Заключается в следующем: Социальным действием (взаимодей­ствием), включенным в общий ряд взаимодействий человека с внеш­ним миром, будет только осознанное человеком действие

Но таким образом мы получаем ответ и на другой вопрос: что же есть общество? Общество (социум) есть единое, направленное на достижение общей цели, осознанное его субъектами взаимо­действие. Общество в более общем виде будет представлять из себя организованное однотипное социальное взаимодействие. Возможный вопрос, который еще не нашел ответа, — вопрос об источнике силы, организующем это взаимодействие. Органи­зующая сила действует в обществе не извне, а изнутри самого общества, его субъекты порождают эту силу. Организация, таким образом, будет принадлежать царству мгновения — осмысленной человеком особенности своего образа действия. Соответственно, общество, согласно нашему определению, может быть первобыт­ным, феодальным, демократическим и т.п. Это определение включает в себя все особенности вышеперечисленных типов со­стояния действий человека.

Более того, цель общества равно зависит как от действия, так и от его организации. Цель в нашем определении будет пред­ставлять собой осмысленную человеком часть своей сущности, реализуемой в действии. Цель в некотором роде есть уже само действие; здесь все, повторим, зависит от сущности действую­щего человека, его такой «случайной» черты, как характер. Цель, как и характер, может быть злой, доброй и т.п., точно такой же, как само общество, но от этого она не перестает быть целью.

Оценка, привнесение субъективного, а затем и объективного момента при сравнении данного случайного образца с образцом царства вечности, sub specie aetemitatis, дает нам наиболее вер­ную картину реальности. И это несмотря на то, что, как говорил Бл. Августин, всякое сравнение хромает.

С чисто формальных позиций человеческое мышление абсо­лютно тавтологично, ибо познает мир через самое себя, т.е. ви­дит себя, свои структуру и содержание в предметах окружающего мира. Но, подчеркиваем здесь, на самом деле мышление уже не представляет собой чистую тавтологию. Мышление в силу своей негативной сущности (оно противостоит миру, отрицает его ча­стности, а порой и уничтожает его, так как оно его изменяет) от­рицает тавтологию как свою основу, доводя ее до противополож­ности. В этом, кстати, заключается еще одна особенность социо­логии, ибо в значительной мере в этой общей науке, как во многих других, по сути дела, человек изучает не мир, а законы сво­его мышления. Именно общее понятие законов социального мышления человека в виде нормы мы и рассмотрим ниже.

Природа нормы коренится в общих правилах человеческого мышления. Отчасти понятие порядка, упорядоченности, с помо­щью которого человек осмысливает действительность, почерпну­то человеком из окружающего мира. Ночь обязательно сменяет день, зима — лето и т.д. В человеческом сознании эта картина отражена с помощью категорий причины и следствия, то есть с помощью силлогизмов обыкновенной формальной логики. От­сюда в принципе один шаг до утверждения о том, что социаль­ная, как, впрочем, и юридическая норма, суть не что иное как обыкновенные логические формулы, несущие в себе содержание о поведении социального субъекта.

И здесь на повестку дня сразу ставится вопрос: насколько индифферентно форма (логическая формула) относится к своему содержанию (социальной информации, отраженной в ней). Обычно при характеристике нормы добавляют, что она есть об­разец должного поведения. В некотором роде так оно и есть, ибо норма — образец для подражания, идеал, к которому следует стремиться. Сразу же возникает вопрос о действительности такой нормы, насколько она реальна вообще и реально ее содержание. Идеал, как известно, в принципе недостижим.

Однако картина предстанет перед нами в совершенно ином свете, если мы отбросим модальность нормы в качестве ее неиз­бежной характеристики и, соответственно, вернемся к условиям чисто логического дискурса (рассуждения). Силлогизмы, как из­вестно, бывают ложными и истинными. Следовательно, норма в основе своего качественного отличия от других фактов норма­тивного характера должна иметь понятие истины. В ней записана нс информация о должном поведении (в некоторых обществах должным считается и считалось вовсе не то, что могло бы быть истинным с объективной точки зрения, например, ст. 1 Консти­туции СССР 1977 года), а сравнение настоящего с истинным. Вернее будет сказать, нормативное мышление — это ограничен­ный поиск соответствия настоящего, данного прежде всего само­му себе, т.е. идее этого настоящего. Так социальная истина пре­вращается в конкретное выражение соответствия предмета сво­ему понятию. Ясно теперь, что слова «долг», «право», «честь», «приличие» и т.п., которые часто употребляются как в социаль­ном, так и в юридическом контексте при характеристике нормы, суть нс что иное, как попытка отражения описанного нами выше процесса.

Следующая задача, которую нам необходимо решить, с тем чтобы дать более точное определение понятия нормы, — это су­зить полученное нами выше понятие, т.к. совершенно очевидно,

что пока понятие нормы практически ничем не отличается от понятия истины вообще. Никто не станет ведь называть нормой факты следующего рода: «Волга впадает в Каспийское море» или «Луна вращается вокруг Земли».

Очевидно, норма как понятие порядка в мышлении и нахож­дения истины должна быть снабжена критерием проверки пра­вильности как своего содержания, так и способа его определе­ния. По этому признаку мы сразу же сможем отличить норму от принципа, хотя всегда обнаруживается довольно сильное стрем­ление смешивать эти две, безусловно, разные вещи.

Итак, норма содержит в своей структуре элемент, позволяю­щий ей самой удостовериться в истинности своего содержания. Это может быть не обязательно санкция, как могут сразу поду­мать. Норма может, к примеру, содержать в себе фикцию об ис­тинности своего содержания, а может включать отсылку к более общей норме. Социальная норма тогда будет отличаться от юри­дической прежде всего областью своего применения и содержа­нием.

Мы отдаем себе отчет в том, что подобное различие довольно условно. И эта условность объяснима тем, что понятие социаль­ной нормы есть понятие более широкого класса, чем понятие юридической нормы. Класс юридических норм полностью вклю­чается в класс социальных норм, тогда как класс социальных норм неизмеримо шире класса юридических норм. Юридическая норма — это обязательно социальная норма, а социальная норма вовсе не обязательно есть норма юридическая.

Далее можно предложить и следующий критерий определения юридического характера нормы. Критерий этот был выработан в начале нашего столетия русским юристом Л.И.Петражицким. Суть его заключается в следующем. Юридически значимое пове­дение человека отличается от прочих форм поведения благодаря особым психическим переживаниям, которые руководят его дей­ствиями. Этого рода переживания в языке Петражицкого полу­чили наименование «императивно-дистрибутивных эмоций». Суть их заключается в том, что юридическая эмоция и, соответ­ственно, осознание юридической нормы носят обязательно дву­сторонний характер. Право, таким образом, железно связано с обязанностью. Юридическим действием поэтому будет только такое, которое в качестве обратного отражения своего первого акта должно получить равное (или приблизительно равное) про­тиводействие. Например, при договоре купли-продажи покупа­тель имеет право получить вещь, но заплатив за нее деньги; про­давец, соответственно, имеет право получить деньги, но обязан отдать вещь. Подобного рода двусторонние действия обнаружи­ваются во всех сферах человеческой жизни, регулируемых пра-

вом. По сути дела, юридическая норма — это демократизация определенного вида социального взаимодействия, предписание, как, каким образом его правильно совершать!

Следующий, и последний, критерий, чисто формальный, яв­ляющийся своего рода панацеей, — это определение нормы как юридической, сделанное законодателем. Проще говоря, юриди­ческой нормой, как уверяют нас, например, менее грубые пози­тивистские школы (ex facto oritur ius), будет только та, которая была сформулирована определенным порядком или та, которая была издана законодателем и закреплена в особой форме — ис­точнике права, в тексте закона, подзаконного акта и т.п. Это уже точка зрения голого позитивизма, не способного отличить право от произвола. Все остальные нормы будут нормы социальные, а не юридические.

Итак, по сути дела, как видим, норма в некотором роде напо­минает само общество; она его отражает, как монада Лейбница, причем стремится делать это правильно. Норма — это представ­ление об истинном характере и истинной картине общества, час­ти его отношений, элементов и т.п. Таким образом, норма — это даже своего рода микрообщество, которое тяготеет к макроуров­ню, т.е. стремится выйти за свои пределы, становясь уже общест­вом в более привычном для нас смысле. Необходимо четко усво­ить, что, обладая таким свойством (отражать в себе истинную картину общества), норма стремится установить формальный пе­реход, своеобразный «мостик» от субъекта к отношению, прину­ждая субъект вступить в это отношение, т.е. заставить субъект совершить действие. Норма поэтому имеет самое непосредствен­ное значение для установления общества и его элементов — субъектов, которые в соединении с нормой дают нового рода субъект — институт, социальный институт, в рамках которого протекает большинство социальных действий.

* * *

В основе субъекта, как мы смогли установить выше, лежит действующая, сжимающая его сила, которая уплотняет субъект в большей степени, чем уплотнена окружающая этот субъект среда. Сжимающая субъект сила — это не что иное, как идея данного субъекта, выраженная в форме нормы, т.е. порядка, приводящего к единству разрозненных устремлений агентов социальной мас­сы. В результате получается коллективная персональность, лицо, иными словами, учреждение или, если употреблять слово латин­ского происхождения, институт. Институт с внешней стороны является субъектом, т.е. противопоставляет себя другим как це­лое, а с внутренней стороны — суммой отношений, связующих

составляющие этого института в одно целое. Таково наиболее общее определение института.

Здесь необходимо всегда точно различать ту среду, те обстоя­тельства, в которых мы употребляем общее определение институ­та. В праве, например, институт всегда будет иметь точно опре­деленное значение как юридического лица, как группы норм, регулирующих положение этого юридического лица и виды пра­воотношений, в которые вступают вообще все субъекты права в зависимости от объекта их регулирования. Объект будет в таком случае указывать на вид института отношений — и только.

В политическом или общесоциальном процессе институт мо­жет также быть понят двояко: как коллектив индивидов и как сумма отношений, в которые этот коллектив вступает. Основное отличие правовой среды от социальной, таким образом, будет за­ключаться в большей формальной организованности участвую­щих в юридическом общении лиц. Юридический институт в сравнении с социальным или политическим институтом всегда имеет четкую границу как внутри, так и вне себя. Эрик Аллардт, например, весьма удачно поясняет указанную нами двойствен­ность понятия института на материале немецкой терминологии. «Gemeinschaft (общность, сообщность) основывается на [определенной] близости, на том, что люди росли вместе, на ос­новании личного опыта или на основании однообразия условий повседневной жизни. Geselschaft (общество) поэтому есть кол­лектив, учрежденный на основании письменных правил, универ­сализма или на основании выбора людьми своего круга общения, наконец, на основании того нового, что они могут получить в процессе общения друг с другом»!⁴. Понятно, что термин «gesel-schaft» применим к обозначению более юридического, нежели социального института, последний есть уже «gemeinschaft».

Социальное значение института раскрывается на самом деле в понятии действующего субъекта. Субъект, совершающий опреде­ленное действие, имеет определенное, родственное этому дейст­вию состояние; и то и другое составляет особенность его дейст­вия как субъекта. Это — содержание, и — одновременно с этим — форма социального института¹⁵. Однако определяющим для него, в отличие от юридического, будет то, что понятие цели и целе-полагания у социальных феноменов выражено всегда более чет-

¹⁴ Allardt E. Sociology symbolmiljo, samhallsstryktur och institutionar. Stockholm, 1985. S. 70.

¹⁵ См. блестящий анализ этого положения у уже упоминавшегося нами Э.Аллардта на примере диалектики понятий «роли» и «положения». Указ. соч. С. 53. В конце концов получается, что социальный институт — это субъект, играющий роль, соответствующую положению субъекта в обществе.

ко. Главная цель социального института — обслуживание внут­ренних целей своих элементов. Цели предполагаются, таким об­разом, как главное в институте. Порядок в качестве цели не так важен в случае с юридическим установлением, главное — это достижение цели и правильное, т.е. истинное соответствие ей. Политический институт, таким образом, предстанет перед нами в виде организации, обслуживающей политический процесс изнут­ри самого этого процесса. Институт играет как роль средства достижения блага субъектами, так и роль цели, некоего места, среды, в которой социальный субъект чувствует себя социализи­рованным, т.е. членом общества. В последнем случае политологи рассматривают институт как одну из промежуточных форм са­мого общества.

Получается, что структурно институт представляет собой пер­вейшую сложную форму социального действия, из которого со­стоит все общество. Институт является поэтому первой стадией обобщения политического (социального) процесса. Единственно, о чем никогда нельзя забывать, так это о насущной потребности придерживаться методологической осторожности при оценке ро­ли и места института в обществе. Как совершенно верно заметил Д.Истон, говоря о роли обобщений в науке, всегда необходимо помнить, что как только обобщение становится действительной частью обобщаемого, само обобщение теряет свою ценность, т.е. истинность. Поэтому процесс политического общения предпо­лагает в качестве необходимого элемента определение первичных устойчивых целей как самого общения, так и того, как это обще­ние осуществляется. Проще говоря, моделей политического про­цесса, определение которых является последним необходимым шагом на пути сведения всего, что мы уже успели сказать об об­ществе, к последнему организационному единству.

* * *

Модель — это устойчивый тип политического общения, как самого по себе, так и по цели, ради которой это общение осуще­ствляется. Характерной чертой модели при этом является ее ус­ловность, вернее, чистота тех социальных ситуаций, в которых ее применяют в качестве инструмента. Известно, например, что по­ведение участников рынка, описанное таким его адептом, как Адам Смит, является классической рациональной моделью пове­дения субъектов рыночных отношений. На этом теоретическом допущении строится вся последующая политическая экономия рынка и рыночных обществ. Однако уже давно, задолго до Мар­кса, было замечено, что «невидимая рука» — это нс более чем неудачная фикция, попытка внешне упорядочить стихию рыноч-

2 - 1995 33

ных сил, которые такой упорядоченности в принципе не подда­ются.

Существует известное противоречие, от которого страдают все модели социальных процессов и источником которого является сама форма модели. Выше мы уже отметили, что это устойчивый и чистый тип. Чистый — значит умозрительный. Настоящая сфе­ра жизни модели — сфера мысли, откуда она приходит и куда уходит, сначала в виде социальных надежд, позже — в виде горь­ких разочарований. Поэтому для действующего политика и уча­стников политического процесса, homo politicus, в общем виде всегда является чрезвычайно важным установить вовремя ту грань, за которой «чистый устойчивый тип» политического об­щения входит в противоречие с самим собой, становится образ­цом поведения, диктуемого не мыслью, а текущими обстоятель­ствами.

В этом противоречии корень тех отношений и представлений, которые Маркс называл фетишизмом. Черты человека, прежде всего такие, как разумность, начинают приписывать явлениям хоть и социальной, но не живой природы. Рынок объявляют вме­стилищем разумных форм экономического общения, демократию (западного либерального типа) — самой разумной формой поли­тического общения и т.п. Однако сказанное нами выше вовсе не означает, что понятие модели является бесполезным. Определен­ная степень ясности и управляемости социального (политическо­го в том числе) процесса вполне достижима с ее помощью.

Модель, таким образом, будет представлять из себя с учетом высказанных поправок подобие расширенного института, вклю­чающего в свои рамки господствующий тип субъектов и отноше­ний, в которые те вступают. Упорядоченность взаимоотношений субъектов достигается через господствующий тип норм, в кото­рых заключена преднамеренная оценка, т.е. сравнение реально существующих отношений с отношениями, закрепленными в со­держании нормы. Модель тогда предстанет перед нами в виде усредненного — по отношению к общему типу — социального действия, направленного на достижение блага, которое считается главным (приоритетным) для данного общества в данном месте и данном отрезке времени. Поэтому такие выражения, как «скандинавская модель экономики», «скандинавская модель со­циального обеспечения», «скандинавская модель демократии» и т.п. имеют место быть не только в научной литературе, но и на практике. Получается, что в действительности модель — это за­ранее известная цель, набор средств и те субъекты, которые предполагаются для осуществления данной задачи. Субъекты взаимодействуют ради цели, достигая которую, они получают ус­тойчивый тип общения друг с другом, т.е. модель.

Общество, иными словами, представляет из себя модель взаимо­действия субъектов, закрепленную в норме, которой руководствуют­ся субъекты. Модель — это та общая форма, через которую нам становится известной форма общества, характерная для него в данный отрезок времени. Модель — это форма единства (неважно, умозрительного или нет), в которой воплощены характерные для данного отрезка времени и типа взаимодействия субъектов особен­ности.

§ 3. Общее понятие политической системы

Стремление к единству заложено во всех основных элементах общества. Поэтому, чтобы преодолеть трудности, возникающие при описании процесса сведения общества к единству, полито­логам традиционно пользуется понятием системы как выражени­ем единства форм общества и форм процессов, протекающих в его рамках. Тогда получается, что система — это одна из наибо­лее распространенных форм моделей общества. Посмотрим на нее внимательнее.

Известны в общем и целом две формы системы, которые яв­ляются зеркальным отражением двух общих форм социального действия, порождающих две общие формы человеческого обще­ства. Условно мы их можем назвать жесткой и гибкой.

Жесткая система — это система действия, построенная на ие­рархическом принципе пирамиды, где набор социально значи­мых действий жестко опосредован рядом иерархически установ­ленных целей. Субъект движется в такой системе по бесконечной лестнице социальных предпочтений только в одном направлении. Система же, в свою очередь, довольно проста и предполагает знание только одного критерия, по которому определяется, какая из целей главная.

Выше мы уже подчеркивали, что подобная система отражает отношения начальника и подчиненного в чистом их виде, т.е. на самом деле подобная система отношений никогда не существова­ла, хотя в науке до сих пор встречаются утверждения оценочного характера, пытающиеся придать тому или иному историческому типу общества именно такой характер.

Невозможность существования такой системы доказывается тем простым фактом, что в мире нет чистых явлений, не замут­ненных посторонним влиянием. Понятие «чистоты» в данном контексте предполагает наличие такого набора социальных фак­тов, стремящихся к единству, которые прежде всего никоим об­разом не зависели бы от влияния окружающей среды, т.е. такая система (в виде набора фактов) предполагала бы свою полную

у 35

оторванность от окружающего мира. Кроме того, единственно возможное описание универсальной цели, которая опосредовала бы иерархию других целей, выстраивающих социальные факты взаимодействия в виде чистой системы, имеет место только при создании гипотетических моделей устройства общества, т.е. уто­пий, которые научными могут быть только по названию, а не по сути. Тут же стоит лишний раз напомнить, что непременным ус­ловием существования утопий все авторы называли именно ав­таркический их характер, т.е. изолированность от окружающего мира.

Тем не менее аналитический характер понятия системы в по­добных типах общества вполне научен, т.к. любая система волей-неволей в качестве именно системы, т.е. упорядоченного взаимо­действия одного рода фактов или факторов, опосредованных од­ной целью, выделяет их из окружающей среды. Факты в такой системе рассматриваются всегда дискретно, т.е. в отрыве от род­ственных явлений, которые вполне могут быть причиной сущест­вования фактов первого рода, но, не будучи подчинены единству цели, не входят в систему. Выход, следовательно, в изменении трактовки аналитических связей внутри самой системы. Очевид­но, что системы первого рода существуют только ради осуществ­ления цели, достигая которую, система вместе с набором своих фактов умирает; поэтому наше понятие системы должно оттал­киваться прежде всего от ее эгоистических устремлений.

Помимо достижения цели, ради которой существует система, необходимым условием является также и само существование ее элементов: фактов и факторов самих по себе. Они, в свою оче­редь, должны иметь собственную цель, которая состояла бы в возможно более длительном существовании самих фактов и — через них — системы. Поэтому система в последнем случае будет существовать, отражая саму себя в своих же элементах.

Замкнутость подобного рода отношений в политическом про­цессе достигается при помощи построения кибернетической сис­темы социального взаимодействия. Понятно, что такая система должна быть: (1) динамичной; (2) саморазвивающейся; (3) при­спосабливающейся; (4) саморегулирующейся, т.е. полагать саму себя в качестве цели. Ясно, что основой данной системы должно быть действие второго типа, которое мы упоминали выше. Это действие, полагающее в качестве своего непременного условия существование противодействия и становящееся тем самым взаимодействием.

Описание такой системы тогда возможно в следующих терми­нах. Необходимо по крайней мере два взаимодействующих субъ­екта, начало действия между которыми западная политология передает при помощи терминов «input» или «inntak», если гово-

рить о скандинавах. Это понятие «ввода», которое может обозна­чать любое социально значимое действие. Провзаимодействовав с противоположным субъектом, действие, началом которого была стадия «ввода», теперь уже выходит за его пределы в виде ин­формации о том, что в результате получилось, обозначаемой по­нятием «вывода» — «output» или «uttak». Следовательно, задача теперь в том, чтобы превратить вывод в обратное ему действие — противодействие, которое в силу того, что мы сразу же услови­лись о наличии у нас только двух субъектов, может быть направ­лено только в противоположенную сторону. Это действие пере­дается термином «обратная связь» — «feedback» или «tilbakekop-ling», «tilbagekobling» (норвежский и датский термины), или «atereforing» (шведский термин).

Подобная система предстанет окончательно в виде замкнутого круга, по линии которого обеспечивается постоянное движение форм социального взаимодействия. Последняя проблема теперь заключается в более точном определении собственно политиче­ской системы, поскольку полученная нами выше картина являет­ся общей абстрактной картиной динамичной системы вообще¹⁶. Пример тому дает один из разработчиков приведенного ранее понятия системы Д. Истон, который в виде двух взаимодейст­вующих субъектов системы приводит собственно политическую систему и окружающую эту систему среду (total environment)¹⁷.

Поскольку речь в нашей работе идет о политической системе Севера Европы, то нам кажется весьма полезным обратиться к мнению самих скандинавских политологов по этому поводу, тем более что мы в общем и целом согласны с их выводами.

Так как мы определили выше, что политический процесс, по­литическое действие отличаются от остальных типов социального действия генетической связью с институционализированной вла­стью в лице государства, то, следуя за выводами, например Э. Расмуссена, О.Берга или Е.Ольсена¹⁸ и др., мы могли бы пред­положить, что одним из субъектов общего политического про-

¹⁶ Например, правовой системы (здесь мы можем сослаться на блестя­щее описание феноменов права с помощью приведенной нами выше сис­темы, принадлежащее двум норвежским юристам: Eckhoff Т., Sundby N.K. Rettssystemer. Systemteoretisk wmfming i rettsfilosofien. Oslo, 1976) или общей социальной системы, описанной упоминавшимся нами ранее шведским социологом: Segerstedt Т. Socialt system ocli samfardsel // Acta Universitatis Upsaliensis, Uppsala, 1970, № 6.

¹⁷ Easton D. A framework for political analysis. Englewood Cliffs, 1965. P. 101.

¹⁸ Например: Rasmussen E. Komparativ politik. Bd. 1. Kiabenhavn, 1968. S. 18—20; Bei-g 0. Stat og samfunn. En innf0ring i studiet av politikk. Oslo, 1975. S. 1; Berg 0. Hvor demokratisk? Et essay om det norske politiske system. Oslo, 1978. S. 15; Olsen J.P., red. Politisk organisering. Bergen, 1978. S. 24.

цесса является государство в лице своих органов. Что же касается второго или первого субъекта (в динамичной системе это не так важно), то мы могли бы обозначить их как все общество в целом, словом, то, что не входит в юридическое понятие государствен­ной власти. Наше определение отличия юридической нормы от социальной было бы здесь весьма кстати.

Взаимодействуя друг с другом по поводу использования вла­сти, субъекты общества так или иначе взаимодействуют с госу­дарством, таким образом, сутью политической системы стран Северной Европы является процесс общения между ними, на­правленный на использование власти для достижения устойчи­вого существования системы. Устойчивое существование дости­гается при помощи динамичной системы связей между ними.

§ 4. Элементы политической системы стран Северной Европы

В данном случае мы ограничимся только сущностными опре­делениями основных элементов политической системы, которые участвуют в политическом процессе.

Главным и основным элементом является, конечно, человек. Scandinaviae homo politicus является главным действующим ли­цом и целью политических процессов. Именно он согласно сво­им предпочтениям является критерием государствоведов Скан­динавии в их анализе политического процесса. Это не кажется странным, ибо тезис «все для блага, все во имя человека» в соци­альной и политической действительности этого региона очень важен. Нельзя сказать, что он полностью воплощен, но несо­мненно движение именно в этом направлении. Однако понятие «человек» употребляется на Севере Европы именно как абстракт­ная категория, с помощью которой возможно управление самим процессом. В этой связи на основе социальной модели экономи­ки государствоведы данного региона вырабатывают общую шкалу предпочтений человека и того вероятного набора действий в по­литике, которые он будет предпринимать¹⁹.

Заранее зная основное направление большой массы действий индивидов в политическом процессе, всегда можно не только прогнозировать ситуацию, но и управлять ею. Например, скан­динавы предлагают целенаправленно формировать эту шкалу

¹⁹ Как это, например, делает Vanebo J.0. Administrasjon i teori og praksis. Oslo, 1983. S. 38. Или: Lundahl M. Utvecklingspolitik och ekonomiska systonforslag till ett angrepssatt // Ideologi, ekonomi och politik. Stockholm, 1985.S. 90.

предпочтений, заранее заготавливая социальные ресурсы, ис­пользование которых обеспечит вероятно большее осуществление таких социальных ожиданий. Человек поэтому рассматривается именно как абстрактный набор чаще всего встречающихся пред­почтений (проще — целей) и каналов управления как самими предпочтениями, так и процессами удовлетворения этих пред­почтений.

Получается, что если скандинавский политический человек есть стандартный набор таких формализованных предпочтений, то, поскольку северные общества представляют из себя массовые формы демократий («numerisk demokrati» — термин С. Роккана), самым первым политическим действием политического человека в этом регионе будет попытка усилить свое предпочтение за счет солидарности с предпочтениями других. Произойдет сначала не­формальное (в лице различных юношеских политических и ре­лигиозных организаций), а затем уже и формальное (в лице при­знанных традиционными субъектов политического процесса, та­ких как корпорации и политические партии) слияние политиче­ских людей в политическую группу, организованную в институт. Задача, следовательно, состоит в том, чтобы верно сосредоточить усилия уже действующих субъектов политического процесса на рекрутировании в свои ряды молодого пополнения.

Формы уплотнения групп политических людей, таким обра­зом, определяются нами двояко; в этом мы следуем за определе­ниями скандинавской науки государствоведения. В более широ­ком смысле скандинавы называют такие формы институциональ­ного уплотнения и организаций корпорациями. Общество стано­вится похожим на сумму организаций, что находит свое выраже­ние в таком термине, как «organisasjonssamfunn». Корпорация — это общественная организация, отстаивающая перед лицом дру­гих субъектов политического процесса предпочтения-интересы своих членов. Как показала послевоенная практика, корпорати­визм с успехом справился со своей задачей и на сегодняшний день является главной составляющей частью политической сис­темы Севера Европы. Правда, данная картина не является осо­бенностью только северных стран, сходные явления наблюдаем, например, в США, Великобритании, Франции и др. так назы­ваемых развитых странах Запада.

Политические партии являются по своей сути теми же корпо­рациями, но отличаются от них формальностью своей внутрен­ней организации и только им присущими формами политиче­ского действия на политической арене.

Действительно, если мы посмотрим на определения, которые даются партии в скандинавской литературе, то сможем увидеть следующее: в основном попытки определения идут по линии

обозначения функциональной разницы между партиями и кор­порациями. Так, Стейн Роккан определяет их как место перего­воров общества с государством²⁰, Оле Берг находит различие ме­жду ними в том, что корпорация защищает, как правило, один определенный интерес, тогда как партия — множество²!, а Эрик Расмуссен видит в политической партии просто организованную группу избирателей, в связи с чем дает следующее определение:

«Партия может быть лучше всего определена как организация, стремящаяся захватить и удержать власть, которую она использу­ет для влияния на распределение благ в обществе»²² и т.д. Одна­ко понятно, что всем вышеприведенным характеристикам соот­ветствует и корпорация, поэтому четкого функционального опре­деления мы не найдем в политической литературе, следователь­но, единственный выход — ограничиться формальными рамками, которые мы указали выше.

Еще более крупные субъекты политического процесса, аван­гардом которых совсем недавно считались политические партии, т.е. классы или социальные страты, в Скандинавии определяются не по классическому ленинскому определению, а при помощи более тонкого инструмента, которым является идеология. Гос­подствующая в данный момент в обществе идея, выраженная в сопутствующих ей «ключевых словах» («stikkord», как говорят скандинавы), является определяющим критерием для отнесения того или иного индивида к той или иной социальной страте. По­лучается парадоксальная вещь, когда клерикальные, политиче­ские, культурные и т.п. идеи влекут за собой появление особых социальных групп, поведение которых отличается от поведения остальных. Можно даже смело утверждать, что у каждой крупной политической партии или корпорации любой из стран Северной Европы имеется свой собственный класс.

Классы в Скандинавии — это группы людей, отличающиеся друг от друга различным типом поведения (разумеется, они тем не менее объединены в рамках общенационального типа поведе­ния), обусловленным отношением этих групп к власти. Анархи­сты-бомжи в Скандинавии — это тоже класс, существование ко­торого легализовано в этих «малых демократиях», как они сами себя любят называть, жестким типом государственного регулиро­вания экономики.

Последнее выражено в присутствии в политической системе такого элемента, как общественный сектор — «offentlig sektor». Общественный сектор — это набор средств, организованных в

²⁰ Rokkan S. Stat, nasjon. Masse. Oslo, 1987. S. 66.

²! Berg 0. Stat og samfunn. S. 92.

²² Rasmussen E. Komparativ politik. Bd. 1. S. 181.

особые общественные институты как государственного, так и корпоративного свойства, с помощью которых государственное вмешательство осуществляется в интересах всего общества. Не государства как такового, а именно всего общества.

Наконец, особая группа элементов политической системы — это государство и прямо связанный с ней слой национальной бюрократической элиты страны. Отчасти роль бюрократов в по­литическом процессе есть нечто само собой разумеющееся, так как государство как явление дано нам только в их лице. Действи­тельно, государство — это нс пограничный столб, не присутст­венные места, паспорта и т.д. Государство — это состояние на­шего ума, имеющее форму мысли, иными словами, государство — это идеальное состояние, но судить о нем мы можем только при посредстве тех людей, которые являются носителями государст­венного знания и, следовательно, выступают в политическом процессе от его, государства, имени.

Само государство в таком случае будет представлять собой ин­ститут власти, организованный так, чтобы власть проявляла себя вовне своих организационных рамок. Политическое понятие го­сударства неотделимо от понимания именно властной сущности этого явления. В таком случае государство в политической сис­теме выполняет двойную роль: (1) является участником полити­ческого процесса и наравне с другими субъектами управляет об­ществом и политической системой, (2) является местом действия субъектов политического процесса, устанавливая для них правила игры, тем самым предоставляя им поле деятельности. Политика, таким образом, осуществима только в рамках государства, огосу-дарствленного общества, если брать крайние формы развития го­сударства как идеи.

Бюрократы, государственные чиновники («embetsmenn») или служащие («tjenestemeim») в широком смысле этого слова пред­ставляют собой особый слой людей, цель жизни которых состоит в управлении организационными формами власти. Не самой вла­стью, а именно ее организационными формами — государствен­ным аппаратом, как их называют юристы.

В странах Северной Европы бюрократию традиционно выде­ляют в особый социальный слой, но не по функциональному признаку, а именно по формальному. Связано это не в послед­нюю очередь с тем, что функционально бюрократ не представля­ет собой устойчивого социального субъекта — он живет только тогда, когда сидит за столом. Человеческий тип бюрократа здесь крайне редок, чего нельзя, например, сказать о России. В поли­тическом смысле и в целях настоящего анализа мы рассматрива­ем бюрократа именно в момент его работы.

Кроме того, исторически сложилось так, что в Скандинавии бюрократия всегда противопоставлялась остальному населению. В Исландии, Норвегии и Финляндии это было связано с тем, что национальная бюрократия была представлена чужим народом. В Исландии и Норвегии это были датчане, в Финляндии — шведы. В Дании и Швеции бюрократия имела своим основанием со­словное устройство общества — в основном это были дворяне, дворяне мантии, чтобы быть точными. Сословно-национальное происхождение скандинавской бюрократии отразилось в культу­ре, прежде всего в языке. Здесь наиболее яркий пример — Нор­вегия, где до сих пор господствующим языком канцелярии явля­ется riksmal, несколько отличающийся от основного литератур­ного языка нации. В этом причины резкого противопоставления бюрократа остальному, преимущественно крестьянскому (land-maend) по происхождению населению. Не стоит также забывать, что петровская «Табель о рангах» была списана именно со швед­ского образца.

Блестящий анализ национальной бюрократии, который дает нам известный норвежский историк Я.Э.Сейп, позволяет опреде­лить ее как особый слой (класс, если угодно) населения, обслу­живающий государство, но в политике участвующий только не­формально. Формальное же участие запрещено законом.

В то же время устойчивого идеологического типа бюрокра­тизма, как, например, в Германии, мы здесь не встретим. По по­воду известной немецкой пословицы: «Кому Бог дает должность, тому Он дает и разум» — любой скандинав с презрением скажет, что это католическая пословица. Поэтому идеология бюрократа здесь имеет расплывчатые черты, которые позволяют рассматри­вать его в качестве слуги не государства — таково традиционное определение, — а всего общества. Роль бюрократа здесь чересчур социальна, что обусловлено жестким типом интервенционист­ского государства.

Дата добавления: 2015-03-29