Как шли на войну, что думали о причинах войны и об учении

I

Народ на войне

Книга первая

По подлесочку по малому, у‑жи‑жи, у‑жи‑жи,

По‑над речушкой, по‑над быстрою, у‑жи‑жи, у‑жи‑жи,

По‑над моей молодой судьбинушкой, у‑жи‑жи, у‑жи‑жи,

Уж ты пуля резвая немецкая,

Словно ласточка легка, да проходлива,

Словно ласточка та пуля поворотлива,

Что куда повернусь, на нее наторкнусь.

Я за куст лягу, за деревцо,

Как за деревцо, под крутой бережок,

Уж ты деревцо мое зеленое,

И зеленое, и веселое,

Припокровь, деревцо, долю солдатскую,

Припокровь головушку победную,

Припокровь руки‑ноги рабочие,

Припокровь имечко нареченное.

Как громом меня та война сшибла. Только что с домом справился – пол настлал, крышу перекрыл, денег кой‑как разжился. Вот, думаю, на ноги стану, не хуже людей. А тут пожалуйте! Сперва было пить задумал, а только сдержался, – на такую беду водка не лекарство.

А я так очень даже охотно шел. Домашние меня просто слезами исслезили, а я хоть бы что, стою истуканом да со стыда хмыкаю. А в думке одно: кабы поскорее. Я шумное житье люблю, разное. Мне война как раз впору.

Эх, вначале, как погнали нас семнадцатеро из деревни, ничего не понятно, а больше плохо… Ух и заскучали мы… На каждой станции шум делали, матерно барышень ругали, пели чточасно, а весело не было… А потом здорово учили нас, аж я с тела спал… И надругались, как над дурнями… А мы не очень‑то дурни были, работящие парни, один в один хозяева… Я при отце работал в строгости, только и баловства моего было, что четыре месяца на фабрике фордыбачил… А тут кругом соблазн и ни тебе свободы, ни тебе попечения… Зато теперь попал я на позицию… Так я плакал, как сюда ехал, просто с жизнью прощался… Маменька‑то лет пятнадцать померши, а я все плачу, мамашенька, мамашенька, – причитаю…

Загулял я тогда на целую неделю. Сильно с тоски да со страху баловал тогда. Очнулся чуть не на самой позиции только, и так я зажалел, что совсем, почитай, без памяти с прежней своей жизнью распростился. Вернул бы, да поздно. А теперь‑то все ведь иное.

Я на войну шел, все обдумал. Спорить не приходится, конечно. Однако я бы и спорить не стал. Один только у нас и случай, что война, от каторжной нашей жизни оторваться. Тут только я и на свет вылез, людей вижу да про себя понять время сыскал.

А то еще в 13‑м, на Фоминой, пришел к нам дед из Питера. По многим местам ходил хожалым, бывалый мужик. Тот за верное принес, что затевают наши министры войну с немцем и что нужно‑де ту войну провоеваться, – чтобы понял народ, какой он ни до чего не годный, и никаких себе глупостей не просил бы… Так оно и вышло. При всей при Европе, на голой на…

Когда я в первый раз в бою был, точно ничего не помнил. А теперь даже во сне вижу все до точки. Очень не по нутру война‑то пришлась. Ну там ранят, али смерть, али калечью заделают, – не в том вся сила. Кабы мне знатье, в чем толк‑то, из‑за чего народы, такие мирные, передрались. Не иначе как за землю. Теснота, что ли? И того не видать.

Что война?.. Купцы проторговались, а с нас шкуру дерут…

Нас учить нужно всему. Как я понял, чего я супротив супротивника не знаю, – душа в пятки ушла. Жизни моей не хватит обучиться. Да и ум‑то во мне от возраста заматерел. Не согнешь, разве что скорежишь. Пусть уж детки наши обучаются. Только для того и домой‑то хочу вернуться. А то так темноты своей страшусь, помереть впору…

Темны мы не по своей вине. Я с малых лет ученье любил, сам себя грамоте обучил, а что я за помощь в этом деле видел? Все мое ученье было у сапожника по башке колодкой. А он еще под себя ходит, а над ним с книжкою сидят. И дальше, только захоти, до самого высшего разума доучиться можно. И при всем том сволочей из них тоже много бывает.

Что об этом говорить, разве нашего брата спрашивают. Я дома учился, каждый день к Николаю Ивановичу ходил отдельно. Очень меня за способности любил, ко всему я был способный. Починить часы и то сумел сразу. Все понимал и то понял, что на войне не такие теперь люди нужны… Вот и я в пехоте, что пес на охоте. На своре сижу, ничего не вижу…

Я, как лягу, об чем думаю?.. Хорошо бы, всего лучше, чтобы я так быстро читал, как говорю… Господи, думаю, читал бы я тогда всю свою жизнь и всю жизнь свою забывал бы…

Взял я карандаш и стал писать как следовало. И увидел я: топорище куды к моей руке поприкладнее. Упарился в тот раз, будто целую делянку и снял, и выкорчевал. А уж кабы я столько раз топор из рук выронил, сколько карандаш‑то этот, – быть бы мне безногим калекой.

Стоит столб, на ем слова, а прочесть я не в силах. Дороги за столбом разошлись, вот и иди куда знаешь. Сел, стал сказку вспоминать. А по сказке‑то той куда ни кинь – все клин, куда ни глянь – все дрянь. Я и пошел без пути, посередке, да еле из трясины и выбрался. Чем сказки‑то сказывать, лучше бы грамоте выучили.

Смотрю, ровно бы огонек мрежит. Я и попер прямиком, через пень‑колоду. А огонек все на той версте мрежит. Так я до свету шел, и все зря. Вот и скажи, что без лешего.

В голове твоей бор темный, вот в том бору так леший! А коли свет в башке, так на свету всякая нежить выдохнет.

Кто в городу пожил, знает, что такое наука. И как она людей на верх ставит. Хоть бы дом большой, городской. Высок в гору, красив, велик, ровно село большое, строят же его простые, неграмотные. Ползут по постройке той мурашами, кладут камни по чужой указке, нету им в глазах дома того красы и ладу. А выстроил мужик, набил себе за то брюхо кашей, от дома того отвалился да за избой своей курной с…

А живут‑то в этом дому только ученые люди.

Больно тело свое работой перетружил. Отработался, руки‑ноги ровно гири, на безделье не поднять. Мозги так совсем отвыкли, не утруждаются, заматерели. А с войной‑то самое время пришло голове кланяться…

Мы ужли не научены, а вот те, что из плена вернутся, те и нас многому учить будут… Из каждой овцы – вышли мудрецы… На каждой на дубине – ягода‑малина…

Он те околдует… Больно готов наш брат… Изобижены, унижены, хуже зверья живем… Всё ждем, кто научит, вот и слушаем… Эх, кабы они муки не принимали, больше б им верили, а то за ним не идешь, боишься… Зато объявить – ни боже сохрани…

Дата добавления: 2015-03-29