это?

Быстро выясняется, что определить то, что побуждает нас при­знать объектом красивым, с помощью слов неимоверно трудно. Же­лая подчеркнуть зависимость критериев прекрасного от системы цен­ностей, выработанных культурой, к которой принадлежит данный че­ловек, Н.Г. Чернышевский писал, что в дворянской среде идеалом женской салонной красоты будут хрупкость, воздушность, томность, романтическая бледность, а в глазах крестьянина красива здоровая, физически крепкая, с румянцем во всю щеку молодка. Однако можно быть хрупкой, воздушной, томной или, напротив, пышущей здоровь­ем и вместе с тем... некрасивой. Красота ускользает от нас, как толь­ко мы пытаемся объяснить ее словами, перевести с языка образов на язык логических понятий. "Феномен красоты, — пишет философ А.В. Гулыга, — содержит в себе некоторую тайну, постигаемую лишь интуитивно и недоступную дискурсивному мышлению². Необ­ходимость различения "сайенс" и "гуманитес" (царства науки и царст­ва ценностей. — П.С.), — продолжает эту мысль Л.Б. Баженов, — неустранимо вытекает из различия мысли и переживания. Мысль объективна, переживание субъективно. Мы можем, конечно, сделать переживание объектом мысли, но тогда оно исчезнет в качестве пе-

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведении. М.: Политиздат, 1956. С. 566.

² Гулыга А.В. Принципы эстетики. М.: Политиздат, 1987. С. 167.

реживания. Никакое объективное описание не заменяет субъектив­ной реальности переживания¹.

Итак, красота — это прежде всего переживание, эмоция, причем эмоция положительная — своеобразное чувство удовольствия, отлич­ное от удовольствий, доставляемых нам многими полезными, жизнен­но необходимыми объектами, не наделенными качествами, способ­ными породить чувство красоты. Но если красота — это пережива­ние, эмоциональная реакция на созерцаемый объект, то, не будучи в состоянии объяснить ее словами, мы вправе поставить и попытаться найти ответ на следующие вопросы:

1. В связи с удовлетворением какой потребности (или потребнос­тей) возникает эмоция удовольствия, доставляемого красотой? Ин­формация о чем именно поступает к нам из внешнего мира в этот мо­мент?

2. Чем это эмоциональное переживание, это удовольствие, отлича­ется от всех остальных?

3. И, наконец, почему в процессе длительной эволюции живых су­ществ, включая культурно-историческое развитие человека, возник­ло столь загадочное, но, по-видимому, для чего-то необходимое чув­ство красоты?

Пожалуй, до сих пор наиболее полное перечисление отличитель­ных особенностей красоты дал великий немецкий философ Имману­ил Кант в своей "Аналитике прекрасного"². Рассмотрим каждую из его четырех дефиниций.

"Красивый предмет вызывает удовольствие, свободное от всякого интереса"

Первый "закон красоты", сформулированный Кантом, вызывает растерянность. Поскольку за любым интересом кроется породившая его потребность, утверждение Канта вступает в противоречие с по-требностно-информационной теорией эмоций, на которую мы сосла­лись выше: удовольствие, доставляемое красотой, оказывается эмоци­ей... без потребности! Но это не так. По-видимому, говоря об "инте­ресе", Кант имел в виду только витальные, материальные и социаль­ные потребности человека в пище, одежде, продолжении рода, в об­щественном признании, в справедливости, в соблюдении этических норм и т.п. Однако человек обладает рядом других потребностей, среди которых мы можем поискать те, комплекс которых принято называть мало что объясняющим термином "эстетическая потреб­ность".

Прежде всего это потребность познания, тяга к новому, еще неиз­вестному, не встречавшемуся ранее. Сам Кант определил прекрасное как "игру познавательных способностей"³.

¹ Баженов Л.Б. Вопр. философии. 1988. № 7. С. 116.

² Кант И. Сочинения: В 6 т. М.: Мысль. 1966. Т. 5.

³ Там же. С. 219.

Потребность в новом, ранее неизвестном, в информации с еще не выясненным прагматическим значением может быть удовлетворена двумя путями: непосредственным извлечением информации из окру­жающей среды или с помощью рекомбинации следов ранее получен­ных впечатлений, т.е. с помощью творческого воображения. Чаще всего используются оба канала: воображение формирует гипотезу, которая сопоставляется с действительностью, и в случае ее соответст­вия объективной реальности оказывается новым знанием о мире и о

нас самих.

Для того, чтобы удовлетворить потребность познания, предмет, который мы оцениваем как красивый, должен содержать в себе эле­мент новизны, неожиданности, необычности, должен выделяться на фоне средней нормы признаков, свойственных другим родственным предметам.

Потребность в познании, любознательность побуждают нас созер­цать предметы, ничего не обещающие для удовлетворения наших ма­териальных и социальных нужд, дают нам возможность увидеть в этих предметах что-то необычное, отличающее их от многих других ана­логичных предметов. "Бескорыстное" внимание к предмету — важ­ное, но явно недостаточное условие обнаружения красоты. К потреб­ности познания должны присоединиться какие-то дополнительные потребности, чтобы в итоге возникло эмоциональное переживание прекрасного.

Анализ многих деятельностей человека, где конечный результат оценивается не только как полезный, но и красивый, свидетельствует о том, что здесь непременно удовлетворяются потребность в эконо­мии сил и потребность в вооруженности теми знаниями, навыками и умениями, которые наиболее коротким и верным путем ведут к до­стижению цели.

На примере игры в шахматы В.М. Волькенштейн показал, что мы оцениваем партию как красивую не в том случае, когда выигрыш до­стигнут путем долгой позиционной борьбы, но тогда, когда он возни­кает непредсказуемо, в результате эффектно пожертвованной фигу­ры, с помощью тактического приема, который мы менее всего ожи­дали. Формулируя общее правило эстетики, автор заключает: "красо­та есть целесообразное и сложное (трудное) преодоление"¹. Б. Брехт определял красоту как преодоление трудностей. В самом общем виде можно сказать, что красивое — это сведение сложного к простоте. По мнению физика В. Гейзенберга, такое сведение достигается в про­цессе научной деятельности открытием общего принципа, облегчаю­щего понимание явлений. Подобное открытие мы воспринимаем как проявление красоты². М.В. Волькенштейн недавно предложил фор­мулу, согласно которой эстетическая ценность решения научной за­дачи определяется отношением ее сложности к минимальной иссле­довательской программе, т.е. к наиболее универсальной закономер-

¹ Волькенштейн В.М. Опыт современной эстетики. М.; Л.: Академия, 1931. С. 30.

² Гейзенберг В. Значение красоты в точной науке // Шаги за горизонт. М.:

Прогресс, 1987. С. 268—282.

«Вульфов Б. 3., Иванов В. Д. 225

ности, позволяющей нам преодолеть сложность первоначальных ус­ловий¹. Красота в науке возникает при сочетании трех условий: объ­ективной правильности решения (качества, самого по себе не обла­дающего эстетической ценностью), его неожиданности и экономич­ности.

С красотой как преодолением сложности мы встречаемся не толь­ко в деятельности ученого. Эксперименты показывают, что в опытах с воспроизведением симметричных и неправильных форм человек считает красивыми формы, содержащие меньшее количество инфор­мации, подлежащей воспроизведению. Результат усилий спортсмена можно измерить в секундах и сантиметрах, но его прыжок и его бег мы назовем красивыми лишь в случае, когда рекордный спортивный результат будет получен наиболее экономным путем. Мы любуемся работой виртуоза-плотника, демонстрирующего высший класс про­фессионального мастерства, в основе которого лежит максимальная вооруженность соответствующими навыками при минимальном рас­ходовании сил.

Сочетание этих трех потребностей — познания, вооруженности (компетентности, оснащенности) и экономии сил, их одновременное удовлетворение в процессе деятельности или при оценке результата деятельности других людей вызывают в нас чувство удовольствия от соприкосновения с тем, что мы называем красотой.

"Прекрасно то, что нравится всем"

Поскольку мы не в состоянии логически обосновать, почему дан­ный объект воспринимается как красивый, единственным подтверж­дением объективности нашей эстетической оценки оказывается спо­собность этого предмета вызывать сходное переживание у других лю­дей. Иными словами, на помощь сознанию как разделенному, обоб­ществленному знанию, знанию вместе с кем-то, приходит со-переживание.

Канту, а за ним и автору этих строк можно возразить, что эстети­ческие оценки крайне субъективны, зависят от культуры, в которой воспитан данный человек и вообще — "о вкусах не спорят". Искусст­вовед сейчас же приведет примеры новаторских произведений живо­писи, которые сперва называли безграмотной мазней, а потом про­возглашали шедеврами и помещали в лучшие музеи мира. Не отрицая зависимости эстетических оценок от исторически сложившихся норм, принятых в данной социальной среде, от уровня интеллектуаль­ного развития человека, его образованности, условий воспитания и т.п., мы можем предложить некую универсальную меру красоты. Ее единственным критерием служит феномен сопереживания, неперево­димого на язык логических доказательств.

Прекрасно то, что признается таковым достаточно большим коли­чеством людей на протяжении достаточно длительного времени. Ни массовое, но кратковременное увлечение, ни длительное почитание

' Волькенштейн М.В. Красота наукх //Наука и жизнь, 1988. № 9. С. 15—19.

ограниченным кругом ценителей не могут свидетельствовать о выда­ющихся эстетических достоинствах предмета. Лишь практика его ши­рокого общественного признания в течение многих лет служит объ­ективным мерилом этих достоинств. Нагляднее всего справедливость сказанного проявляется в судьбе великих произведений искусства, к которым люди обращаются на протяжении столетий как к источнику эстетического наслаждения.

"Красота —

это целесообразность предмета

без представления о цели"

Третий "закон красоты" Канта может быть истолкован следую­щим образом. Поскольку мы не в состоянии определить словами, ка­кими качествами должен обладать предмет, чтобы быть красивым, мы не можем поставить себе целью сделать непременно красивый предмет. Мы вынуждены сперва его сделать (изготовить вещь, вы­полнить спортивное упражнение, совершить поступок, создать произ­ведение искусства и т.д.), а потом оценить, красив он или нет. Иными словами, объект оказывается соответствующим цели, не уточненной заранее. Что же это за целесообразность? Сообразность чему? <...>

Можно сказать, что красота — это максимальное соответствие формы (организации, структуры) явления его назначению в жизни человека. Такое соответствие и есть целесообразность. Например, прыжок спортсмена, несмотря на рекордный результат, мы воспри­мем как некрасивый, если результат достигнут предельным напряже­нием сил, судорожным рывком, с почти страдальческой гримасой на лице. Ведь спорт есть средство гармонического развития, физическо­го совершенствования человека и лишь вторично — средство соци­ального успеха и способ получения материального вознаграждения. В рассмотренном нами случае форма явления не соответствует его на­значению, эстетическая оценка оказывается отрицательной.

Это по-настоящему полезно, потому что красиво — сказал Антуан де Сент-Экзюпери. Но он не мог сказать: это по-настоящему краси­во, потому что... полезно. Здесь нет обратной зависимости. Мы не признаем красивыми утилитарно негодную вещь, удар футболиста мимо ворот, профессионально безграмотную работу, безнравствен­ный поступок. Но и утилитарная полезность вещи, действия, поступ­ка еще не делает их красивыми.

Впрочем, мы увлеклись анализом и почти нарушили своими рас­суждениями четвертый и последний "закон красоты", а именно, что

"Прекрасное познается без посредства понятия"

Выражаясь языком современной науки, мы должны констатиро­вать, что деятельность мозга, в результате которой возникает эмоци­ональная реакция удовольствия от созерцания красоты, протекает на неосознаваемом уровне.

К какой из сфер неосознаваемого психического — к подсознанию или к сверхсознанию — относится деятельность механизма, в резуль­тате которой возникает эмоциональное переживание красоты?

Здесь несомненно велика роль подсознания. На протяжении всего своего существования люди многократно убеждались в преимущест­вах определенных форм организации и своих собственных действий, и создаваемых человеком вещей. К перечню этих форм относится со­размерность частей целого, отсутствие лишних, "неработающих" на основной замысел деталей, координация объединяемых усилий, рит­мичность повторяющихся действий и многое, многое другое. По­скольку эти правила оказались справедливыми для самых разнооб­разных объектов, они приобрели самостоятельную ценность, были обобщены, а их использование стало автоматизированным, применя­емым "без посредства понятия", т.е. неосознанно.

Но все (и подобные им) перечисленные нами оценки свидетельст­вуют лишь о полезном, о правильной, целесообразной организации действий и вещей. А красота? Она опять ускользнула от логического анализа!

Дело в том, что подсознание фиксирует и обобщает нормы, нечто повторяющееся, среднее, устойчивое, справедливое подчас на протя­жении всей истории человечества. Так, внешние по своему происхож­дению нормы просоциального поведения становятся внутренними ре­гуляторами поведения личности, императивами совести и долга, обна­руживаясь в эмоционально отрицательных переживаниях угрызений совести, в эмоционально положительном чувстве удовлетворения вы­полненным долгом.

Красота же — всегда нарушение нормы, отклонение от нее, сюр­приз, открытие, радостная неожиданность. Открытие красоты явля­ется функцией сверхсознания.

Поскольку положительные эмоции свидетельствуют о прибли­жении к цели (удовлетворению потребности), а отрицательные эмо­ции — об удалении от нее, высшие животные и человек стремятся максимизировать (усилить, повторить) первые и минимизировать (прервать, предотвратить) вторые. По образному выражению акаде­мика П.К. Анохина, эмоции играют роль "пеленгов" поведения: стре­мясь к приятному, организм овладевает полезным, а избегая неприят­ного — предотвращает встречу с вредным, опасным, разрушитель­ным. Совершенно ясно, почему эволюция "создала", а естественный отбор закрепил мозговые механизмы эмоций — их жизненное значе­ние для существования живых систем очевидно.

Ну, а эмоции удовольствия от восприятия красоты? Чему она слу­жит? Зачем она? Почему нас радует то, что не утоляет голод, не за­щищает от непогоды, не способствует повышению ранга в групповой иерархии, не дает утилитарно полезного знания?

Ответ на вопрос о происхождении эстетического чувства в процес­се антропогенеза и последующей культурно-исторической эволюции человека мы можем сформулировать следующим образом: спо­собность к восприятию красоты есть необ­ходимый инструмент творчества.

В основе любого творчества лежит механизм создания гипотез, до­гадок, предположений, своеобразных "психических мутаций и реком­бинаций" следов ранее накопленного опыта, включая опыт предшест­вующих поколений. Эти гипотезы подлежат отбору для определения их истинности, т.е. соответствия объективной действительности. Как мы уже говорили выше, функция отбора принадлежит сознанию, а затем практике в самом широком смысле слова от научного экспери­мента и материального производства до общественной практики оценки художественных достоинств произведений искусства. Но ги­потез, подавляющее большинство которых будет отброшено, так много, что проверка их всех явно нецелесообразна и невозможна. Вот почему абсолютно необходимо предварительное "сито" для отсе­ивания гипотез, недостойных проверке на уровне сознания.

Именно таким предварительным отбором и занято сверхсознание, обычно именуемое творческой интуицией. Какими же критериями оно руководствуется? Прежде всего не формулируемых словами кри­терием красоты, эмоционально переживаемого удовольствия.

Об этом не раз говорили выдающиеся деятели культуры. Физик В. Гейзенберг: "...проблеск прекрасного в точном естествознании позволяет распознать великую взаимосвязь еще до ее детального по­нимания, до того как она может быть рационально доказана"¹. Мате­матик Ж. Адамар: "Среди многочисленных комбинаций, образован­ных нашим подсознанием, большинство безынтересно и бесполезно, но потому они и не способны подействовать на наше эстетическое чувство; они никогда не будут нами осознаны; только некоторые яв­ляются гармоничными и потому одновременно красивыми и полез­ными; они способны возбудить нашу специальную геометрическую интуицию, которая привлечет к ним наше внимание и таким образом даст им возможность стать осознанными... Кто лишен его (эстетичес­кого чувства), никогда не станет настоящим изобретателем"². Авиа­ционный конструктор O.K. Антонов: "Мы прекрасно знаем, что кра­сивый самолет летает хорошо: а некрасивый плохо, а то и вообще не будет летать... Стремление к красоте помогает принимать правильное решение, восполняет недостаток данных"³.

Дата добавления: 2015-03-31