К функции устной речи в культурном быту пушкинской эпохи 4 страница

[341] Dictionnaire de 1’ancien français… P. 347.

[342] См.: Reicher С. La diabolie, la séduction, la renardie, l’écriture / Ed. deminuit. Paris, 1979.

[343] Имеется в виду именно мощь, а не благость, поскольку возможно религиозное поклонение и злым силам.

[344] Цит. по: J. Fioretti del glorioso messere Santo Francesco e de’suoi Frati / Ed. G. L. Passerini. Florence, 1903. Pag. 58 – 62. Русский перевод см. в. кн.: Сказания о бедняке Христове: (Книга о Франциске Ассизском). М., 1911.

[345] № 149 в изд.: Народные русские сказки А. Н. Афанасьева: В 3 т. / Под. ред. М. К. Азадовского, Н. П. Андреева, Ю. М. Соколова. М., 1936 – 1939; в изд. под ред. А. Е. Грузинского (1897 и 1913 – 1914) — № 86. При договоре с нечистой силой обычный способ нарушения договора — покаяние (ср. «Повесть о Савве Грудцыне»). Более сложный вариант — апокриф об Адаме. Известен текст (А. Н. Пыпин сообщает, что он извлечен из старообрядческой рукописи, но не указывает данных о ней), согласно которому Адам заключил договор с дьяволом в обмен на исцеление Евы и Каина: «И рече диавол: “Дасн на ся рукописание: <…> Живый Богу, а мертвый тебе”» (Тихонравов Н. Памятники отреченной русской литературы. Спб., 1863. Т. I. С. 16). Однако характерно, что, видимо, более распространенным был текст, в котором Адам, заключая договор, сознательно обманывал дьявола. После изгнания из рая Адам запряг вола и начал пахать землю. «И прииде дияволъ: “Не дам тебъ земли работати, понеже моя есть земля, а божия суть небеса и рай (…). Напиши мнЪ рукописание свое, да еси мой, тогде мою землю работай”. Адам рече: “Чья есть земля, того есми и азъ и чада моя”». Далее автор объясняет, что Адам хитро обманул дьявола: он знал, что земля принадлежит сатане временно, что в будущем Христос воплотится («яко Господь снити хощет на землю и родитися от дЪвы») и выкупит своей кровью землю и людей у дьявола (Там же. С. 4).

В западноевропейской традиции договор нейтрален: он может быть и хорошим и плохим, а в специфически-рыцарском варианте с его культом знака соблюдение слова делается предметом чести. Характерны сюжеты о рыцаре, соблюдающем слово, данное сатане (ср. инверсию в легенде о Дон Жуане: нарушая все обязательства религии и морали, он выполняет слово, данное статуе командора). В русской традиции договор заимствует свою «крепость» от святыни, которой поручается его хранение. Договор же, не освященный авторитетом неконвенциональной власти веры, «крепости» не имеет. Поэтому слово, данное сатане (или его земным заменителям), надо нарушить.

[346] Письма и бумаги императора Петра Великого. Спб., М., 1893. Т. 3. С. 265.

[347] Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Спб., б. г. Кн. 4. Стб. 5.

[348] Слово о полку Игореве. Л., 1952. С. 11 (Фототипическое воспроизведение изд. 1800 г.).

[349] Кузьмина В. Д. Девгениево деяние. М., 1962. С. 149.

[350] Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. М., 1977. С. 101. В русском переводе высказывание звучит менее категорично, чем в оригинале: «никогда не является полностью условным» («n’être jarnais tout à fait arbitraire» (Saussure F. de. Cours de linguistique générate. Paris, 1962. P. 101)). Аргументированное разграничение знака и символа см.: Todorov Tzv. Introduction à la simbolique // Poetique. 1972. № 11. P. 275 – 286 («Signeet symbol»); Idem. Théories du symbole / Ed. du Seul. Paris, 1977. P. 9 – 11 et squ. В наполнении понятия «символ» мы идем за Соссюром, а не за Пирсом, который противопоставлял его «икону» как основанному на социальной конвенции. Неконвенциональная природа символа не снимает, однако, его отличий от иконических знаков. Хотя и те и другие исходят из принципа подобия, между ними существует важное различие: подобие в символе имеет риторический характер (невидимое передается через видимое подобие, бесконечное через конечное, недискретное через дискретное и т. д.: уподобляющееся и уподобляемое находятся в смысловых пространствах с разным числом измерений), подобие в иконических знаках имеет более рациональный характер. Здесь возможно по изображению однозначно реконструировать изображаемое, что в системе символов в принципе исключается.

[351] Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. 4. Стб. 42.

[352] Полн. собр. рус. летописей. 2‑е изд. Спб., 1908. Т. 2. С. 822. (курсив мой. — Ю. Л.).

[353] Ср.: «Смерть на поле брани обычно называется “суд”» (Мещерский Н. А. История «Иудейской войны» Иосифа Флавия в древнерусском переводе. М., Л., 1958. С. 85).

[354] Повесть о Дракуле. М., Л., 1964. С. 127.

[355] Именно символическая, а не знаковая природа авторитета царской власти исключала для царя возможность игрового поведения. В этом отношении момент игры в поведении Грозного воспринимался и субъективно, и объективно как сатанизм.

[356] Полн. собр. рус. летописей. Пг., 1915. Т. 14. С. 307.

[357] Послания Ивана Грозного. М.; Л., 1951. С. 193.

[358] Прокопович Ф. Соч. М.; Л., 1961. С. 98.

[359] Сумароков А. В. Стихотворения. [Л.], 1935. С. 203.

[360] Любовный лексикон / Пер. с фр. М., 1779. С. 9, 18, 42.

[361] Гр [ омов ] Г. Любовь: Книжка золотая. Спб., 1798. С. 134 – 135.

[362] Ср. записку Екатерины II: «Il ra’est venu une idée tort plaisante. Il faut faire un bal à l’Ermitage <…>. Il faut dire aux dames d’y venir en déshabillé et sans paniers, et sans grande parure sur la tête <…> Il у aura dans cette salle quatre boutique d’habits, de masques d’un côte et quatre boutique d’habits, de masques de l’autre, d’un côte pour les hommes, de l’autre pour les dames <…>. Aux boutiques avec les habits d’hommes il faut mettre l’étiquette en haut: “boutiques l’habillement pour les dames”; et aux boutiques d’habit pour les dames <…>, “pour les messieur”…» (Сочинения имп. Екатерины II: [В 12 т.]. Спб., 1907. Т. 12. С. 659).

[363] Юности честное зерцало, или Показание к житейскому обхождению, собранное от разных авторов повелением его императорского величества государя Петра Великого (…) пятым тиснением напечатанное. СПб., 1767. С. 29.

[364] Там же. С. 41 – 42.

[365] Русский архив. 1888. Т. 1. Кн. 4. С. 547.

[366] Предания и воспоминания В. В. Селиванова. Спб., 1881. С. 115.

[367] Представление о дворянском платье как театральном, а не бытовом одеянии иллюстрируется тем, что в русском народном театре еще в XX в. актеры выступали в обычных пиджаках, на которые надевались в качестве знаков театрального костюма ордена, ленты и погоны. В описании П. Г. Богатыревым костюмов народного театра не только Царь Максимильян или король Мамай, но и Аника-воин, Змеюлан и другие имеют через плечо ленты, а на плечах погоны, чтобы лицо на сцене «не походило на окружающую публику», — замечает П. Г. Богатырев (см.: Богатырев Л. Г. Народный театр: Чешский кукольный и русский народный театр // Сб‑ки по теории поэт, языка. Берлин, Пг., 1923. Вып. 6. С. 83 – 84). С этим интересно сопоставить утверждение того же автора, что в чешском кукольном театре «вполне умышленно кукольник речь высших особ делает неправильной» (Там же. С. 71). Очевидно, что и театральная одежда представляется «неправильной» по отношению к обычной. Она изготовляется из материалов, имеющих вид настоящих, но не являющихся ими, и в этом отношении напоминает одежду покойников (например, «босовки» — обувь без подметок), которую специально шили для покойников перед похоронами и которая, как и театральные одежды, изображала доброкачественное одеяние. Для сознания, еще тесно связанного с допетровской традицией, театр оставался «игрищем», разновидностью маскарада и карнавала, в частности, отличающегося обязательным признаком переодевания. Если вспомнить, что с народной (т. е. традиционно допетровской) точки зрения момент переодевания неизменно воспринимался как дьявольский, дозволенный лишь в определенные календарные моменты (святки), да и то лишь как магическая игра с нечистой силой, то естественно, что театрализация дворянского быта и восприятие его как постоянного карнавала (вечный праздник и вечный маскарад) сопровождались определенной религиозно-этической оценкой такой жизни. Напротив, характерно стремление эстетизированного дворянского быта втягивать в свою орбиту и сельскую жизнь, которая начинает осмысляться через призму идиллических интермедий. Характерны многочисленные факты попыток создания театрализованных образов русской деревни в самой жизни (на фоне и по контрасту с реальной деревней). Таковы и хороводы одетых в шелковые сарафаны крестьянских девушек, которые плясали по берегам Волги во время путешествия Екатерины II, театральные деревни Шереметьева или переодетая грузинскими крестьянами семья Клейнмихелей, которая на балу трогательно благодарила Аракчеева за заботу.

Яркий пример стирания граней между спектаклем и жизнью, сопровождавшегося переодеванием, меной возрастных и половых амплуа, видим во время коронации Елизаветы Петровны. Коронация была отмечена пышными маскарадами и спектаклями. 29 мая 1742 г. в дворце на Яузе была поставлена опера «La Cleraenza di Tito» («Титове милосердие»). Поскольку роль Тита должна была восприниматься как аллюзия на Елизавету, исполнительницей ее была переодетая женщина, г‑жа Жоржи. Публика же в зале, по случаю следовавшего за спектаклем маскарада, была в маскарадных платьях. Если вспомнить, что в день переворота Елизавета была в мужском гвардейском мундире, а обычная система маскарада при ее дворе состояла в переодевании мужчин (особенно мальчиков-кадетов) в женские костюмы, а женщин — в мужские, то легко вообразить, как должен был оцениваться этот мир глазами наблюдателей-крестьян, служителей, уличной толпы (см.: Арапов П. Летопись русского театра. Спб., 1861. С. 44).

[368] Если средне-нейтральное европейское «бюргерское» поведение при перенесении его в Россию трансформируется в сторону резкого повышения семиотичности, то не менее интересные трансформации переживает поведение русских людей той эпохи, посещающих Европу. В одних случаях — это продолжение допетровской традиции — семиотичность поведения резко повышается. Забота о смысле жеста, ритуала, восприятие любой детали поведения как знака в этих случаях понятны: человек воспринимает себя как представитель, аккредитованное лицо, и переносит в свое бытовое поведение законы дипломатического протокола. Европейские же наблюдатели полагали, что это и есть нормальное бытовое поведение русских.

Однако возможна была и противоположная трансформация: поведение резко деритуализуется и на фоне европейского выступает как более естественное. Так, Петр I, прекрасно владея стеснительными нормами дипломатического ритуала, во время поездок за границу предпочитал изумлять европейцев неожиданной простотой своего поведения, более непосредственного, чем не только нормы «королевского», но и «бюргерского» поведения. Например, вовремя посещения Парижа в 1716 г. Петр продемонстрировал понимание норм ритуала: сгорая от нетерпения видеть Париж, он не выходил из дому до визита короля; во время визита к нему регента, приглашая его в свой кабинет, прошел в дверь первым и первым сел в кресло. Но когда Петр нанес ответный визит семилетнему Людовику XV, видя последнего спускающимся с лестницы навстречу карете, «Петр выскочил из нее, побежал к королю навстречу, взял на руки и внес по лестнице в залу» (Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Спб., б. г. Кн. 4. С. 365).

[369] На схеме отмечена возможность духовного пути, не очень типичного для дворянина, но все же не исключенного. Мы встречаем дворян и среди белого, и среди черного духовенства XVIII – начала XIX в. Не отмечена на схеме существенная для XVIII в. черта: в послепетровской России решительно изменилось отношение к самоубийству. К концу века дворянская молодежь была охвачена настоящей волной самоубийств. Радищев видел в праве человека на свободный выбор: жить или не жить — залог освобождения от политической тирании. Тема эта активно обсуждалась в литературе (Карамзин, русская вертериана) и публицистике. Таким образом, добавлялась еще одна альтернатива, и самый факт существования делался результатом личного выбора.

[370] «Содержался в заключении около двух лет до 1758‑го года, марта 3‑го дня, где терпел ужасные пытки и был подвергаем невыразимым мучениям. Поднимая на палы, ему вывертывали лопатки, гладили по спине горячим утюгом, кололи под ногти разожженными иглами, били кнутом и, наконец, истерзанного возвратили семейству». «К сожалению потомства, неизвестна причина настоящей его провинности», — меланхолически замечает бакалавр Петр Казанский (Родословная Головиных, владельцев села Новоспаскаго, собранная Баккалавром М. Д. Академии Петром Казанским. М., 1847. С. 57 – 58).

[371] Это был любимый кот барина. Однажды он влез в вятер, съел в нем приготовленную для барского стола животрепещущую рыбу и, увязши, там удавился. Слуги, не сказав о смерти кота, сказали только о вине, и барин сослал его в ссылку (прим. П. Казанского).

[372] Так названа та женщина, от неосторожности которой сгорело Новоспаское в 1775 году. Василий Васильевич так был испуган этим пожаром, что всем дворовым людям велел стряпать в одной особой комнате, а дворовых у него было более трех сот человек; естественно, что приказание никогда не было исполняемо (прим. П. Казанского).

[373] В комнатах у Василия Васильевича было семь кошек, которые днем ходили везде, а ночью привязывались к семиянжному столу. За каждой кошкой поручено было ходить особой девке. Если случалось, что которая из кошек отрывалась от стола и приходила к барину, то кошки и девки подвергались наказанию (прим. П. Казанского).

[374] Родословная Головиных… С. 60 – 70.

[375] Родословная Головиных… С. 58. Ср.: «Известный богач граф П. М. Скавронский <…> окружил себя певцами и музыкантами: он разговаривал с прислугой своей по нотам, речитативами; так дворецкий докладывал ему бархатным баритоном, что на стол подано кушанье. Кучер объяснялся с ним густыми октавами, форейторы — дискантами и альтами, выездные лакеи — тенорами и т. д. Во время парадных обедов и балов его слуги, прислуживая, составляли трио, дуэты и хоры; сам барин отвечал им также в музыкальной форме» (Пыляев М. И. Старое житье: Очерки и рассказы. 2‑е изд. Спб., 1897. С. 88).

[376] Наставление Суворова Милорадовичу // Милютин Д. А. История войны России с Францией в царствование ими. Павла I в 1799 г. Спб., 1852. Т. 1. С. 588.

О стремлении в средневековых текстах строить выдающиеся характеры как обладающие тем же набором свойств, что и остальные люди, но в превосходной степени, см.: Birge Vitz E. Type et individu dans «l’autobiographie» médiévale // Poétique, revue de théorie et d’analyse littéraire. 1975. № 24. Такое построение базируется на вере в незыблемость данного человеку свыше земного амплуа. Однако созданная им традиция «богатырских» образов (=образцов) оказывает воздействие на поведение людей и тогда, когда амплуа становится результатом активного выбора самого человека.

[377] Вяземский П. А. Старая записная книжка. Л., 1929. С. 194.

[378] Русский архив. 1880. Т. 3. Кн. 2. С. 228 (прим.).

[379] Батюшков К. Н. Соч. М., Л., 1934. С. 378 – 380.

[380] См.: Грибоедов А. С. Соч. М., 1956. С. 414 – 415.

[381] См.: Пушкин А. С. Полн. собр. соч. В 16 т. М., 1949. Т. 12. С. 301.

[382] Комаровский Е. Ф. Записки. Спб., 1914. С. 90.

[383] Лермонтов М. Ю. Соч.: В 6 т. М., Л., 1954. Т. 2 С. 38.

[384] Там же. Т. 1. С. 185.

[385] Шторм Г. П. Потаенный Радищев: Вторая жизнь «Путешествия из Петербурга в Москву». 2‑е изд., испр. и доп. М., 1968. С. 439. См. нашу рецензию на первое издание: Лотман Ю. М. В толпе родственников // Учен. зап. Горьк. гос. ун‑та. Горький, 1966. Вып. 78. «Второе, исправленное издание» не учло критики первого, а нагромоздило новые ляпсусы. Отметим лишь, что автор счел уместным завершить книгу «неопубликованными, звучащими в духе радищевской традиции строками» из стихотворения неизвестного автора, намекнув, что им, вероятно, был Пушкин. К сожалению, приведенные строки — хрестоматийно известный текст, отрывок из стихотворения Вяземского «Негодование». «Неопубликованными» эти стихи могут считаться в такой же мере, в какой автор их — «неизвестным». Перед нами не просто случайная ошибка, а проявление дилетантизма.

[386] Там же. С. 383.

[387] В печатном тексте ошибочно «исторгнутый».

[388] Радищев А. Н. Полн. собр. соч.: В 3 т. М., Л., 1941. Т. 2. С. 101. (Ср.: Монтескье Ш. О Духе законов. Кн. 1. Гл. 8.)

[389] Вадим Новгородский / Трагедия Я. Княжнина с пред. В. Саводника. М., 1914. С. 63.

[390] Сочинения и переводы Ф. Ф. Иванова. М., 1824. Ч. 2. С. 89.

[391] Радищев А. Н. Полн. собр. соч. М., Л., 1938. Т. 1. С. 351.

[392] Там же. С. 184.

[393] Там же. С. 155.

[394] Там же. С. 387.

[395] Радищев А. Н. Указ. соч. Т. 1. С. 295.

[396] Там же. С. 485.

[397] Кулакова Л. И., Западов В. А. А. Н. Радищев. «Путешествие из Петербурга в Москву». Л., 1974. С. 157.

[398] Радищев А. Н. Полн. собр. соч. М., Л., 1941. Т. 2. С. 97 – 98.

[399] Там же. Т. 1. С. 269.

[400] Там же. С. 183 – 184.

[401] См.: Биография А. Н. Радищева, написанная его сыновьями. М., Л., 1959. С. 95. Радищев действительно был болен в августе 1802 г.; см. его письмо родителям от 18 августа (Полн. собр. соч. М., Л., 1952. Т. 3. С. 535). Однако никаких оснований считать, что речь шла о душевной болезни, нет. Это такой же эвфемизм, как упоминание смерти от чахотки в официальных бумагах.

[402] Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 16 т. М., 1949. Т. 12. С. 31.

[403] Иппокрена. 1801. Кн. 8. С. 52 – 53.

[404] Записки С. Н. Глинки. Спб., 1895. С. 103.

[405] Московский журнал. 1791. Ч. 1. С. 67.

[406] Карамзин Н. М. Избр. соч.: В 2 т. М., Л., 1964. Т. 1. С. 573.

[407] Сочинения Карамзина: В 3 т. Спб., 1848. Т. 1. С. 312.

[408] Летопись русской литературы и древности. 1859. Кн. 2. С. 167.

[409] Обоснование этого предположения и текст заметки см.: Лотман Ю. М. Источники сведений Пушкина о Радищеве (1819 – 1822) // Пушкин и его время. Л., 1962. Вып. 1. С. 53 – 60.

[410] Вестник Европы. 1802. № 19. С. 209.

[411] См.: Структурно-типологические исследования. М., 1962, С. 144 – 154; Лотман Ю. М. Статьи по типологии культуры. Тарту, 1970. С. 66 – 77.

[412] Лотман Ю. «Беседа» А. А. Иванова и Н. Г. Чернышевского. К вопросу о специфике работы над историко-литературными источниками // Вопросы литературы. 1966. № 1.

[413] См.: Успенский Б. А. К вопросу о семантическом взаимоотношении системно противопоставленных церковнославянских и русских форм в истории русского языка // Wiener Slavistisches Jahrbuch, Bd. 22. 1976. Wien, Ss. 92 – 100; Успенский Б. А. Первая русская грамматика на родном языке. М., 1975, стр. 53 – 56 и др. Пользуюсь случаем выразить искреннюю благодарность Б. А. Успенскому за ценные указания.

[414] Можно было бы сказать «обслуживающий развитую культуру», однако любая из известных нам культур, в этом отношении, выступает как «развитая». Культуры, обслуживаемые лишь одним языком, практически никому не встречались и теоретически, видимо, невозможны. Они существуют лишь в некоторых упрощенных и неработающих моделях культуры.

[415] Ср. высказывание Ривароля: «В стиле Руссо были жесты и восклицания. Он не писал — он всегда был на трибуне» (Oeuvres complètes de Rivarol. Т. V. Paris, 1808. P. 332). Это высказывание любил Вяземский, см.: Лотман Ю. М. Пушкин и Ривароль // Учен, зап. Тартуского гос. ун‑та. Вып. 98 (Труды по русской и славянской филологии. Т. 3). Тарту, 1960. С. 313.

[416] См.: Лотман Ю. М. «Звонячи в прадЪднюю славу» // Учен. зап. Тартуского гос. ун‑та. Вып. 414. (Труды по русской и славянской филологии. Т. 28). Тарту, 1977.

[417] Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. М., Л., 1958. С. 274.

[418] См. Лотман Ю. М. Декабрист в повседневной жизни (Бытовое поведение как историко-психологическая категория) // Литературное наследие декабристов, Л., 1975.

[419] Кретговский В. История лейб-гвардии уланского его величества полка. СПб., 1878. С. 30.

[420] Шильдер Н. К. Имп. Николай Первый, его жизнь и царствие. Т. 1. СПб., 1903. С. 326.

[421] Вяземский П. Старая записная книжка. Л., 1929. С. 110.

[422] Так, например, наблюдение, сделанное в начале XX в. о языковом поведении старообрядцев, свидетельствовало, что иностранные слова ими систематически употреблялись на функции «чужой речи»: «Не вошедших в совершенное и обыкновенное употребление слов иностранных он (старообрядец. — Ю. Л.) чуждается и, если употребляет, то с какого-то рода пренебрежением и всегда с прибавкою слов: “как его что‑ли” и пр. т. п. Например: “Взял я подряд в городе делать, как его, сквер, что ли так какой у них”» (Действия нижегородской губернской Ученой архивной комиссии, Сб. IX. В память П. И. Мельникова. Нижний Новгород, 1910. С. 260). В «Войне и мире» Толстого, в речи Билибина знаком чужой речи — адекватом кавычек — будет переход на русский язык: «Cependant, mon cher… malgré la haut estime que je professe pour le “православное русское воинство”, j’avoue que vorte victoire n’est pas des plus victorieuses. Он продолжал все так же на французском языке, произнося по-русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть… Voyez-vous, mon cher: ура! за царя, за Русь, за веру! Tout ca est bel et bon… On dit, le православное est terrible pour le pillage» (Толстой Л. Н. Собр. соч. в 14 т. Т. 4, М., 1951. С. 190 – 192).

[423] Н. В. Гоголь. Полн. собр. соч. Т. III, Изд. АН, 1938, с. 199.

[424] Н. К. Шильдер. Цит. соч., с. 542.

[425] В. А. Жуковский. Полн. собр. соч. в 12 т. Т. X. СПб., 1902. С. 21; Курс. мой — Ю. Л. В какой мере в дни, когда восстание на Сенатской площади вызвало испуг средней дворянской массы и взрыв благонамеренного доносительства, «непонятное» отождествлялось с «крамольным», свидетельствует донос, который подал на самого себя чиновник А. Розанов. Некогда он служил в Изюмском полку, и в 1818 г. командир полка прислал ему железный перстень, вычеканенный в честь «достопамятного дня освящения знамен георгиевских». Рассматривая в 1826 г. свою руку, украшенную непонятным знаком, А. Розанов засомневался, не принадлежит ли он, сам того не зная, к обществу злоумышленников, и обратился к Николаю I: «Всеавгустейший монарх! Удостойте узреть милостиво на всеподданейшую жертву усердия и изреките высочайшую волю вашу в разрешении сомнений недоумевающего о самом себе» (Каторга и ссылка, 1925. Кн. 21. С. 252 – 253).

[426] Ф. В. Булгарин. Воспоминания. Отрывки из виденного, слышанного и испытанного в жизни. Т. II. Пб., 1846. С. 280.

[427] В. Крестовский. Цит. соч. С. 28.

[428] Л. Н. Толстой. Собр. соч. в 14 т. Т. II. М., 1951. С. 268.

[429] С. Н. Марин. Полн. собр. соч. Летописи. Кн. X. М., 1948. С. 70.

[430] П. Вяземский. Старая записная книжка. Л., 1929. С. 110. Производное от «хрип» — «хрипун» для обозначения военного щеголя, затянутого в корсет, встречается в «Горе от ума» (с синонимами: «удавленник» и «фагот») и в «Домике в Коломне»:

У нас война. Красавцы молодые!

[было: «Гвардейцы затяжные!», т. е. «затянутые в корсеты»]

Вы, хрипуны (но хрип ваш приумолк),

Сломали ль вы походы боевые? …

(V, 374).

«Хрипуны», «хрип», «сломать походы» — демонстративные военные жаргонизмы. Прибегнув к метафоре «литературная полемика — война», Пушкин насытил строфу лексикой «армейского языка».

[431] См.: В. М. Мокиенко. «Шефе (подшефе)». — «Русская речь», 1978. № 4. С. 147 – 149.

[432] М. Фасмер. Этимологический словарь русского языка. Т. II. М., 1967. С. 110.

[433] Н. В. Гоголь. Полн. собр. соч. Т. XII. 1952. С. 119.

[434] Там же. Т. V. 1949. С. 89.

[435] Там же. Т. VI. 1951. С. 65.

[436] Там же. Т. XI. 1952. С. 542.

[437] Цит. по: Русская комедия и комическая опера XVIII в. М., Л., 1950. С. 516.

[438] Е. Шмурло. Митрополит Евгений, СПб., 1888. С. 179 – 180.

[439] Единственная прямо посвященная этому вопросу работа В. С. Краснокутского «О своеобразии арзамасского “наречия”» («Замысел, труд, воплощение», М., 1977) лишь заглавием относится к теме: автор не понимает различия между тематикой арзамасского разговора и языковой природой принятого в обществе «наречия», посвящая свои усилия лишь первому вопросу. Но и те вопросы, которые попадают в поле зрения В. С. Краснокутского, решаются им без должной осторожности. Так, например, на основании спорного сближения нескольких слов он усматривает в истории забеременевшей полоумной пастушки из «Истории села Горюхина» «намек на поэтессу Бунину» (ук. соч., с. 21), не ставя вопроса о том, была ли для Пушкина в 1830 г. актуальна литературная борьба с «Беседой» и как выглядели бы этически двусмысленные намеки в адрес недавно скончавшейся от тяжелой болезни, всеми забытой и нищей, малоталантливой, но безобидной поэтессы. Литературная бессмысленность и житейская бестактность намерений, которые он приписывает Пушкину, не останавливают автора статьи. Не обременяет он себя доказательствами, и сближая («по Бахтину») арзамасский ритуал с средневековой ярмарочной культурой и мениппеей.

[440] В. С. Краснокутский ссылается на слова Вяземского: «В старой Италии было множество подобных академий, шуточных по названию и некоторым обрядам своим». Ук. соч., с. 37. Однако очевидно, что речь идет о традиции ученого гуманизма, а не о ярмарочных средневековых фарсах, как это полагает автор.

[441] Arthur Dinaux. Lex Sociétés Badines, Bachiques, chantauxes et litteraires. Leur histoire et leurs travaux. T. 1 – 2, Paris, 1867.

[442] Pierre de Ségur. Le royome de la rue Saint-Honore. Madame Geoffrin et sa fille. Paris, 1897. P. 180 – 181.

[443] Н. М. Карамзин. Избр. соч. в двух томах. Т. I. М., Л., 1964. С. 379. Карамзин ошибся: г‑жа Ферте-Эмбо (которая не была баронессой) не уехала в Рим, куда ее настойчиво звал эмигрировавший из Парижа кардинал Берни, а скончалась во Франции во время революции, но в Париже в 1790 г. действительно ходили слухи об ее отъезде.

Дата добавления: 2015-05-09