Пасынки безмолвия 3 страница

Завершив приготовления, Погремушка встала на самом краю пропасти, позволяя ветру трепать короткие волосы. Девушка не особенно рассчитывала на успех экспедиции – необычной, незаурядной, особенной. Но и в поражение заранее верить тоже отказывалась. Хорош тот егерь, что идет вниз, заведомо предполагая провал дела…

Она сделает все, что от нее требуется. Достаточно ли будет ее многолетней подготовки в группировке Баклажанчика, чтобы осуществить задуманное? Время покажет.

Яна глубоко вдохнула, включила портативный проигрыватель, один из беспроводных наушников которого выглядывал из ее левого уха. Выбрала нужную композицию. Едва в черепную коробку ворвались мрачные аккорды старинной мелодии, шагнула за рваный край тротуара, одновременно поворачиваясь к воронке спиной.

Слов англоязычной композиции она не понимала. Но уже в который раз убеждалась, что для восприятия искусства давно канувшей в Лету нации это совершенно необязательное условие. Язык творчества, музыки и богатых интонаций, с которыми пел солист, творил настоящие чудеса. И пусть сюжет песни до сих пор оставался для егеря загадкой, общее настроение музыка передавала, оставляя в душе чувство прекрасной злобной мощи.

В первые пять‑шесть раз Яна спускалась, то и дело оборачиваясь, чтобы с замиранием сердца осмотреть открывавшуюся безрадостную картину. Потом приелось, и заново лицезреть дела рук человеческих не возникало никакого желания. Впитывать такие образы – что засохшие плевки отскребать, противно.

Она и без того знала, что сейчас за ее спиной простирается огромная – больше километра в диаметре – воронка, пробившая город до дна. Проносятся калейдоскопом, словно коржи слоеного пирога, сначала автомобильные магистрали, срезанные плазменной бритвой; затем подземные коммуникации; следом – нижние магистрали и гнезда скрытых в земле автомобильных парковок.

Еще глубже лежали линии метрополитена, на срезах похожие на норы гигантских насекомых. Затем резервное метро, бункера и бомбоубежища, трубы, коллекторы и прочая начинка, на которой стоял первый Новосибирск. Еще до того, как разделился на Циферблат и Заповедник, в котором жили странные…

Все это не интересовало Погремушку.

Да, на старых стоянках до сих пор можно найти ржавые машины, в которых еще есть чем поживиться. Если углубиться в тоннели, повезет выйти к нетронутым подземным хранилищам. Но все это – цели мародера, а не егеря. Ее же путь, как и двенадцать раз до этого, лежал в ином направлении…

Даже не оборачиваясь, Яна ощущала на своей шее дыхание сдохшего в агонии прошлого. Прикосновение иного мира – третьего, если считать «стекляшки» и Кольцо самостоятельными вселенными. Хотя нет. Даже не мира – иномирья, изнанки, всепоглощающей пустоты, нетерпимой к людям.

Никто из Голи не возвращался.

Никто не приносил добычу.

Те, кто рисковал чересчур удалиться от подземного царства, залегающего под Заповедником и Циферблатом, гибли на глазах товарищей. Неприятно гибли, кроваво.

Высотомер, закрепленный на левом запястье Погремушки, сообщил, что совсем скоро девушка достигнет цели. Теперь главное – не перестараться и не съехать дальше положенного, где почва и осколки бетона превратились в настоящую трясину, о существовании дна которой знают только неудачники, сорвавшиеся с тросов.

Тяжелая песня, наполненная космической тоской и ожиданием столь же бесконечного триумфа, окончилась. Прекратив спуск, Яна выключила проигрыватель и спрятала наушник в нагрудный карман: теперь любая помеха ее органам чувств может стать фатальной. Это тебе не беспомощно болтаться на канате, надеясь, что летучие мыши мирно спят.

Последние пятнадцать метров скользила в тишине. Только где‑то чуть дальше по краю воронки из ломаной трубы тихонечко плескал мутный водопад, теряясь в полумраке.

Яна качнулась, зацепилась рифлеными подошвами за край подземного тоннеля, не раз выводившего ее внутрь. Оттолкнулась, раскачиваясь чуть сильнее, и на следующем рывке дотянулась до металлической пластины, выступавшей из стены. Пластины, уже не первый год носившей отпечатки ее пальцев.

Подтянув себя к темному пролому в срезе воронки, девушка шагнула на бетонный парапет, втягивая за собой хвост шнура. Отстегнулась, зафиксировала веревки вокруг ржавого рельса, как делала ранее. Включила мощный наплечный фонарь. И снова зарядила арбалет полнотелой титановой стрелой.

Впереди лежала тьма, неохотно поддающаяся лучу прожектора. Густая, наполненная отзвуками далекого эха и пульсирующей тишиной, когда подземный лабиринт замирал. Яна почувствовала, как предательски вспотели под перчатками ладони, как противно пересохло во рту.

– Погря, ну ты же кучу раз делала такое, – назидательно прошептала старшая сестра в ее голове, стараясь успокоить и поддержать. – Ради меня, сестренка, ты же понимаешь?

Она понимала. Прекрасно понимала.

Принцип на Циферблате один – кто сколько побегает и подсуетится, тот столько и получит.

Кто‑то зарабатывает на жизнь, торгуя на блошиных рынках. Кто‑то вкалывает рикшей, день и ночь набивая мозоли на пятках. Кто‑то выращивает дряблые овощи или охотится на крыс, поставляя в магазины свежее мясо. Кто‑то поставил на кон жизнь, пытаясь одолеть Лотерею. А она и ей подобные уходят под землю. В опасный и незнакомый мир парниковых, где все совсем иначе, а зазевавшегося ждет пуля или укол тазера.

Это ее выбор. Ее и Ленки, погибшей больше десяти лет назад…

Яна сверилась с самодельной картой, нанесенной на лист мягкого пластика люминесцентными красками. Спрятала за отворот куртки, двинулась вперед. С каждым новым шагом гнездившийся под землей гул становился все отчетливее, все жирнее.

Это забавлялись со своими высокотехнологичными игрушками молчуны, искренне полагающие, что живут полноценной жизнью. Пробивающие тоннели, проводящие новые линии подземного транспорта, строящие высокие дома и беспрестанно латающие бронированные Теплицы из полуживой массы активного наноорганизма. Активные и трудолюбивые, словно аквариумные хомячки, роющие ходы в горах древесных опилок или вьющие гнездышки из старых газет.

Но забавными эти «хомячки» кажутся только тем, кто никогда не сталкивался с Лотереей.

Остальным, кого та коснулась хоть краешком траурного одеяния, образ жизни нелюдей забавным или занятным не казался. Домашняя кошка и пустынный тигр тоже выглядят похожими существами. Но если первого ты бесстрашно впустишь в дом, позволяя мурлыкать подле ребенка и ловить грызунов, то второй безжалостно порвет твою глотку когтями, вылакав кровь до последней капли.

– Парниковые – не люди, – сказала в голове Погремушки ее мертвая сестра. – И все, что они делают, от штамповки выродков до охоты на обитателей Циферблата, права на существование не имеет.

– Я знаю, – беззвучно ответила ей Яна, поудобнее перехватывая арбалет и напряженно прислушиваясь, не заскребут ли по бетону тоннеля крысиные лапки. – Я помню…

Разрезая тьму лучом прожектора и постоянно сверяясь с тускло светящейся картой, девушка углубилась под накрытое стеклянными полусферами сердце запретного Новосибирска.

«Основой коммуникации крыс, как известно, является горловой свист в ультразвуковом диапазоне. Его преимущество состоит в том, что такой способ общения не может быть перехвачен хищниками или врагами среды обитания. В частности, напуганный крысенок издает серию крайне громких звуков, однако же совершенно неслышимых для человека. Также доказано, что крысы способны оперативно менять частоту сигналов, достигая в этом умении поразительных результатов».

«Социализация высших млекопитающих и иных живых организмов»,

д. б.н., академик РАН,

ректор Российско‑Европейского Университета систематики и экологии животных СО РАН

Эльдар Котляков,

2064 год

Поначалу Сорока даже не уразумел, что произошло.

Отстранившись от базарного гомона, умело и бездумно, как привык, перебирал выложенные на прилавок товары. Протирал тряпкой, старался расставить наиболее привлекательно с точки зрения подходивших покупателей. Водрузил на огонь кастрюльку, в которой заваривал бодрячок, подложил в печь пару свежих прессованных таблеток сухого горючего.

А люди все подходили и подходили.

Сначала один, совсем смущенный, глаз не поднимал почти. Сорока его не помнил толком, вроде как тот обувью торговал на соседнем ряду. Гость что‑то негромко говорил, головой качал печально. Парень ему в ответ тоже кивал. А вот о чем болтали – как отшибло!

Затем еще двое пришли.

Эти держали точку по продаже радиодеталей и прочей электронной требухи. Держались тоже неуверенно, но хоть землю не буравили, старались смотреть в лицо. Лиц, кстати, Сорока тоже не запомнил. Разговора – тоже. Невесть почему парочка пообещала, что, если понадобится, они могут кому‑то что‑то передать. Если Сорока сам не успеет. Тот поблагодарил, не совсем понимая, за что поклоны раздает, и от услуг вежливо отказался.

Потом появились двое парней от Тугого.

Из тех, что охраняли рынок. Бывшие желтопузые вроде, но точнее Сорока не знал. Да и вообще мордоворотов местных различал с трудом, они же все будто инкубаторские… Широкоплечие быки говорить лишнего не стали. Руку пожали. По‑простому сдвинули товар Сливоносого на край прилавка, развернули принесенную скатерку – а там фляжка армейская, стопки жестяные, кусок колбасы да хлеба ломоть.

Без лишних слов разлили на троих. Что‑то пробормотали, словно на перроне перед уходящим поездом прощались. Ну и выпили. Дважды. Сорока с ними тоже пил, ясное дело. До сих пор не совсем понимая, что происходит. Да и не вникая толком, уж слишком тихими стали звуки окружающего мира.

Флягу, самогон и закуску крепыши оставили. Сказали, за вещами завтра к Вардану лично зайдут. А колбаску он может доесть, натуральная свинина, мол. По‑отечески так по плечу потрепали. И ушли, куря самосад в огромные кулачищи.

И вот только когда сивуха ударила в живот, а затем сразу в голову, до Сороки наконец дошло. Докатилось, долетело, и будто восковые затычки из ушей вынули. А в лицо словно снега пригоршню бросили. Да еще по затылку затрещину отвесили недетскую.

Ноги подкосились. В голове зашумело, да так на стул свой продавленный и упал, словно в кисель превратился.

Вспомнил. Осознал. Словно вечность прошла, а ведь часы в контейнере напротив показывали всего 13:17. И навалилось сразу на ребра так, что дышать стало невмоготу. Хрипя, сопя и краснея, вспоминал Сорока события последних двадцати минут…

– Совсем скоро, буквально через каких‑то три минуты, дорогие друзья, вы узнаете, кто заплатит за обеспеченную жизнь Ларисы из Восьмичасового Сектора!

Утренний ведущий за время эфира, казалось, не только сил не растерял, но голосил еще торопливее и задорней. А может, наглотался чего…

– Внемлите мне, дети Циферблата, ибо вновь на ваших глазах вершится доброе и справедливое!

Сорока, от скуки занятый изучением маркировки на новеньких банках тушенки, вздохнул и поднял голову к приемнику. Этот жест по всему рынку повторили сотни продавцов и покупателей. Все те, кто поставил себя на кон, мечтая выиграть огромные деньги, но рискуя потерять жизнь. Ради справедливости. Ради закона сохранения энергии и равенства шансов…

– Итак, друзья, – проскрипел старенький приемник, лучась состраданием и одновременно счастьем, – в этот раз «оранжевый билет» достался жителю нашего города по имени…

Казалось, весь базар затаил дыхание.

Так бывало каждый месяц. Все, кто не смог выиграть миллион, приникали к радиоприемникам, чтобы после озвученного имени шумно выдохнуть, без потерь выскользнув из дуэли со смертью. Сорока даже хмыкнул, наблюдая, как сутулый немолодой продавец тканей напротив через торговый ряд закусил губу и сжал кулаки.

– Павел Сорокин, житель Трехчасового Сектора Новосибирского Циферблата! – огласил ведущий. – Если Павел сейчас с нами, передаю ему свои искренние соболезнования. И пусть его уход станет вестником того, что ровно через месяц еще один счастливчик выиграет безбедное будущее, за которое мы должны быть благодарны укрытым Куполами корпорациям…

Сороку ударило под дых.

В ушах зазвенело, мгновенно вспотели ноги.

Он оцепенел. Банка тушенки выпала из рук, по дуге укатившись под прилавок.

Первой мыслью было: это не он! Мало ли в Новосибирске с его многомиллионным населением Павлов Сорокиных? Даже проживающих в секторе Трех Часов. Затем он поймал взгляд сутулого, и по сердцу будто резануло ножиком.

Второй мыслью было: произошла страшная ошибка. Он обязательно разберется, и когда из Инкубаторов пожалуют охотники за разумной дичью, все встанет на свои места. Вернется на круги своя. И сегодня вечером они с Ливнем выпьют самогона, закусив вкусным ужином…

– Силы Местной Самообороны уже предупреждены о вручении «оранжевого билета», – продолжал традиционную речь ведущий розыгрыша. – Согласно политике о невмешательстве, они приложат все силы, чтобы во время награждения победителей Лотереи не пострадали мирные жители и не был нанесен ущерб имуществу новосибирцев. Тем же, кто невнимательно следит за проведением игр, я хочу напомнить, что любая помощь Павлу Сорокину будет расценена как диверсия против Лотереи, а потому спешу предостеречь слушателей от вмешательства в процедуру награждения…

Дальше Сорока не слушал.

Он вообще перестал что‑либо слышать, продолжая стоять за прилавком живой статуей. Пока еще живой. Затем парень начал медленно двигаться. Подложил горючего в печь, протер коробки с товаром. А чуть позже стали подходить сочувствующие, которых он почти не помнил…

Стеснительный продавец обуви. Электронщики, предложившие передать завещание тому, кого бедолага посчитает своим правопреемником. Парни Тугого, передавшие, что с оплатой квартиры компаньоны могут не спешить и если сейчас с деньгами неважно, босс сделает отсрочку.

После его накрыло душной волной осознания, и Сорока повалился на стул.

От выпитого в голове шумело и мешало думать. Над прилавком еще кто‑то нависал, что‑то бормотал, пытался пожать руку. С ним, живым мертвецом, прощались все: как те, кто знал парнишку раньше, так и те, кому только‑только ткнули в неудачника пальцем.

– Мой тебе совет, – доверительно прошептала фигура без лица и имени, которую Сорока наблюдал как сквозь дымку смога. – Сидишь на оружии, все при тебе. Не давай ублюдкам шанса, земляк. Говорят, пару лет назад кто‑то из желтопузых так и сделал. Они его нашли, а мужик табельный ствол в рот – и бах! Хоть как‑то испортил ублюдкам удовольствие…

Фигура удалилась. Появились новые.

Но слова так и звучали в ушах продавца, навевая страшные образы. Его сочувственно хлопали по плечу. Обещали присмотреть за лавкой, пока не вернется Сливоносый. Советовали быстрее написать письма любимым. Напиться вдрызг, в конце концов.

Сорока обмяк, невидящим взглядом уставившись на часы над контейнером с тканями. Туда, где электронные секунды его жизни продолжали испаряться, как вода с нагретого солнцем камня.

А затем маховик мыслей завертелся все быстрее и быстрее, стряхивая пары алкоголя, словно парень и не пил. Сумбурно, наперебой, сбивчиво, но предположения различной степени бредовости все же закружились в сознании.

Он встал со стула, встряхнувшись бродячим псом. Конечности слушались плохо, будто отлежал и руки, и ноги. Но он не позволил себе сесть обратно. Глядел на часы и думал о своем…

Чаще всего получившие «морковку» сдавались. Безропотно возвращались домой или шли в парк, где, завершив мирские дела, предавались размышлениям и ожидали парниковых, пришедших по их душу.

Чуть реже пытались бежать. Пару раз, говорят, даже за пределы Циферблата, хотя такая судьба не лучше пули в лоб. Другие терялись в городе, делая «награждение» таким, каким его хотели видеть нелюди из «стекляшек». Азартным, наполненным погонями и даже перестрелками. Иногда затянутым на несколько дней. Реже – недель.

Несколько раз – и тут незнакомый мужчина с историей про желтобрюхого не врал – проигравшие кончали с собой. Выпивали яд или бросались с крыши, а если позволяли возможности, то стрелялись. Что‑то поговаривали про тех, кто пытался за деньги заручиться поддержкой бандитов. Но когда тех автоматически записывали в пособники, улицы краснели от крови: с оснащением ловчих не могли тягаться даже силы Местной Самообороны, носящие форменные черно‑желтые бронежилеты.

Было и так, что в пособники уходили добровольно.

Сорока слышал легенду, что года четыре назад парниковые «наградили» совсем молодую пару. Вытянул «морковку» он, а она отказалась его бросать даже на смертном одре. Когда милков нашли, пара перегрузилась наркотой и занималась любовью в тесной комнате старого общежития. Тогда изрешетили обоих, сплетенных в единое последнее целое. Говорят, корпоративные псы из Девяти Куполов были особенно счастливы настолько романтичным стечением обстоятельств.

Некоторые пробовали сдаваться. Вступать в переговоры. Умолять.

Про таких потом вспоминали не очень хорошо, ибо весь город знает: если ты участвуешь в Лотерее, будь готов и к деньгам, и к расплате. Парниковые, естественно, слушать не желали. Они вообще не умели слушать, эти выродки из сверкающих небоскребов, результат древнего дурацкого эксперимента по возведению человека на новую ступень эволюционного развития. Просто расстреливали бедолаг. Иногда резали – все зависело от конкретного характера того, кто возглавлял «награждение».

Еще шептали, что где‑то на Циферблате существует мифическое сопротивление парниковым и их беспощадно‑щедрой игре. Круг Противодействия, дескать, так они себя именуют. Хотя кто в точности именует и перед кем именует, было неясно: за годы игр подпольщики не спасли ни одной жизни и ни разу не проявили себя активными действиями. Впрочем, если над целым городом нависает беда, пусть даже добровольная, люди обязательно придумают сказочного защитника, так уж устроена натура…

– Пашка? – позвали его слева.

Сорока затравленно обернулся, чуть не надув в штаны.

Пришли! Так быстро?! Быть того не может… Но в железном контейнере, переделанном под магазин, не было никого. Так кто же тогда окликал? И кто на всем белом свете, кроме желтопузых и корпоративных убийц, знает, что его зовут именно Павлом?

– Пашка, сынок? – негромко позвали справа.

Он снова метнулся в сторону, чуть не опрокинув прилавок.

Несколько местных торговцев, направлявшихся к бедолаге выразить соболезнование, испуганно замерли на месте. Поспешно сменили курс. Потому что какой‑то процент «победителей» при звуках своей фамилии, произнесенной на награждении «билетом», терял рассудок. А что может выкинуть безумец, торгующий пистолетами? Лучше не проверять. За ним сегодня приедут, а людям тут еще жить и бороться за пропитание…

– Да не кипишуй ты, балда, – попросил все тот же голос, и Сорока, к собственному ужасу, вдруг узнал в нем родного отца.

Не того небритого строителя бараков, что пришел жить к маме после бегства папашки. А настоящего отца – подарившего ему жизнь два с хвостиком десятка лет назад. И пусть в последний раз слышал его Паша давным‑давно, еще когда под стол пешком ходил, успев напрочь позабыть, сейчас ни с чем иным спутать не мог.

Голос этот, что напугало парня не меньше последних новостей по радио, звучал в его голове. Четко, раздельно, до мурашек по коже реалистично.

– Батя? – хрипло выдавил Сорока, заставив еще нескольких сочувствующих разом сделать вид, что шли они вовсе не к лотку Сливоносого.

– Ну точно, балда, – грустно вздохнул отец. – И как я такого олуха родил?

– Ты чего?.. – только и просипел «победитель», не замечая, что говорит вслух.

– Как чего? – удивился тот, невидимый и неслышимый ни для кого, кроме родного сына. – Помочь хочу… Или ты решил сдаться?

Сорока замолчал.

Глотнул гадко‑теплого бодряка, расплескав на грудь. Закусил губу, не замечая, с какой досадой и тревогой разглядывает его сутулый из ларька напротив. Пройдет пара часов, и этот человечек со взглядом, полным печали за судьбу незнакомца, одним из первых укажет молчунам, куда направился приговоренный. Лишь бы отвадить подальше и побыстрее. Лишь бы жизнь шла своим чередом, а над рынком не свистели дурные пули…

– Так что, балбес, слушать будешь? – осведомился папаша, когда Сорока перестал нервно хрустеть пальцами и замер. – Оглянись‑ка.

Медленно, словно во сне, Сорока осмотрел ларек Сливоносого Вардана.

Печка, прилавок, коробки с лежалым товаром, стул и даже короткий топчан в глубине. Пачка лапши, мешочек с заменителем соли, несколько грязных ложек в уголке, который парень привык считать кухонным.

– Вот же утырок! – Отец недовольно повысил голос. – На прилавок смотри! Верно тот мужик сказал, на патронах же сидишь! Хотя, если лапки кверху поднять собрался, я тебе не советчик… Ага, осознал?

Последний вопрос батя задал, когда взгляд Сороки упал на вереницу пистолетов, тонкой цепью прикованных к прилавку сквозь скобы спусковых крючков. Затем – на коробки с патронами. На аптечки, принесенные Сливоносым целую вечность назад.

– Ну а дальше сам решай, сынок, – уже добрее, по‑настоящему любя и без раздражения, произнес родитель. – Но сдаваться этим тварям не смей. Не той породы Сорокины. Согласен?

И пропал. Как не бывало.

Сорока, на всякий случай еще раз обернувшись, повторно осмотрел пустой ларек.

С крыш рифленых железных контейнеров за ним наблюдал один из боевиков Тугого. Смотрел с интересом и любопытством, как на пережеванного тележными колесами енота. Сам подохнет или придется помогать?

– Батя? – одними губами спросил Сорока, уже догадываясь, что ему никто не ответит.

Он не верил в призраков.

Не верил, и все тут. Не существовало в мире загробной субстанции, и не было в окружении парня тех, кто мог бы доказать обратное. Выходит, он только что говорил сам с собой… Говорил искренне, забытым, выкопанным из глубин подсознания голосом отца, желая самому себе добра и твердости.

Не обращая внимания на трясущиеся руки, Сорока подступил к стойке и принялся торопливо перебирать пистолеты. Не как продавец, собравшийся впарить случайному прохожему лежалую некондицию. А как дотошный покупатель, придирчиво осматривающий каждый боек, каждую пружину и дульный канал.

Когда пистолет был выбран, Сорока упал на колено, чтобы не было видно зевакам снаружи. Притаившись за прилавком, он начал набивать компактный кордуровый рюкзак всем, что считал нужным его взбудораженный рассудок.

Дата добавления: 2015-05-08