Любовь. 21 страница

Не в силах прийти в себя от услышанного, Дмитрий еще долго как загипнотизированный смотрел на опустевший экран.

“Любовь — души тоска земная. Тебя хоть сколько ни лови, поймать нельзя, я это знаю, — все это только миражи. Но склонны мы к самообману, и сколько мне ни говори, я верить, нет, не перестану, и не предам своей мечты. “Но это самоистязанье”, — ты скажешь мне. — Пусть будет так! Пусть я умру за то мечтанье, чем жить без радости впотьмах. Пусть нет любви, но если мука в душе нам все-таки дана, все лучше это, нежели скука. Мне смерти сон открыл глаза! И я увидел бесконечность, а в ней себя — росток любви, и Божий Свет огромной силы, что манит нас из темноты. Я видел там людей счастливых — без слез, без мук, без суеты, своих родных и сердцу милых, — когда-нибудь там будешь ты. Лишь там мгновения минуты насквозь любовью пронзены, там души настежь к вам открыты, и все друг к другу там на “ты”. Но мир тот радостно воздушный до времени для нас закрыт, а путь туда чрез томный, тусклый, и грязный жизненный тупик. И вот в тоске от мыслей грустных, уснувший, словно мотылек, я в храм — созданье рук искусных вошел, чтоб свой услышать срок. Во мне жила еще надежда, что может Бог меня спасти, но доверяться, как и прежде, всем людям — боже упаси. Душа вползала в храм высокий, а страх меж тем застрял в дверях. Вдруг чей-то голос одинокий вмиг вспыхнул, словно свет впотьмах. Как мотылек я встрепенулся весь в теплых ласковых лучах, от нежных звуков дух проснулся и полетел в алтарь в свечах. Я думал —”пусть сгорю в надежде, но не предам своей мечты. Пусть смерть застанет меня прежде, чем откажусь от красоты”. В свечах сгорал мой скепсис прежний и возрождался я душой, когда я слышал голос нежный, что звал к себе и за собой. И я пошел за ним несмело, лишь веря — он меня ведет. Зачем, куда — да в этом ль дело. То, может, Бог меня зовет. И я увидел Совершенство, не зная имени его. Ответь мне, только очень честно: то сон был или ничего? Марии очи золотые смотрели на меня со стен. В них видел я миры иные, где жизни смысл понятен всем. А глаc ее звал в поднебесье вкусить полет своей мечты. Я в храме был, но храм тот здесь ли? — В душе он! Это знаешь ты.

И не видя ее лица

он катал ее на финских санях по воде

искал ее, ныряя в облаках

взлетал все выше и выше

чтобы потом падать

позабыв обо всем

испытывая при этом невероятное переживание

которого никогда не мог представить

и оно было сильнее всех изведанных ощущений.

Потом он искал

уползая от своих страхов и страстей

которые преследовали его

Искал того

кто помог бы избавиться ему

от всех недугов

мешавших стать открытым этому непостижимому умом

переживанию счастья

этой радости

которой он хотел стать сосудом

чтобы она наполнила его целиком

очистив от тьмы желаний

И вот

наконец

долгожданное жилище

попыткам ускользнуть от них

ухмыляясь

следуя по пятам

а страхи не отставали

и вылечить

желая помочь

ждет его

что тот кто может ему помочь

будучи твердо уверенным

он не знал кого именно ищет

кто бы помог ему очиститься

искал того

он вместе с ней

Карабкаясь по бесконечной лестнице

Я ищу...

— Его нет.

Не может быть!

Неужели нет спасения?!

Но ведь я верил

карабкаясь по ступенькам

что он ждет меня

— Он собирался к тебе!

— Где же мне теперь найти его?

— Я ЗДЕСЬ!

ИДИ СЮДА!

Вот Он!

Стоит у плотницкого верстака

Лицо простое

На голове белая накидка

В руках деревянная иконка

к которой Он приделывает картонную рамку

Подхожу к Нему

прикоснуться

и обняв Его

вдруг обмякаю

и начинаю плакать

— Господи! Господи!

Падаю на колени

и обнимаю Его ноги

Он брат и отец

и совсем родной

я любил Его всю свою жизнь

не видя и лишь ощущая

живущее в глубинах души это переживание любви

и эти слезы

и вот я впервые

плачу и люблю

как всегда хотел любить

как всегда любил того

кого никогда не видел

— ЛОЖИСЬ ЛОЖИСЬ

Опускаюсь на расстеленный плащ

— РАССЛАБЬСЯ СПИ

Он поднимает руку

и Луч Света прямо из руки Его

насквозь пронзает меня

наполняя светом

кристальной белизны

Чувствую как меня начинает кружить

— ДЕРЖИ КРЕСТ ДЕРЖИ!

хватаю висящий на груди крестик

и сжимаю его в кулаке

чувствую как меня несет куда-то

и кружит кружит

при этом

я словно зависаю над землей

и весь очищаюсь пронзительным светом

идущим из его рук

я весь в свете

который волнами проходит сквозь меня

отмывая от накопившейся грязи

обессилев

чувствую как новые силы

приходят ко мне

ощущаю себя удивительно чистым и помолодевшим

лет на десять

словно после хорошей бани с парилкой

в руках белое полотенце

которым я вытираю пот

— А ТЕПЕРЬ ПРОСЫПАЙСЯ ПРОСЫПАЙСЯ ПРОСЫПАЙСЯ

Какая-то сила выносит меня из бассейна света

и медленно опускает на землю.

Сажусь на кровати и окончательно прихожу в себя. Что это было? БЫЛО?

Он знал определенно: это был не сон, потому что ничего более реального в состоянии сна он никогда не испытывал. Не было никаких сомнений в том, что это не приснилось, а БЫЛО, БЫЛО! Но что именно это было, он не знал.

Это не был сон, — это было в состоянии сна!

Это не была явь, это была реальность!

Но какая?

Самое главное, не имелось ни малейших сомнений, что это было на самом деле, причем произошедшее казалось реальнее, чем случающееся в суете каждого дня.

Дмитрий проснулся, а чудилось, что он заснул, настолько окружающее представлялось нереальным после того, что пережил во сне. Рубашка была вся мокрая от пота.

Дима долго сидел на кровати, еще слыша слова “ПРОСЫПАЙСЯ, ПРОСЫПАЙСЯ!”

Он слышал их!

Ничего более реального никогда в своей жизни Дмитрий не испытывал. Если бы кто-то сказал, что это был всего лишь сон, то он возразил, — нет, это было в состоянии сна!

Не находилось ни малейших сомнений в том, что ВСЕ ЭТО БЫЛО, и что независимо от отношения к произошедшему, пережитое навсегда останется фактом жизни, таким же реальным, как рождение дочери и смерть отца.

Дмитрий почувствовал себя свободным от смерти, но еще не свободным для жизни.

“Ах, как бы было хорошо, если бы я вдруг увидел всех любящих меня людей и мог объяснить им, почему я так часто бывал зол и несправедлив, ненавидел всех и вся и почему не мог любить, хотя сердце мое переполняла любовь”.

Внезапно дверь отворилась, и на пороге показалась закутавшаяся в халат Мария.

— Что-нибудь случилось?

— Нет. То есть да, — ответил Дмитрий, еще не придя в себя. — Не знаю.

Маша уже хотела закрыть дверь.

— Подождите,— умоляюще произнес Дмитрий. — Не уходите. Прошу вас.

Удивленная, Мария шепотом ласково спросила:

— Что с вами?

— Я не понимаю, что со мной происходит. Такое ощущение, словно раньше когда-то мы с вами встречались. Но я никак не могу узнать ни себя, ни вас, ни вспомнить, когда и где это было.

— Такое бывает, — снисходительно сказала Мария.

— Нет, это нечто большее. У меня такое чувство, словно я уже когда-то любил вас, причем настолько сильно, что эта любовь спасла меня, когда я умер.

— Простите, я вас не понимаю.

— Я сам себя не понимаю. Но каждой нашей с вами встречи я жду с волнением, хотя... не может о любви быть речи, где искренности нет следа. Ведь вы меня, увы, не ждете, придя ко мне, как и к другим, и никогда не позовете, чтоб чувств не показать своих. Для всех вы в маске безразличья стремитесь выполнить свой долг, а я, забыв про все приличья, прошу открыть души порог. И не пытайтесь скрыть томленье души непознанной своей. Я обнаружу лишь желанье увидеть вновь вас поскорей...

Маша присела на стул рядом с кроватью Дмитрия и опустила глаза.

— Как жаль, что вы меня боитесь и не взлетите вслед за мной. Зачем вы чувств своих стыдитесь, отгородив себя стеной? Вы так божественно прекрасны, в смущеньи прячась от меня, но все усилия напрасны — не спрятать чувство от себя. Зачем пытаться обмануться и спрятаться в самообман? Я не позволю прикоснуться ни к пальцам вашим, ни к глазам. Глаза свои вы приоткрыли навстречу взору моему, но, испугавшись, вновь закрыли, боясь, что в них я все прочту. А я так жажду окунуться в ваши бездонные глаза, нырнуть в них, чтоб в душе очнуться, и утонуть в ней навсегда. Я, как и все ваши больные, в плену у чудной доброты. Прощусь, уйдя из вашей жизни и не посмев сказать вам “ты”.

— Зачем вы все это мне говорите? — дрожащим голосом спросила Мария.

— Не зачем, а почему, — мягко объяснил Дима. — Вы, как и все, в тоске живете, забыв про все свои мечты, а в тайниках души поете, в слезах прося себе любви. Зачем же вы, страшась признаться, что я вам в Вечность проводник, — не быть стремитесь, а казаться, забыв, что счастье — это миг! Ужель и вы не та Мария и не поймете никогда, что в Вечность дверь для тех открыта, любовью кто живет всегда.

— Разве вам мало того, что к вам ходят женщины, к тому же такие красивые.

— Вы имеете в виду инструктора по лечебной физкультуре?

Маша промолчала.

— Все, что в ней есть, — на поверхности, — объяснил Дима. — А меня более привлекает душевная глубина, нежели внешняя красота.

Мария встала и подошла к окну, повернувшись к Дмитрию спиной.

Для него это уже была не просто медсестра, а некая идеальная Женщина, о которой он всю жизнь мечтал и которую искал везде и всегда.

— Вы ангел — и не надо возражений, то не бахвальство и не комплимент. Ведь вижу я один лишь без сомнений, что женщины на свете лучше нет! Вы Золушка, Дюймовочка из сказки, что в детстве я когда-то прочитал. Вы до краев полны нежнейшей ласки, но кажется, никто вас не ласкал. Мне кажется, вы позабыли крылья надеть, когда ко мне пришли, а потому всплакнули от бессилья, когда заговорил я о любви. Мне кажется, я чувствую волненье души нетронутой, забытой и родной, и чую, чую грустных дум томленье, кто ради близких жертвует собой. Но в вас никто не захотел проникнуть, чтоб душу нежной ласкою согреть. Я чувствую, как хочется вам крикнуть, чтобы любовь позвать и улететь. Но крик беззвучный горькими слезами лицо и губы грустью оросит, и никогда не насладиться вами тот, кто душою всей к любви открыт!

Дмитрий почувствовал сладостное высвобождение, ощутив, как разрывающиеся внутри чувства делают его все более легким; его приподняло и понесло, поднимая все выше и выше... Он уже видел себя и Марию со стороны, словно наблюдал за происходящим, находясь по ту сторону окна.

— Зачем себе себя открыть боитесь? Признайтесь, вы живете без любви. И потому со мной не воспарите, что вы страшитесь собственной мечты. Мне жалко вас, но вряд ли вам помогут мои слова о доме позабыть. Чтобы счастливым быть, не нужен повод, кто хочет, тот не может не любить!

Дима ощутил странное раздвоение — будто все это говорил не он, а кто-то другой, в то время как он лишь открывал рот, удивляясь при этом произносимым стихословам.

— Зачем же жить, презрев любви страданье, среди родных, застыв у очага? К чему тогда душевные терзанья и слезы возле темного окна? Ведь невозможно выплакать ночами мечты любви, коих душа полна. Но вы навряд ли предпочтете сами испить со мной трагизм любви до дна. Но все же, все же, все же, все же, все же... я не хочу сознаться в том себе, что верю — вы признаетесь, быть может: “Я жизнь хотела посвятить тебе!”

Маша достала носовой платок, поднесла его к лицу и сквозь слезы произнесла:

— К чему мне разбираться в этом, пытаться что-то изменить. Не буду я уже тем светом, что озаряет жизни нить. Глаза потухли, сердце вяло, давно отрезана коса. Не там мы встретились, пожалуй, меж нами годы, как леса. Вы из другой, а я из этой — две жизни не соединишь. Как будто мы на двух планетах — не докричишь, не добежишь. Теплом души твоей согрета, и сердце встрепенулось вдруг. Но я забыла, что за летом идет осенних туч испуг. Разрушить просто, строить трудно, да и не каждому дано. Так пусть стоит мой замок скудный. В нем все давно предрешено.

Неожиданно Мария обернулась и выбежала из палаты. Дмитрий успел лишь заметить ее заплаканные глаза.

“Что же я наделал?! Но ведь я только был искренен. Разве искренностью можно обидеть? И зачем не любить, если любишь?! Мария, вечная Мария, Ты воплощение мечты. Когда душа в тоске забыта, любовью ты приходишь в сны. Ведь в жизни ты не существуешь, ты вся реальности чужда, но если хочешь, то разбудишь от суеты забытия. Ты вся мечты моей творенье, осенней грусти и тоски. Твое я слышу повеленье поверить вечности Любви. Глаза твои — даль океана, лазурный блеск морской волны. Ты как-то вдруг богиней стала, вобрав в себя мои мечты. Я плавал и нырял, купаясь в глазах небесно-голубых, и уходил, совсем отчаясь, что не увижу больше их. Я так летать опять желаю в потоках гласа твоего. “Ты слишком смел”. — Я это знаю. Но счастья нету без того. И каюсь, каюсь я пред Богом, что соблазнил себя мечтой. Останусь за твоим порогом и не коснусь тебя рукой. Твоей я жизни не нарушу — я призван жить всегда один. Но вовсе чувств своих не струшу. Любви безумец нелюдим! Хочу того, во что не верю. Мечты мои сплошной обман. Души своей я не доверю, боясь попасть опять в капкан. Себе я часто удивляюсь и не могу себя понять, а втайне только усмехаюсь, пытаясь обмануть опять. Прости, Мария, как ты можешь любить, страдать и вновь прощать. Я знаю, это все ты можешь, все можешь — только не предать!

Небывалые цветовые оттенки, которыми раскрашен окружающий мир, ослепляют меня. Рядом стоят люди. Они как-то по-детски наивно улыбаются и радостно смотрят на меня. Приглядевшись, узнаю в стоящей рядом девушке свою жену. Она улыбается совсем как в первые месяцы нашего знакомства, когда мы оба были опьянены охватившим нас счастьем. Глаза ее чисты и полны муки невыраженной любви. Подходит какой-то человек и обнимает меня. Я с удивлением обнаруживаю, что это не кто иной, как тот самый мотоциклист. Глаза его наполнены радостью и печалью. “Прости меня, я был неправ. Прости, если сможешь”. — “Конечно, конечно, могу, и с удовольствием прощаю. У меня нет никакой обиды и злобы. Я благодарен за то, что вы тогда не бросили меня на дороге. У меня нет никакого чувства мести. Более того, я даже искренне признателен за то, что оказался в больнице. Ведь именно здесь я многое понял, и моя жизнь переменилась к лучшему. Я стал жить так, как всегда хотел, но не решался, поскольку не находил в себе силы, а главное, не верил. Спасибо, большое спасибо!”

Я ощущаю прилив нежного и теплого чувства, наполняющего все мое существо и делающего тело невесомым. Да, это то самое первое чувство любви, что оставило память о себе на всю жизнь. И вот оно вернулось, но уже во всей полноте, узнанное и разделенное, нашедшее понимание и ответ. Кажется, я никогда прежде не был так счастлив. Чуть поодаль стоит незнакомая молодая женщина и вокруг ее ног крутится собака. — Кто это? — Разве ты не узнал их? — Нет. — Это твоя бабушка и Зорка. — Но разве они живы? А я не верил. — Все так.

Собака подбегает и становится передними лапами мне на грудь. Да, это моя первая собака, которая разделила горькое одиночество детства. Она узнала меня, а я ее нет. Зорка пытается лизнуть меня своим шершавым языком прямо в губы. От этой щенячьей ласки сразу вспомнились все переживания и долгие исповеди перед моим немым, но всепонимающим собеседником. Непостижимая радость, которую испытывал когда-то в детстве от всего и вся, переполняет меня и заставляет покаяться.

— Мама, мама, прости меня, прости за то, что я не любил тебя. Даже когда я старался, то больше думал о себе, редко проявляя свою любовь на деле. Но ведь ты моя мама, а значит, все понимаешь и простишь меня. Ведь я так люблю тебя, хотя никогда и не говорил тебе об этом.

Я стою перед ней на коленях.

— Конечно, конечно, сыночек, — сказала мама, ласково погладив меня по голове. — И ты прости меня, что я не всегда бывала к тебе ласкова и недостаточно заботлива. Прости, что не у меня, а у других ты находил то, что должны была дать тебе только я, твоя мать. Еще раз прости, и люби меня, ведь я тоже люблю тебя. Сколько слез я пролила, когда вынашивала тебя и рожала. Только ты можешь понять, как мне было тяжело все эти годы и как я старалась сохранить семью. Прости, что не всегда тебя понимала и не всегда была нежна с тобой. Но несмотря ни на что я люблю тебя.

И мама нежно целует меня в лоб.

Что же, что же это такое? Вся накопившаяся во мне нежность, которую я долгое время прятал в глубинах души, впервые смогла найти понимание. Все готовы простить, и я готов всех прощать и любить, даже тех, кто мне совершенно не знаком и только приветливо улыбается в ответ. Счастье окрыляет меня, делая невесомым, и ощущение такое, словно я парю, парю, парю, прыгнув с вершины самой высокой горы. Это настоящее блаженство, без мук и позора, где я могу жить открыто перед всеми, распахивая свою душу и выражая ее до нежнейших оттенков. И каждый это понимает и с радостью готов ответить мне.

У меня нет ничего. И есть все. Все самое главное! Мне ничего не нужно, кроме этой волшебной возможности дарить свою любовь, отдавая все, что я могу отдать. Я всех люблю, и все любят меня, — вот истинное счастье, которое никогда не кончается. И не нужно больше слез и тоски, рассуждений и страданий — ведь жизнь так прекрасна! Зачем в этот сказочный мир вносить боль и ненависть? Зачем, если можно жить любовью!

Никто у меня ничего не просит, стремясь отдать свою любовь без остатка. Ведь только отдавая то, что сверх меры переполняет сердце счастьем, можно обрести новый приток радости и любви.

— Мы боялись, не понимая смысла того счастья, что нам дано. И только сейчас познали истинную ценность любви. Теперь в нас нет страха. Ведь то, что есть в каждом из нас, невозможно ни потерять, ни отобрать. Никто и ничто не может помешать нам любить и дарить радость любви. Это и есть та истина, от которой мы в страхе бежали, боясь потерять то, что нам не принадлежало, что делало нас рабами собственных страхов, неспособными жить любовью. Мы всю жизнь дрожали, боясь потерять то, что было вверено лишь на время, и по сути нам не принадлежало. Только сейчас мы поняли, что каждый из нас хотел быть счастлив поодиночке, пытаясь застраховаться достатком, и таким образом умирая для любви. Мы сами себя умерщвляли, делая рабами материального комфорта, который, как нам казалось, есть условие счастья. Но лишившись всего, мы убедились, что только теперь и можем быть счастливы, когда ничего не имеем. Ведь любя других, ты получаешь все, что тебе нужно, и даже сверх того.

Я весь растворяюсь в этом сверкающем мире, таю при каждой обращенной ко мне улыбке. Никогда прежде ничего подобного я не испытывал. Во мне нет никаких мыслей — только чувство, чувство любви, ставшее всем моим существом. Это переживание столь прекрасно, что кажется единственным истинным счастьем. И я даже не могу представить, что когда-то оно кончится. Это настоящее блаженство, забыть которое невозможно, хотя бы раз в него окунувшись.

— Ты уходишь. — Как, прямо сейчас? — Ты возвращаешься в мир страданий и слез. — Но я не хочу! — Ты должен. — Мне так хорошо, я счастлив оттого, что люблю вас всех и все любят меня. — Ты не забудешь пережитого. Но ты должен научиться побеждать любовью. — Зачем? — Ты должен научить других, если, конечно, научишься сам. Мы поможем тебе. — Но, но я уже люблю. Я люблю...

— Кого это ты любишь?

— Кого?

— Да, кого?

— Что?

— Я спрашиваю, кого ты любишь?

У кровати стоял сосед и, наклонившись над изголовьем кровати, всматривался в лицо Дмитрия.

— Тебе чего? — спросил Дмитрий, протирая глаза, почему-то влажные от слез.

— Мне-то ничего. А вот ты опять во сне разговариваешь.

Дима накинул на лицо одеяло и заплакал. Ему было плохо, так ужасно плохо, как когда-то в детстве после родительского дня в пионерском лагере.

С замирающим сердцем Дмитрий шел за результатами рентгенологического исследования. Он не испытывал страха и сомнений, поскольку знал, что еще не все сделал, а значит, ему предстоит жить дальше.

Результаты показали, что легкие чисты, а на прежних снимках оказался дефект пленки. Врач очень удивилась такому неожиданному исходу. Дмитрий же воспринял этот факт без энтузиазма. Он даже не почувствовал радости. Ведь вместо смерти ему предстоял тяжелый труд изменения собственной жизни, а значит, и жизни близких ему людей.

Почему-то Дмитрию вдруг захотелось увидеть того старика, с которым он разговаривал прошедшим вечером.

— Вы случайно не знаете, в какой палате находится старик, с которым я вчера беседовал? — спросил Дмитрий у медсестры.

— Ночью умер, — еле слышно ответила она.

— Неужели?!

— Он давно уже должен был умереть, — сочувственно произнесла медсестра и пояснила: — Запущенный рак.

“Зачем, зачем я остался жить? Почему он умер, а я жив? Ведь не просто же так? Значит, я должен что-то сделать. Но что? Как жить дальше? Наслаждаться — глупо, копить и обустраивать — бессмысленно. Простить я могу, но любить того, кто меня предал, — нет, это выше моих сил”.

И тут Дима вспомнил слова своей матери, которые когда-то его возмутили: “А дочка твоя будет проституткой. Это уж точно!”

“А ведь мать права, — неожиданно для себя согласился Дмитрий. — Так оно и будет, если я не вмешаюсь и ребенок мой останется без отцовской любви. Да, нужно во что бы то ни стало разорвать этот порочный круг нелюбви. Но как? Любить не могу. Ненавидеть глупо. Что же делать? Хорошо, пойдем от противного. Если ненавидеть глупо, и это тупик, то что остается? Остается только любить. От судьбы не уйдешь! Невозможно оторваться от тех, с кем связан. Всякая нелюбовь рождает ненависть. Всякое отрицательное действие вызывает противодействие большей силы. А потому мне ничего не остается, как любить их всех. Любить несмотря ни на что! У меня просто нет другого выхода. Я обречен на любовь. В этом моя судьба!”

Однако чем больше Дмитрий размышлял, тем больше сомнений рождалось в его душе. Он знал главнейшую заповедь и в душе был согласен с нею, но перешагнуть через прошлое, просто взять и забыть не мог, хотя не питал более ни к кому ненависти.

Дмитрий понимал: отвечать злом на зло глупо, поскольку возникает порочный круг неприязни, и чтобы ненависть не затянула в смертельный водоворот самоуничтожения, нужно не стать заложником мести; более того, он верил, что отвечать любовью на ненависть есть самое мудрое решение, но почему-то подставить другую щеку не мог. Он простил жену и мотоциклиста, поскольку понимал причины их поступков, но любить и благословлять их за ложь и злобу, которую они продолжали к нему питать, Дмитрий сил в себе не чувствовал.

Он верил в то, что иного способа преодолеть в другом человеке отчуждение и превратить его из врага в друга, кроме как полюбить его, — не существует. Однако не мог представить, как именно можно побеждать любовью. Хотя Дмитрий многое понимал и верил в истинность заповеди Христа, но в то же время чувствовал, что одного лишь знания и веры недостаточно.

Единственная мысль, которая приходила на ум, состояла в том, что любовь, которая жила в его душе, возможно, живет в душе каждого, и это единственный мостик, по которому можно добраться до сердца другого, чтобы отыскать понимание и прощение. Но как это сделать практически, где взять столько терпения и столько любви, Дмитрий не знал. Возможно, это было не по силам ему, а, может быть, вообще не в силах человека?

Когда Дмитрий вернулся в палату, то с удивлением обнаружил, что на вчера еще пустовавшей соседней койке лежит какой-то человек. Обе ноги его были перевязаны, глаза закрыты, дышал он удивительно спокойно, а на лице застыло выражение непонятной радости.

Пока Дмитрий разглядывал своего соседа, в палату вошла медсестра.

— Простите, а кто это к нам поступил? — поинтересовался Дмитрий.

— Только что привезли, — ответила медсестра. — Одинокий старик. То ли сам бросился под машину, то ли водитель его сбил.

Пока медсестра делала назначенные больным уколы, Дмитрий имел возможность рассмотреть своего нового соседа. На вид ему было лет шестьдесят. У него были абсолютно седые волосы и красивый с легкой горбинкой нос. Особенно поразил полный достоинства и благородства аристократический профиль старика.

Глядя на необычного соседа, Дмитрий ощутил к нему необъяснимую симпатию, словно когда-то давно долгое время они были знакомы. Ощущение странной близости и необъяснимого родства показалось Дмитрию очень странным, поскольку видел он этого человека впервые. Была в незнакомце непонятная величавость и умиротворенность. В его спокойном и ровном дыхании угадывалась отстраненность, словно в данный момент он находился где-то далеко-далеко.

Это был старик, но спал он, как ребенок. Однако более всего удивило Дмитрия некое подобие улыбки, застывшей на лице старика.

Заинтересовавшись новым соседом, Дмитрий не мог дождаться, когда тот проснется и с ним можно будет поговорить. А старик спал сном безмятежного праведника, которому не страшна смерть, словно она была его давней подружкой.

Наконец медсестра подошла к новому больному и разбудила его. Он открыл глаза, посмотрел на медсестру и, позволив сделать себе укол, закрыл глаза вновь.

Дмитрия не покидало чувство глубокой симпатии к лежавшему рядом незнакомцу, и трудно было избавиться от ощущения, что когда-то прежде, где-то, быть может, во сне, он уже встречался с этим человеком. Чем-то он напоминал Дмитрию отца. Если бы кто-то сказал, что он влюблен в этого старика, Дмитрий удивился бы, но вряд ли бы стал с этим спорить.

Неожиданно незнакомец открыл глаза, посмотрел вверх, затем повернул голову вправо, и взгляд его застыл на окне, за которым слегка покачивались уже покрытые снегом сосны. Старик смотрел на них так долго, что Дмитрий подумал, будто незнакомец вновь уснул. Наконец старик принял прежнее положение и закрыл глаза, так и не выразив желания познакомиться. По-видимому, никто и ничто его не интересовали. Казалось, он был абсолютно безразличен к тому, что происходило с ним и вокруг него.

“Неужели у него действительно никого нет?” — спросил себя Дмитрий, и тут же вспомнил длинные очереди одиноких престарелых за бесплатным обедом. Эти брошенные всеми старики умирали в одиночестве, и долгое время ими никто не интересовался, пока соседи или милиция не обнаруживали их уже умершими в своих пустых квартирах.

“Неужели он предпочел медленному беспомощному умиранию смерть под колесами?” — подумал Дмитрий.

Но сосед не был похож на самоубийцу. Дмитрий долго всматривался в гордый профиль старика, но не мог отыскать каких-либо признаков отчаяния. Скорее наоборот, то равнодушие, с которым старик отнесся к своему новому положению, говорило о стойкости духа. Чем дольше смотрел Дмитрий на соседа, тем больше открывал в лице старика нового и таинственного. Это был настоящий портрет, не требовавший подробного комментария, на который можно было долгое время смотреть, споря о том, что же скрывается за этим спокойствием и непроявленной улыбкой ребенка на старческом лице.

“Как он прекрасен!” — не смог сдержать восхищения Дмитрий.

Губы старика были плотно сжаты и говорили о сдержанности, ставшей привычкой, а удивительной белизны седые волосы свидетельствовали об укоренившейся опрятности. Левая рука, которую мог видеть Дмитрий, спокойно лежала вдоль тела.

“Это рука пианиста или художника”, — подумал Дмитрий. Настолько отточенной была кисть с тонкими длинными пальцами, пронизанная голубыми руслами вен.

Дмитрий вновь посмотрел на нового соседа, и вдруг заметил, что на его тумбочке лежит карманного размера книжица. Диме захотелось узнать, что это за книга и почему она оказалась вместе со стариком в минуту опасности. Любопытство Дмитрия все увеличивалось, а сосед тем временем мирно спал или только делал вид, что спит, лежа с закрытыми глазами. Наконец Дмитрию надоело терзаться догадками, и он решил заглянуть в раскрытую книжку, чтобы хоть что-то прочитать в ней. Это были какие-то стихи, но чьи именно, установить Дмитрий не смог. Оставив безрезультатные попытки, он раскрыл Библию, которую читал в последние дни, и долгое время водил глазами по строкам.

Дмитрий как-то не сразу почувствовал, что на него смотрят. Спохватившись, он, однако, не оглянулся, чтобы проверить это чувство, а продолжал читать, хотя весь уже напрягся, ожидая, что старик сейчас к нему обратится. Наконец не выдержал и, закрыв Библию, взглянул на незнакомца. Тот действительно смотрел на Дмитрия, но во взгляде его не было ни любопытства, ни ожидания. Это был взгляд ничего не ждущего, а потому ко всему готового человека. На фоне бледного и иссушенного старческого лица на Дмитрия смотрели удивительно спокойные пронзительно голубые глаза. Дмитрий крайне удивился контрасту этих живых, наполненных мудрой иронией и ребяческим озорством глаз с глубокими морщинами, исполосовавшими все лицо. Но главное, что заставило Дмитрия ощутить легкий трепет и чувство необъяснимой радости, — было то, каким образом старик смотрел на него.

В этом взгляде было все: космическая беспредельность и умиротворяющий покой, необъятность Вселенной и пронзительная тоска одиночества, любовь ко всему и печаль ни от чего, вечная радость и преходящая грусть, вера и надежда, старческая мудрость и детская непосредственность, но главное — поразительный смех, требующий ничего не принимать всерьез и в то же время заставляющий окунуться в глубины своего Я.

Дата добавления: 2015-05-09