Ушщсвуч ппфгу, или история любви 3 страница

Ради этой минуты только и стоило жить. Не сказать, чтобы я не успел к ней подготовиться. Прежде чем загреметь за решетку, бородатый Наджми подарил мне томик поэзии на урду, и в памяти осталось несколько романтических стихотворений. В припадке вдохновения грабитель банков даже сложил мне в помощь особый газаль[106]в честь Ниты.

Твоя краса – как эликсир,

Который сироте жизнь подарил,

Умру и буду плакать из могилы,

Когда женою ты не станешь моей милой.

Ну и конечно, в голове накопилось немало бессмертных диалогов из любовных историй, воспетых на кинопленке. Но, сидя рядом с девушкой в лунных лучах у подножия Тадж‑Махала, я начисто забываю о книгах и фильмах. Просто смотрю ей в глаза и спрашиваю:

– Ты меня любишь?

А девушка отвечает коротеньким:

– Да.

И это единственное слово наполнено смыслом, который не в силах передать ни поэтические тома, ни все путеводители по Агре, вместе взятые. Сердце подпрыгивает от радости. Любовь расправляет могучие крылья, отрывается от земной суеты и воспаряет к небесам подобно воздушному змею. Внезапно Тадж‑Махал уже не выглядит безликой гробницей, но превращается в жилую обитель. А полная луна у нас над головами оборачивается персональным спутником, и мы купаемся в его лучах, упиваясь эксклюзивным раем.

Шанкар вбегает ко мне в комнату.

– Тсюпу Шосвкк. Пдцймгдрщу Тпдякщ, – объявляет он, указывая на дверь Лайджванти.

Служанка рыдает на постели. Жемчужные капли оставляют на покрывале темные пятна, столь неуместные посреди спартанской чистоты, царящей в комнате.

– Что с тобой, Лайджванти? – спрашиваю я. – Почему ты плачешь?

– Все из‑за этой сучки!.. Свапна Деви отказалась дать мне взаймы. Как же теперь устроить Лакшми достойную свадьбу? – произносит она, заливаясь горькими слезами.

– Надо подумать. Во флигеле ни у кого не найдется таких денег. Может, попросить ссуду в банке?

– Да кто меня там послушает, простую горничную? Нет, остается лишь одно.

– Что? Расторгнуть помолвку?

Ее глаза полыхают гневом.

– Никогда! Уж лучше последовать примеру Наджми. Пойти на грабеж.

Я подскакиваю словно ужаленный.

– С ума сошла? Даже не думай, Лайджванти. Ты же видела, как его увозили!

– Просто наш бородач – никчемный дурак. А мой план самый надежный. Так и быть, могу поделиться, ты ведь мне словно брат. Только никому ни слова, даже Шанкару. Видишь ли, я узнала, где Свапна прячет все свои драгоценности. В спальне, на левой стене, висит огромная картина в раме. А за холстом – углубление со встроенным сейфом. Ключи хранятся под левым углом матраса. Однажды я незаметно подсмотрела, как мадам отпирает железный ящик. Там полным‑полно денег и дорогих украшений. Бумажки я брать не буду, это она быстро заметит. А вот пропажу ожерелья – вряд ли. У нее их целая куча, поди разберись. Ну, что скажешь?

– Лайджванти, Лайджванти, погоди. Если я тебе правда как брат – послушай моего совета. Выкинь свою затею из головы. Поверь, у меня уже были стычки с законом, и добром это не кончается. Вместо того чтобы гулять на свадьбе, ты станешь пилить оконные решетки в тесной камере.

– Какие же вы, мужчины, слюнтяи! – презрительно морщится горничная. – Плевала я на твой совет. Сделаю то, что должна, и все тут.

В отчаянии я прибегаю к испытанному средству.

– Хорошо, Лайджванти. Не веришь мне? Ладно. Тогда поверь вот этой волшебной монетке. Она никогда не подводит. Давай узнаем, что она скажет. Если выпадет орел, ты отказываешься от своего плана. Решка – поступай как знаешь. Годится?

– Годится.

Кидаю денежку. Орел. Горничная вздыхает:

– Похоже, сама судьба против меня. Что же делать? Поеду в деревню. Староста – мой знакомый; может, он ссудит нужные деньги? А ты забудь о нашей беседе.

Три дня спустя служанка запирает комнату на замок, берет неделю выходных и уезжает.

– Хватит уже тебе работать проституткой, – говорю я Ните.

Девушка устало кивает:

– Радха не дожила и до двадцати лет. Я так не хочу. Забери меня отсюда, Раджу.

– Обязательно. Потолковать об этом со Шьямом?

– Да, без его согласия не обойтись.

Вечером я отвожу сутенера в сторонку.

– Послушай, Шьям, я влюбился в Ниту и хочу на ней жениться. Она больше не будет работать в публичном доме.

Мужчина глядит на меня как на мелкое насекомое.

– Ага. Стало быть, это ты забиваешь ей голову всякой чепухой? Значит, так, щенок. Никто не имеет права отпустить девчонку из борделя, кроме меня. А я не собираюсь этого делать. Нита – гусыня, которая несет золотые яйца. Вот и пускай несет как можно дольше.

– Другими словами, ты никогда не позволишь ей выйти замуж?

– Позволю, но при одном условии. Жених должен будет возместить моему заведению все убытки.

– Сколько это?

– Ну, скажем… четыре лакха. Достанешь ты мне такие деньги? – Сутенер хохочет и прогоняет меня.

Вернувшись во флигель, я пересчитываю сбережения. Всего четыреста восемьдесят рупий. Не хватает каких‑то трехсот девяноста девяти тысяч пятисот двадцати.

От злости мне хочется удавить мерзавца собственными руками.

– Шьям никогда не разрешит нам пожениться, делюсь я с Нитой на следующий день. – Единственный выход – бежать отсюда куда глаза глядят.

– Только не это! – пугается девушка. – Его громилы достанут нас хоть из‑под земли. Чампа в прошлом году пыталась уехать с мужчиной. Когда их нашли, ему переломали ноги, а девушку морили голодом целых десять дней.

– Тогда мне придется убить Шьяма, – произношу я с мрачным блеском во взгляде.

– Не надо! – пылко восклицает Нита. – Обещай, что никогда этого не сделаешь.

– Почему? – изумляюсь я.

– Потому что он мой родной брат.

У флигеля останавливается джип с красной мигалкой. Во дворик высыпают констебли. Нам опять велят выйти из флигеля.

– Слушайте, бездельники! – объявляет новый инспектор. – Случилось нечто серьезное. Из дома Свапны Деви похищено алмазное ожерелье. У меня есть веские причины подозревать одного из вас, ублюдков. Так что либо вор чистосердечно во всем сознается, либо я сам его найду и выдеру как следует.

Страшная догадка мелькает у меня в голове. Лайджванти! Потом я вижу запертую дверь и с облегчением перевожу дух. Хорошо, что служанка не стала красть ожерелье. Думала, никто не заметит, а вот поди ж ты! Полиция примчалась во мгновение ока.

И снова нас допрашивают одного за другим. И опять повторяется сцена с Шанкаром.

– Имя? – бурчит инспектор.

– Юдродв, – отвечает мальчик.

– Что ты сказал?

– Ч Шодндп, Ыкрч Нсгбщ Юдродв.

– Издеваешься, недоносок?

Полицейский начинает заводиться, но я объясняю, в чем дело, и он отмахивается от моего соседа, как от мухи.

На этот раз констебли уезжают с пустыми руками. Без ожерелья и даже без подозреваемого.

Вечером в окрестностях Тадж‑Махала умирает шелудивая собака с черными пятнами на шкуре, однако до этого никому нет дела.

Назавтра Лайджванти возвращается из деревни – и тут же попадает под арест. Потный констебль тащит ее из флигеля к джипу с красной мигалкой. Несчастная безутешно рыдает.

– Абдул, – в полной растерянности обращаюсь я к садовнику, – за что ее забирают? И почему Рани‑сахиба не заступится? Ведь это же лучшая горничная на свете!

Мужчина усмехается:

– Мадам сама и сдала служанку полиции.

– Но почему?

– Потому что Лайджванти взяла из сейфа ожерелье с алмазами. Его нашли в ее доме, в деревне.

– Откуда Свапна Деви могла узнать? Горничной даже не было здесь, когда украшение пропало!

– Лайджванти оставила явные улики. Дело в том, что никуда она не уезжала. Заночевала в Агре и вечером незаметно прокралась в дом. Рани‑сахиба как раз ушла на праздничный ужин, а перед этим, сидя на кровати, долго делала себе прическу, и несколько заколок и булавок остались разбросаны поверх атласного покрывала. Представь себе: ночью мадам возвращается и видит, что все они аккуратно сложены на туалетном столике. Свапну это сразу насторожило. А когда она проверила сейф и недосчиталась одного ожерелья, то мигом смекнула, кто именно побывал в комнате.

Я хлопаю себя по лбу. Выходит, наша Лайджванти осталась лучшей горничной до конца, даже решившись на преступление!

Пытаюсь уговорить хозяйку флигеля сменить гнев на милость. Но Свапна Деви неумолима:

– У меня здесь приличный дом, а не богадельня. Вечно вы, бедняки, пытаетесь жить не по средствам. Надо же, что надумала: пышную свадьбу ей захотелось! По одежке протягивай ножки, вот и не попадешь в беду.

В этот миг я действительно ее ненавижу. Хотя, возможно, она права. Лайджванти совершила роковую ошибку, попытавшись пересечь запретную черту, которая отделяет безбедное существование богатеев от нашей убогой жизни. Не стоит мечтать «на широкую ногу». Чем выше вознесут тебя грезы, тем больнее падать. Поэтому лично я ограничиваюсь очень скромными, легковыполнимыми желаниями. Например, хочу жениться на проститутке, заплатив ее сутенеру каких‑то четыре лакха.

Не успеваю опомниться после ареста Лайджванти, как судьба наносит новый ужасный удар.

Шанкар заходит ко мне и падает на кровать. Вид у него усталый. Мальчик сетует на ломоту в руках и коленях.

– Ч Ндфспкп, – жалуется он.

Трогаю лоб: у соседа температура.

– Ты простыл, Шанкар. Иди к себе, отдохни, а я схожу за лекарством.

Мой друг печально встает и на цыпочках отправляется к себе. Какой‑то он сегодня взвинченный, беспокойный.

Немного погодя мальчик принимает из моих рук обезболивающее, однако его состояние продолжает ухудшаться. На следующий день Шанкару становится совсем плохо. Он уже не может шевельнуть ладонью и кричит от боли, стоит зажечь свет. С огромным трудом измерив соседу температуру, остолбенело смотрю на градусник. Тридцать девять и четыре. Нужно звать врача, и немедленно!

Доктор из бесплатного диспансера наотрез отказывается идти со мной, так что приходится обращаться в частную клинику. За восемьдесят рупий терапевт навещает Шанкара и после осмотра спрашивает, не замечал ли я у друга в последнее время каких‑нибудь ран или царапин. Вспоминаю злосчастное ободранное колено. Доктор качает головой и объявляет диагноз. Мальчик подхватил бешенство – скорее всего заразился от бродячей собаки. Необходимо было сразу же сделать ему инъекции человеческой диплоидной вакцины, а также иммунного глобулина. А теперь поздно. Состояние слишком серьезное. Вскоре сосед почувствует отвращение к воде. Начнет вести себя возбужденно, видеть галлюцинации. Потом будут судороги, буйные припадки. Голосовые связки парализует, и он окончательно перестанет говорить. Под конец Шанкара ждет кома и остановка дыхания. Иными словами, смерть. И все это в течение двух суток.

Врач выкладывает ужасные подробности в обычной бесстрастной манере. Я совершенно раздавлен горем. Даже при мысли о том, что мальчика не станет, на глаза наворачиваются крупные слезы.

– Доктор, неужели ничего нельзя сделать? – принимаюсь умолять я.

– Вообще‑то, – мнется он, – месяц назад так оно и было. Сейчас американцы прислали какую‑то новую, экспериментальную вакцину. Она продается только в аптеках «Гупта фармаси»…

– Я знаю одну такую.

– … Но вряд ли тебе это по карману.

У меня падает сердце.

– Что, очень дорого?

– Примерно четыре лакха.

Забавно. Излечение Шанкара стоит столько же, сколько требует Шьям за свободу Ниты. А у меня в кармане целых четыреста рупий. Трать куда хочешь!

Не знаю, где достать такие деньги. Но не бросать же мальчика одного, и я решаю забрать его к себе. Поднимаю приятеля на руки. Он почти мой ровесник – а легкий как перышко. Руки и ноги безжизненно свисают по сторонам. Будто не человека несу – тряпичную куклу. Положив Шанкара на кровать, устраиваюсь на каменном полу. Пора отплатить за доброту, которой он встретил меня два года тому назад – а кажется, что двадцать.

Ночью мой друг мечется. Мне тоже приходится нелегко. Стоит чуть‑чуть задремать, как разум терзают кошмары о бешеных псах и беспомощных младенцах, не умеющих разговаривать по‑человечески. Внезапно комнату оглашают крики:

– Мама! Мамочка!

Просыпаюсь. Шанкар мирно дремлет. Потирая усталые глаза, думаю: а не поменялись ли мы, случаем, еще и снами?

Назавтра мальчик остается в постели, продолжая чахнуть на глазах. Я знаю, он обречен, и все‑таки по‑прежнему притворяюсь перед собой, будто у него заурядный грипп. Сердце разбивается, как только представлю, что больше не увижу этого кроткого ласкового лица. Даже бессмысленные наборы звуков, слетевшие с его губ, обретают силу глубокомысленных высказываний, достойных навсегда запечатлеться в памяти.

Наступает вечер. Руки Шанкара то и дело сводит судорога. Он почти не пьет и съедает всего лишь одну чапатти с чечевицей, а ведь это его любимое блюдо. Лицо пылает жаром. Измеряю температуру. Оказывается, она подскочила до сорока с половиной градусов.

– Ч Рк Есяб Быувдщэ, Вдймб, – произносит мальчик и плачет.

Я утешаю друга как могу. Только вот нелегко делиться с кем‑то силой, когда ты сам опустошен до предела.

Ночью мучительный сон то и дело прерывается, потом наваливается вновь. Меня терзают призраки прошлого. Около двух часов пополуночи Шанкар издает какой‑то неясный, тяжелый стон. С трудом понимая, что происходит, я поднимаюсь и смотрю на спящего мальчика. Глаза его закрыты, но губы шевелятся. Напрягаю слух… И чуть не падаю в обморок. Готов поклясться, что друг произносит: «Пожалуйста, не бей меня, мамочка!»

– Шанкар! Шанкар! – тормошу я его. – Ты что‑то сказал, дружище?

Однако несчастный уже не слышит. Он затерялся где‑то в собственном мире и бредит, вращая глазами. Грудь мальчика содрогается, изо рта выступает черная слизь.

– Почему ты прогнала меня, мамочка? – лепечет Шанкар. – Прости, я должен был постучаться. Но я же не знал, что вы тут с дядей. Я люблю тебя, мамочка. Я все время тебя рисую. Посмотри в мою синюю тетрадку, там очень много портретов. Твоих портретов. Я люблю тебя, мамочка. Я очень тебя люблю. Не бей меня, пожалуйста. Обещаю, что я никому не скажу, мама, родная, мамочка…

Голос его звучит, как у шестилетнего ребенка. Мой друг вернулся в давно утерянное прошлое. В те дни, когда у него была мать. Когда его жизнь и речи были наполнены смыслом. Непонятно: почему он вдруг так чисто и внятно заговорил, если доктор, наоборот, обещал молчание? Впрочем, я не желаю знать ответа. Увидел чудо – не задавай вопросов.

Шанкар затихает и больше не произносит ни слова. Поутру он снова просыпается шестнадцатилетним подростком, способным лишь бессвязно бормотать. Но я не забыл о загадочной «синей тетрадке». Перерыв комнату друга, нахожу то, что искал, под его матрасом. На каждом листе тонким карандашом нарисована женщина. Очень красивые портреты, почти как живые. Но я каменею совсем не от восхищения перед искусством художника. Дело в том, кого изображают портреты. А это не кто иная, как Свапна Деви.

– Теперь мне известно, что ты все время скрывал от нас, – говорю я Шанкару, показывая синюю тетрадку. – Хозяйка флигеля и дворца – твоя мать.

Его зрачки расширяются от испуга. Мальчик пытается вырвать у меня заветные листы.

– Гквру Ыси Щкщвдйоб!

– Я знаю, что это правда, Шанкар. Полагаю, ты раскрыл ее грязный секрет, и за это был изгнан из родного дома. Тогда‑то, наверно, и разучился говорить, как обычные дети. Должно быть, все эти годы Свапну мучил невероятный стыд, только поэтому она платила за твою комнату и подбрасывала денег на еду. Но сейчас я навещу твою мамочку и потребую купить вакцину.

– Ркщ, Ркщ, Ркщ, Тсмдпбцшщд, Рк Есйу О Ыскц Ыдысяок! – плачет он.

Однако я решительно отправляюсь во дворец. Настала пора побеседовать с мадам начистоту.

Поначалу Рани‑сахиба отказывается принять меня: дескать, она встречается с жильцами исключительно по записи. Два часа я сижу на пороге, и наконец хозяйка флигеля сдается.

– Ну и зачем ты потревожил меня? – надменно спрашивает она.

Бросаю ей прямо в лицо:

– Я раскрыл вашу тайну, Свапна Деви. Оказывается, Шанкар – ваш сын.

Холодная королева на миг теряет маску. Я вижу, как она побледнела. Но в следующую секунду высокомерный взор уже готов заморозить меня презрением.

– Негодный мальчишка, да как ты смеешь заявляться с такими наглыми речами? Между мной и этим сиротой нет ничего общего. Стоило мне пригреть безродного, как ты записываешь его в наследники? Сейчас же убирайся, не то навсегда вылетишь на улицу.

– Я уйду. Но сначала дайте четыреста тысяч рупий. Шанкару нужно лечение. У него осложненная форма бешенства.

– С ума сошел? – визжит Рани‑сахиба. – Даже не надейся получить от меня такие деньги!

– Но если не купить вакцину сегодня, он умрет от водобоязни через двадцать четыре часа.

– Делайте что хотите, мне все равно, – заносчиво бросает она. И добавляет самые жестокие слова, какие я только слышал: – Может, оно и к лучшему. Скорей бы отмучился. И не вздумай повторять перед кем‑нибудь еще свои непристойные выдумки! – кричит она, захлопывая дверь.

Застываю на пороге. Меня душат слезы. Если моя мама отделалась от ребенка сразу после рождения, то бедного Шанкара вышвырнули из любимого дома в сознательном возрасте, а теперь родная мать не хочет и пальцем пошевелить ради его спасения.

Ох, как несладко возвращаться с пустыми руками. Жестокие слова Свапны Деви отдаются в ушах ударами кузнечного молота. Значит, она желает своему сыну умереть под забором, как бродячему псу? Никогда еще собственная бедность не возмущала меня так сильно. Хотел бы я объяснить той шелудивой собачонке, укусившей Шанкара, что прежде чем разевать пасть, нужно было выяснить: а сможет ли пострадавший позволить себе противоядие?

На другой день я совершаю нечто, чего не делал последние десять лет, – молюсь. Отправляюсь в храм богини Дурги, чтобы пожертвовать цветы за исцеление мальчика. Заглядываю в церковь Святого Иоанна и зажигаю тонкую свечу за Шанкара. Иду в мечеть Кали, где склоняю голову перед Аллахом и прошу помиловать своего друга. Но даже молитвы оказываются бессильными. Весь день мальчик мучается болью буквально в каждой части тела. И дышит все натужнее.

Спускается ночь. Темная и безлунная, хотя по нашему дворику этого не скажешь. Дворец Свапны Деви заливают сотни, тысячи огней; он весь пылает, как огромная свечка. Королева дает сегодня званый ужин. Приехал комиссар полиции, окружной судья и целая уйма бизнесменов, общественных деятелей, журналистов, писателей. Из окон доносятся приглушенная музыка и смех. Там звучно чокаются бокалы, гудят разговоры, звенят монеты. А здесь, у меня, царит зловещая тишина, которую нарушают лишь прерывистые вздохи товарища. Каждые полчаса его тело корчится в судорогах. Шанкара терзают постоянные спазмы в горле, забитом густой тягучей слизью. Теперь его трясет даже при виде бокала с водой. Едва заметное колыхание воздуха приводит к таким же последствиям.

Из множества человеческих болезней гидрофобия, пожалуй, самая страшная. Источник жизни – вода – превращается в источник мучительной смерти. Даже больные раком часто не расстаются с надеждой. Заразившийся бешенством обречен и знает это. Каждый вздох приближает его к могиле.

Наблюдая за тем, как медленно угасает Шанкар, я не могу постичь всю глубину бессердечия матери, закатившей вечеринку в этот ужасный для единственного сына час. Хорошо, что я выбросил «кольт» в реку, иначе сегодня взвалил бы на свою совесть еще одно убийство.

А ночь продолжается, и мальчик все чаще бьется в припадках, кричит и пускает пену изо рта. Я понимаю: конец уже близок.

Шанкар умирает в двенадцать часов тридцать семь минут пополуночи. Но перед тем как испустить дух, он переживает еще одно просветление. Мальчик берет меня за руку и произносит:

– Раджу… – Потом цепко сжимает свои рисунки, зовет: – Мама! Мамочка! – и навсегда закрывает глаза.

Агра стала городом смерти. На моей постели – безжизненное тело, в руках – синяя тетрадка. Бездумно листаю страницы, полные карандашных портретов самой жестокосердной женщины. Назвать ее матерью – значит оскорбить всех матерей в мире.

Не знаю, как теперь себя вести. Я мог бы визжать и выть, подобно Бихари. Проклинать небесных богов и земные стихии. Разбить в щепки дверь, поломать мебель, пинать фонарный столб. А потом свалиться и зарыдать в голос. Вот только слезы никак не хотят приходить. Внутри медленно закипает ярость. Я выдираю листы из блокнота и рву их на мелкие кусочки. После чего вдруг поднимаюсь, беру Шанкара на руки и трогаюсь в путь.

Охранники в униформе преграждают мне дорогу, однако при виде мертвого тела теряются и торопливо распахивают ворота. Прохожу по изогнутой дорожке, вдоль которой выстроились дорогие иномарки прибывших. Богато украшенная парадная дверь гостеприимно распахнута. Я следую по мраморному вестибюлю прямо в столовую, где собираются подавать десерт. При моем появлении все разговоры тут же затихают.

Бережно опускаю Шанкара на праздничную скатерть, между сливочно‑ванильным пирогом и чашей с расагулами.[107]Официанты замирают безмолвными статуями. Солидно одетые бизнесмены нервно кашляют и передергиваются. Дамы хватаются за свои ожерелья. Окружной судья и комиссар полиции тревожно косятся на меня. Хозяйка дома, восседающая во главе стола, облаченная в шелковое сари с тяжелыми складками, увешанная золотом, готова подавиться от возмущения. Она разевает рот, но оттуда не вылетает ни звука. Должно быть, парализовало голосовые связки.

Я смотрю на нее со всем презрением, на какое способен, и говорю:

– Миссис Свапна Деви, если вы – королева, а это – дворец, то примите наследного принца. Я пришел отдать вам тело вашего сына. Вот он, Кунвар Шанкар Сингх Паутам. Он умер полчаса назад во флигеле, где долгие годы скрывался по вашей воле от посторонних глаз. Вы не купили ему лекарства, забыв долг матери. Почтите хотя бы обязанности домовладелицы: заплатите за погребение безденежного жильца.

Окончив речь, я киваю гостям и в ледяной тишине шагаю прочь из душного дворца в прохладу ночи. Говорят, в тот вечер никто не притронулся к десерту.

Гибель друга потрясает меня до глубины души. Все, что я могу, – это спать, рыдать и снова забываться сном. К Тадж‑Махалу больше не хожу. Не встречаюсь с Нитой. Не смотрю фильмов. Недели на две с лишним я нажимаю на своей жизни кнопку «Пауза» и скитаюсь по Агре, точно раненый зверь.

Студент Шакил находит меня как‑то вечером у двери в комнату Шанкара; мой взгляд устремлен на висячий замок, и это взгляд пьянчуги на вожделенную бутылку вина. Сапожник Бихари обнаруживает у колонки, причем по моему лицу струится вода совсем не из‑под крана. Садовник Абдул застает разгуливающим по двору на цыпочках, как это делал умерший мальчик. Город в разгар зимы становится хуже знойной безлюдной пустыни. Хочу нарушить все порядки, хочу превратиться в бессмысленный слог среди непрерывного потока бытия, хочу загнать себя в ступор…

Я слишком поздно прихожу в себя.

– Раджу, Раджу, Нита звонила! – сообщает запыхавшись Шакил. – Она в палате интенсивной терапии, в Сингхании. Звала тебя…

Сердце подпрыгивает к самому горлу. Я бегу все три мили до больницы, едва не сбиваю с ног врача, чудом не опрокидываю каталку и врываюсь в палату, словно инспектор, готовый остановить вооруженное ограбление. Набрасываюсь на изумленную медсестру:

– Где Нита?

– Я здесь, Раджу.

Как тихо и слабо прозвучали эти слова!.. Девушка лежит на каталке за тонкой занавеской. Заглядываю туда – и у меня подкашиваются ноги. Бледное лицо любимой покрыто страшными синяками, а губы странно перекошены, как если бы челюсть съехала набок. Два или три зуба окровавлены, левый глаз подбит.

– Кто… кто это сделал? – произношу я, не узнавая собственного голоса.

– Один человек из Мумбаи, – с трудом выговаривает она. – Шьям послал меня в гостиницу «Палас». Когда пришла, мужчина связал мне руки, а потом… Но лицо – это ерунда. Посмотри, что он сотворил с моим телом.

Нита поворачивается: на худенькой спине багровеют глубокие раны от конского бича. Потом любимая распахивает блузку. Не знаю, как я не упал в обморок. Гладкие смуглые груди, как безобразными оспинами, покрыты ожогами от сигарет. Я уже видел такое однажды.

В жилах вскипает кровь.

– Нита, я знаю этого человека. Скажи, ты не запомнила, как его зовут? Найду – прикончу.

– Он не представился. Высокий такой и…

Тут в палату, прижимая к себе пакет с лекарствами, заходит Шьям. Увидев меня, он словно с цепи срывается.

– Подонок! Да как ты посмел заявиться после того, что наделал?! – кричит сутенер, хватая меня за воротник.

– С ума сошел? – отбиваюсь я.

– Нет, это ты психопат! Морочил девчонку, подбивал ее бросить работу и не подчиняться клиентам… Да ты хоть знаешь, сколько тот тип заплатил? Целых пять тысяч рупий! А сестра, поверив тебе, начала строить из себя непонятно что. Вот и смотри, к чему это привело. В общем, так, парень. Хочешь видеться с Нитой, гони четыре лакха. Пока не наберешь, на глаза не попадайся. Если будешь отираться возле больницы – тебе конец. Ясно? А теперь вон отсюда!

Я бы мог убить Шьяма своими руками. Выдавить из его легких последний глоток воздуха, выцарапать ногтями бессовестные глаза… И только слово, данное девушке, заставляет подавить безумную вспышку ярости. Не в силах видеть лицо любимой, я покидаю палату. Знаю одно: я должен раздобыть четыре лакха. Но где?

И вот замысел готов. Осталось дождаться, когда Свапна Деви уедет куда‑нибудь из дому. Два вечера спустя «кон‑тесса» увозит Рани‑сахиба куда‑то в город на очередной прием, и я пробираюсь в королевские владения через дыру в стене ограды. Однажды Лайджванти подробно рассказывала о планировке особняка. Вспомнив ее объяснения, легко нахожу окошко хозяйской спальни, потом отворяю ставни при помощи ломика и забираюсь в роскошную комнату. Некогда глазеть по сторонам, любоваться массивной кроватью из каштана или тиковым туалетным столиком. Главное – картина в раме слева от окна. Яркий живописный холст, подписанный каким‑то Хусейном, изображает скачущих лошадей. Торопливо снимаю полотно с крючка. Так и есть: внутри стены квадратное углубление, в которое встроен железный ящик. Ищу под левым углом матраса. Ключа нет на месте. Пугаюсь, но тут же шарю под правым. Да вот же он! Ключ идеально входит в замок; тяжелая дверь медленно, сама собой открывается. Ну, и что же там?.. Новый удар: сейф практически пуст. Ни тебе алмазных ожерелий, ни золотых подвесок. Четыре тонкие пачки денег, несколько документов и черно‑белое фото младенца.

С первого взгляда ясно, что на снимке маленький Шанкар. Меня почему‑то совсем не гложет совесть. Рассовываю пачки по карманам, затворяю тайник, возвращаю ключ и картину на место и быстренько делаю ноги.

Позже, заперевшись в комнате флигеля, сажусь на кровать и пересчитываю добычу. Получается триста девяносто девять тысяч восемьсот сорок четыре рупии. Так, а сколько у меня своих?.. Сто пятьдесят шесть. Вместе выходит ровно четыре лакха. Похоже, богиня Дурга сегодня расщедрилась.

Крепко сжимая в руке коричневатый конверт с деньгами, я пулей лечу в больницу. На входе в отделение с разбегу врезаюсь в небритого, растрепанного очкарика средних лет, от неожиданности спотыкаюсь – и драгоценные бумажки веером разлетаются по полу из пакета. При виде такого богатства мужчина, сверкнув глазами, принимается подбирать банкноты с увлеченностью маленького ребенка. На миг я застываю. Неужели все как тогда, в поезде?.. Однако незнакомец вдруг разгибается, протягивает пачку и умоляюще складывает руки.

– Вот ваши деньги, брат, – произносит мужчина тоном уличного попрошайки. – Пожалуйста, дайте мне их взаймы. Спасите моего сына. Ему всего шестнадцать. Я не перенесу его смерти.

Расторопно сую бумажки в конверт. Как же избавиться от очкарика?

– А что с вашим сыном?

– Его укусила бешеная собака. Теперь у мальчика водобоязнь. Доктор говорит, что к вечеру он погибнет, если не купить вакцину, которая продается только в «Гупта фармаси». Но это стоит целых четыре лакха. Откуда у простого учителя такая огромная сумма? А у вас она есть, я знаю. Умоляю, спасите сына и требуйте взамен чего угодно, берите меня в рабы до скончания дней! – Тут он заливается слезами, будто школьник.

– Эти деньги нужны на лечение очень близкого мне человека. Простите, ничем не могу вам помочь, – говорю я, шагая в сторону стеклянной двери.

Мужчина бросается следом, обнимает мои ноги.

– Прошу вас, брат, погодите минуту. Взгляните на фотографию. Это мой сынишка. Скажите, как мне жить, если он сегодня умрет? – И протягивает цветную фотографию миловидного подростка.

Выразительные черные глаза и теплая улыбка на губах. Я вспоминаю Шанкара и спешу отвернуться.

– Говорю же вам, извините. Оставьте меня в покое.

Вырываюсь и, не оглядываясь, быстро иду к постели Ниты. Шьям и его помощник из борделя сидят на стульях, точно заправская охрана, и жуют самосы, завернутые во влажную газету. Любимая, кажется, спит. Ее лицо скрывают бинты.

– Ну? – мычит сутенер, чавкая самосой. – Чего приперся, придурок?

– Я достал деньги. Ровно четыре лакха рупий. Смотри!

Дата добавления: 2015-04-24