М.І. ПАНЧЕНКО 1 страница

Владение (possession) означает реальное обладание имуществом, вещественным или неосязаемым, при отсутствии фор­мального на то права: это собственность de facto, но не de jure. Обычно его основой является длительный срок пользования и/или обретение по наследству, что в англий­ском праве именуется “правом давности” (“prescription”) и осуществляется мерами физического принуждения либо молчаливой общественной поддержкой. Хотя предметы владения не подлежат продаже, на деле владелец почти всегда полномочен передать их своему наследнику по завещанию, чем и поддерживается тенденция превращения владения в собственность. В истории преобладала, а во многих частях мира используется и поныне именно эта форма обладания имуществом.

Определения

Собственность (property) означает формально признанное государственной властью право собственника или собст­венников как на исключительное, без чьего-либо участия, поль­зование своим имуществом, так и на любой способ рас­по­ряжения им, включая продажу. “Что отличает собственность от всего лишь преходящего владения, так это то, что собст­вен­ность является правом, защитниками которого готовы выступать общество либо государство, обычаи либо соглашения или законы”6. На деле это равнозначно признанию за собствен­ником высшей власти в отношении его собственности. Поня­тие возникло в древнем Риме, где то, что мы понимаем под “собственностью”, тамошние юристы называли dominium *.

-------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* Этимологически “property” восходит к латинскому proprius в значении: свойственный данному человеку, лично ему присущий. На этой основе византийская юриспруденция выработала термин proprietas, или “собственность”. [То же по-русски: “собственность” идет от древнерусского, церковнославянского собъство “свойство, своеобразие, сущность”. См.: М. Фасмер. Этимологи­ческий словарь русского языка. Т. III. М., 1971. С. 704. — Прим. ред. ]

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Существуют два вида собственности: производственная, то есть способная создавать новую собственность (например, земля, капитал), и личная — та, что идет исключительно в потребление (например, жилище, одежда, оружие, драгоценности). Так это понимается в обиходе. Но в более широком смысле, по терминологии, которую усвоила западная теоретическая мысль, “собственность” с конца средних веков стала охватывать все лично присущее и принадлежащее человеку (латинское suum), включая его жизнь и свободу. Именно та­кое широкое определение собственности (property) или “лично­го достояния” (“propriety”), как повелось говорить в Англии в семнадцатом веке и как впоследствии, по этому примеру, стали выражаться в американских колониях, перекидывает философский мостик между собственностью и свободой.

Некоторым современным теоретикам, оказавшимся под влия­нием Маркса, больше нравится определять “собственность” (в узком, обычном смысле слова) не как право на не­которые “вещи”, а как складывающиеся “между людьми отношения по поводу вещей”7. “Право собственности не следует отождествлять с предметом обладания... право собственно­сти это отношение не между собственником и предметом, а между собственником и другими людьми по поводу предметов обладания”8. Но такое определение едва ли можно считать удовлетворительным, поскольку “собственность” включает в себя гораздо большее, нежели право на “вещи”.

Обладать собственностью можно двояко: (1) сообща и (2) на частной основе. Правом на собственность, принадлежащую сообществу, совместно обладают все его члены, но само со­общество ею не распоряжается; равным образом у него нет на нее и никаких коллективных прав (например, в отно­шении современной кооперативной квартиры). Частная собст­вен­ность принадлежит отдельному человеку, группе родственников или объединению индивидуумов. Что касается“коммуни­стической собственности”, то это внутренне противоречивое понятие, поскольку “собственность” относится к области част­ного права, а при коммунизме государство, общественный институт, будучи носителем верховной власти, является в этом качестве и единственным собственником средств производства.

Читателю следует иметь в виду, что в повседневном обихо­де очень трудно видеть правовые различия между владением и собственностью. Соответственно, в этой книге, за исключением особо оговариваемых случаев, слова “владение” и “соб­ственность” могут использоваться как равнозначные.

Слово свобода употребляется в настоящем исследовании в четырех значениях: (1) политическая свобода, то есть право человека участвовать в выборах должностных лиц, бе­рущих на себя управление обществом, в котором он живет; (2) правовая свобода, то есть право человека в своих отношениях с другими людьми и государством прибегать к суду третьей стороны, представляющей закон; (3) экономическая свобода, то есть право свободно пользоваться и распоряжаться своим имуществом; (4) права личности, то есть право индивидуума на свою жизнь и свободу и возможность поступать как угодно при условии, что это не ущемляет свобод и прав других людей; иными словами, отсутствие принуждения. политическая демократия не обязательно включает в себя свободу и права личности: “между личной свободой и демократической формой правления непременной связи не существует”9. Так, граждане древних Афин обладали политическими, но не гражданскими правами, а привилегированные подданные некоторых просвещенных деспотов были на­делены правами гражданскими, но не политическими.

Свобода не предполагает так называемого права на обеспечение и материальную помощь со стороны государства (вроде того, что подразумевается, когда бросаются лозунговы­ми фразами “свобода от нужды” и “право на жилище”), ибо это ущемляет права других, именно тех, кто должен будет оплачивать такие “свободы”. Подобные “права” в лучшем слу­­чае представляют собой моральные требования, в худшем же, если государственная власть берется воплощать их в жизнь, являются незаслуженными привилегиями.

* * *

ВВЕДЕНИЕ И ОПРЕДЕЛЕНИЯ

1 William Blackstone, Commentaries on the Law of England, II (Lon­don, 1809), 2.

2 A. N. Wilson, Tolstoy (London, 1988), 365.

3 Marcus Cunliffe, The Right to Property: A Theme in American His­tory (Leicester University Press, 1974), 5.

4 The Writings of James Madison, ed. Gaillard Hunt, VI (New York and London, 1906).

5 Jacob Burckhardt, Weltgeschichtliche Betrachtungen (Mьn­chen, 1978), 16.

7 Stephen R. Munzer, A Theory of Property (Cambridge, 1990), 17.

8 Morris Cohen in Cornell Law Quaterly 13, No. 1 (December 1927), 12.

9 Isaiah Berlin, Two Concepts of Liberty (Oxford, 1958), 14.

Richard Pipes.

PROPERTY AND FREEDOM.

1. ИДЕЯ СОБСТВЕННОСТИ

К исследованию собственности можно подходить двояко — рассматривать ее как понятие и как институт. Эти два подхо­да дают очень разные результаты. На протяжении всей истории мысли собственность имела неоднозначную репутацию, то связывавшую ее с процветанием и свободой, то с порчей нравов, социальной несправедливостью и войной. Стержнем утопических фантазий является, как правило, устра­нение различий между “моим” и “твоим”. многие мыслители даже из числа сторонников собственности почитают ее в лучшем случае за неизбежное зло. С другой стороны, история всех об­ществ, от самых примитивных до наиболее развитых, обна­руживает повсеместное распространение притязаний на собственность и тщету всех попыток добровольно ли, силой ли основать общественное устройство, не признающее собственности. В этом случае, следовательно, необычайно велик раз­рыв между тем, чего человечество, по его мнению, хочет, и тем, что, судя по его действиям, оно на деле выбирает. Объяс­нение этому разрыву Льюис Мамфорд предложил искать в том, что человек живет в двух мирах — внутреннем и внешнем, из которых первый это мир идей, желаний и образов, а второй — жесткая, неустранимая действительность. “Если фи­зически окружающая нас среда это земля, то мир идей со­ответствует небесам”1.

Соответственно, мы разобьем наш разговор на две части. В этой главе речь пойдет о собственности в представлениях западных философов, теологов и политических мыслителей*. Следующая глава будет посвящена институту собственности, каким он видится с точки зрения истории, психологии, антро­пологии и социальной биологии. Расчленение это, конечно, искусственное, и мы прибегаем к нему исключительно ради ясности изложения; в действительности идеи и события по­стоянно взаимодействовали. Как мы покажем, вся­кая перемена в отношении к собственности может быть объяснена политическими или экономическими сдвигами.

Со времен Платона и Аристотеля вплоть до наших дней споры о собственности вращаются вокруг четырех основных тем, касающихся ее связи, соответственно, с политикой, эти­кой, экономикой и психологией.

1. Политический довод в пользу собственности (с оговоркой, что не допускается грубого злоупотребления ею) сводится к тому, что она способствует упрочению стабильности в обще­стве и обузданию власти государства. Против собственности приводится то соображение, что непременно сопутст­вующее ей неравенство порождает общественную напряженность.

2. Нравственное оправдание собственности основывается на том, что каждый имеет право на плоды своего труда. Кри­ти­ки в ответ указывают, что многие собственники не прилагают никаких усилий для приобретения того, чем они владеют, и что по той же логике всем должны предоставляться равные возможности обладать собственностью.

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* Я ограничиваюсь рассмотрением идей, представляющих только мысль Запада, — отчасти потому, что за эти пределы почти не выходит существующая вторичная литература, отчасти же ввиду мое­го недостаточного знакомства с другими цивилизациями. Тема собственности имеет, однако, свою историю в развитии китайской и других незападных цивилизаций [см.: Arnold Künzli, Mein und Dein: Zur Idee der Eigentumsfeindshaft (Köln, 1986), 43–60]. Отра­жение этой темы главным образом в классической западной, но так­же в персидской, вавилонской и индийской, равно как китайской, мифологии прослеживается в кн.: Bodo Gatz, Weltalter, Gol­dene Zeit und sinnverwandte Vorstellungen (Hildesheim, 1967). О понимании собственности современными мусульманскими право­ведами см.: Soh­rab Behdad в Review of Social Economy 47, No. 2 (1989), 185–211. Наиболее полный разбор западных взглядов представлен в кн.: Richard Schlatter, Private Property: The History of an Idea (New Brunswick, N.J., 1951). Полезна также работа Александ­ра Грэя [Alexander Gray, The Socialist Tradition: From Moses to Lenin (London etc., 1947)], прослеживающая представления о собст­вен­нос­ти у авторов-социалистов и их предшественников.

-------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

3. Экономические соображения в пользу собственности со­стоят в том, что она является самым действенным средст­вом создания богатства, тогда как, по мнению критиков, эко­номи­ческая активность, подхлестываемая погоней за прибылью, ведет к расточительной конкуренции.

4. Психологическая защита собственности строится на ут­верждении, что она поддерживает в человеке чувство личного достоинства и самоуважения. Другие в противовес этому говорят, что она разлагает личность, заражая человека жадностью.

Эти четыре пары мнений полностью исчерпывают весь на­бор доводов, которые за последние три тысячи лет выдвигались за и против собственности. В самой основе спора лежит противостояние морального и прагматического подходов к делу2.

1. Классическая античность

Этический взгляд на собственность, который преобладал в этих спорах вплоть до нового времени, складывался на основе упорно державшегося представления о “золотом веке”. Наиболее известны образы золотого века, представленные иудаистским, христианским и мусульманским описаниями рая (Эдема), но в том или ином виде они одинаково приняты всеми цивилизациями. Важнейшей отличительной особен­ностью этого мифического прошлого является отсутствие в нем частной собственности: в золотом веке люди всем, говорят, владели сообща, и слова “мое” и “твое” были неведомы. Поскольку, как будет показано в следующей главе, никакого общества без того или иного вида собственности никогда не существовало, представление об идеальном мире без собст­венности следует отнести на счет не коллективной памяти, а коллективных вожделений. Поддерживаются они убеждением, что неравенство положений и имущественных состоя­ний “противоестественно”. Оно, мол, сотворено людьми, а не богом: ибо разве все существа не рождаются равными, а после смерти разве не все они одинаково обращаются в прах?

Самое раннее из известных описаний золотого века встре­чается у Гесиода, современника Гомера, в поэме “Труды и дни”. Этот греческий поэт начала седьмого века до н. э. повествует о четырех “металлических” веках, в которые выпало жить человечеству, — золотом, серебряном, бронзовом и железном, причем каждый следующий век был отмечен чертами все более глубокого разложения нравов. Первый, золотой век, век правления титана Кроноса, был временем изобилия и всеобщего мира. Но сам Гесиод жил в тот век, который он назвал железным, и ему выпало наблюдать, как насилие
и “постыдная жажда наживы” надругаются над справедли­востью3. Этот образ благословенного детства человечества вошел в основные произведения греческой и римской литературы. Как мы увидим, идея золотого века оказала огромное влияние на европейскую мысль эпохи Возрождения; она вдох­новляла путешественников, отправлявшихся открывать новые земли, и она же определяла отношение общества к их открытиям.

Первые теоретические нападки на собственность обнару­живаются в “Государстве”Платона, проложившем дорогу всем последующим утопиям. “Государство” и его продолжение “Законы” не были первымипроизведениями, поднимавшимивопрос об уничтожении собственности как причины социаль­ных распрей, но доплатоновские писания не пережили свое­го времени и о них мы знаем только понаслышке. Платон писал в годы, когда Грецию сотрясали внутренние социальные рас­при в городах-государствах и раздоры между ними. Его, го­ворят, вдохновлял пример Спарты, которая не допускала у себя сосредоточения богатств в руках верхушки избранных и которая в затянувшейся Пелопоннесской войне в конечном счете одержала победу и подчинила себе Афины. Причину военного торжества Спарты широко было принято усматривать в написанных, как считалось, ее легендарным основателем Ликургом законах, которые не позволяли заниматься торговлей и ремеслами, чтобы у граждан не было помех для исполнения воинского долга. Спартанцам было отказано в каких бы то ни было правах не только на личное имущество, но и на жен и детей; жен мужчины должны были делить меж­ду собой с расчетом на создание по возможности более здорового и сильного потомства, а детей с семилетнего возраста передавать государству для военной подготовки. обобщая рас­­сказы греческих историков, Плутарх писал, что Ликург повелел спартанской знати отказаться от всякой собственности. Он также распорядился изъять из обращения все золото и серебро, заменив их железными монетами. В результате был положен конец роскоши, воровству и взяткам, прекратились судебные тяжбы. На месте пропасти, разделявшей богатство и бедность, воцарилось всеобщее равенство. афинянину, видевшему, как честолюбие и жадность разрушают его собст­венный город-государство, общество равных, целиком посвятившее себя государственным заботам, должно было казаться в высшей степени привлекательным. Как будет отмечено в следующей главе, в Афинах существовала высокоразвитая сис­тема частной собственности, чем и объясняется внимание, которое уделяли этому вопросу афинские философы.

Свои идеи утопического коммунизма Платон вложил в уста Сократа, выступающего в Книгах 5–7“Государства”. Он ста­вил себе задачу придумать социальный порядок, при котором правящей верхушкой будут двигать не своекорыстные побуждения, а исключительно заботы об общем благе. С этой целью руководители государства лишались всякого имущества. О со­временных ему политических раздорах Сократ говорит: “Разве не оттого происходит это в государстве, что невпопад раз­да­ются возгласы: “Это — мое!” или “это — не мое!” И то же самое насчет чужого. А где большинство говорит таким же образом и об одном и том же: “Это — мое!” или “это — не мое!”, там, значит, наилучший государственный строй”4.

Население идеального государства Платона делится на две касты: правителей, именуемых “стражами”, которых выби­рают из старейших и мудрейших членов общества, и всех остальных. Стражи, управляющие делами государства, обретают свою должность, пройдя суровые испытания. Им не по­лагается иметь никакой собственности, ни домов, ни земли, и это должно содействовать тому, “чтобы они не разнесли в клочья государство, что обычно бывает, когда люди считают своим не одно и то же, но каждый — другое”5. Платон считал, что собственность и добродетель несовместимы: “Разве не в таком соотношении находятся богатство и добродетель, что, положи их на разные чаши весов, и одно всегда будет переве­шивать другое?”6 Подобно спартанцам, стражи живут сообща, жены и дети у них общие; удовлетворение их простейших материальных нужд обеспечивают рядовые граждане, статус которых Платон оставил неопределенным, но которым, по-видимому, разрешается и обзаводиться семьей, и обладать имуществом. Как следствие, распри в среде правителей прекращаются: исчезают причины для насилия, ссор и лести. Воплощением этого идеала касты избранных, бескорыстных служителей государства 2500 лет спустя станут (теоретиче­ски по крайней мере) партии коммунистов и нацистов.

В “Законах”, позднее созданном произведении, Платон попытался представить образ государства, более близкий к действительности, и поэтому не стал уже настаивать на отме­не семьи и передаче детей на воспитание государству. Но преж­нее увлечение утопией всеобщего равенства сохранилось. Соглашаясь теперь на существование частной собственно­сти, он хотел, однако, чтобы государство позаботилось о не­до­пущении крайностей богатства и бедности, особенно в распределении земли. Идеал мира, не знающего собственности, остался: наилучшим образом устроенное государство тщательнейшим образом соблюдает древнее изречение, гласящее, что у друзей на самом деле все об­щее. Существует ли в наше время где-либо и будет ли когда, что­бы общими были жены, дети, все имущество, и чтобы вся собст­венность, именуемая частной, всеми средствами была уст­ра­нена из жизни? Чтобы измышлялись по мере возможности средства так или иначе сделать общим то, что от природы яв­ляется частным, — глаза, уши, руки, — так, чтобы казалось, будто все сообща видят, слышат и дей­­ствуют, все восхваляют или порицают одно и то же? По од­ним и тем же причинам все будут радоваться или огор­чаться, а законы по мере сил как можно больше объеди­нят государство: выше этого, в смыс­ле добродетели, луч­ше и пра­­вильнее никто ни­когда не сможет установить предела7.

Платоновское видение идеального общества оспорил в “Политике” Аристотель. Он разделял мнение своего учителя, что крайнее неравенство в распределении богатства ведет к общественным распрям8. Но институт собственности он считал несокрушимой и в конечном счете положительной силой. По мнению Аристотеля, Платон смешал и принял за одно целое разные составляющие политического устройства обще­ства — семью, общину (деревню) и государство. Его ошибка состояла-де в том, что он уподоблял государство домашнему хозяйству и, соответственно, приписывал ему власть над иму­ществом9. В действительности жесобственность есть атрибут домашнего хозяйства, но не общины и не государства: “Государство должно иметь собственность, но самая собст­вен­ность вовсе не составляет части государства”10.

Свое неприятие общей собственности Аристотель обосновывал не только логически, но и главным образом по соображениям пользы. Это непрактично, ибо ни один человек не станет должным образом заботиться о вещах, которые ему не принадлежат: “...трудно выразить словами, сколько наслаждения в сознании того, что нечто принадлежит тебе, ведь свойственное каждому чувство любви к самому себе не случайно, но внедрено в нас самой природой”11. Удовлетворение любви к самому себе образует, таким образом, основу хорошего общества. Аристотель отвергает утверждение Платона, что общая собственность кладет конец общественным разногласиям, и настаивает, что, наоборот, люди, владеющие веща­ми сообща, склонны ссориться из-за них больше, чем те, кто владеет имуществом лично. Причину общественных разладов он видит не в жажде собственности, а в самой человече­с­кой природе — “скорее... следует уравнивать человеческие вожделения, а не собственность”12, — откуда следует, что раз­ногласия лучше всего гасить просвещением, а не упразд­нением частной собственности. Более того, Аристотель утверждает, что обладание имуществом поднимает человека на новые этические высоты, поскольку дает ему возможность быть щедрым: “щедрость сказывается именно при возмож­нос­ти распоряжаться своим добром”13— соображение, которое очень нравилось потом средневековым христианским богословам. Милее всего Аристотелю был тот строй, который опирается на средний класс в условиях имущественного равенства14.

Разногласия двух афинских философов задали на последующие 2500 лет ход мысли, обращенной к этому предмету: непрекращающийся спор между этическим идеализмом и ути­литаристским реализмом. На протяжении всей истории за­падной мысли авторы, пишущие о собственности, будут, во­обще говоря, присоединяться либо к Платону, либо к Арис­тотелю, подчеркивая либо потенциальные блага отмены част­ной собственности, либо осязаемые выгоды от ее признания.

В четвертом веке до н. э., после смерти и Платона, и Аристотеля, когда стоики ввели в оборот понятие естественного права, обсуждение вопроса о собственности поднялось на более высокий, более абстрактный уровень. Вклад стои­цизма в формирование западной интеллектуальной традиции уступает, вероятно, только вкладу древнееврейского моно­теизма. Если монотеизм выдвигал революционное представление о всемогущем и всепроникающем, но лишенном плоти Боге, который правит миром, то теория естественного права утверждала, что мир Божий устроен рационально и доступен постижению человеческим разумом. Хотя понятие естественного права, как и очень многое другое, в зародыше уже при­сутствовало у Аристотеля, вызрело оно только после его ухода из жизни, сначала в Греции под македонской властью, а затем в Риме.

Платон и Аристотель мыслили исключительно в понятиях, ограниченных представлениями о городах-государствах, небольших сообществах граждан однородного этнического состава, одной религии и культуры. Политика связывалась для них с обычаями, а не с законами; отсюда и отсутствие консти­туционных установлений в идеальном государстве Платона. (Согласно Плутарху, Ликург не разрешал, чтобы установленные им в Спарте законы были оформлены в письменном виде.) Но вопрос о законах обострился в четвертом веке, ког­да Филипп Македонский и его сын Александр Великий по­кон­чили с полисом, создав вместо него сначала национальное государство, а потом многонациональную империю. В зените своего могущества Македонская империя простиралась от Эгейского моря до реки Инд и Аравийского полуострова. Помимо греков, подданными македонских правителей ока­зались армяне, бактрийцы, евреи, египтяне, индийцы, парфяне, согдиане и множество других народностей, говоривших на разных языках и державшихся разных вероисповеданий. А также следовавших разным законам. В интересах имперско­го единства и действенного управления своими владениями македонские правители должны были каким-то образом примирить между собой эти разные законы. Но их существование поднимало и фундаментальной важности философ­ский вопрос: что, понятий справедливости существует столько же, сколько существует народов, то есть, нет единого для всех различия между правым и неправым? Либо разные правовые нормы и процедуры суть всего лишь приспособления всеобщих законов к местным условиям?

Ответ дала школа стоиков, возникшая одновременно с образованием Македонского царства. Главное для нее представление о разумности миропорядка было заложено уже в ранней греческой науке, которая различала бесконечное многообразие явлений природы и основополагающее единст­во законов, которым природа подчиняется. Со временем та­кое понимание вещей было приложено и к делам человеческим. Его можно видеть в замечаниях, которые в“Никомаховой этике” роняет Аристотель по поводу существования двух форм справедливости: “по закону” (по уговору) и “по природе”15. Первая находит свое выражение в действующих законах, при­способленных к потребностям данного общества, и поэтому изменяется от страны к стране, тогда как вторая одинакова для всего человечества.

У Аристотеля не было нужды развивать эту мысль дальше, поскольку он имел дело с однородными обществами. Занялся этим Зенон, основатель школы стоиков: “Основополагающим принципом этики и политики стоиков является идея существования всеобщего и всемирного закона, составляющего разумное начало и в природе вообще, и в человеческой при­роде...”16Как физический мир имеет свои всеобщие и веч­ные законы, так же точно есть они и у человечества. Революцион­ным элементом в философии стоиков было утверждение, что основополагающие начала общественного устройства не под­лежат изменению, поскольку они коренятся в естественном порядке вещей. Сердцевину этого порядка составляет равенство мужчин и женщин, свободных и рабов. Суть свободы в том, чтобы жить в согласии с законами природы.

За те три столетия, что пролегли между Аристотелем и Цицероном, представление о естественном праве получило широкое распространение в Средиземноморье, хотя вершинный ее успех был еще впереди, в Европе шестнадцатого-семнадцатого веков, где он помог юристам и политическим мыслителям очистить свои области знаний от богословов. Отмечено, что после Платона и Аристотеля никто не мог писать о частной собственности, оставляя без внимания вопрос о ее “естественности”17. Действительно, до конца восемнадцатого столетия, а в некоторых отношениях и по сей день, ученые разговоры о собственности вертятся вокруг во­проса о том, принадлежит она к “естественному” или “договорному” порядку вещей. Это основной вопрос, в котором сталкиваются нравственный и прагматический подходы к делу: ибо если собственность существует по уговору, с ней можно покончить, если же она принадлежит царству при­роды, ее следует принимать как не подлежащее изменению условие жизни.

Философия стоиков и понятие естественного права приоб­рели большее влияние в Риме, чем у себя на родине, в Греции. Древние римляне не были склонны предаваться отвлеченным размышлениям и не погружались в споры о достоинствах и недостатках частной собственности, как не придумывали и идеальных обществ. Но те, кто кичится своим прагматизмом, часто выбирают дороги, проложенные идеалистами. Римские поэты приняли греческое представление о золотом веке, ког­да всеми благами люди владели сообща, о веке, который ушел в небытие, когда восторжествовала жадность, а с нею пришли насилие и общественные распри. Вергилий описывал золотой век как время, когда

Вовсе не знали... поля власти,

Даже значком отмечать иль межой отмежевывать нивы

Не полагалось. Все сообща добывали. Земля же

Плодоносила сама, добровольно, без понужденья18.

Иначе — в изображении Овидия — выглядит век железный:

Принадлежавшие всем до сих пор, как солнце и воздух,

Длинной межою поля землемер осторожный разметил19.

Сенека, главный римский стоик, которого называют “миллионером с больной совестью”, никогда не уставал превозно­сить бедность*. “Кому и в бедности хорошо, тот богат”, — наставлял он своего друга Луцилия20.

• Общественные добродетели сохранялись в непорочной чистоте, пока стяжательство не разъело общество и не при­несло в него нищету, ибо, назвав что-то своим, люди перестали владеть всем... Как счастлив был изначальный век, когда природные блага лежали к общим услугам и пользовались ими все без разбору; жадность и роскошь не разобщали смертных и не делали их жертвами друг друга. Природой они наслаждались сообща, что позволяло им на­дежно держать в руках общественное богатство. Почему мне не считать их са­мыми богатыми людьми, такими, что среди них не найти ни единого бедняка?21

Это восхваление общественного равенства сделало стоицизм своего рода религией, сумевшей оказать влияние и на хрис­тианство во времена его становления.

Главный вклад римлян в развитие представлений о собст­венности относится к области права. Римские юристы первы­ми выдвинули отсутствовавшее в греческом словаре понятие

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* Künzli, Mein und Dein, 134. Хотя стоицизм сильно повлиял на раннее христианство, все же философы-стоики принадлежали к высшему классу и, в отличие от ранних христиан, не ждали цар­ства Божия впереди, а видели его позади, в потерянном золотом веке.

Дата добавления: 2015-05-10