В делах

Стоял мягкий октябрьский вечер. Энни откинулась на спинку стула и вздохнула. Она сидела за столом, заваленном учебниками и тетрадками, но плотно исписанные листки бумаги, лежавшие перед ней, не имели никакого отношения к школьным делам.

– В чем дело? – спросил Гилберт, который вошел в открытую дверь кухни как раз вовремя и услышал вздох.

Энни покраснела и стала торопливо убирать листки бумаги под школьные тетрадки, чтобы Гилберт их не увидел.

– Ничего страшного. Просто я пытаюсь записывать некоторые свои мысли, как это советовал профессор Хэмилтон, но они мне самой не нравятся. Они мне кажутся какими‑то неуклюжими, дурацкими, как только ложатся на бумагу. Плоды воображения они как тени, их невозможно заключить в клетку, они такие непослушные, своенравные. Но если я не остановлюсь, то когда‑нибудь овладею их секретами. У меня, сам знаешь, не так много свободного времени. Пока не кончишь проверять школьные тетрадки, разве можно браться за собственные записки?

– В школе у тебя дела идут блестяще, Энни. Все дети любят тебя, – сказал Гилберт, присаживаясь на каменную ступеньку.

– Нет, не все. Энтони Пай, например, просто не хочет любить меня. Хуже того, он не уважает меня не уважает, и все тут. Да он попросту презирает меня, и могу тебе искренне признаться, это меня очень беспокоит. Дело не в том, что он настолько плохой. Он просто озорной, но не больше, чем некоторые другие. Он редко не слушается меня, но подчиняется мне с таким презрительным видом, словно делает одолжение, словно ему неохота спорить со мной. Его поведение оказывает отрицательный эффект на других. Я всячески пыталась завоевать его расположение, но, боюсь, мне никогда это не удастся. А хочется, потому что он довольно‑таки сообразительный мальчишка, раз он Пай, и мне хотелось бы полюбить его если он мне позволит.

– Возможно, это результат того, что он слышит дома.

– Не обязательно. Энтони довольно независимый мальчуган и имеет собственное мнение о вещах. У него все время до этого учителями были мужчины, и женщин он считает плохими учителями. Ну что ж, посмотрим, чего можно добиться терпением и добротой. Мне нравится преодолевать трудности, и учительство очень интересная работа. Но Пол Ирвинг возмещает мне все то, чего недостает от других. Какой же это чудесный ребенок, Гилберт, и к тому же гениальный. Я пришла к выводу, что мир когда‑нибудь услышит о нем, – убежденным тоном закончила Энни.

– Мне тоже нравится преподавать, – сказал Гилберт. – Это хорошая учеба и для самого себя. Ты знаешь, Энни, за те недели, что я преподаю в Белых Песках, я узнал больше, чем за все годы собственной учебы в школе. Мы все, как будто, неплохо идем. В Ньюбридже Джейн любят, как я слышал, и, я думаю, в Белых Песках вполне терпимо относятся к услугам вашего покорного слуги все, кроме Эндрю Спенсера. По дороге домой я встретил вчера вечером жену Питера Блюэтта, и она сказала мне, что считает своим долгом сообщить мне: мистер Спенсер не одобряет моих методов.

– А ты никогда не замечал, – задумчиво произнесла Энни, что когда люди говорят, будто считают своим долгом сказать тебе кое‑что, то тут попахивает чем‑то другим? Почему они не считают своим долгом сообщить тебе нечто приятное из того, что слышали о тебе? Вот тут миссис Доннелл, – Энни подчеркнуто сделала ударение на последнем слоге, – снова зашла в школу и сказала мне, что считает своим долгом проинформировать меня, будто миссис Эндрюс, жена Хармона, не одобряет то, как я читаю детям сказки, а миссис Роджерсон считает, что Прилли медленно прибавляет в арифметике. Если бы Прилли поменьше тратила время на то, чтобы строить глазки мальчикам из‑за своей грифельной доски, дела у нее пошли бы быстрее. Я уверена, что Джек Гиллис решает для нее задачки в классе, но поймать мне его на месте преступления мне всё никак не удается.

– А удалось тебе примирить многообещающего сына миссис Доннелл, – Гилберт сделал ударение на втором слоге, – с его святым именем?

– Да, – рассмеялась Энни, – но задача оказалась не из легких. Вначале, когда я назвала его Сент‑Клером, он и ухом не повел. Мне пришлось повторить это имя два или три раза, и тогда ребята начали толкать его, а он посмотрел на меня такими обиженными глазами, словно я назвала его Джоном или Чарли, а он на эти имена, мол, не откликается. И мне пришлось оставить его как‑то вечером после занятий и по‑доброму поговорить с ним. Я объяснила ему, что его мама хочет, чтобы я называла его Сент‑Клером и я не могу поступать вопреки ее пожеланию. После моих объяснений он всё понял он очень сообразительный мальчик и сказал, что вот мне можно называть его Сент‑Клером, а если его так попытается назвать кто‑то из ребят, то он тому «мозги вышибет». Конечно, я ему выговорила за такие выражения. Но с тех пор я зову его Сент‑Клером, а ребята Джейком, и всё идет гладко. Он рассказал мне, что хочет быть плотником, а его мамаша говорит мне, чтобы я ориентировала его на профессора колледжа.

Упоминание о колледже придало новое направление мыслям Гилберта, и оба некоторое время говорили о своих планах и чаяниях серьезно, открыто, с надеждой, как это делают молодые люди, когда будущее у них непроторенная тропинка, полная чудесных неожиданностей. Гилберт наконец пришел к выводу, что хочет быть врачом.

– Это чудесная профессия, – с восторгом говорил он. – Молодой человек должен пробивать себе дорогу в жизни. Ведь кто‑то сказал же, что человек – это боевое животное. А я хочу воевать с болезнями, болями и невежеством, что тесно связано одно с другим. И я хочу взять на себя свою долю честной, настоящей работы в этом мире, Энни, добавить свою долю знаний к тем запасам, которые добрые люди начали создавать с истоков человеческого рода. Люди, которые жили до меня, сделали столько для меня, что я хочу выразить свою благодарность, сделав доброе людям, которые будут жить после меня. По‑моему, только так мужчина может выполнить свои обязательства перед человечеством.

– А мне хотелось бы привнести побольше красоты в жизнь, – мечтательно поведала Энни. – Я не то чтобы хочу дать людям побольше знаний, хотя это и весьма благородная цель. Мне хочется, чтобы их жизнь стала приятнее именно благодаря мне, чтобы у них прибавилось маленьких радостей и счастливых мыслей, которых у них не было бы, если бы не родилась я.

– Мне кажется, ты достигаешь этой цели каждый день, – с восхищением глядя на Энни, заметил Гилберт.

И он был прав. Энни родилась, чтобы нести людям свет и тепло. Идя по жизни, она дарила улыбку или доброе слово, и люди воспринимали это как лучик солнца, блеснувший им хотя бы на момент, такой ласковый, несущий надежду и добрую весть.

Наконец Гилберт нехотя поднялся.

– Ну, мне пора идти к Макферсонам. Из Куинса сегодня на воскресенье приехал Муди Спэрджен, и он должен привести мне оттуда одну книгу, которую мне дает на время профессор Бойд.

– А мне надо приготовить Марилле чай. Она ушла проведать миссис Кит и скоро вернется.

К приходу Мариллы чай был готов, весело потрескивал огонь, стол украсила ваза с папоротниками, как бы подернутыми инеем, и рубиновыми кленовыми листьями, в комнате стоял аппетитный запах ветчины и жареных хлебцев. Но Марилла опустилась на стул с глубоким вздохом.

– Что, с глазами что‑нибудь? Или голова болит? – озабоченно поинтересовалась Энни.

– Нет, я только устала и обеспокоена. Насчет Мэри и детей. Мэри стало хуже, она долго не протянет. Что станет с двойняшками даже не знаю.

– А от их дяди что‑нибудь слышно?

– Да, Мэри получила от него письмо. Он работает на лесозаготовках и «пристроился в одном месте» не знаю, что он точно имеет в виду. Во всяком случае, как он пишет, детей до весны взять не сможет. Он собирается жениться, у него будет дом, и тогда он сможет забрать туда детей. Пишет, что Мэри надо найти каких‑то соседей, которые взяли бы детей на зиму. А Мэри говорит, что ей немыслимо просить кого‑либо из соседей. У нее ведь всегда были не слишком хорошие отношения с соседями по Восточному Графтону, это факт. Короче говоря, Энни, я уверена, что Мэри хочет, чтобы я забрала детей. Она ничего не говорила, но это было видно.

– Ой! – Энни всплеснула руками, задрожав от возбуждения. – Конечно, возьми, Марилла. Возьмешь?

– Я еще не решила, ответила Марилла несколько резко. Я не бросаюсь куда ни попало очертя голову, как ты, Энни. Какое‑то четвероюродное родство – это слабое основание для такой просьбы. А ответственность огромная – присматривать за двумя детьми шести лет, да еще и двойняшками.

Марилла считала, что двойняшки в два раза хуже простых детей.

– Двойняшки они очень интересные. По крайней мере, одна пара двойняшек, – сказала Энни. – Вот когда их две или три пары, то к ним можно привыкнуть. А по‑моему, это будет очень развлекательным времяпрепровождением для тебя, пока я буду в школе.

– Не думаю, что развлекательным. Тут больше беспокойства и нервотрепки, чем развлечения, должна тебе сказать. Не страшно, если бы они были в том возрасте, в каком я взяла тебя. Против Доры я бы сильно не возражала, она, похоже, хорошая, спокойная. Но этот Дэви такой непослушный.

Энни любила детей, и у нее сердце болело за двойняшек. Воспоминания о собственном неустроенном детстве еще живы были в ее памяти. Энни знала, что единственным уязвимым местом у Мариллы является ее твердая приверженность исполнению того, что она считает своим долгом, и Энни мастерски строила свою аргументацию с учетом этого.

– Раз Дэви такой непослушный, так это лишнее основание взять его под крыло, чтобы он не оставался без должного воспитания, я правильно говорю, Марилла? Если мы не возьмем их, то неизвестно, кто возьмет и под каким влиянием они окажутся. Представь себе, что их возьмет мистер Спротт, ближайший сосед миссис Кит. Миссис Линд говорит, что Генри Спротт это такой невежда и богохульник, какого свет не видывал, а детям его ни одному их слову нельзя верить. Разве это не ужасно, если дети будут попадут к нему? Чему они научатся? Или представь, что они попадут к Уиггинсам. Миссис Линд говорит, что мистер Уиггинс тащит и продает всё из дома, что только можно продать, и вся его семья сидит на снятом молоке. Тебе же не захочется губить отношения с родственниками, какими бы дальними они ни были, правда? Мне кажется, Марилл, что наш долг взять их.

– Мне тоже, – согласилась Марилла. – Пожалуй, я скажу Мэри, что заберу их. Что это ты так обрадовалась, Энни? Ведь тебе от этого только прибавится работы, и еще сколько. Я из‑за своих глаз не могу и стежка сделать, так что за одеждой придется следить тебе, и ремонтировать тоже. А ты не любительница шить.

– Да просто терпеть не могу, – спокойно ответила Энни. – Но если ты из чувства долга берешь этих детей к себе, то я из чувства долга буду обшивать их. Это воспитывает характер, когда люди делаю то, что им не нравится.

Глава 8

Дата добавления: 2015-03-29