М.І. ПАНЧЕНКО 14 страница

113 Ibid., 24.

114 Lowie, Origin of the State, 12–19.

115 Chester G. Starr, Individual and Community (New York and Oxford, 1986), 42–46.

116 North, Structure and Change, 23.

117 Douglass C. North and Robert Paul Thomas, The Rise of the Western World: A New Economic History (Cambridge, 1973), 8. Cf. Frederick C. Lane in Journal of Economic History 35, No. 1 (1975), 8–17.

118 Marc Bloch, Feudal Society, I (Chicago, 1964), 115.

119 Douglass North in Svetozar Pejovich, The Codetermination Move­ment in the West (Lexington, Mass., 1973), 128.

120 Max Weber, Grundriss der Sozialцkonomik: III Abt. Wirtschaft und Gesellschaft, 3. Aufl., II (Tьbingen, 1947), 679.

121 L. Delaporte, Mesopotamia (New York, 1970), 101–12.

122 Christian Meier, The Greek Discovery of Politics (Cambridge, Mass., 1990), 13.

123 M. I. Finley, Economy and Society in Ancient Greece (London, 1981), 71–72; Starr, Individual and Community, 28.

124 Например, Alfred Zimmern, The Greek Commonwealth, 4th ed. (Oxford, 1924), 287–88. Другие примеры приводятся в кн.: Jules Toutain, The Economic Life of the Ancient World (New York, 1930), 12.

125 Toutain, Economic Life, 14. Cf. Gustave Glotz, Ancient Greece at Work: An Economic History of Greece (London and New York, 1926), 8–9.

126 Finley, Economy and Society, 217.

127 Ibid., 218.

128 M. Rostovtseff, Social and Economic History of the Hellenistic World, I (Oxford,1941), 273.

129 Starr, Individual and Community, vii.

130 Victor Davis Hanson, The Other Greeks (New York, 1995), 3.

131 Cambridge Ancient History, VI (Cambridge, 1933), 529.

132 Rostovtseff, Social and Economic History, 207–12.

133 Stephen Hodkinson in Classical Quaterly, n. s., 36, No. 2 (1986), 404.

134 Toutain, Economic Life, 113.

135 A. Bouche-Leclercq, Histoire des Lagides, Vol. iii, Part I (Paris, 1906), 179.

136 Ibid., 191–92.

137 Rostovtseff, Social and Economic History, 300; Bouchй-Leclercq, Histoire des Lagides, Vol. iii, Part I, 237–71.

138 Об этом см.: Reynold Noyes, The Institution of Property (New York, 1936), 27–220.

139 Tenney Frank, An Economic History of Rome, 2nd ed. (Balti­more, 1927), 14–15.

140 Noyes, Institution of Property, 44–49, 78–79.

141 P. S. Atiyah, The Rise and Fall of Freedom of Contract (Oxford, 1979), 110.

142 Toutain, Economic Life, 272–74.

143 Henry Lepage, Porquoi la propriйtй (Paris, 1985), 44.

144 Abbot Payson Usher, A History of Mechanical Inventions, rev. ed. (Cambridge, Mass., 1954), 32.

145 Эта тема исчерпывающим образом освещается в кн.: Maxime Kowalewsky, Die Цkonomische Entwicklung Europas bis zum Beginn der kapitalistischen Wirtschaftsforn, I, (Berlin, 1901).

146 Bloch, Feudal Society, I, 228.

147 Helen Cam, England Before Elizabeth (New York, 1994), 97.

148 Bloch, Feudal Society, I, 190–2.

149 Ibid., 196–98.

150 Ibid., 208–10.

151 Birgit Sawyer, Property and Inheritance in Viking Scandinavia: The Runic Evidence (Alingsas, Sweden, 1988), 16.

152 Henry Pirenne, Medieval Cities (Princeton, 1946),131–32.

153 Cited by John Hine Mundy in R. W. Davis, ed., The Origins of Modern Freedom in the West (Stanford, Calif.,1995), 113.

154 По материалам Robert von Keller, Freiheitsgarantien fьr Per­son und Eigentum im Mittelalter (Heidelberg, 1933), 86–238; см. также: Weber, Wirtschaft und Gesellschaft, II, 576–79.

155 John H. Mundy, Introduction to Henry Pirenne, Early Demo­cracies in the Low Countries ( New York, 1963), xxvi.

156 Weber, General Economic History, 318.

157 George H. Sabine, A History of Political Theory, rev. ed. (New York, 1955), 403–41,

158 J. H. Elliott, Imperial Spain, 1469–1716 (London, 1963), 73.

159 Jean Bodin, The Six Bookes of a Commonweale (Cambridge, Mass., 1962), 651–53.

160 Reinhold Schmid, Die Gesetze der Angelsachsen (Leipzig, 1858), 506.

161 Barbara Suchy in Uwe Schultz, ed., Mit dem Zehnten fing es an (Mьnchen, 1986), 116.

162 Ingvar Andersson, Schwedische Geschichte (Munchen, 1950), 237.

163 J. P. Sommerville, Politics and Ideology in England, 1603–1640 (London, 1986), 160–3. См. ниже в главе 3.

164 J. L. M. de Gain-Montagnac, ed., Mйmoires deLouis XIV, йcrits par lui-mкme, I (Paris, 1806), 156.

165 Sir William Blackstone, Commentaries on the Laws of England, Book I, Chapter 2, 15th ed. (London,1809), 170.

166 Kirk H. Porter, A History of Suffrage in the United States (Chi­cago, 1918), 2–3. См. также: Chilton Williamson, American Suffrage (Prince­ton, 1968).

167 Charles Seymour and Donald Paige Frary, How the World Votes, I (Springfield, Mass., 1918), 4–180.

168 Porter, History of Suffrage, 7–13.

169 Ibid., 109.

170 Jennifer Nedelsky, Private Property and the Limits of American Constitutionalism (Chicago and London, 1990), 18–19.

171 James A. Henretta, The Evolution of American Society (Le­xington, Mass., 1973), 88–112; Williamson, American Suffrage, 20–61.

172 Guido de Ruggiero, The History of European Liberalism (Bos­ton, 1961), 159, 177.

173 Карл Маркс, Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г. [Карл Маркс и Фридрих Энгельс, Сочинения, т. 7 (Москва, 1956), стр. 10.]

174 Peter-Christian Witt in Schultz, ed., Mit dem Zehnten, 191–93; G. Schmцlders in ibid., 248.

175 Thomas Erskine Holland, The Elements of Jurisprudence, 12th ed. (Oxford, 1916), 82.

176 Orlando Patterson, Freedom, I (New York, 1991), 48. Автор счи­­та­ет, что первым ученым, обратившим внимание на такого рода взаи­мосвязь, был Макс Поленц. Ibid., 79.

177 Herodotus, Persian Wars, Book V, Chapter 78. [Геродот, История, перевод Г. Стратановского (Ленинград, 1972), стр. 260.]

178 Thucydides, History of the Peloponnesian War, II, xli, Loeb Classical Library (Cambridge, Mass., 1991), I, 331. [Фукидид, История, перевод Г. Стратановского, А. Нейхарда, Я. Боровского (Ленинград, 1981), стр. 81.]

179 Finley, Ancient Economy, 28–29. (Курсив мой.)

3. Англия и рождение парламентской демократии

Свобода обитает в каком-нибудь кон­кретном предмете, и каждый народ находит для себя некий излюбленный предмет, который ввиду его важности ста­новится для этого народа мерилом счастья. Позвольте Вам напомнить, сэр, что с древнейших времен в (нашей) стране великие сражения за сво­боду развертывались главным образом вокруг вопроса о налогообложении.

Эдмунд Бёрк1

Англия — родной дом парламентской демократии, и поэтому история ее политического развития представляет всеобщий интерес: А. Ф. Поллард, специалист по истории конституций, назвал парламент величайшим вкладом Англии в цивилизацию2. Богаты ее архивы, и высочайшим качеством отмечена литература, посвященная ее конституционному развитию. Англия ни в коем случае не есть страна, принадлежащая к числу других себе подобных; действительно, во многих отно­шениях она есть страна особая и беспримерная, и таковой ее издавна считали и сами англичане, и иностранцы. Сэр Джон Фортескью, писавший в пятнадцатом столетии, и сэр Томас Смит веком позже уже вполне сознавали различие между современными им Англией и государствами на континенте. Не надо усматривать здесь проявлений шовинизма, ибо, стоит заметить, этот взгляд разделяли многие посещавшие страну чужеземцы. Монтескьё говорил об англичанах как о самом свободном народе в мире, потому что они ограничили власть короля законом3. Вольтер находился под тем же впечатлением и писал об англичанах как о “единственном народе в мире, сумевшем противостоять королям и установить пределы их власти, и добившемся в ряде битв создания мудрой системы правления, при которой Государь полновластен делать добро, но в то же время ограничен в возможностях творить зло...”4.

Англия была первой страной мира, где образовалось на­цио­­нальное государство; она же прежде других институа­ли­зи­ро­вала зачаточную демократическую практику германских племен. Она, таким образом, представляет собой лабораторию, где выявляется, какие условия наиболее благоприятствуют развитию политической свободы и утверждению граждан­ских прав.

Почему и как парламент, представляющий всех жителей страны, восторжествовал над короной и обеспечил народу пра­ва и свободы, вызывавшие восхищение остальной Европы? Конституционная история Британии — это история превращения парламента из прислужника короны (с одиннадцатого по пятнадцатый век) в ее партнера (с шестнадцатого до на­чала семнадцатого века) и, наконец, в ее господина (после 1640 года)*. По ходу дела распределение богатства между

------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* Я хорошо знаю, что после появившейся в 1931 году книги Бат­тер­филда “История глазами вигов”[H. Butterfield, The Whig Inter­preta­tion of History ] среди английских историков стало модно отме­тать как пристрастную и ущербную теорию неумолимого роста парламентской власти. Эта книга явила собой блестящий пример ученого ревизионизма, но она не выдерживает критики. Перечитав­шему ее полвека спустя Г. Р. Элтону она показалась “удручающе жид­кой” — “очерком, которому поистине недостает содержания и особенно недостает истории”. [G. R. Elton, Studies in Tudor and Stuart Politics and Government, IV (Cambridge, 1992), 273.] Не подлежит сомнению, что многие историки-традиционалисты заходили чересчур далеко в изложении парламентской истории как истории, заполненной исключительно борьбой с короной, и в изо­бражении парламента как единственного носителя добра. И все же неспециалисту, который смотрит на конституционное развитие Анг­лии со стороны и сопоставляет его с развитием, например, Рос­сии, традиционное толкование представляется убедительным. Беда “ревизионизма” в большинстве случаев состоит в том, что частные отклонения и исключения он воспринимает не как оттенки явлений, а как самую их сущность; поэтому выдает он главным образом нападки на взгляды других, но собственных содержательных точек зрения не предлагает. Дж. П. Кейнон, сам сторонник ревизионист­ской школы, соглашается, что на смену “Истории глазами вигов” не нашлось ничего “внушающего доверие”. [J. P. Kenyon, Stuart Eng­land (London, 1978), 9.] То же относится к пересмотру взглядов на английскую гражданскую войну. [Richard Cust and Ann Hughs, eds., Conflict in Early Stuart England (London and New York, 1989), 11.] Введение, предпосланное этой книге ее редакторами, содержит доб­ротную критику английского исторического ревизионизма.

----------------------------------------------------------------------------------------------------------------

короной и ее подданными играло решающую роль, поскольку упадок королевской власти сопровождался сокращением вла­дений короля и получаемых от них доходов. Богатства английской короны растаяли, потому что из-за войн, излишеств двора, плохого управления королевскими поместьями и инфляции ее расходы были больше доходов. Уменьшение собственных доходов ставило королевскую власть во все бóльшую зависимость от сборов пошлин и налогов.

Оскудение казны имело важные политические последст­вия, ибо на сбор таможенных пошлин и большинства налогов требовалось согласие парламента. “Корона беднела и беднела, а вынужденная обращаться к парламенту, она оказывалась перед необходимостью поступаться конституционными правами в обмен на денежные средства”5. “Порогом, на кото­ром по­стоянно спотыкались короли, были деньги. Они требо­вали у народа звонкую монету, народ требовал у них свободы и реформы. Это и есть та красная нить, которая, если она вообще существует, проходит через всю парламентскую исто­рию Анг­лии”6. Действительно, как три с половиной столетия назад мудро заметил Джеймс Харрингтон, именно растущее богатство народа и все бóльшая зависимость от него королевской власти принудили ее предоставить права и свободы подданным. Можно, таким образом, сказать, что конституционное развитие Англии шло под гром барабанов ее финансовой ис­тории. Это классический и наглядный пример того, как богат­ство част­ных лиц налагает ограничения на власть государства.

1. Англия до нормандского завоевания

Как и в других частях Римской империи за пределами Италь­янского полуострова, верховным собственником земли в Англии был император: местные жители обрабатывали ее по праву держателей имперского имущества7. За это право они вносили плату римским чиновникам.

С уходом римлян из Британии в середине пятого столетия остров неоднократно подвергался вторжениям банд англосаксонских варваров из Шлезвига-Гольштейна и Ютландии. У этих пришельцев базовой социальной ячейкой был клан; селились они кланами в составе свободных людей и многочисленных рабов. Землю поделили на королевские, частные и общественные владения; общественная доля, поглощаемая королевскими поместьями, неуклонно уменьшалась8. Частная земля оставалась в полной собственности владельца.

Хотя шестисотлетнюю интерлюдию между уходом римлян из Британии и ее завоеванием норманнами обычно рассматривают как долгий разгул анархии, в действительности именно к концу этого периода были заложены основы многих будущих институтов страны. В течение двух столетий, предшествовавших нормандскому завоеванию, когда Англия была объединена под властью единого монарха, по глубоко укорененной в варварских обществах традиции (см. ниже) от коро­лей требовалось не законы издавать, а охранять обычаи, что серьезно ограничивало их власть, ибо это означало для них невозможность вводить какие-либо перемены без ясно выраженного общественного одобрения*. Подобно другим германским правителям, англосаксонские короли управляли страной с помощью совета мудрых — уитенагемота (witena gemot или witan **), в который входили видные представители знати и церкви. Эти советы время от времени выбирали королей, в случаях крайней необходимости издавали законы и устанавливали налоги9. Важные решения выносились на одобрение народного собрания — фолькмота, который созывался дважды в году, вершил правосудие и рассматривал на­зревшие вопросы жизни общины. Присутствовать могли все свободные общинники. Мейтленд обращает внимание на то, что такая практика соответствует той, которая, по описаниям Тацита, преобладала в его время у германских племен и которая наблюдается у первобытных народов сегодня.***

-------------------------------------------------------------------------------------------------------

* Этот принцип соответствовал практике первобытных обществ в других частях мира, в которых, как говорит один антро­по­лог, “задача существующего управленческого аппарата состоит скорее в том, чтобы добиваться соблюдения традиционных норм и обычаев, чем в том, чтобы создавать новые прецеденты”. [Robert H. Lowie, Primitive Society (New York, 1920), 358–59.]

** Wita (мн. число witan) означает “мудрый”; gemot — “со­бра­ние”.

*** F. W. Maitland, The Constitutional History of England (Camb­ridge, 1946), 55–56; j. E. A. Jolliffe, The Constitutional History of Medieval England, 4th ed. (London, 1961), 25–29; Helen Cam, England Before Elisabeth (New York, 1952), 48. Читателю следует иметь в виду, что “германские” не означает “немецкие”. Это родовое понятие, которое охватывает этнически разные племена, покорившие Римскую империю и ставшие родоначальниками современных немцев, англичан, французов, скандинавов и т. д.

-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Английские короли даже и до нормандского завоевания не могли ни издавать законы, ни облагать подданных налогами без согласия “великих” своей земли и фолькмота10. Это пра­ви­ло, несомненно, имеет своим истоком усвоенное германскими племенами представление, что “законы остаются во влас­ти общества”, а король правит не как верховный владыка своего народа, а как его представитель*.

Наиболее вероятным объяснением тому, что эти германские традиции сохранились в Англии больше, чем на конти­ненте, является островное положение Англии, благодаря чему ее компактно проживающее население было физически отде­лено от негерманских народов Европейского материка, среди которых германцы селились и под чье влияние они вскоре попали.

Правление на основе согласия может возникать в различных условиях, коль скоро политически активное население эко­­номически самостоятельно и становится, таким образом, в известном смысле сувереном-партнером. Это мы видим в древ­ней Греции среди мелких, самостоятельно себя обеспечиваю­щих крестьян. Это распространено в обществах кочевников, живущих охотой и скотоводством, поскольку в таких общест­вах, построенных на основе родства, все взрослые муж­­чины считаются равными и обладающими одинаковыми правами на участие в решении вопросов, затрагивающих общие интересы. Такова отличительная черта всех родовых групп, будь то германские племена, описанные Тацитом, или американские ин­дейцы, или народы Африки11. Хотя тирания в пер­вобытных родовых сообществах не исключается, все же их политическая жизнь являет собой пример народного учас­тия в управлении12.

Основной организационной единицей покоривших Европу германских народов был клан сородичей, считавших себя потомками общего предка. Высшая власть принадлежала со­б­ранию воинов, решений которого не смел отменить председательствовавший на нем вождь. Собрание решало вопросы войны и мира и распределяло землю13.

Такое положение сохранялось до тех пор, пока племена и кланы вели кочевой или полукочевой образ жизни.

---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* Jolliffe, Constitutional History, 23–24, 41–42.Однако Герберт Баттерфилд в своей “Истории глазами вигов” (32) отметает это пред­ставление как миф, сочиненный юристом семнадцатого века сэром Эдвардом Куком.

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Но ког­да главным занятием этих племен стало земледелие и они при­няли оседлый образ жизни, демократические процедуры, действовавшие в рамках рода, стали применяться в границах территории. Случилось это не вдруг: германские захватчики Англии, поселившиеся родственными кустами, сначала следовали своим родовым законам14. То же самое надо отнести и к варварам-завоевателям материковой Европы, которые, как мы выше отмечали, следовали не римскому праву, гос­под­­­­ст­вовавшему в покоренных ими землях, а собственным “вар­вар­ским” законам. Постепенно, однако, территориальный принцип брал верх, и законы господствующего племени ста­нови­лись законами земли15. Только это и позволяет объяснить, каким образом столь дикие юты, англы и саксы смогли зало­жить основы представительной власти в покоренной ими Англии.

Переход от родовой организации к территориальной произошел в Англии к концу девятого столетия, в годы правления Альфреда Великого, с введением порядка налогообложения, базой которого стали графства (shires), а не племенные группы*. Дж. И. А. Джоллиф, специалист по истории кон­сти­­туционного развития, назвал его самым глубоким сущ­ностно­образующим сдвигом во всей английской истории, потому что он сделал возможным слияние различных общин в единую нацию и единое государство16. Именно тогда родилось современное государство — учреждение, притязающее на ­об­щую власть над всеми жителями данной территории. В ­случае с Англией государство выросло из сообщества свободных людей, и этой своей природе оно никогда не из­меняло.

Общественные заботы в англосаксонское время в значительной мере касались собственности. Есть свидетельства, что до нормандского завоевания частная земельная собственность в Британии была обычным делом и владельцы земли обладали полным правом на ее отчуждение17. По Мейтленду, об этом идет речь и в

-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* Keith Feiling, A History of England (New York etc., 1950),
67–68. Это перекликается с тем, что произошло в Спарте в седьмом веке до н. э. [Chester G. Starr, Individual and Community (New York and Oxford, 1986), 55–56.] Это было также подобием реформ Клис­фена в Афинах (570–508 годы до н. э.), связавших право гражданст­ва с местом жительства, а не с принадлежностью к клану.

---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

самом раннем из английских правовых документов, относящемся ко времени правления короля Этель­берта (ок. 600 года)18. Фольксмоты также уделяли много внимания этому предмету, улаживали споры владельцев земли и боролись с преступностью, в том числе с хище­ниями19.

Что касается налогообложения, то здесь действовал принцип, который сохранялся, по крайней мере в теории, до сере­­дины семнадцатого века и устанавливал, что обычные те­кущие расходы, как личные, так и государственные, английские ­ко­­роли покрывали за счет поступлений от их собственных ­вла­дений и сборов за отправление правосудия. Считается, что при необходимости получить дополнительные налоговые по­ступления им надо было заручиться согласием уитенаге­мота. Но такие дополнительные налоги были столь редки, что, по су­ществу, какие бы то ни было сведения о них отсутствуют20.

2. Правление норманнов

Ко времени нормандского завоевания земельные владения королевского дома были велики, как никогда21. Завоеватели отменили земельную собственность, полученную на правах аллода. Прежние собственники, если им разрешалось сохранить владение, становились главнымикоролевскими дер­жателями. Нормандские правители не только унаследовали земли свергнутых англосаксонских королей, но и отобрали поместья у оказавших им сопротивление лордов, распределив затем эту землю среди своих держателей22. Главных дер­жателей обязали выставлять оговоренное число всадников для службы в королевской коннице. А те, в свою очередь, что­бы надежно закрепить за собой возможность справляться с этой повинностью, отдавали часть своих земель рыцарям. Так ковалась феодальная цепь. Но Вильгельм Завоеватель уста­новил, что вся земля, находившаяся в руках как светских, так и церковных хозяев, принадлежит ему и держатели поль­зуются ею на феодальных основах — как вассалы. Главный держатель, не исполнявший своих обязанностей, терял землю, отходившую короне.

Нормандские правители должны были, как и англосаксонские короли, содержать двор и управлять страной за счет сво­их личных доходов23.В течение двух столетий, последовавших за нормандским завоеванием, то есть до середины три­надцатого века, до 60 процентов дохода английские ко­ро­ли получали в виде земельной ренты, поступавшей из ­собственно королевских владений24. К этому добавлялись доходы от использования феодальных прав, главным образом на выморочное имущество и на опеку*. Такой порядок был подтвержден в 1467 году знаменитой декларацией Эдуарда IV, в которой он заявил общинам: “Я намерен жить на собственные средства и не облагать моих подданных налогами иначе, как в случаях большой и острой необходимости...” Он имел в виду, что жить будет на все поступающие в казну доходы, к каковым, помимо таможенных сборов, относились рента, по­лучаемая от коронных земель, и поступления от использо­вания прав феодального сюзерена25. Налогообложение предусматривалось лишь для чрезвычайных случаев, когда король обязан был указать на необходимость защитить страну и по­лучить согласие тех, кому вводимые налоги пришлось бы платить. В Великой хартии вольностей (1215) король Иоанн, потерпев поражение во Франции, подтвердил по возвращении домой, что не будет вводить налогов без согласия страны. В 1297 году в Подтверждениихартий (Confirmation of Char­ters),в том числе иВеликой хартии, повторялся принцип, согласно которому король не имел полномочий учреждать без согласия парламента сборы, выходившие за пределы его феодальных прав26. Эти уступки давно признаны историками как вехи на пути образования основополагающих гарантий частной собственности в Англии. И хотя корона и тогда, и позже проявляла большую изобретательность в попытках по­дорвать этот принцип, он все же остался опорой английской конституции: английскому королю “ никогда (Курсив мой. — Авт.) не было дано права на какую-либо материальную поддержку или субсидию от подданных без согласия ­

------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* H. P. R. Finberg, The Agrarian History of England and Wales, IV (Cambridge, 1967), 256. Право на выморочное имущество означало право суверена или другого феодала на обращение в свою собственность земли, принадлежавшей подданным, cкончавшимся, не оставив завещания, либо не имеющим законных наследников, либо лишенных этой земли за неисполнение феодальных повиннос­тей, за измену или уголовное преступление. По праву на опеку король управлял имуществом оставшихся сиротами несовершеннолетних детей вассала.

-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

пар­ламента”*. На деле это означало, что при отсутствии ­собственных средств он не мог действенно осуществлять власть без согласия своих подданных. Этот принцип был прочно установлен еще до середины четырнадцатого сто­летия27. Именно этот принцип и это зависимое положение короляпослужили истоками впечатляющей карьеры палаты общин.

Тут нам следует обратиться к истории парламента. Счита­ется, что установить время, когда возникло это учреждение, невозможно. Парламент в нынешнем понимании слова, то есть собрание представителей, уполномоченное издавать за­коны, появился, видимо, в правление Генриха III, в середине тринадцатого века. До того словом “парламент” без разбора обо­значались любые собрания (“parleys”); лишь около 1250 года его стали употреблять, четко имея в виду созываемое королем совещание по государственным делам28. В этом своем виде парламент предстал наследником curia regia или существовавшего при норманнах королевского совета. Главные держа­тели короля обязаны были являться на заседания по первому зову. Первоначально им полагалось не разрабатывать законы, а подавать свои мнения о применении обычного права и уча­ствовать в отправлении правосудия. Поле их деятельности было сужено господствовавшим в средние века представлени­ем о законах как вечных и неизменных, так что их надлежало лишь толковать, но не создавать. Продержалось такое положение вещей на удивление долго. До принятия в 1832 году закона о реформе право воспринималось в Англии не как нечто “творимое”, а как данность, восходящая к обычаю и естественному праву29. Поскольку присутствие на совещаниях у короля требовало больших затрат денег и времени, оно рассматривалось как обуза, а не как привилегия; по крайней мере, неведом ни один случай, чтобы лорды требовали себе право участия в совещании30. Тем не менее,

-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* Stephen Dowell, A History of Taxation and Taxes in England, I (London, 1888), 211. Из этого правила были лишь два ис­клю­чения: на арендаторов земли в королевских владениях в силу того, что король был для них хозяином-помещиком, могла быть возложе­на налоговая повинность (“ tallage ”) для покрытия обра­зовавшегося королевского долга; евреи “обязаны были платить ­любые устанавливаемые для них королем сборы, потому что они вообще находились здесь исключительно по его милости”. [Ibid., 210–11.]

-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

как ни редки были законодательные акты тех ранних времен, издавались они по совету и с согласия “великих”. Вильгельм I Завоеватель последовал англосаксонской традиции не принимать ­ни­каких новых законов и не вводить налогов без одобрения “муд­рых” и могущественных людей королевства31.

Критически важный сдвиг в развитии парламента произошел к концу тринадцатого столетия, когда король, испытывая большую нужду в деньгах и не сумев получить их из собственных источников, пригласил представителей рыцарства и горожан на особое заседание феодального совета32. Для каз­ны то был богатый и нетронутый источник возможных доходов. Выше уже отмечалось, что земельные владения очень рано стали наследственными, и существовало немало спо­собов, по­зволявших их держателям отчуждать свою землю с раз­реше­ния лорда или без него33. Уже в двенадцатом веке королевские суды в Англии занимались улаживанием земельных споров крупных и мелких держателей34. Алан Макфарлейн привел свидетельства очень раннего появления личной собст­венности на землю в феодальной Англии35. Он показал, что в предшествовавшие Тюдорам времена (в тринадцатом и четыр­надцатом веках) земля свободного держателя принадлежала не семье, а отдельному человеку (включая женщин), причем собственник мог распоряжаться своей землей как за­благорассудится, вплоть до того, что оставлять детей без ­на­следства или продавать ее посторонним*. В Англии тринадцатого столетия жили крестьяне, смотревшие на обрабатываемую ими землю как на товар. Макфарлейн заключает, что “(земельная) собственность (в Англии) была сильно индивидуализирована к концу тринадцатого века, если не много раньше. Она находилась в руках отдельных лиц, а не больших групп; ее можно было покупать и продавать; детям право на землю не передавалось автоматически; нет никаких свидетельств о сильной привязанности семей к своим земельным участкам”36.

Дата добавления: 2015-05-10