Любовь. 8 страница

Мне не нужно подарков, не нужно ничего от нее. Только чтобы она не чувствовала себя обязанной и могла не страшась лежать рядом, крепко прижавшись ко мне...

Не надо ни поцелуев, ни ласк, ни тем более слов. Мы окунулись в нежность, и она проникла в нас, не оставив зазора для страхов. Дав волю желаниям, я и она утонули в размороженной от подозрений любви...

Накрывшись с головой одеялом, мы все оставили на этой грешной земле и, чтобы не разбиться, крепко прижались друг к другу. В сплетении ног и рук мы парим высоко над землей, а наблюдающие нас зеваки спорят о том, что это за странная птица застыла в небе...

И только еле различимая точка одиноко стоящей покинутой нами дачи напоминает о прошлом, которого нет...

Я весь поглощен великолепным переживанием, постепенно превращаясь в одно большое чувство, и счастлив, оттого что скоро подобно облаку исчезну под теплыми лучами согревающего все живое светила...

Внизу гладкая ровная поверхность воды, а мы летим к солнцу сквозь сомнения и домыслы наблюдающих нас зевак...

Но вот рука ее отцепилась, нога выскользнула из моих ног, и я теряю ее, мою последнюю мечту, за которую держался все это время и, кажется, всю жизнь...

Сразу ощущаю, как начинаю падать, с непостижимой высоты падаю вниз навстречу гладкой поверхности моря и, кажется, сейчас разобьюсь вдребезги о ее стеклянную поверхность, и нет сил остановить весь ужас этого ничем не сдерживаемого падения...

В один момент солнце исчезает и меня окутывает зеленовато-мутная реальность.

Что это?

Он очнулся от невыносимой муки, взорвавшей душу. Отер лоб и почувствовал, что рубашка прилипла к влажному от пота телу.

Не в силах избавиться от пережитого ужаса ничем не сдерживаемого падения, Дмитрий с трудом пришел в себя.

“Но почему, почему любовь мужчины и женщины неизбежно приводит к трагедии? Может быть, люди сами делают себя пленниками страсти, в которой наслаждение от обладания ведет к смертельной зависимости, а в конце концов к саморазрушению? Страсть проходит, и что же остается? В любви мы ищем наслаждения, но это отнюдь не главное. Когда человек весь поглощен любовью, сжимающей до боли его внутреннее пространство, он сконцентрирован в одно мощное излучение, исходящее из него. Удовлетворенное желание исчезает, опустошая и одновременно освобождая место иному чувству, которое уже не зависит от объекта любви. Словно кто-то неумолимо толкает нас методом проб и ошибок через отрицание пережитого к тому единственному пониманию, которое всегда было, есть и будет единственно верным.

Но почему, что толкает ее на бесконечные любовные приключения? Может быть, дух Кармен? Или что-то иное? Но только не корысть, нет. Она ведь с душой!

Никто не знает ее лучше меня.

Быть может, она бежит от меня, потому что я убегаю от нее?

Я знал, я чувствую, что она всегда будет моей, с кем бы ни спала.

Зачем обманывать себя, искать нелепые объяснения, когда все просто. Эти фантазии и есть бегство от реальности.

Главное состоит не в том, люблю я или не люблю,

Главное в том — что ЛЮБОВЬ ЖИВЕТ ВО МНЕ!

Я люблю. И неважно кого.

Главное, я люблю, и тем счастлив!

Но я добьюсь ее, и она будет моей.

Будет! Несмотря ни на что!

Если я не прощу ее и не верну, то все теряет смысл.

Но я верну ее. Верну!

Но не могу. Стоит только подумать о ее любовниках, как сразу желание пропадает.

А может быть, она сейчас мучается, забеременев неизвестно от кого, а я пытаюсь отомстить ей.

Она умирает, а мне будто весело.

Я победил.

Как глупо. Как чудовищно глупо!

Он срывается с места,

бежит по ночным улицам,

надеясь попасть туда, где корчится в муках

ненавистный ему любимый человек.

Врывается в родильный дом и

ТРЕБУЕТ, ПРОСИТ, УМОЛЯЕТ

пустить его, чтобы УСПЕТЬ,

пока еще не поздно,

УСПЕТЬ ВЫМОЛИТЬ ПРОЩЕНИЕ!

Ведь она может умереть! УМЕРЕТЬ может!

Как вы не понимаете!

Нет! Нет!! Нет!!!

Я должен, ДОЛЖЕН ее спасти!

Ведь я люблю ее, ЛЮБЛЮ!

И не могу не испытывать страдания оттого, что люблю.

Но пусть будет страдание, лишь бы была любовь, раз одно без другого не существует.

Я с наслаждением выпью сладостную муку.

Я готов к этому самосожжению любви!

А может быть, я просто ее выдумал, и мои мечты затмили реальность?

Может быть, она действительно обыкновенная мещанка?

Но она полюбит меня!

Я же буду любить ее так, что добьюсь уже не только ее саму, но заслужу ее любовь!

Однако мщу нелюбовью, которой только и способен выразить свою любовь.

Словно на рыцарском турнире столкнулись два стальных панциря,

каждый заслоняющий свое трепетное чувство.

Она, как и я, жаждет любить, а значит, желает избавиться от бронированного равнодушия.

Но и я и она боимся боли.

Однако продолжаем истязать друг друга, вместо того, чтобы целовать.

Она уже готова сдаться и вся подчиниться любви,

но неожиданно обнаруживая мою скрытую нелюбовь,

спохватывается, вся съеживается, отчаянно смеется, пытаясь спрятать свою наготу

и вновь надеть защитный панцирь.

Но поздно!

Я оказался коварнее и сильнее,

и убиваю мою любовь,

а заодно и чувство женщины, которая уже готова была стать моей.

Своей нелюбовью я уничтожил любовь, окончательно похоронив надежды на примирение.

Вижу, как трогаю ее нецелованные губы, как согреваю дыханием маленькие груди.

Теплая мраморная кожа, спутавшиеся волосы, соленые росинки на губах,

и мука невысказанного желания, исказившая лицо.

Несмелым движением она расстегивает пуговицу на своих стареньких джинсах, и, стесняясь,

неловко стягивает их.

У нее красивые, удивительно стройные ноги, совсем как у мальчика.

Тонкие лодыжки.

И эти шелковые трусики... Они сводят меня с ума!

Зачем, для чего я это делаю, ведь оно не способно выразить моего чувства?

Не этого требует моя душа!

Что за непонятное желание? Или просто так нужно, потому что так делают все?

Целую ее невыразимо длинную шею и пульсирующую ниточку жизни,

пряча свои слезы в ее волосах.

Но превратившаяся в кусок льда, душа моя не может растаять в костре страсти.

Тогда отчего я плачу?

Любит ли она меня? — Вот мука!

Любит! Я уверен, что любит.

Это я не позволяю любить себя — вот в чем проблема!

Но откуда такая уверенность?

Я ласкаю ее с какой-то болью,

словно лижу кусок замерзшей стали,

и никак не могу унять дрожь,

лихорадкой трясущую тело,

и мурашки, пробегающие по коже,

покрывающие мою скованную страхом душу.

Я хочу любить, но не могу.

Потому что не верю.

Между нами будто лежит кто-то,

и я целую словно не ее, а его,

и от этого становится невыносимо тошно.

Хочется встать и убежать,

но я продолжаю целовать,

мучительно ища в ее глазах ту прежнюю, что когда-то была моей.

Чуткий барометр моего желания то падает, то вновь крепнет в меру того,

как она смотрит в мои глаза.

Я хочу, я должен сделать это.

Быть может, просто нет другого способа сломать эту сталактитовую стену взаимных страхов,

выросшую после всех пролитых соленых до горечи слез разочарования.

Медленно, с необъяснимым страхом раздеваю ее, не переставая смотреть в ее глаза

— этот единственный тоненький мостик, связывающий наши души,

позволяющий проникать в нее моему желанию.

Не отрывая взора от глаз, словно боясь разрушить хрупкую переправу,

медленно освобождаю ее от одежд отвыкшими руками,

и...

Вдруг в глазах ее что-то меняется.

Нечто неуловимое сузило зрачки, словно я причинил ей боль.

И в этот момент руки коснулись чего-то гладкого и холодного, как рыбья чешуя.

Рука скользит, не ощущая тепла ее тела.

Буквально на мгновение разрываю мост надежды и вижу, что все ее тело заковано в непроницаемый купальник.

Что это? Зачем?

Хочу найти ответ в ее глазах, и, вернувшись в них,

вдруг обнаруживаю еле приметную странную искорку, возникшую за время моего отсутствия, равного одной секунде.

Ищу ответ, но все больше обнаруживаю, как разрастается в ее глазах пламя безумия.

Она смотрит на меня каким-то сумасшедшим взором,

невинным и покорным,

готовая вся подчиниться моему желанию,

которого уже нет.

Неужели? Нет, этого не может быть!?

Но почему?

Разве я в этом виноват?!

Что с ней?

Неужели она не выдержала этой муки?!

Неужели она сошла с ума?!!

Сошла с ума?!!!

Она улыбается мне блуждающей улыбкой.

Глаза ее превратились в зеркало,

сквозь которое ничего разглядеть невозможно.

Я не могу!

Я этого не вынесу!!

Нет, это выше моих сил!!!

За что же, за что, Господи?!

Неужели это моя вина?

Неужели Я во всем виноват?!

Эта мысль поджигает фитиль отчаяния и

чувствую, как внутри меня началась цепная реакция

взрыва, готового превратить нас обоих в вечные тени.

Сумасшествие этого счастья кружит мне голову,

и я падаю обессиленный,

ощущая, как мир продолжает кружиться вокруг меня с непостижимой быстротой.

Она не выдержала меня!

Я опоздал!

Виноват Я?!

Да, Я виноват!?

Причина ее безумия во мне —

в моей непреклонности и безжалостности!

Она превратилась в ребенка

в МОЮ ДЕВОЧКУ,

которой уже никто не нужен,

и которая уже никому не нужна

КРОМЕ МЕНЯ!

Пусть безумная

пусть сумасшедшая

Но МОЯ!

Она МОЯ! —

Навсегда моя вина и мое страдание,

которое я заслужил!

Бедная девочка!

Это я погубил ее

своим показным равнодушием

и своей холодной отстраненностью

Ты ждал, а она не выдержала!

Вот итог экспериментирований с любовью,

которая оказалась не только и не столько твоей!

А ты и не думал, не подозревал

что от любви люди могут сходить с ума!

И виной всему ты!

ТЫ!

Нет, я этого не вынесу!

НЕ ВЫНЕСУ!!!

Зачем?

Почему?

Для Чего?

Я мучил себя и ее?!

К чему на судьбу мне роптать

Когда я сам создал ее!

Я жаждал любви и тоски

И горечи грусти степной

И вот нас безумья тиски

Вернули друг к другу назло

Пусть я сумасшедшим не стал

Но с ней я готов умереть

Зачем я себя не пускал

Прийти на нее посмотреть

Зачем глупо мучил ее

Зачем я ее не простил

Зачем я ее не вернул

И вот всем итог — Упустил!

Я сам лишь виновен во всем

В безумье ее и своем

Пусть смерть заберет нас к себе

Но я не отдам ей Ее!

Я должен себя искупить

Простив и вернув ей меня

Ведь боле ни с кем мне не быть

Не брошу ее и себя!

В безумье скрыт счастья секрет

Не знаю, но чувствую лишь

В нем скроюсь вдвоем с ней от бед

Нырнув в сумасшествия тишь

Как мог на судьбу я роптать

Ведь мне не постигнуть ее

Во всем есть для нас благодать

И вечное счастье мое!

Она овладевает мной, и я полностью отдаюсь водовороту чувств

И уже ничего не хочу

Только покоя!

Закрываю глаза и слышу стон

прорывающийся сквозь подхвативший меня

ураган мучительной страсти

“Я хочу РЕБЕНКА от тебя”

Нет, этого не может быть!

НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!

“Я хочу ОТ ТЕБЯ ребенка!”

Давние мечтания услышать эти слова разрываются в душе немым восторгом

Вдохнув полной грудью и задержав дыхание

хочется крикнуть что есть силы

и испустить дух

Пытаюсь сдержаться

предостерегаю

говорю себе “нет”

в конце концов запрещаю

но ничего не помогает

Я не в силах удержать наслаждение

прорвавшееся сквозь всевозможные запреты

и устремляющееся в желанное ожидание...

Дыхание замерло, толчки сердца подобно ударам молота разрушают последнюю преграду, и мучительная сладостная судорога, несколько раз сжав тело, возвращает меня в себя.

Еще не покинув сумасшествия дарованного счастья, слышу вой, будто плачет собака возле умершего хозяина.

Откуда здесь собака?

Прислушался. Тихо. Может быть, показалось? Но за стеной вновь раздается негромкий, заставляющий содрогнуться вой.

Неожиданно в палату вошла дежурная медсестра.

— Что это? — спросил Дмитрий, кивнув в сторону стены, сквозь которую проникали душераздирающие стоны.

— Привезли ребенка, больного церебральным параличом. Жуткая картинка.

Звуки возникли вновь. Прислушавшись, Дима различил надрывное “ма-а-а-а-а-а”. Он вдруг отчетливо представил себе эту “картинку” и весь содрогнулся. Стоны смолкли так же неожиданно, как и возникли.

Дмитрий решил выйти в коридор. Проковыляв до конца коридора и повернув назад, он увидел, как навстречу ему движется непонятное существо. Оно странным образом передвигалось по полу. Дмитрий замер на месте, будучи не в состоянии пятиться на костылях.

Это был ребенок, наверно, тот самый, который издавал мучительные стоны. И хотя однажды по телевидению Дмитрий видел детей, больных церебральным параличом, однако воочию столкнулся впервые. Жалость к ребенку, ползущему на неестественным образом вывернутых коленочках с помощью локтей и всего своего сухенького тельца, вызвала непривычную слабость, отчего закружилась голова, и, покачнувшись, Дмитрий едва не упал. И хотя сам он производил жалкое зрелище, однако рядом с уродливым ребенком выглядел вполне нормальным человеком.

Приглядевшись к подползшему к ногам ребенку, Дмитрий обнаружил, что перед ним девочка лет шести, хрупкая, с тоненькими конечностями и качающейся из стороны в сторону головой. Лицо ее поразило Дмитрия! Выразительные глаза на фоне изогнутого тельца создавали удивительный контраст уродства и красоты.

“Какое удивительно прекрасное лицо!” — думал Дмитрий, смотря на больного ребенка. Разглядывая девочку, он невольно вспомнил о дочери и тут же поймал себя на мысли, что ведь ребенок этот все понимает: и отношение к себе, и ту жестокую участь, которая определила ее жизнь.

Взглянув в печальные глаза девочки, Дмитрий невольно напрягся, пытаясь защититься от проникающей в него жалости, однако не выдержал и, подчинившись внезапно нахлынувшему чувству, едва не заплакал.

Чувство к этой девочке было схоже с той жалостью к себе самому, которое из немногих впечатлений детства наиболее полно сохранилась в его душе. То же чувство овладевало им при виде мучаемых животных, избиения людей и всякой незащищенности перед болью. Диме всегда хотелось помочь страдающим, хотя часто был не в состоянии помочь себе самому. Когда холод одиночества сковывал все внутри, только слезы помогали оттаять и вновь стать восприимчивым к окружающему.

Дима никогда не боялся плакать прилюдно и не стыдился своих слез, потому что знал — никто не поймет их истинной причины и не проявит сострадания. Слезы всегда помогали преодолеть отчаяние, ведущее к самоубийству. Испытываемая к самому себе жалость, безуспешно ищущая понимания и сочувствия, утихала при мысли, что вряд ли кто-нибудь будет особо мучиться от угрызений совести в связи с его смертью.

Голова закружилась, и Дмитрий едва не упал, как был — с костылями, в гипсе, с ногой, проткнутой восемью железными спицами, — но удержался. Почему-то ему хотелось растянуться на полу рядом с этим несчастным ребенком и ползком вместе с ней добраться до палаты.

Вспомнив, что в кармане халата осталось несколько конфет, Дмитрий достал их и протянул девочке. Та, увидев протянутую руку, подползла вплотную, пыталась дотянуться, но так и не смогла своими скрюченными пальцами ухватить конфеты; как ни старались, они так и не смогли что-либо сделать, и оттого с отчаянием смотрели друг на друга.

Вдруг словно током Дмитрия пронзило чувство невозможной любви, подобное тому, какое он испытывал к недостижимо далекой дочери, любви, оставшейся после детства, которая никогда не смогла и не сможет себя воплотить в нежной заботе и ласке, как бы он о том ни мечтал. Всю свою жизнь Дмитрий страдал от того, что его чувств или не понимали, или, что чаще всего, не принимали, а потому единственное, что выдавало тоску по любви, не нашедшей своего воплощения, были слезы, безутешные, а потому безудержные.

Дмитрий и девочка продолжали смотреть друг на друга, как вдруг ее лицо исказило некое подобие улыбки, а руки, неестественно согнутые в локтях, сделали отчаянное движение, стремясь дотянуться до протянутой ладони, на которой лежали конфеты. Оперевшись на закованную в гипс ногу, Дмитрий постарался нагнуться как можно ниже. Девочка, неестественно изогнувшись, сделала отчаянное движение всем тельцем и своими скрюченными пальцами ухватила Димину ладонь.

Потеряв шаткое равновесие, Дмитрий чуть было не упал, но, преодолевая острую боль в ноге, успел опереться на костыль. Конфеты выпали из его рук и оказались возле ног девочки. Она сделала одну, вторую, третью, четвертую попытку скрюченными пальцами захватить лакомство, но только одну из трех конфет ей удалось положить в подол своего платья.

Дмитрий был в отчаянии, глядя на эти усилия и будучи не в состоянии ничем помочь. А девочка спокойно продолжала собирать валявшиеся на полу конфеты.

К ним подошла какая-то женщина.

— Скажи дяде спасибо, — сказала она.

Девчушка дернула головой и улыбнулась, обнажив подпорченные зубы. Дима почувствовал, что вот-вот расплачется, и чтобы сдержать слезы, спросил:

— Как ее зовут?

— Леночка, — ответила женщина, по всей видимости, мать несчастного ребенка.

— Леночка, — повторил Дима, и слезы невыразимой боли затрепетали в уголках его глаз.

— Вам, наверно, очень тяжело приходится?

— Да, нелегко, — вздохнув, ответила мать Леночки.

— А сколько лет дочери?

— Двенадцать.

— Странно. На вид ей лет шесть. Как же вы живете?

— Я не работаю и постоянно нахожусь с дочкой. Мне предлагали отдать ее в специальный центр, но я отказалась, поскольку это все равно что поместить ребенка в кромешный ад. Дома все же лучше. Из окружающих мало кто понимает мое положение. Даже порой не пропускают без очереди.

— А что говорят доктора?

— Когда стало ясно, что болезнь у моего ребенка хроническая, то сразу предложили сдать. Но поскольку я отказалась, то врачи свое участие свели к минимуму, заявив: “сдали бы, и не было никаких проблем, а раз не захотели, то тащите сами”. И все, разумеется, легло на мои плечи. Те, кто вроде бы должен заниматься инвалидами, стараются или не замечать, или отпихнуть их от себя. А в результате больные оказываются никому не нужны. Предлагали устроить моего ребенка в специальный детсад, в спецшколу, но я оставила ее рядом с собой. Ведь там все воспитание — уколы аминазина. Чиновники исходят из того, что когда всех больных людей соберут в одно место, это будет им удобно. Но это выгодно прежде всего тем, кто работает с больными. Поверьте, такое обособление вредит всем, в том числе и здоровым. Нет, больных детей нельзя исключать из общества, потому что, не видя чужих страданий, общество теряет нравственный ориентир. Люди перестают сочувствовать чужому несчастью, разучаются сострадать чужому горю. Не видя больных среди здоровых, все начинают считать, что этой проблемы вроде бы как и не существует.

— Но ведь у вас, по всей видимости, есть какие-то особые льготы, права...

— Льготы-то есть, да что толку, если добиться их практически невозможно. Ведь чтобы добраться куда-нибудь, необходимо сесть в автобус или, по крайней мере, подняться по лестнице. А город практически не приспособлен для больных людей — ни тротуаров, ни пандусов. Иногда создается такое впечатление, что государство и общество сознательно проводят политику, когда система работает сама на себя как ей удобно. Проектируют даже целые жилые комплексы для больных, подальше от здоровых, где предполагают собрать инвалидов. Думают, будто им вместе будет хорошо. Но нет худшего оскорбления для больного, чем постоянно подчеркивать его отличие от здоровых людей! Те дети, которые остались у родителей и вынуждены жить в обычной среде, очень мучаются, поскольку от них шарахаются, как от ненормальных. Однако ненормально то, что возникают барьеры между здоровыми и больными людьми. Некоторые родители даже начинают стесняться своих уродливых детей, боясь показываться с ними на улицах. И опять же, лишь потому, что окружающие плохо реагируют. Считается даже, что если человек урод, то он психически неполноценен, а значит, от него нужно каким-либо образом оградиться. Чтобы отделаться, дают пенсию, будто бы это самое главное, что государство может сделать.

— Как же вам удается справляться со всеми бытовыми трудностями?

— От соседки по квартире часто приходится слышать: “Я твоего урода ударю; и зачем она нужна, чего ты тут с ней другим мешаешь?” У нас даже как-то коляску инвалидную украли, разбили и сожгли. А достать другую стоило таких мук, что никакими словами не передать. Здоровому не понять, что такое для нас, когда перестает работать лифт и нет никакой возможности подняться на десятый этаж. Куда деться инвалиду, для которого всякая лестница это непреодолимое препятствие? Вы никогда не поймете наше положение, потому что никогда не увидите окружающее нашими глазами. Вот вы можете представить себе мир, в котором отсутствуют лестницы, то есть лестницы как понятие.

Еще недавно Дмитрий сам передвигался по отделению на инвалидной коляске и помнил то состояние беспомощности, когда подъезжал к лестничному пролету.

— Вы посмотрите вокруг, — продолжала мать Леночки. — Вся жизнь — одна большая лестница! Это символический образ мира, где каждый стоит на своей ступеньке, пытаясь подняться повыше. Иерархия — та же лестница, и именно благодаря ей один пытается казаться лучше другого, хотя все мы в принципе одинаковы. Каждый старается взобраться как можно повыше, непонятно только, зачем и для чего. Вся жизнь видится как лестница, где шаг за шагом, ступенька за ступенькой преодолевается путь к какому-то успеху. Только для нас желанная судьба это ровная дорога, в которой нет ни лестниц, ни углов. Все проблемы мира от лестниц!

Слушая женщину, которой, по всей видимости, приходилось катать дочь на коляске и носить на руках, Дмитрий все более поражался ее словам. Он никогда не воспринимал лестницу как препятствие и даже не подозревал о возможности такого мировосприятия, а потому удивился, когда мать Леночки открыла для него совершенно иное видение мира, о котором он даже не догадывался, хотя сталкивался с лестницами на каждом шагу.

— Власти строят как им удобно, и при этом делают вид, что нас нет. Но мы существуем, и живем рядом, чувствуя себя чужими в мире, который для нас не приспособлен. Здоровым кажется, что проблема отсутствует, но они увидят ее лишь, когда сами станут такими же калеками, как и мы. Всякая ожесточенность это результат обособления. Общество своим равнодушием делает больных людей чужими и никому не нужными!

Женщина вынула носовой платок и вытерла слезы.

— Да чего говорить, одно расстройство, — всхлипнула она. — Когда дети с ранних лет не видят, что рядом есть нуждающиеся в помощи, впоследствии они вырастают людьми черствыми, и трудно ожидать от них милосердия, которое должно быть естественным движением души. Здоровые дети не играют и не дружат с больными. На улице некоторые смеются над моим ребенком, а иные даже дразнят. Подростки вообще очень злые. А я воспитываю доченьку в любви. Она еще не понимает всей своей драмы, но я-то постоянно чувствую, как ей тяжело. Страшно подумать, как она будет жить одна, когда мы умрем.

Мать Леночки вновь вытерла слезы.

— Только за что такое испытание? За что, Господи?! Ладно, мне за грехи, но ей-то, ей-то за что?!

Она подняла дочку и, держа подмышки, повела по коридору. Леночка делала неуклюжие движения ногами, лишь ставя их на пол, но не в состоянии на них опереться. Дмитрий видел, как люди, мимо которых проходили мать с дочкой, опускали глаза, стараясь не смотреть, то ли от стыда, то ли от чувства вины перед несчастным ребенком.

Подойдя к дверям своей палаты, Дмитрий, обращаясь к Леночке, сказал:

— Заходи в гости.

Она улыбнулась, и ее смеющиеся глаза выдернули из позабытого детства давнее предчувствие любви, пленившее когда-то необъятной радостью и восхитив подобно впервые увиденному безбрежному океану. Дмитрий испытал восторг, какой испытывают дети, барахтаясь в жаркий день в пенящихся водах фонтана.

Войдя в палату, Дима прилег на койку, и ему стало казаться, что Леночка — это та самая девочка из параллельного класса, за которой он втайне наблюдал, все более пленяясь неизвестным ему ранее чувством.

И в который раз Дмитрий вспомнил о дочери. Как он захотел вдруг ее увидеть, почувствовать, сжать маленькую ручку в своей ладони, погладить, нежно прижаться щекой, поцеловать...

“Зачем напрасно терзать себя невозможным? Но почему, почему невозможным?! Ведь я жив, жив, и у меня есть дочь. Я мог бы ее увидеть, если бы жена не препятствовала. Ведь я так мечтал о ребенке, так хотел стать отцом, чтобы подарить своему ребенку то, чего сам был лишен в детстве, и прежде всего всю любовь и нежность, которую не смог открыть своим родителям и которую отвергла моя жена”.

Неожиданно Дмитрий подумал о том, что его дочь могла бы родится такой же как Леночка и что от подобного несчастья никто не застрахован.

“За что же, за что страдает ни в чем не повинный ребенок? — в сердцах воскликнул Дмитрий. — Чем она заслужила такую участь? Неужели она отвечает за грехи своих родителей? Но ведь это несправедливо! Несправедливо! За что же, Господи?”

Не находя ответа и, не зная, как избавиться от невыносимой муки, Дмитрий решил отвлечься чтением.

Среди газет, которые оставил Женя, Дмитрий неожиданно обнаружил журнал. Открыв его, обратил внимание на вопросительный знак, стоявший после слова “справедливость”.

“Каждый человек в своей жизни хотя бы раз задается вопросом “Что есть справедливость?” — прочитал Дмитрий и удивился, как неожиданно нашелся ответ. — Каждый человек верит в справедливость для себя. Но когда эта справедливость оборачивается против него, заставляя страдать, почему-то это уже не кажется справедливым. Такое представление о справедливости оказывается всего лишь проявлением оскорбленного чувства.

Страдание является неотъемлемой частью человеческого существования. Через страдание происходит очищение и постижение. Только страдание позволяет избавиться от самообмана, вынуждая искать правду.

Необходимость страдания, наподобие крестных мук, возникает из потребности в нравственном очищении. Страдания приводят к понимаю бренности тела и поиску истинных ценностей. Страдание искупляет и примиряет, избавляя от всего ложного.

Однако понять сие возможно лишь через смирение, которое должно возникать из осознания непознаваемости Божьего промысла. Смирение не только основа веры, но и выход из антагонизма противоположностей. Только через созидающее страдание человек становится Человеком!”

Вдруг за дверьми палаты послышался негромкий стук. Дмитрий прервал чтение и посмотрел на дверь, которая странным образом приоткрывалась, словно посетитель не решался войти.

— Входите, входите, пожалуйста, — пригласил Дмитрий.

Однако дверь продолжала по-прежнему медленно открываться, словно кошка пыталась пролезть в образовывающуюся щель. Дмитрий стал с интересом смотреть, кто бы это мог быть. Но посетитель почему-то никак не мог полностью открыть дверь.

— Ну же, кто там? — в нетерпении спросил Дмитрий и изумился, когда увидел, как в проем двери рядом с порогом просунулся чей-то локоть, затем ступня, и в палату стала вползать та самая девочка, больная церебральным параличом, которую он прежде встретил в коридоре.

Да, это была Леночка. При виде ее Дима непроизвольно съежился, почувствовав слабость, которая возникла при первой встрече с этим больным ребенком. С трудом справившись с собой, он пытался приветливо улыбнуться.

— Привет, заходи в гости.

Леночка, брякая о пол костями рук и ног, вползала в палату. Глядя на нее, Дмитрий не смог удержать комок глухой боли, тупыми толчками бьющий под сердце и вызывающий тошноту. Смотреть на эту “картинку” было невыносимо. Через силу улыбнувшись, Дмитрий как можно веселее спросил:

— Как поживаешь?

Девочка попыталась ответить на приветствие, но вместо улыбки получилась гримаса, исказившая ее лицо. Изо рта Леночки текла слюна, капая на ворот платья. Дмитрий понял, что никакого другого способа общения, кроме взгляда и улыбки, быть не может. И действительно, улыбающиеся глаза Леночки говорили гораздо больше, нежели могли выразить издаваемые ею нечленораздельные звуки.

Безусловно, Леночка все понимала, но Дмитрий не представлял, о чем с ней говорить. Так они и улыбались друг другу. А сердце, между тем, разрывалось от жалости и сострадания. Дмитрий испытывал необъяснимое чувство вины перед Леночкой, словно это он обрек ее на невыразимые страдания, заставляя мучиться безвинное существо.

Дмитрий смотрел в глаза девочки, и она отвечала ему улыбкой. Любовь в смеющихся глазах Леночки была до того пронзительной, что Дмитрий готов был расплакаться. Он вынул из тумбочки шоколадку и протянул Леночке. Это был жест отчаяния, глупая попытка хоть чем-то загладить необъяснимое чувство вины перед несчастным ребенком.

Дата добавления: 2015-05-09