Не состоящий в браке - состоящий в браке 3 страница

Симметрично тому как в первой половине свадьбы невеста лишалась качеств живого человека, во второй половине она их вновь обретает. Прежде всего возвращается способность самостоятельно передвигаться. Невесту уже не ведут, а если и ведут, то не под руки, а, например, в псковской свадьбе ее вводят в дом жениха, протянув конец кнута (Козырев, 1912, с. 90), но это имеет другую семантику: путь в неведомое.

Возвращается и способность все делать своими руками. Например, в белорусском обряде невеста, войдя в дом жениха, активно “осваивает” его: в сенях рассыпает привезенную с собой рожь, “чтобы дом этот был богат хлебом”, на припечек кладет коровай, забрасывает на печь пояс и т. п. (Крачковский, 1874, с. 79—80). Идея новоселья (ср. аналогичную тему в родильной и похоронной обрядности) подчеркивается тем, что невеста, прежде чем войти в дом жениха, впускает в него специально для этой цели взятую с собой курицу (Zelenin, 1927, S. 310).

Особый обряд посвящен “раскрыванию” невесты. Видимо, он имеет двойной смысл: для самой невесты —возвращение

зрения; для партии жениха — “узнавание” невесты (она — новая, другая, неведомая). Вместе с тем открывание невесты имеет и дополнительные значения. В частности, некоторые детали обряда позволяют говорить о наличии эротического смысла: во многих местах России обряд называется “вскрыванием невесты”: совершает его чаще всего дружка или свекор; снимают покров кнутовищем, палкой дружки, пирогом, ухватом. В Тверской губ. сразу по приезде молодых в дом жениха невесту ведут в красный угол для “вскрытия”: “Впереди идет сваха с подушкой, за ней дружка с кнутом ведет за руку молодую, которая держит за руку мужа”. Сваха выкупает места для молодых за столом. Их обводят “посолонь” вокруг стола под пение песен (“Прасковья душа, сдогодайся, сдогодайся, /Как ведут тебя, раскрывайся, раскрывайся...”). Молодых ставят за стол, и в избу пускают народ. Отец и мать жениха берут кромку хлеба и начинают навертывать на нее платок с нижнего конца. Невеста становится “дыбом” за стол. Присутствующие кричат: “Ура! хороша!” По другой версии из того же Валдайского у., невесту “вскрывал” дружка. Он стегал кнутом подушку, положенную на место для невесты, затем брал пирог без начинки, клал его на голову молодой и заворачивал платок на пирог... (Мыльникова, Цинциус, 1926 с. 134—136). Символика пирога с / без начинки довольно прозрачна (ребенок в чреве матери или его отсутствие). В свою очередь завернутый в покрывало пирог однозначно “прочитывается” как ребенок. Эта линия развивается и последующими действиями: завернутый пирог относится в чулан, где отдельно от гостей молодые сначала едят, а затем и проводят первую ночь. В других локальных традициях этот же круг идей может быть выражен более прозрачно — ср. обычай сажать на колени новобрачной ребенка (мальчика) или куклу (Зеленин, 1914—1916, с. 39, 970, 977; Гринкова, 1926, с. 110, 139; Кагаров, 1929, с. 174).

Обычай устраивать постель новобрачным в клети, хлеве, чулане традиционно связывается с идеей плодородия. Не отрицая такого истолкования, можно указать и на другие значения. Все эти помещения объединяет то, что они являются холодными (без очага), не имеют икон и других культурных символов. И вместе с тем они находятся в пределах своей, освоенной территории. Аналогичное промежуточное положение между “природой” и “культурой” занимает и их “наполнение”: пищевые запасы, домашний скот. По сути дела, то же можно сказать о женихе и невесте.

Выше уже говорилось о том, что требование соблюдения невинности (причем не только от невесты, но и от жениха) можно объяснить тем, что в системе традиционных представлений только с помощью ритуала возможен “правильный” переход индивида в следующую возрастную группу. Смысл ритуала как раз и состоит в том, чтобы создать из юноши мужчину, мужа, а из девушки — женщину и жену. В этом контексте целомудрие воспринимается как еще один “довод” в пользу данной идеи, а его отсутствие — как посягательство на основы жизни.

Если невеста оказалась “честной”, то обряд совершается по полному варианту, а если нет, то он сворачивается. В первом случае повсеместно отмечаются такие действия, как битье горшков, ломание различных предметов, оповещение о невинности с помощью различных знаков. Вот одно из показательных описаний: “...наступает страшная возня. Гости скачут по лавкам и стараются их опрокинуть и переломать; хозяева их удерживают. Своевольство доходит до крайних пределов. Нарушается всякий порядок: закосники ловят кур, режут, готовят, словом, гостям предоставляется полная свобода, если молодая того заслуживает” (Белоруссия — Шейн, 1—11, 1890, с. 123—124). Экстатический характер поведения участников, отрицание всех существующих норм и правил — типичный образец картины обновления существующих связей и отношений. Ср. к этому:

“У нас сегодня новина,

А у клеци калина расцвила,

Пусцила квеци по клеци,

Чирвонный росток под мосток”

(Карский, 1916, с. 286).

В Волынской губ. молодая, оказавшаяся “честной”, возвращается в красный угол, ступая по лавкам, а затем переходит и через стол. “Нечестная” пробирается на свое место под столом (Крушинский, I860, с. 52; ср. также: Шейн, 1890, I—II, с. 123, и др.). Характерно, что “честная” может вести себя кощунственно с точки зрения обыденных норм, в то время как “нечестная” лишена этого права.

В соответствии с традиционными представлениями нечестность невесты влечет за собой негативные последствия прежде всего в сфере воспроизводства жизненных благ и самой жизни. Например, в Полесье считалось, что если она станет на дежу, то семь лет не будет родить хлеб, не будет вестись скот, не будут жить дети (Гура и др., 1983, с. 57; Топорков, 1986, с. 64). В других местах отмечено устойчивое поверье, в соответствии с которым все несчастья, происходящие в семье после свадьбы, объясняются тем, что невеста была нечестной (Яковлев, 1905, с. 162).

Пожалуй, наиболее распространенное наказание за нечестность — надевание хомута на свата, родителей молодой или на нее самое (см., например: Шейн, 1890, I-II, с. 46—47; Козырев, 1912, с. 94; Зеленин, 1914—1916, с. 136; Мыльникова, Цинциус, 1926, с. 149, и др.). В этом случае обыгрывается как форма хомута, так и его отношение к миру животных. Тем самым поведение “нечестной” уподобляется поведению животных (ср. летописное “зверинским образом” о свадебных обычаях древлян).

Сообщение о том, оказалась молодая целомудренной или нет, передавалось различными способами, от демонстрации рубашки новобрачной до разного рода эвфемизмов. Встречаются единичные описания словесных сообщений. Например, в некоторых районах Поволжья дружка поднимал молодых с брачного ложа вопросом: “Ель или сосна?”. Ответ “ель” указывал на честность невесты (Зорин, 1981, с. 196),

ср. выше: елка—красота—девственность. В Вологодской губ. молодого спрашивали: “Лед ломал или грязь топтал?” (Мыльникова, Цинциус, 1926, с. 148). На Гамаюнщине (Калужская губ.) осведомлялись у молодого, хочет ли он пить. Утвердительный ответ означал, что “все благочеслива” (Шереметева, 1928, с. 58—59).

Нередко о честности новобрачной судят по тому, как жених обращается с подаваемой ему едой. В Новгородской губ. (Новгородский у.) на второй день после свадьбы едут к родителям молодой “на яичницу”. “По рассказам, смысл яичницы такой: в старину молодой должен был дать понять, честна или нет его жена. Чтобы не говорить на словах, он делал так: если жена его оказалась нечестною, он вырезал среди яичницы круглое отверстие и яичница с позором уносилась обратно; в противном случае муж отрезал кусок от края яичницы и дарил теще деньги, как бы за то, что сумела сохранить дочь” (Мыльникова, Цинциус, 1926, с. 163). В той же губернии (Белозерский у.) молодому утром после брачной ночи кто-нибудь из родственников невесты подавал хворост (печенье). “Если его жена оказалась девственницей, он отламывает маленький кусочек от хвороста, если же нет, то ткнет кулаком в самую середину хвороста и проламывает его насквозь” (ГМЭ, ф. 7, oп. 1, ед. хр. 704, л. 21). В Поволжье зять при первом посещении тещи “демонстрировал, сохранила ли ее дочь целомудрие до вступления в брак или нет. В первом случае он приступал к еде осторожно, брал яичницу или откусывал блин с краешку, а во втором проедал блин в середине или переворачивал яичницу.... Окончив еду, новобрачный разбивал освободившуюся посуду (тарелку из-под блинов, горшок из-под масла или плошку из-под яичницы о матицу или, реже, об пол)...Характерно, что в некоторых населенных пунктах в случае нечестности невесты тарелка о матицу не разбивалась” (Зорин, 1981, с. 127; ср. также: Рихтер, 1976, с. 213). В Тамбовской губ. жених выплескивает рюмку в потолок (если невеста “честна”) или опрокидывает ее вверх дном (Бондаренко, 1890, с. 11). У русского населения Карелии перед матерью невесты ставилась бутылка с символическим белым или красным бантом на горлышке (Колпакова, 1941, с. 178).

То обстоятельство, что значительная часть “оповещений” совершалась с использованием пищи и напитков, свидетельствует не только об исключительной важности кулинарного кода в общей системе используемых в ритуале “языков”, но и об устойчивой связи еды и полового акта. Эта тема звучит уже в коровайной обрядности, а на заключительном этапе свадьбы становится доминирующей. Ритуальная еда может (и, наверное, должна) трактоваться и в широком плане, как наиболее “удобный” способ символизации ритуальных преобразований. Объяснить это можно тем, что из всей совокупности вовлеченных в ритуал символов только пища представлена полным циклом — от приготовления до уничтожения, причем в этом цикле самым наглядным образом представлен важнейший для ритуала процесс преобразования естественных, природных

продуктов в искусственные, культурные. Может быть, по этой же причине в кулинарном коде эксплицирован креационный миф (см. выше о коровае, хлебе, каше).

Заключительные обряды свадьбы ориентированы на дальнейшее “очеловечивание” молодых, включение их в новую социальную структуру. Этот процесс в большей степени касается невесты, чем жениха. По сути дела, все то, что невеста делает в первый раз, приобретает (или может приобретать) ритуализованный характер. Так, во многих локальных традициях ритуализуется первое посещение молодой хлева, овина, бани, колодца. В этом же ключе следует, вероятно, рассматривать так называемые испытания новобрачной (подметание пола, разжигание печи и т. п.). Кроме того, выполнение этих действий означает “возвращение” к невесте утраченных ею в начале свадьбы свойств живого человека. Не случайно во время “испытаний” ее просят пройтись, отыскать брошенную на пол иголку и т. п.

Обращает на себя внимание определенная симметричность действий молодой на первом и последнем этапах свадьбы. Ритуал начинается с того, что невеста прощается со своим селом, округой, колодцем, домом; ее “жизненное пространство”, ее связи с социумом неуклонно уменьшаются. В конце свадьбы невеста в обратной последовательности расширяет свое новое пространство, “обрастает” новыми связями.

Конец свадьбы как особого состояния для всех ее участников знаменуется отводинами — совместным посещением молодыми родителей жены. Этот элемент свадьбы особенно важен для невесты, так как “достраивает” ее путь до полной схемы переходного ритуала: “туда и обратно”, но уже в новом статусе (см. подробнее: Байбурин, Левинтон, 1990). Вместе с тем отводины на содержательном уровне лишь подчеркивают необратимость главного перемещения (в дом мужа). В родительский дом она возвращается ненадолго и в качестве гостьи, что является аналогией широко распространенных представлений о “приходе в гости” покойника на 9-й и 40-й день после смерти. Впрочем, встречаются и другие данные о связи невесты со своим домом. Например, в Воронежской губ. молодица в течение всего первого года жила у матери и занималась прядением для своих будущих нужд (Бернштам, 1988, с. 63).

Весь первый год новобрачные имеют особый статус “молодых”: им разрешается посещать беседы, принимать участие в хороводах и других развлечениях молодежи. Причем повсеместно отмечается, что в собраниях молодежи новобрачным отводились почетные места. Вместе с тем они допускаются и во “взрослые” собрания, их величают по имени и отчеству.

Как уже было сказано, для молодоженов (и прежде всего для невесты) особую актуальность в течение года имеют первые поступки. Во многих районах Белоруссии молодая “в продолжение всего первого года своего замужества, за какую бы работу ни взялась в первый раз, ее, так сказать, начаток должна подарить мужу. Так, если она пойдет в первый раз жать, то нажатый первый сноп должна в честь

мужа обвязать поясом, который потом дарит мужу. Если идет молотить, то, когда намолоченное зерно сунут в кучу, она покрывает ее куском холста, который тоже дарит мужу” (Крачковский, 1874, с. 82). У русских такой своеобразный обмен обычно происходил между молодой и свекровью (ср.: Сурхаско, 1977, с. 191—192). Сочетание “первого”, “нового” и “молодого” характерно для описаний многих обычаев, в которых принимают участие новобрачные—ср., например: “Первый хлеб из новой ржи печет молодая” (Максимов, 1985, с. 33). Тема “первого”, “нового” сама по себе содержит ссылку на “рождение”, “творение” — не случайно столь распространено истолкование обрядов с участием молодоженов как их символического рождения (см., например: Бернштам, 1988, с. 60). Годовой срок “переходного” состояния молодых мотивируется двояким образом: как достаточное время для рождения первого ребенка и как срок, в течение которого реализуется полный набор действий и событий, в которых впервые принимают участие молодожены.

Первый год новобрачных представляет особый интерес с точки зрения соотношения обрядов жизненного цикла и календарных. Специальные обряды, посвященные молодоженам, совершаются на масленицу, Пасху, Иванов и Петров день. При всем внешнем разнообразии этих обрядов (смотры молодых, целования, катания на лошадях, санях, окликания и др.) общий смысл состоит в том, чтобы получить социальное одобрение и признание совершившихся перемен. Показательно, что параллельно совершались обряды, в которых обыгрываются отступления от предписанного традицией ритуального сценария жизни (ср. масленичное “вешание колодок” парням и девушкам, которые по тем или иным причинам не вступили в брак). Можно сказать, что свадьба плавно переходит в календарный цикл, “вписывается” в него. Вместе с тем для исследований календарной обрядности характерна свадебная атрибуция многих тем, символов и целых обрядов (Пропп, 1963; Земцовский, 1974; Чистов, 1974а). Для нас особенно важным является то обстоятельство, что своеобразная игра между “природным” и “социальным” выходит за рамки цикла переходных ритуалов и требует своего продолжения уже на межцикловом уровне. При этом достигается многоплановый эффект. Во-первых, происходит повышение ранга ритуального преобразования: из события, если не индивидуального, то и не всеобщего, свадьба переходит в разряд событий, имеющих непосредственное отношение к жизни всего социума. Во-вторых, брачная обрядность оказывается соотнесенной со всеми ритмами, на которые распространяет свое структурирующее воздействие календарь. Следовательно, “социализация” новобрачных приобретает более широкий, “космический” смысл. В-третьих, каждая конкретная свадьба занимает свое место в ряду других свадеб как в макроцикле (продолжение традиции “первой” свадьбы), так и в микроцикле (одна из свадеб данного года). Другими словами, конкретный ритуал получает ту глубину и перспективу, которая необходима для обретения общественной санкции. С этой точки зрения календарные праздники, посвященные новобрачным, являются способом санкционирования и

закрепления происшедших преобразований. Наконец, такое соотношение календарных и свадебных обрядов свидетельствует о принципиальной целостности обрядового текста культуры.

Итак, молодые становятся полноценными взрослыми по прошествии первого полного календарного года и после рождения ребенка. В идеальном случае эти условия должны совпасть. Следует, однако, отметить, что во многих традициях, в том числе у восточных славян, существовало еще одно условие: первым ребенком в таком случае должна быть девочка. Если рождался мальчик, то женщина продолжала считаться “молодицей” (Federowski, 1897, S. 293; Кузеля, 1906, с. 32).

Теперь можем (с другой стороны) вернуться к обрядам, сопровождающим рождение ребенка, и рассмотрим те из них, которые относятся к роженице.

Дата добавления: 2015-05-09