Аргонавты 2 страница

* * *

— Хорошее судно у Янсонса, — сказал Димка, — и сам он дядька хороший.

— А что такое анималист? — спросил Юрка.

— По-моему, это что-то из зоотехники.

Янсонс сидел на корме своей голубой моторки. Издали, в курточке и восьмиугольной фуражке, он был похож на юношу. Моторка покачивалась на волнах. Голубые тени скользили по ее корпусу. Солнце отсвечивало вокруг в воде, вращалось маленькими волчками. Янсонс, загадочный анималист, сидел на корме и улыбался подплывающим ребятам из-за своей трубки.

* * *

«Cтучит и стучит. Какой смешной этот Алик!» — подумала Галя.

Она уже два раза выкупалась. Поиграла в волейбол с теми ребятами.

Ребята оказались рабочими с таллинского завода «Вольта», Они говорили по-русски с удивительно милым акцентом. А Алик все стучал на своей машинке.

«Все-таки он молодец!» — подумала Галя, Сценарист, беллетрист и поэт Александр Крамер за эти два часа написал уже один рассказ и три стихотворения; о трактористе, ко Дню Военно-Морского Флота и ко Дню физкультурника.

Бронзой мускулов,

День. звени!

Будут ли тусклыми

Наши дни?

Мускулы-тусклыми! Железная рифма. Отхватят с руками. 48 строчек по 5 рублей — 240! Неплохо за два часа! Конечно, это халтура, но кто не халтурил? И Маяковский себя смирял, становясь на горло собственной песне.

Десять окурков валялись рядом с ним на песке. Закуривая новую сигарету, он поднял вверх свою бородку (паршивенькая, надо сказать, бороденка!) и поправил синий платок на шее.

"Ну, а теперь начну что-нибудь настоящее, для души. Каюта, Пахнет табаком. Шкипер спит. Волосы из ноздрей, как два маленьких взрыва.

Заскрежетало. Закручу психологический узел. Жена, любовница, 17-летний сын, драка в портовом кабачке. Напишу в манере сюрреализма и пошлю Феликсу Анохину на рецензию. Ему понравится. Главное — психический автоматизм, всегда говорит он. Телеграфный язык современной прозы. Сделаю настоящую модернягу".

Алик сунул окурок в песок и увидел великолепные остроносые туфли, медленно передвигающиеся по песку. Штаны тоже были стопроцентные, без манжет. Алик поднял голову выше и ахнул. Мимо него шел знаменитый сценарист и кинодеятель Иванов-Петров.

«На ловца и зверь бежит!» — сразу же подумал Алик.

Знаменитость отошла метров на десять и со слабым стоном повалилась на песок.

— Галка, видишь того человека? — горячо зашептал Алик.

— Шикарный дядечка, — равнодушно сказала Галя. Она лежала на животе, болтала ногами в воздухе и читала что-то по театру.

— Это же Иванов-Петров!

— Иванов да еще и Петров? Не может этого быть.

— Темная ты женщина! А еще актрисой собираешься стать!

Алик вскочил, подтянул шейный платок, пригладил волосы. Темная женщина Галка! Не знает Иванова-Петрова! Это же авангард нашего искусства! Пойду пожму руку старику. Мы ведь с ним немного знакомы. Болтали тогда о «Сладкой жизни». Он рассказывал о фестивале в Каннах, а я тогда сказал…

Алик сказал тогда, что, по его мнению, Феллини — экзистенциалист.

Правда, Иванов-Петров этого не услышал, потому что одновременно с Аликом заговорил режиссер Галанских. Иванова-Петрова окружала целая толпа маститых, и Алик бегал вокруг и вставал на цыпочки. Потом Алик снова сказал, что, по его мнению, Феллини — экзистенциалист, но тут заговорили один редактор и знаменитый оператор Пушечный. В третий раз до всех дошло. Все посмотрели на Алика и засмеялись, дубы, а Иванов-Петров, проходя к выходу, хлопнул его по плечу. Знакомство, конечно, шапочное, но почему не поприветствовать старика Иванова-Петрова? Ему, наверное, будет приятно здесь, в Эстонии, увидеть своих с «Мосфильма».

Алик пошел на сближение.

«Главное, не терять независимости!» — думал он. Прошел мимо.

Иванов-Петров лежал на спине. Алик влез по пояс в воду, окунулся, пошел обратно, небрежно хлопая ладонью по воде.

«Полная независимость», — думал он. Остановился над распростертым на песке телом и сказал громко:

— Ба, да это, кажется Иванов-Петров!

Сценарист вздрогнул, но глаза не открыл. Алик растерялся.

— Ба, да это кажется Иванов-Петров! — сказал потише. Сценарист открыл глаза.

— Привет! — сказал Алик и плюхнулся на песок рядом.

Иванов-Петров протянул ему руку.

— Давно здесь? — спросил Алик независимо, может быть, даже несколько покровительственно.

— Первый день.

— Творческая командировка? Или конференция?

— Да нет, брат, — виновато сказал Иванов-Петров, — жиры сгонять приехал. Засиделся. Думаю тут погулять, в теннис поиграть.

— Дело! — одобрительно сказал Алик.

— Ты меня прости, брат, — замялся кинодеятель, — память у меня что-то стала слабеть. Сорока еще нет, понимаешь ли, а вот… Ты в каком жанре трудишься?

— Почти во всех, — ответил Алик и с ужасом взглянул на Иванова-Петрова. — В основном сценарии. Думаю стать киносценаристом.

— Тяжело, — вздохнула знаменитость.

— Можно вам показать? — Алик независимо усмехнулся. — В порядке шефства посмотрите мои работы?

— Давай, брат, — снова вздохнул Иванов-Петров.

* * *

Юрка плыл под водой. Он дышал через трубку и смотрел вниз — песчаное и словно гофрированное дно. По дну скользила его тень, похожая на самолет.

Перед самым носом, блестя, точно металлическая пыль, прошла стайка мелюзги.

Внизу шмыгнула стайка мелочи покрупнее.

«Тюлька, — подумал Юрка. — Четыре рубля килограмм».

Дно было совершенно чистое: ни кустика, ни камушка. Черта с два подстрелишь на таком дне! Все равно, что охотиться в парке культуры. Тоже мне Янсонс, знаток природы, куда привез! Ага, кажется, начинается! Внизу появились валуны и лужайки темно-зеленого мха, потом пошли какие-то кустики.

Юрка посмотрел наверх. Там все сияло ярко и вызывающе. Здесь был другой, мягкий и вкрадчивый, мир. Юрка чувствовал все свое тело, легко проникшее с этот чужой мир. Он чувствовал себя гордым и мощным, как никогда, представителем воздуха и земли в этой иной стихии. Честно говоря, он ни разу в жизни не охотился под водой и, если уж совсем начистоту, впервые плавал с ластами и в маске. Но с детства он был страшно уверен в себе, считал, что любое дело ему по плечу. В пятом классе на уроке физкультуры он забрался на большой трамплин, как будто это было для него самое привычное дело. На баскетбольной площадке он чаще всех бросал по кольцу из любого положения. Он был самым высоким в классе, самым сильным, и он был кандидатом в сборную молодежную.

«Покупайте свежемороженую камбалу. Вкусно, питательно», — вспомнил Юрка плакат в магазине на их улице, когда увидел внизу несколько круглых и плоских рыб. Он нырнул, поднял ружье и выстрелил в самую крупную. Рыбы трепыхнулись и исчезли. Гарпун тоже пропал. А тут еще ахнул с моторки Димка.

Он нырнул до самого дна, толкнул Юрку в плечо и, выпуская пузырьки, вознесся вверх. Наловишь с ними рыбы, с этими типами, Янсонсом и Димкой! Но где же гарпун?

* * *

Димка лежал на спине. Волны поднимали его, и тогда слева он видел желто-зеленую полоску берега, а справа-силуэт танкера, волны опускали его, и тогда он оставался наедине с небом. Вдруг он вспомнил стихи. Виктор на юге часто повторял это:

С этих пор я бродил

В полуночном пространстве,

В первозданной поэме,

Сложенной почти наобум,

Пожирал эту прорву,

Проглатывал прозелень странствий,

Где ныряет утопленник,

Полный таинственных дум.

Вот жизнь у этих утопленников! Наверное, это здорово — качаться все время на волнах и быть полным таинственных дум! Но еще лучше быть живым и вспоминать разные стихи про море. Алик знает целую прорву стихов и много о море. Виктор знает стихи, а Галка — наизусть «Ромео и Джульетту». Галка, Галка, какой ты молодец, что дала мне по щеке! Как это хорошо получилось!

Как здорово все — я в море, а она на берегу.

Волна подбросила Димку. Танкер лез в гору, а две яхты ползли вниз.

Пикировала здоровенная, похожая на гидроплан чайка. Совсем рядом подпрыгнула корма моторки. Две чаечки косо перерезали всю эту вихляющуюся картину и сели на воду.

— «И летит кувырком и касается чайками дна», — снова вспомнил Димка стихи и даже испугался: «Что это сегодня со мной?» Он перевернулся и поплыл.

Вот жизнь!

* * *

Чайка, похожая на гидроплан, прилетела с моря, изящно сделала вираж и ушла обратно. Галя отбросила книжку и перевернулась на спину. Над головой прошли ботинки Иванова-Петрова и голые ступни Алика.

«Мальчики ловят рыбу, — улыбнулась Галя. — Посмотрим, что вы поймаете. А я? Поймаю ли я золотую рыбку? И где она плавает, моя? Море такое громадное. А может быть, она сама приплывет ко мне и скажет: „Чего тебе надобно, Галя?“ „Я хочу, чтоб было душно, и пахло цветами, и чтобы я стояла на балконе и смотрела на слабые огоньки Вероны“. А потом послышится шорох, и появится Ромео. Он подойдет ко мне и скажет: „Кончай, детка, свои закидоны глазками и прочие шуры-муры“. Он скажет это так же, как сказал сегодня, но на этот раз мы будем одни. А дальше уже все пойдет по Шекспиру. Но конец будет ненастоящий, так будет только на сцене. Вспыхнут все лампы, и мы встанем как ни в чем не бывало. Аплодисменты! Букеты! А в первом ряду аплодирует седой человек из кино. На самом деле это будет только начало».

* * *

К концу дня друзья подстрелили одну тощую камбалу. Они стыдливо завернули ее в газету и отнесли в палатку. Почистившись, пошли на автобусную остановку.

Галя и Алик долго и противно смеялись. Юрка и Димка не ответили ни на один вопрос. Не станешь ведь рассказывать, как они без конца ныряли и, посинев от напряжения, пытались вытащить застрявший гарпун. И про улыбочки Янсонса тоже не расскажешь. Ведь не рассказывать же, ей-богу, про эту несчастную рыбешку, которую с грозным ревом и омерзительным сопением пожрал один из котов Янсонса. Абсолютно ни о чем нельзя было рассказать. Ведь если Галка начнет хихикать, ее не уймешь.

За спинами ребят гигантским веером колыхался закат. А прямо перед ними стояли красные сосны. А вот показался огромный венгерский «Икарус». Краски заката раскрасили его лобовое стекло. Замолчали Галка и Алик, Все четверо смотрели, как приближается автобус, и чувствовали себя счастливыми. Вот это жизнь! Горячий песок. Сосны. Чайки. Море. Автобус идет. Куда хочу, туда еду.

Могу на автобусе, а могу и в такси. И пешком можно. И никто тебе не кричит: иди, учи язык! И никто, понимаете ли, не давит на твою психику. И унижаться, выпрашивать пятерку на кино не надо. А впереди вечерний Таллин. Город, полный старых башен и кафе.

Они вошли в кафе. В зале были свободные столики, но они подождали, пока освободятся места у стойки. Места освободились, и они сели на высокие табуреты к стойке. Положили руки на стойку. Вынули сигареты и положили их рядом с собой. На стойку. Поверхность стойки была полированной и отражала потолок. Потолок весь в звездах. Асимметричные такие звезды.

Буфетчица занималась с кем-то в конце стойки, а ребята пока оглядывались, сидя у стойки. Кафе было замечательное.

— А вон наши красавцы с пляжа, — сказал Алик.

В дверях появились трое парней.

— Ишь ты, напыжились! — засмеялся Юрка.

— А как же! — усмехнулся Димка. — Смотрите, смотрите, мы идем в элегантных вечерних костюмах. Все трое в черных костюмах.

— Дешевые пижоны, — сказал Алик.

— Они не пижоны, а рабочие, — возразила Галя.

— Рабочие! Знаем мы таких рабочих!

Пижоны-рабочие вежливо поклонились Гале. Брижит Бардо сделала салют ручкой и сказала первое эстонское слово, которое выучила:

— Тере — здрасте!..

Димка только покосился на нее. Те трое уселись на высокие табуреты, как будто им в зале мало места. Везде им места не хватает. Тот пижончик, в которого Димка сегодня бил, оказался рядом. Ладно, лишь бы сидел тихо.

Только бы перестал возиться и напевать. И пусть только попробует пялить глаза на Галку!

— Палун? — обратилась буфетчица к Димке.

— Коньяк, — сквозь зубы, резко так сказал он. — Налейте коньяку.

Четыре по сто. Вот как надо заказывать коньяк. Только так.

— Смотри, что она наливает, — зашевелился Юрка. — «Ереванский»!

17.50 сто граммов! Эй, девушка, нам не…

Димка толкнул его локтем.

— Заткнись!

Юрка и Димка выпили свои рюмки. Алик не выносил спиртного. Он лизнул и что-то записал в блокнот. Юрка разлил его рюмку пополам с Димкой. Галя не допила, и Димка хлопнул и ее рюмку.

Пижоны рядом пили кофе и какое-то кисленькое винцо.

В кафе громко играла музыка, какая-то запись. Это был рояль, но играли на нем так, словно рояль — барабан. Вокруг курили и болтали. И симпатичная буфетчица, которую Димка уже называл «деткой», поставила перед ними дымящиеся чашки кофе. Стояли рюмки и чашки, валялись сигареты, ломтики лимона были присыпаны сахарной пудрой. Сверкал итальянский кофейный автомат.

Сверкало нарисованное небо с асимметричными звездами.

Нарисованный мир красивее, чем настоящий. И в нем человек себя лучше чувствует. Спокойней. Как только освоишься в нарисованном мире, так тебе становится хорошо-хорошо. И совершенно зря «детка» Хелля говорит, что Димке уже хватит. Она ведь не понимает, как человеку бывает хорошо под на рисованными звездами. Она ведь ходит под ними каждый вечер.

— Пошли в клуб, ребята, — сказал Густав, этот милый парень с завода «Вольта», — пойдемте на танцы.

— А что у вас тут танцуют? — спросил Димка — Чарлстон и липси.

Вот это жизнь! Черлстон и липси! Вот это да!

* * *

Ночью в палатке казначей Юрка долго возился, шуршал купюрами, светил себе фонариком. — Не надо было пить «Ереванский», — прорычал он.

Но Димка в это время на древней ладье плыл по фиолетовому морю. Качало страшно. Налетели гидропланы противника. Стрелял в них из автоматического подводного ружья. Как у Жюля Верна, из-под воды. Небо очистилось, и проглянули великолепные асимметричные звезды. Все было нарисовано наспех, и в этом была своя прелесть. "Если уж пить, то только «Ереванский», — сказала деточка Хелля. А Галя погладила по затылку снизу вверх.

— «Асимметрия — символ современности», — говорил в это время Алик Иванову-Петрову.

— «Тяжело мне, — стонал кинодеятель, — темный я, брат!»

«А что вы можете сказать о глазах? Глаза Боярчук — это вам что?»

«Они у нее симметричные? Старо, брат! Симметричные глаза не выражают нашу современность. В Каннах этот вопрос решен».

* * *

В ста метрах от палатки на мансарде янсонсовского дома Галя жмурилась от вспышек блицев и кланялась, кланялась.

«Удивительная пластичность, — сказал седой человек из кино, — я еще не видел ни одной Джульетты, которая бы так великолепно танцевала липси». Он выхватил шпагу и отсалютовал. И вокруг началось побоище. Шпаги стучали, как хоккейные клюшки, когда в Лужниках играют с канадцами. Конечно, всех победил Димка. "Наш лучший нападающий, — сказал седой человек из кино репортерам.

— Семнадцать лет, фамилия — Монтекки, имя — Ромео".

* * *

— Не надо было пить «ереванский», — пробормотал Юрка. вытянулся на тюфяке и сразу же ринулся в бой с несметными полчищами камбалы.

Глава 6

Димка сидел на пляже и смотрел в море. Он внимательно следил за одной точкой, еле видной в расплавленном блеске воды. Она двигалась в хаосе других точек, но он ни разу не потерял ее из виду, пока она не исчезла совсем. Он подумал: нырнула Галка, интересно, сколько продержится, где это она так хорошо научилась плавать? Он увидал: в бледно-зеленом, переливающемся свете скользит гибкое тело. Он почувствовал: Галя! Галя! Галя! Он почувствовал страх, когда Галя вышла из воды и направилась к нему с солнечной короной на голубой голове, со сверкающими плечами и темным лицом. На пляже вдруг всех точно ветром сдуло. Исчезли все семьи и отдыхающие-одиночки, и кружки волейболистов, и мелкое жулье, и солидная шпана, и читающие, и курящие, подозрительные кабинки и спасательная станция, слоны и жирафы с детской площадки, и сами дети, касса, дирекция, буфет и пикет милиции, все окурки, яичная скорлупа и бумажные стаканчики, лежаки, мачта, скульптурная группа, велосипеды и кучки одежды. Все. Идет Галя. С короной на голубой голове. С темным лицом.

Афродита родилась из пены морской у острова Крит. А Галя? Неужто в роддоме Грауэрмана вблизи Арбата? В сущности, Афродита — довольно толстая женщина, я видел ее в музее. А Галя?

Галя стройна, как картинка Общесоюзного Дома моделей.

Что бы я сделал сейчас, если бы был я греком? Древним, конечно, но юным и мощным, точно Геракл?

О Галя!

Я бы схватил ее здесь, на пустующем пляже. На мотоцикле промчался бы с ней через Таллин и Тарту.

Снял бы глушитель, чтоб было похоже на гром колесницы.

Я бы унес ее в горы, в храм Афродиты, Книгу любви мы прочли бы там от корки до корки.

Димка не был греком, он боялся Гали. Что он знал о любви? Он бросил Гале полотенце. Она расстелила его на песке и села, обхватив руками колени.

— Ой, как здорово искупалась!

Она подняла руку и отстегнула пуговку под подбородком. Стащила с головы голубую шапочку.

— Не смотри на меня.

— Это еще почему?

— Не видишь, я растрепанная! Дай зеркало и гребенку!

Димка засвистел, перекатился на другой бок и бросил ей через плечо зеркальце и гребенку. Он стал смотреть на свои сандалии, засыпанные песком, а видел, как Галя причесывается. В левой руке она держит зеркальце, в правой — гребенку, заколки — во рту.

— Теперь можешь смотреть.

— Неужели? О нет, нет, я боюсь ослепнуть!

— Смотри! — крикнула она с вызовом.

Димка стал смотреть.

"Смотри, смотри, смотри! — отчаянно думала Галя. — Смотри, сколько хочешь, смотри без конца! Можешь смотреть и прямо в лицо, а можешь и искоса.

Смотри равнодушно, насмешливо, страстно, нежно, но только смотри без конца!

Ночью и вечером и в любое время!"

— Что с тобой? — спросил Димка, холодея.

— А ничего. Не хочешь смотреть, и не надо, — проговорила она, чуть не плача.

Сегодня, в четыре часа утра, Юрка и Алик ушли на рыбную ловлю. Кто-то им сказал, что в озере Юлемисте бездна рыбы. А в девять часов Димка закрутился под солнечным лучом, проникшим в палатку через откинутый полог.

Луч был тоньше вязальной спицы. Он блуждал по Димкиному лицу. Димке казалось, что он стал маленьким, как червяк, и что он лежит у подножия травяного леса. Забавно, что трава кажется нам, червякам, настоящим лесом.

Вокруг оглушительно, точно сорок сороков, гремели и заливались синие колокольцы. Солнечный луч полез Димке прямо в нос. Димка чихнул и проснулся.

Рядом с его ложем сидела на корточках Галка. Она была в белой блузке с закатанными рукавами и в брюках. Она смеялась, как тысяча тысяч синих колокольчиков. Она щекотала Димкин нос травинкой. Димка знал, что такое жажда расправы. Она появлялась у него всегда, когда его будили.

— Ах ты подлая чувиха! — заорал он и бросился на Галку. Хрипло ворча:

«Молилась ли ты на ночь, Дездемона?» — он сломил ее сопротивление. И вдруг он заметил, что Галка во время борьбы не проронила ни звука. Вдруг он увидел ее странно увеличившиеся глаза. Вдруг он почувствовал под своими руками ее плечи и грудь. Он вылез из палатки и бросился бежать. Мчался меж сосен, прыгал через ручьи, выскочил на шоссе и снова — в лес. Он задыхался и думал: «Надо отрабатывать дыхание».

Через несколько минут, когда он снова сунулся к палатке, он увидел, что Галя лежит на спине и курит.

— Эй, пошли рубать! — крикнул он.

За завтраком было странно. Булка не лезла в рот, и все хотелось курить.

Галя крошила булку в кефир и все смотрела в окно.

Ребята на озере Юлемисте ловят рыбу. Димка им завидовал. Они там просто ловят рыбу, а у него что-то случилось с Галей. Что же случилось? А стоит ли завидовать Юрке и Алику! Они там со своей идиотской рыбой, а он здесь с Галей.

И дальше все шло очень странно. Ни разу не появилась Брижит Бардо.

Возле киоска Галя даже не обратила внимания на новые фотографии — Лоуренс Оливье и Софи Лорен. Она шла рядом с Димкой и покорно слушала его прогнозы Олимпийских игр. Димка же трепался без конца. Молол языком что-то о травяном хоккее, Напрасно эта игра не культивируется в Союзе, Он бы, безусловно, вошел в сборную страны. Болтал и думал: «Что же произошло?»

«Любовь!» — грянуло из небес, когда Галя выходила из воды. Начинается любовь, Димка. Эта девочка, которую ты десять лет назад нещадно избил за разглашение военной тайны. Эта девочка, которая была леди Винтер и Констанцией Бонасье одновременно и которой хотелось быть д'Артаньяном. Но д'Артаньяном был ты. Помнишь погоню за каретой возле Звенигорода? Эта девочка, которая передавала твои записки своей однокласснице, когда все у вас стали вдруг дружить с девочками и тебе тоже надо было с кем-то дружить.

Не мог же ты дружить с этой девочкой, ведь ты ее видел каждый день во дворе.

Эта девочка вдруг на сцене. Помнишь школьный смотр? Эта девочка вдруг в юбке колоколом, и туфельки-гвоздики. Ты помнишь, как пожилой пьяный пижон сказал в метро: «Полжизни бы отдал за ночь с такой крошкой». Еще бы тебе не помнить: ты дал ему прямым в челюсть. Эта девочка… Ты полюбил ее. Ты и не мог полюбить никакую другую девочку. Только ее. Галя чуть не плакала и смотрела на Димку.

— Пошли рубать, — сказал он, — время обеда.

— Не пойду.

— Почему?

— Дай лучше мне закурить.

— Ты сегодня уже пятую.

— Ну и что же?

— А то, что охрипнешь и тебя не примут в театральный институт. Вот будет смешно.

— Тебе уже смешно?

— Ага.

— Что же ты не смеешься?

— Ха-ха-ха!

— Тебе действительно смешно?

— Конечно, смешно.

— А я хочу плакать, — сказала она, как маленькая девочка.

— Пошли рубать.

Он встал и стал одеваться. Галя смотрела в море.

— Я хочу быть на яхте, — сказала она, — а ты?

— Не откажусь.

— Со мной?

— Можно и с тобой. — Димка больно закусил губу.

— Иди ты к черту! Я с тобой не поеду! — крикнула Галя и уткнулась лицом в колени. Димка помялся с ноги на ногу. Он уже не мог теперь грубо хлопнуть ее по плечу или потащить за руку.

— Ладно, Галя, я тебя жду, — промямлил он и поплелся наверх к лесу.

Ему было тошно и смутно. Галя его тоже любит — это ясно. И это у нее не игра. И она смелее его. Почему это так? Цинично треплешься с ребятами на эту тему, а любовь налетает, как поезд в кино. Почему ему страшно? Ведь он прекрасно знает, что это не страшно. Любовь — это… Любовь — это… Что он знает о любви?

Любовь! Что знает о тебе семнадцатилетний юноша из «приличной» семьи?

О, он знает вполне достаточно. Соответствующие беседы и даже диспуты он посещал. Кроме того, ему вот уже больше года разрешается посещать кое-какие фильмы.

Впрочем, он и до шестнадцати их посещал.

Он знает, как это бывает. Люди строят гидростанцию, и вдруг Он говорит:

«Я люблю», — а Она кричит: «Не надо!» или «А ты хорошо все обдумал?».

А потом они бегают по набережной и все пытаются поцеловаться. Или сидят на берегу, над гидростанцией, а сводный хор и оркестр главного управления по производству фильмов (дирижер — Гамбург) наяривают в заоблачных далях. И вот зал цепенеет: Он снимает с себя пиджак и накидывает его на плечи любимой. Наплыв.

О, семнадцатилетний юноша, особенно если он начитанный юноша, очень много знает о любви! Он знает, что раньше из-за любви принимали яд и взрывали замки, сидели в темницах, проигрывались в карты, шли через горы, моря и льды и погиба ли, погибали… Сейчас, конечно, все не так. Сейчас хор и гидростанция внизу.

Что он знает о любви? Массу, множество разных сведений.

Любовь — это… Любовь — это… Любовь — это фонтан, думает он.

Галя оделась и идет, медленно вытаскивая ноги из песка. Димка смотрит на нее. Ему тошно и смутно. Он счастлив. Пусть эти дети ловят свою дурацкую рыбу. К нему идет любовь.

* * *

В лесу было душно. Сосны истекали смолой. Галя и Димка медленно брели, раздвигая кусты и заросли многоэтажного папоротника. Июль навалился душным пузом на этот маленький пес. Трудно было идти, трудно разговаривать и просто не возможно молчать.

— Божья коровка, улети на небко, там твои детки кушают котлетки.

Одно неосторожное движение, и весь этот лес может зазвенеть. Курить нельзя: вспыхнет смола.

— Божья коровка, улети на небко, там твои детки кушают котлетки.

Божья коровка приподняла пластмассовые крылышки и стартовала с Галиной ладони вверх. Голубым тоннелем она полетела к солнцу.

— Что?! — закричала Галя. — Что, что, что?!

Она подняла лицо и руки вверх и закружилась. Она кружилась, а папоротники закручивались вокруг ее ног, пока она не упала.

— Ой! Димка ринулся в папоротники, поднял Галю и стал ее целовать.

— Дурак! — сказала она и обняла его за шею. Кто-то совсем близко закричал по-эстонски, и женский голос ответил по-эстонски, и с пляжа донесся целый аккорд эстонской речи. Эстония шумела вокруг Гали и Димки, и им было хорошо в ее кругу, они стояли и целовались. Но вот появились велосипеды. Это уже совсем лишнее.

Лес гремел, словно увешанный консервными банками, и слепил глаза огненными каплями смолы. Галя и Димка бежали все быстрей и быстрей. Они выскочили из леса и помчались к ресторану. Им страшно хотелось есть.

* * *

— Эти божьи коровки похожи на маленькие автомобили.

— Автомобиль будущего, ползает и летает.

— Давай полетим куда-нибудь!

— В нашем автомобиле?

— Ну да.

— Шикарно!

— Ты меня любишь? Да. А ты меня? Да. Ну, так иди ко мне. Подожди, кто-то идет. Проклятие!

— А тебе нравится Таллин?

— Я его люблю.

— Хорошо, что мы здесь, правда?

— Очень хорошо.

— Завтра пойдем в «Весну»?

— Вдвоем?

— Ага.

— Блеск!

— Ты меня любишь? Да. А ты меня? Да. Ну, так иди ко мне. Подожди, кто-то идет. Проклятие!

— Мы ведь все-таки пойдем дальше?

— Конечно, через пару недель.

— Товарищ командир!

— Ладно тебе.

— В Ленинград. Здорово как!

— Сначала поработаем в колхозе.

— Ты меня любишь? Да. А ты меня? Да. Ну, так иди ко мне. Подожди, кто-то идет. Проклятие!

— Ты бы хотел играть со мной в одном спектакле?

— Ну еще бы!

— Кого бы ты хотел играть?

— Разве ты не знаешь, кого!

— И я бы хотела играть с тобой.

— Ты меня любишь? Да. А ты меня? Подожди…

— Тере!

— Tepe!

— ……? — спросил встречный.

— Не понимаю.

— Не скажете ли, который время?

— 9 часов 30 минут.

* * *

Наконец они оторвались друг от друга. Внешняя среда ходила вокруг тяжелыми волнами. Димка с силой провел ладонью по лицу и уставился на Галю.

Она сидела, прислонившись к сосне.

— Знаешь, Галка, любовь должна быть свободной! — выпалил Димка.

— То есть? — Она смотрела на него круглыми невидящими глазами.

— Современная любовь должна быть свободной. Если мне понравится другая девчонка…

— Я тебе дам! — крикнула Галя и замахнулась на него.

— И если тебе другой…

— Этого не будет, — прошептала она.

* * *

«Монастырь Св. Бригитты — памятник архитектуры XVI века. Находится под охраной государства».

Пятьсот лет назад здесь сгорела крыша и все внутри. Оконные рамы и двери были разбиты каменными ядрами. Остались только стены, четырехугольник огромных стен, сложенных из плохо обтесанных валунов.

Галя и Димка шли по тропинке, проложенной туристами внутри четырехугольника. Готические окна снизу доверху рассекали стены. Полосы лунного света — и кромешная тьма, Звезды над головой — и тишина. Только камешки откатываются из-под ног. Гале стало страшновато, она взяла Димку за руку.

— Ты довольна, что мы здесь? — спросил Димка.

— Да, — шепнула она.

— Почему ты говоришь шепотом?

— Я боюсь, что они нас услышат.

— Кто?

— Монахини, и монахи, и сам настоятель, и рыцари, погибшие у стен, и пушкари…

— И звонари, и алебардисты, — продолжал Димка, — и старая Агата.

— Кто-о? — Галины глаза стали круглыми.

— Да старая черная Агата, — скороговоркой пояснил Димка и дальше таинственно:

— Видишь, ходит она со связкой ключей? Рыжебородый Мартин, конюх магистра, говорил мне, что она помнит всех людей, замурованных в этих стенах.

— Ой, ой! — застонала Галя.

— Агата! — крикнул Димка.

— Ата! — рявкнула из угла старая Агата и гостеприимно обнажила желтую пасть.

— Ой! — закричала Галка и прижалась к Димкиному плечу.

Дата добавления: 2015-05-08