Мидраш и неокантианство на фоне Русской поэзии и филологии 2 страница

Когда Сенека философствовал, еще стоял Иерусалим и тол­пился народ на Храмовой горе. Во времена Эпиктета Храм и го­род уже лежали в развалинах. Но городская жизнь не умерла в Кесарии, постепенно наладилась в Галилее, столица которой -

¹ R. MacMuilen. Roman Social Relations 50 В. С to AD 284. New Haven,
London, 1974. P. 63-64.

² A. Cameron. Circus Factions: Blues and Greens at Rome and Byzantium.
Oxford, 1976. P. 323.

³ Эпиктет цитируется в переводе Г.А. Тароняна. См.: Беседы Эпиктета //
Вестник древней истории. 1975- № 2. С. 212-253; № 3- С. 219-259: № 4-
С. 207-234.

толпа и мудрецы талмуда

Сепфорис (Циппори) — стала в конце II — начале III в. резиден­цией главы синедриона и местом, где возникла Мишна. Еще до того, в середине II в., в Сепфорис изгнали рабби Йоси за то, что он молчал, когда рабби Йехуда хвалил римлян: «Как прият­ны дела этого народа! Устроили рынки, построили мосты, возвели бани!» (ТВ, Шаб. 336).

Былое величие Иерусалима и урбанизм римской Палести­ны равно присутствуют в литературе таннаев и амораев. И тема тесноты занимает в ней почетное место. Те же слова, похожие ситуации и даже чувства те же, что у Сенеки и Эпиктета. Но ответ разума на чувства совсем иной.

Начнем с высказывания палестинского аморая рабби Элазара бен Педата (ок. ago — ок. з²⁰)- «Сказал рабби Элазар бен Педат: «В месте, где есть многие толпы, есть и давка, но на Синае, когда пришел Святой, Благословен Он, спустились с ним тыся­чи и тьмы ангелов, и все же было им просторно» (Танх., изд. Бубера, пар. «Итро», 14; Ср.: Пси. дрК, пар. «Баходеш ха-шлиши», 108a). «Многие толпы» — ухлосин харбе. Ухлосин же — это не что иное, как греческий охлос вивритском обличье. «Здесь есть зна­чение давки», — отметил немецкий исследователь Р. Мейер по поводу слов Бен Педата¹. Действительно, «где есть многие толпы, есть и давка». Но совсем не для того мидраш, чтобы осудить толпу и призвать к выходу из нее. Смысл мидраша — в чуде. Есть многие толпы, но нет тесноты.

Среди десяти чудес, «которые были содеяны для отцов на­ших в Храме», трактат «Пиркей Авот» (5, 5) называет и такое: «Стояли в тесноте, а для поклона было просторно». Трактат «Авот де-Рабби Натан» разъясняет: «Когда Израиль совершал паломничество поклониться Отцу своему, что на небесах, то во время сидения евреи были так стеснены, что никто не мог просунуть палец между ними, а когда они били поклоны, то всем было просторно. Самое же большое чудо таково: хотя бы сто человек стеснились вместе, хазан собрания не выкрикивал: дайте место брату вашему! Чудеса были и на Храмовом дворе: хотя бы весь Израиль вошел туда, двор мог их вместить...» (Верс, 1, 35, 8).

¹ TDNT. Vol. 5. Р. 586.

Раздел 1. политика и риторика в эпоху поздней античности

толпа и мудрецы талмуда

Мифическое время аггады кончается в 70 г., когда злодей Тит разрушил Храм, и вновь начинается с пришествием Мес­сии. В промежутке, очевидно, «многие толпы» создают давку, и хазан вынужден криками наводить порядок в синагоге. Неуди­вительно, что привыкший к тесноте рабби Йоханан поражает­ся пророчеству Иеремии (3, 17): «В то время престолом Господ­ним назовут уже Иерусалим, и туда, во имя Господа, во Иерусалим, соберутся все народы, и не будут более поступать по упорству злого сердца».

Рабби Йоханан спрашивал рабби Ханину: «Рабби! Неужели вмещает Иерусалим престол Господень? — Тот ответил ему: Свя­той, Благословен Он, скажет Иерусалиму: Удлини [пределы слюи] и распространи [место для палатки своей] (Ис. 54. 2), прими свои толпы» (ухлосаих) (Берешит Рабба 5, 7; ср.: Ав. ДрН, верс. 1, 35, 9)- «Своими» оказываются даже толпы язычников, и их должен вместить Иерусалим в том будущем, коему суждено наступить!

Что давка есть следствие порока, мудрецы совершенно со­гласны с философами. Но признак порока — вовсе не сборище само по себе, тем более не сборище на Храмовой горе. Люди приходят сюда не с суетными целями, как приходили на Форум или в Цирк. Грех начинается там, где стечение толп используют для задачи сугубо практической — переписи евреев. Во времена царя Давида народ был наказан моровой язвой за попытку по­добного счета (г Сам. 24). Агриппа I (41-44) совершил аналогич­ный проступок. «Учили наши наставники, что никогда не был никто раздавлен на Храмовом дворе, кроме как на одну пасху, что случилась во дни Гиллеля (хронология аггады не совпадает, но это — обычное дело. — А. К), когда был затоптан один ста­рик, и пасху эту назвали «пасха раздавленных». Учили наши на­ставники, что как-то раз захотел царь Агриппа счесть толпы из­раильские (ухлосей Исраэлъ). Сказал он первосвященнику: перечти пасхальных агнцев. Тот взял почки от каждого агнца, и оказалось там 6оо тыс. пар почек — в два раза больше, чем было евреев, вышедших из Египта, даже если не учитывать тех, кто не заклал агнца, поскольку был нечист или находился в дальнем

пути. И не было агнца, чтобы заклали его более десяти человек. И назвали эту пасху — «пасха раздавленных» (ТВ, Псах. 64б. Ср.: Эйха Рабба 1, 2).

Рядом с легендой о «пасхе раздавленных» (случившейся только однажды) приведем рассказ Иосифа Флавия, относя­щийся к правлению прокуратора Кумана (48-52). «Однажды, когда народ собрался в Иерусалим на праздник Пасхи, а рим­ская когорта стояла на верху колоннады и наблюдала за поряд­ком (ведь вооруженные войска всегда несут стражу во время праздников, чтобы предотвратить любую попытку к возмуще­нию со стороны огромного стечения народа), один воин, под­тянув вверх свою одежду и неприличным образом нагнувшись, обратил к евреям свой зад и издал звук столь же непристой­ный, как и вся его поза. Толпа пришла в ярость и с криками стала требовать от Кумана его наказания; менее сдержанные из молодежи и те, кто по своей природе склонен к беспоряд­кам, устремились в схватку и, хватая камни, стали швырять их в войска. Куман же в страхе перед тем, чтобы весь народ не на­бросился на него, послал за тяжеловооруженным подкрепле­нием. Когда те со всех сторон ринулись в колоннаду, на евреев напал неудержимый страх, и, повернув вспять, они врассып­ную бросились в город. И с такой силой густая толпа устреми­лась к выходу, что было растоптано и раздавлено насмерть свыше до тысяч человек. Так праздник обернулся бедствием для всего народа и плачем в каждом доме» (Bell. II, 224-225; ср. Ant. II, 106).

Давка по праздникам — рутина римского быта. В самой сто­лице империи жадная до зрелищ толпа регулярно попадала в ло­вушку. «На все эти зрелища отовсюду стекалось столько народу, что много приезжих ночевало в палатках по улицам и переул­кам, а давка была такая, что многие были задавлены до смерти, в том числе два сенатора» (Suet. I, 39, 4). «Чудеса объявились в Риме... Паника разразилась в народе, слабые были задавлены насмерть» (Тас. Ann. XII, 43). Калигула, «потревоженный среди ночи шумом толпы, которая заранее спешила занять места в Цирке... всех их разогнал палками; при замешательстве было за-

Раздел 1. политика и риторика в эпоху поздней античности

толпа и мудрецы талмуда

давлено больше двадцати римских всадников, столько же замуж­них женщин и несчетное количество прочего народу» (Suet. IV, 26, 4). Беспорядки на играх 14 г. сопровождались столкновени­ями в следующем году, когда погибли многие зрители, а также преторианцы с центурионом (Тас. Ann. I, 53, 4).

Паломничества в Иерусалим (на Пасху, Пятидесятницу и праздник Кущей) вполне стоили римских Секулярных игр: сте­чение народа, ночевавшего в палатках по улицам и переулкам, давка, отсутствие мест на постоялых дворах. Но римская толпа существовала в реальном пространстве, а иерусалимская — в пространстве чуда. А потому не только не было раздавленных, но и гостиниц хватало на всех.

«И никто не говорил ближнему своему: Тесно мне место это, негде ночевать в Иерусалиме», — свидетельствует трактат «Пиркей Авот» (5, 5)- «Авот де-рабби Натан» разъясняет: «Не случалось, чтобы кто-нибудь говорил ближнему своему: Я не на­шел печи, чтобы жарить Пасху в Иерусалиме; никогда не случа­лось, чтобы кто-нибудь говорил ближнему своему: Я не нашел кровати, чтобы спать на ней в Иерусалиме; никогда человек не говорил ближнему своему в Иерусалиме: здесь мне негде ноче­вать» (Вере. 1, 35, 1).

Иисус во время пасхального паломничества в Иерусалим ос­танавливался не в городе, а за его пределами — в Вифании (Мф. 21, 17; Мк. 11, 11). Трудно сказать, поступал он так, боясь быть схваченным, или по недостатку мест в гостиницах. Но при его рождении дефицит гостиничных мест в Вифлееме явственно упомянут в источнике: «И родила сына своего первенца, и спе­ленала его, и положила его в ясли, потому что не было им места в гостинице» (Лк. 2, 7).

Как же выходили из ситуации в Иерусалиме? Трактат «Авот де-рабби Натан» (Верс. 1, 35, 2) утверждает: «Десять за­поведей установлено об Иерусалиме:...В нем не берут платы за пользование домами, но берут за пользование кроватями и ле­жанками. Рабби Йехуда говорит — не берут платы и за пользо­вание кроватями и лежанками. Что делали с жертвенными но­жами? — Рабби Шимон бен Гамлиэль говорит: их дарили

владельцам гостиниц; гости жили внутри, а владельцы гости­ниц, — вне; гости поступали умно, покупая [для своих жертв] египетских овец, имеющих хорошую шерсть длиною в четыре и пять сел, и дарили кожу хозяевам, так что жители Иерусалима зарабатывали».

По мнению Ш. Сафрая, «невзимание платы за пользование кроватями и лежанками, с одной стороны, и необходимость разместить тысячи людей, с другой стороны, требовали доброй ноли и культивировали атмосферу дружбы и приязни между са­мими паломниками и между ними и жителями Иерусалима. И конечно, из литературы той эпохи вырисовывается именно та­кая действительность»¹. В подтверждение Ш. Сафрай приводит цитаты из «Пиркей Авот» и «Авот де-рабби Натан», а также сло­на Филона Александрийского и Иосифа Флавия. Но по поводу первых сложилось уже мнение, что они отражают скорее нос­тальгию по Храму, чем реальную историческую картину². Фла­вий же больше рассказывает о «праздничных» бунтах, чем об идиллии. О бунтах, вспыхивавших в Иерусалиме в момент при­бытия туда паломников, пишет и сам Ш. Сафрай³.

И наконец еще одно чудо: «Никто не был поранен и задет в Иерусалиме, никто никогда не спотыкался в Иерусалиме» (Ав. дрН, верс. 1, 35, 1). И это в годы, когда, по словам Сенеки, «че­ловек, торопливо пробирающийся через переполненные тол­пой кварталы города, наталкивается на многих и где-то обяза­тельно упадет, где-то будет задержан, а где-то обрызган» (De ira III, 6, 4)- В годы, когда из-за толчеи на рынке продавец забывал отделить десятину от пшеницы (ТИ, Дмай, гл. 4, гал. 1).

Все перевернуто в этом чудесном мире, но все сохранило свои места: теснота, переполненные постоялые дворы, толпы людей, давящие друг друга, и даже крушение домов в Риме — ру­тинное явление, но в Иерусалиме — никогда не бывшее (АВ. дрН, вере, 1, 35, 1)! Весь набор бедствий урбанистической цивилиза-

¹ Ш. Сафрай. Паломничество в период Второго Храма. Историческая монография. Тель-Авив, 1965- С. 134 (ивр.).

² И. Френкель. Очерки по духовному миру аггадического рассказа. Тель-
Авив, 1992. С. 120-121 (ивр.).

³ Ш. Сафрай. Цит. соч. С. 159-160.

З1

Раздел 1. политика и риторика в эпоху поздней античности

толпа и мудрецы талмуда

ции перечислен лишь для того, чтобы сказать — «не было!». Все, чего «в Иерусалиме не было», раздражало и угнетало еврейских мудрецов. Иначе они не сочинили бы «наоборотный» мир без тесноты и давки. Но в «наоборотном» мире оставлено то, в чем философы видели главный источник бедствий. Оставлена толпа.

Чудесным образом многие толпы здесь не теснят друг друга, хотя знали мудрецы, что «в месте, где есть многие толпы, есть и давка». Вовсе не мечтали мудрецы покинуть Храмовый двор и не призывали к бегству других (как философы — к бегству из Театра и с Форума). Напротив, в будущем, которое должно наступить, разноплеменные толпы должны явиться в Иерусалим на Храмо­вую гору — и гора вместит их.

«Видящий толпы (ухлосин) говорит: Благословен Знающий Тайны, ибо как лица их не похожи одно на другое, так и мнения их не похожи одно на другое. Бен Зома, увидев толпы (ухлосин) на Храмовой горе, сказал: Благословен Создавший всех этих на служение мне» (Тос., Брах. 7, 2; ТИ, Брах. гл. 9, гал. 1; ТВ, Брах. 58а; Бамидбар Рабба 21,2). Сенеку же вид Форума, Септы и Цир­ка, переполненных толпой и многолюдством, приводил к неуте­шительной мысли: здесь столько пороков, сколько людей (De ira, II, 8, 1). «Многолюдство» (frequentia), «многолюдный» (frequens) — мучительные слова для Сенеки, как мучительно для не­го ощущение напирающей и давящей массы. Но разве может возмущаться многолюдством тот, кто признает библейскую за­поведь «плодитесь и размножайтесь» (Быт. 1, 28)? Трактат «Два-рим Рабба» («ха-шем алейхем», 12, изд. Либермана) приводит слова рабби Элазара: «Всякий, нарушающий заповедь «плоди­тесь и размножайтесь», как бы умаляет Образ, ибо сказано: «по­тому что по образу Божию создал Он человека» (Быт. 9, 6).

Правда, еврейские мудрецы одобряют не всякую толпу. На­пример, «видящий толпы чужеземцев говорит: Позор вашим матерям!» (ТВ, Брах. 48а). Но и иноплеменные толпы в конце времен явятся в Иерусалим. Именно конец времен и их начало превращают толпу в нечто неравное ей самой. Для философа сущность толпы неизменна и дурна. Еврейский мудрец не менее философа страдает от тесноты и сутолоки, но в нынешнем со-

стоянии видит лишь отступление от нормы. Норма же — состо­яние чуда и праведности, когда есть толпа, но нет давки.

Городское злословие

«Я ничего не сделаю для общего мнения, и все — для совес­ти» (Sen. De vitabeata, 20, 4). «К почестям и несправедливостям, даруемым толпой, следует относиться одинаково» (Id. De constantia sapienti, 19, 2). «Никогда я не хотел нравиться народу — ведь народ не любит того, что я знаю, а я не знаю того, что лю­бит народ» (Id. Epist. 29, 10). Так говорили Сенека и Эпикур, и то же неслось «из всех домов» — от перипатетиков и академи­ков, стоиков и киников (Ibid).

От городского пейзажа мы переходим к интеллектуальному. Он описан в мифах Платона — о пещере, о колеснице. Сидящие в темной пещере видят лишь тени реальных вещей на стене, ес­ли вещи проносят мимо узкого устья. И надо быть мудрецом, фи­лософом, чтобы понять истинный смысл, идею. Остальные - толпа — лишены знания, и их удел — мнение. Общее мнение — мнение толпы¹. Тиран, ритор, демагог — все они рабы слухов и молвы. Но философ не только знает истину, он еще и безразли­чен к мнению черни, не гонится за славой и не бежит от клеве­ты. Его равнодушие (атараксия) распространяется даже на ос­корбления.

Об общем мнении стали говорить в Иерусалиме накануне Маккавейских войн, накануне публичной схватки мнений, в ко­торой «вышли из Израиля сыны беззаконные и убеждали мно­гих» (I Макк. 1, 11). «Многие» — одно из названий толпы. Где убеждают толпу, там дорожат ее мнением, там боятся толпы. И потому Шимон бен Сира (Иисус, сын Сирахов) писал между 170 и 165 г. до н. э.²: «Трех страшится сердце мое:...городского зло-

¹ Aspetti dell'opinione pubblica nel mondo antico. A cura di Marta Sordi.
Milano, 1975. P. 3-6.

² Датировка по книге: М. Цви Сегал. Полная «Книга Бен Сиры». Иеруса­лим, 1972. С. 6(ивр.).

Раздел 1. политика и риторика в эпоху поздней античности

толпа и мудрецы талмуда

словия, возмущения черни и оболгания насмерть — все это ужас­но» (Сир. 26, 5~6). Бен Сира назвал три болезни: городское зло­словие, лжесвидетельство и «собрание толпы» (охлоса) — так можно перевести «возмущение черни». Книга Премудрости Со­ломона (I в. до н. э.) также упоминает толпу, но уже с иным чув­ством. Через «Премудрость» автор надеется получить «славу в толпах» и «честь перед старейшинами» (Соф. 8,10-11). Ни те­ни стоического равнодушия — только страх и надежда. Страх пе­ред злословием и надежда на славу. И уверенность в том, что на пути добра «ты найдешь милость и благорасположение перед Богом и людьми» (Притч. 3, 4).

Мысли и фразы из «Притч» и «Премудрости» многажды ци­тировались и пересказывались мудрецами. «Он даст тебе благо­расположение в глазах людей», — обещает трактат «Сифрей Ба-мидбар» (писк. 42, н. с. «Колель мишпат»). Трактат «Пиркей Авот» приводит слова рабби Иоси: «Кто чтит Тору, тот уважаем людьми, а пренебрегающий ею — презираем ими» (4, 6). «Рабби говорил: Каков он, прямой путь, что должен избрать себе чело­век? Такой, чтобы слава была человеку и слава от человека» (там же, 2, 1). «Бен Зома говорил: Кто уважаем? Тот, кто уважает дру­гих» (там же, 4, 1).Уважение и почести — награда за добрые дела, а потому следует к ним стремиться — казалось бы, та же наив­ность, что в «Притчах» или «Премудрости». Но сходство обман­чиво. Нет у мудрецов уверенности в неизбежности награды. Все­гда ли справедливое в глазах Господа справедливо также в глазах людей?¹

И уж совсем горькую истину высказал Бен Аззай: «Если че­ловек унижает себя ради слов Торы и ест сухие финики, и одева­ется в грязное платье, и сидит беспрестанно у дверей ученых, то всякий проходящий говорит: «вероятно, это безумный», а меж­ду тем, в конце концов, ты находишь у него всю Тору» (Ав. дрН, верс. 1, 11, 23-25)- А по словам Платона, «окрыляется только ра­зум философа... и так как он стоит вне человеческой суеты и об­ращен к божественному, то, конечно, толпа будет увещевать его,

¹ L. Finkelstein. The Pharisees: The Sociological Background of their Faith. Vol. 1. Philadelphia, 1966. P. 86.

словно безумного» (Phaedr. 249, c-d). Бен Аззай, живший на ру­беже I и II веков, принадлежал к «четырем, вошедшим в Сад». «Бен Аззай взглянул и умер... Бен Зома взглянул и повредился [рассудком]... Ахер вырубил деревья [т. е. перешел к язычни­кам]... а рабби Акива вошел с миром и вышел с миром» (ТВ, Хаг. 146). Что такое Сад? По мнению большинства — мистическое учение¹. По мнению X. А. Фишеля — «Сад Эпикура»². Между той и другой догадкой очевидно безумие всех четырех — и того, кто прямо сошел с ума, и того, кто умер, не выдержав истины, и то­го, кто бросил Тору ради вина и женщин, и даже того, кто стал великим учителем, но не уставал поражать современников пара­доксами.

А природу безумия объяснил сам Бен Аззай: «Если кто по­вредился во мнении (т. е. сошел с ума. — А. К.) из-за своей мудро­сти, это — добрый знак для него. Если же кто повредился в муд­рости из-за своего мнения — это дурной знак для него» (Тос., Брах. 3, 4)- Еврейская дейа (мнение) вполне соответствует здесь греческой доксе или латинскому opinio. Мнение само по себе противно мудрости и принадлежит многим. Потому многие и считают мудреца безумцем.

Поэтому мудрец несет тяжкое бремя. «Сказал Моисей перед Ним: Владыка мира! Открыты и известны Тебе мнения каждого, и мнения сынов Твоих не похожи одно на другое, и теперь, ко­гда я ухожу от них, пожалуйста, назначь им вождя, который бу­дет терпеть каждого и мнение каждого» (Бамидбар Рабба 21,2; Ср.: Танх., пар. «Пинхас», 1).

Сократ, жертва городского злословия, был признан винов­ным в развращении юношества и прочих грехах. Народный суд — большая толпа присяжных — мог присудить его к штрафу или к смерти. Все зависело от умения разжалобить и умолить судей. Со­крат пренебрег мнением толпы и получил смерть. И стал образ­цом для философов всех школ.

Злословие преследовало и тех, кого еврейские мудрецы считали образцом для себя — Моисея, Аарона и Иисуса Навина. Но

¹ А. Шиннан. Мир аггадической литературы. Иерусалим, 199°- С.100.

² Н. A. Fischel. Rabbinic Literature and Greco-Roman Philosophy: A Study of
Epicurea and Rhetorica in Early Midrashic Writings. Leiden, 1973.

Раздел 1. политика и риторика в эпоху поздней античности

вожди нации не могут пренебречь толпой и презреть ее. «Два хо­роших вождя у Израиля — Моисей и Давид, царь Израильский. Сказал Моисей Святому, Благословен Он: Владыка мира, совер­шил я проступок, запиши его, чтобы не говорили люди: «Навер­но, подделал Моисей Тору или написал там то, что ему не веле­ли». Это подобно тому, как царь сказал и приказал схватить и доставить в кампон [амфитеатр? лагерь? публичный суд?] того, кто ест фиги седьмого года. Пошла некая знатная женщина, со­брала и ела фиги седьмого года. И когда вели ее по кампону, ска­зала: Царь, пожалуйста, объяви о моем грехе, чтобы не говори­ли: «наверное, уличили ее в прелюбодеянии или в колдовстве». Когда увидят они фиги седьмого года у меня на шее, то будут знать, что ведут меня из-за фиг!» Сказал царь Давид перед Свя­тым, Благословен Он: проступок я совершил перед тобой, не за­писывай его. Ответил Господь: неужели тебе понравится, когда люди будут говорить: из-за любви к Давиду Господь простил его» (Сифрей дварим, писк. 26; Ср.: Сифрей Зута, писк. 27).

Публичность наказания и публичность оправдания состав­ляют гласность в ее римском варианте. И еще — публичность су­да и известность судей. «Раббан Шимон бен Гамлиэль говорит: не случалось судебных заседаний, чтобы люди потом не злосло­вили и не спрашивали: Что видел такой-то, чтобы заседать, и что видел такой-то, чтобы не заседать? Потому и сказано: «[Из­берите себе мужей мудрых и разумных] и известных коленам ва­шим» (Втор. 1, 13), чтобы были известны вам» (Сифрей дварим, писк. 13). Смысл библейского стиха совсем иной: «Изберите се­бе по коленам вашим», предводителей следует избирать по пле­менам. То, что судьи должны быть «известны коленам», извест­ны местным жителям — это толкование раббана, хотевшего гласностью погасить злословие.

Гласность — способ борьбы мудрецов со сплетнями. По воз­можности толпа должна знать все, чтобы злословие не имело пищи. Вот как следует выносить пожертвования из Палаты ше­келей в Храме: «Не входит [в Палату] ни в засученном парагоде [туника с рукавами], ни в башмаках, ни в сандалиях, ни в тфилин, ни с амулетами, чтобы, если он разорится, не говорили:

толпа и мудрецы талмуда

«из-за греха против Палаты разорился», а если разбогатеет — «на средства Палаты разбогател». Так — в Мишне (Шкал. 3, 2). A Тосефта требует еще и обыскивать служащего Палаты при вхо­де и выходе и разговаривать с ним — вероятно, чтобы не спря­тал чего-либо во рту (Шкал. 2, 1).

Гласность пресекает слухи — кошмар городских обществ той эпохи. Так, в Псикте де-рав Кахана (пар. «Веихиу бишлах», писк. 11, 6) сказано о царе, который отправился в Страну Моря, а дочери его тем временем тайно вышли замуж. Вернувшись, царь «услышал толки людей, злословящих о его дочерях, будто бы те — прелюбодейки. Что же царь сделал? Послал глашатая и призвал всех в кампон. Вызвал первого зятя и спросил его: кто ты? Тот ответил: Твой зять... и так со вторым и третьим. Сказал царь: мои дочери позаботились о себе и вышли замуж, а вы го­ворите: дочери царя — прелюбодейки». Притча — лишь присказ­ка к мидрашу: «Так, прежде чем народы мира стали презирать евреев и говорить, что те — потомки египтян, ибо властны бы­ли египтяне над жизнью евреев, а тем более — над их женами... в тот же час призвал Святой, Благословен Он, ангела, назначен­ного над беременностью, и приказал ему: Иди и нарисуй мне черты младенцев по образу их отцов».

«Городское злословие» настигало не только мудрецов, но и весь еврейский народ. Все знали, евреи — потомки прокажен­ных египтян (Ios. Contra Ар. I, 229 ff; II, 8 ff). В момент смены правителей Египта I в. до н. э. — II в. н. э. «общественное мне­ние» выносило наверх ненависть к евреям. Распространялись различные сплетни и слухи¹. Торжеством общественного мне­ния и городского злословия стал александрийский погром 38 г. Его главный герой — «ленивая и праздная александрийская тол­па», которая «поднаторела в злоязычии, проводя досуг в наве­тах и поношениях» (Philo, Flacc. 34). Ради этой-то ленивой и праздной толпы и начертал ангел лица еврейских детей похо­жими на лица их отцов — пусть все видят, как целомудренны ев­рейские женщины.

¹ О. Motwecchi. Opinione pubblica e «rumores» nei papiri greci // Aspetti dell' opinione pubblica... P. 85-87.

Раздел 1. политика и риторика в эпоху поздней античности

Но чем более видели и знали все, чем публичнее и демо­кратичнее становилась жизнь, тем глубже каждый уходил в се­бя. От родового теплого единства отделились толпа и инди­вид — одна с публичностью, другой — с приватностью¹. Толпа хотела знать все и обо всем злословить, индивид — укрыться за стенами дома, в прохладе перистиля, охранить репутацию и досуг.

Ужасный грех, лишающий человека доли в будущем мире, — «заставить побледнеть лицо человека при многих». На сей счет нет числа изречениям (Ав. 3, 11; ТВ, Сан. 24а; 43б; 99а; 150а; Ктув. 67б; Сота 10а; БМ, 586; 59би др.). В каждом из них — три стороны: обидчик, обиженный и «многие», толпа. Насколько важно и насколько ново это было, свидетельствуют толкования библейских стихов. Пророк Исайя говорил некогда о человеке, «кто ходит праведно и говорит прямо» (Ис. 33, 15). Говорящий прямо — нелицеприятен. Сколько тяжких и жестких слов сказа­ли пророки царям и народу! Обличали и в палатах, и на Храмо­вом дворе — при всех собравшихся. Как же толкует слова Исайи Вавилонский Талмуд? «Говорящий прямо — это тот, кто не позо­рит ближнего своего в глазах многих»!!! (Мак. 24а). А вот как объясняет рабби Йоханан удачи и неудачи Иеровоама: «За что удостоился Иеровоам царства? За то, что порицал Соломона. А за что он был наказан? За то, что порицал при многих» (ТВ, Сан. 101б).

Между «домом Гиллеля» и «домом Шаммая» был спор по по­воду откровенности и прямоты. «Учили наши наставники: как танцуем перед невестой (т. е. как приветствуем ее)? Дом Гилле­ля говорит так: «невеста красивая и миловидная». Спросил их дом Шаммая: а если она хромая или слепая? Тоже говорим ей: «невеста красивая и миловидная»? А в Торе ведь сказано: «не­правды удаляйся» (Исх. 23» 7)- Ответил им дом Гиллеля: если кто купил плохую вещь на рынке, мы хвалим покупку при нем или ругаем? Как вы считаете? — Те ответили: при нем хвалим. Отсю-

¹ О росте индивидуализма в римской Палестине см., например: Е. Rivkin. Pharisaism and the Crisis of the Individual in the Greko-Roman World // Essays... P. 500-536.

толпа и мудрецы талмуда

да слова мудрецов: Пусть мнение человека всегда будет приятно людям» (ТВ, Ктув. 16б-17a).

Не только отдельным людям, но и всему Израилю. Чувства народа надо беречь. А потому не включают в службу на Новый год горькие слова пророка: «Жив Я, говорит Господь Бог: силь­ною рукою, и простертою мышцею, и излиянием гнева Я буду царствовать над вами» (Иез. 20, 33)- Эти слова не звучат в сина­гоге (ТВ, РШ, 32б).

Нет пророческой прямоты у мудрецов. Нет у них и стоичес­кой или кинической откровенности. Парресия по-гречески — от­кровенность на грани дерзости. Это слово перешло в арамей­ский и иврит, но вместе с новым звучанием (пархесия) получило и новый смысл — «публичность», «гласность». Но публичность столь же контрастна дерзости, как прямота — стремлению не позорить людей. Делать на глазах у всех — значит избегать тол­ков и злословия.

Удивителен конформизм мудрецов. Еще удивительнее — их критика конформизма. Когда Бар Камца решил отомстить свое­му народу, он изувечил корову, которую римляне пожертвовали для приношения в Иерусалимском Храме. Рабби Захария бен Авколос стоял перед выбором: принести жертву, чтобы не ссо­риться с Римом, или убить Бар Камцу, чтобы не разгласился факт отвержения дефектной коровы. И тут рабби Захария испу­гался злословия. В первом случае скажут: «Приносят в жертву увечных животных?», а во втором — «Нанесший увечье жертве подлежит смерти?» Посему жертва была отвержена, и римляне начали войну. И сказал рабби Иоханан: «Смирение рабби Захарии бен Авколос разрушило наш Храм, сожгло наше Святилище и изгнало нас из нашей страны»¹.

В основе рассказа — реальные события 66 г., описанные Иосифом Флавием в «Иудейской войне» (II, 4°9)- Что двигало лидерами восставших — стремление овладеть толпой или бо­язнь толпы («смирение»)? Что бы там ни было, но не философ­ское равнодушие к мнению масс.

¹ Д. Шварц. Еще к вопросу: «Захария Бен Авколос» — смирение или рев­ность? // Цион. 1988. Т. 53. №. 3. С. 313-315 (ивр.).

Раздел 1. политика и риторика в эпоху поздней античности

На другом конце эпохи стоит вавилонский аморай Аббайе (IV в.), изрекший: если ученого любят жители города, это не свидетельство добродетели, а свидетельство, что он уклонился от порицания их подобающим образом (ТВ, Ктув. 105а-б)¹. Лю­бовь горожан и их злословие заботят мудрецов Талмуда, как не­когда заботили Бен Сиру. Но страх явно утих и восторг охладел. «Собрание толпы» не грозило бунтом, да и сама толпа постепен­но превратилась в смирную паству, наставлять и утешать кото­рую — каждодневный долг и урок мудреца.

Ненависть к тварям

«Ты все еще сердишься на толпу? — Но они — воры и граби­тели. — Что значит «воры и грабители»? Они перестали разли­чать добро и зло. Сердиться следует на них или пожалеть их?» (Epict. I, 18, 2-3). «Человеческая природа рождает сердца ковар­ные, неблагодарные, алчные, нечестивые. Когда ты собираешь­ся осудить нравы одного — подумай о нравах всех» (Sen. De ira II, 31, 5). «Что удерживает мудреца от гнева? — То, что негодяев - толпа» (Ibid, 10, 4).

Дата добавления: 2015-05-09