Острые предметы 10 страница. Китайской грамотой это дело остается и до сих пор: полицейские чиновники Уинд‑Гапа, а также Ричард Уиллис

Китайской грамотой это дело остается и до сих пор: полицейские чиновники Уинд‑Гапа, а также Ричард Уиллис, следователь по убийствам, приехавший из Канзас‑Сити, признают, что улик мало. «Мы не исключаем никаких возможностей, – сказал Уиллис. – Убийца может быть как городским, так и приезжим, и мы тщательно работаем над обеими версиями».

Полиция отказывается комментировать показания мальчика, возможного свидетеля, который заявляет, что видел, как Натали похитила женщина. Источник, близкий к полиции, считает наиболее вероятным, что убийца – мужчина, проживающий в городе. Местный врач‑стоматолог, Джеймс Л. Джеллард, подтверждает это: «Выдернуть зубы нелегко, тут сила нужна». Пока полиция занимается расследованием, в мастерских Уинд‑Гапа стремительно вырос спрос на кодовые замки и огнестрельное оружие. С тех пор как убили Натали, в местной скобяной лавке было продано три десятка кодовых замков, и владелец оружейного магазина выдал более тридцати разрешений на ношение оружия. «Я думал, что у большинства местных жителей ружья уже есть, потому что многие занимаются охотой, – говорит Дэн Р. Снайя, владелец самого крупного в городе магазина огнестрельного оружия, – но, видимо, теперь вооружаются те, у кого их не было».

Одним из тех, кто увеличил свой арсенал, является отец Энн Нэш, Роберт, сорок один год. «У меня остались две дочери и сын, и я должен их защитить», – сказал он. Нэш отзывается о покойной дочери как о ребенке очень сообразительном. «Иногда я думал, что она умнее меня. Иногда она сама считала себя умнее отца». Он сказал, что его дочь была подвижной, как и Натали, которая лазила по деревьям и каталась на велосипеде, – чем она и занималась в августе прошлого года, когда ее похитили.

Отец Луи Д. Блуэлл, настоятель местной католической церкви, заметил, как убийства повлияли на местных жителей: значительно увеличилось количество посетителей на воскресных мессах и многие люди приходили к нему за духовным наставлением. «Когда случается беда, люди испытывают сильную потребность в духовной пище, – говорит он, – они хотят знать, как такое могло произойти».

Этот же вопрос интересует полицию.

Редактируя статью, Карри посмеялся над средними инициалами: «Бог мой, как же южане любят свои формальности!» Я заметила, что Миссури официально относится к Среднему Западу, а он развеселился еще больше: «А я официально мужчина среднего возраста, но поди скажи это Эйлин, когда меня скручивает артрит и ей, бедняге, приходится меня лечить».

Он вырезал почти все мое интервью с Джеймсом Кэписи. Мы выставим себя идиотами, если уделим слишком много внимания словам ребенка, особенно если полиция ему не верит. Он также вычеркнул убогую цитату госпожи Кин, ее слова о сыне: «Это очень милый, добрый мальчик». Это все, что мне удалось у нее выудить, прежде чем она выставила меня за дверь, все, чего я от нее добилась такими трудами, но Карри счел эти слова лишними, отвлекающими внимание. Наверное, он прав. Он был весьма доволен тем, что у нас наконец стал вырисовываться портрет подозреваемого, на котором сосредоточится внимание читателя, – «мужчина, проживающий в городе». Многое из того, что я написала об «источнике, близком к полиции», было выдумкой, а точнее, информацией, которую я собирала по крупицам. Все, от Ричарда до святого отца, сошлись на версии, что убийца – мужчина, проживающий в городе. Но признаваться в этом Карри я не стала.

Утром того дня, когда вышла моя статья, я лежала в постели, глядя на белый дисковый телефон, и ждала звонков с упреками. Либо позвонит мама Джона, возмущенная тем, что я подобралась к ее сыну, когда про это узнает. Либо Ричард отругает за утечку информации о том, что подозреваемый живет в городе.

Прошло несколько часов, телефон молчал, я лежала и потела все сильнее. За окном жужжали слепни, за дверью топталась Гейла, не решаясь войти ко мне в комнату. В этом доме ежедневно меняли постельное белье и полотенца, стиральная машина на подвальном этаже гудела беспрерывно. Думаю, этот порядок остался еще с тех времен, когда Мэриан была жива. Белье всегда было чистым и хрустящим, чтобы мы забыли о капельницах и влажном запахе телесных выделений. В студенческом возрасте я впервые поняла, что мне нравится запах секса. Однажды утром я пришла к подруге. В коридоре мимо меня пробежал парень, со смущенной улыбкой пряча носки в карманы брюк. Подруга лежала в спальне на постели, голая и потная, высунув ногу из‑под одеяла. В комнате витал чисто плотский запах, грязный и сладковатый, как в медвежьей берлоге. Этот обжитой запах людей, которые провели вместе ночь, мне до сих пор почти неведом. Запах отбеливателя был мне тогда знаком гораздо больше.

* * *

Претензия не преминула последовать, но не от кого‑то из тех, про кого я думала.

– Поверить не могу, что вы даже не упомянули в статье моего имени, – возмущенно зазвенел в трубке голос Мередит Уилер. – Вы не написали ничего из того, что я вам рассказала. Как будто мы с вами не разговаривали вовсе. А между прочим, Джона к вам привела я, помните?

– Мередит, я ни разу не говорила, что буду вас цитировать, – ответила я, раздраженная ее бесцеремонностью. – Мне жаль, если вам так показалось.

Я положила под голову голубого плюшевого мишку, потом почувствовала себя виноватой и посадила его обратно в изножье кровати. С памятью о детстве надо обращаться бережно.

– Просто не понимаю, почему вы меня обошли, – продолжила она. – Если вам надо знать, какой была Натали, то для этого нужен Джон. А раз вам нужен Джон, то и я нужна. Я его девушка. Он мне практически принадлежит, спросите кого угодно.

– Ну, статья‑то не о вас с Джоном, – сказала я.

Помимо дыхания Мередит, в трубке слышалась кантри‑рок баллада, а также глухие удары, чередующиеся с шипением.

– Но ведь вы же написали о других уиндгапчанах. Об этом дураке отце Блуэлле, например. А обо мне почему ничего нет? Джон очень страдает, а я всегда с ним рядом, я его поддержка и опора. Он все время плачет. Я его утешаю.

– Вот буду писать другую статью, для которой понадобится больше лиц из Уинд‑Гапа, тогда возьму у вас интервью. Если вам будет что сказать по делу.

Удар. Шипение. Она гладила.

– Я многое знаю об их семье, в том числе о Натали, такого, о чем Джон и не подумает. Или не скажет.

– Ну вот и замечательно. Я с вами свяжусь. Скоро.

Я повесила трубку, чувствуя себя неловко. Потом, опустив взгляд, заметила, что во время разговора на ноге, поверх шрамов, вывела ручкой «Мередит» красивым почерком прилежной школьницы.

* * *

Эмма сидела на веранде, закутанная в розовое шелковое одеяло, с влажным полотенцем на лбу. На столе стоял серебряный поднос с чаем, тостами и лекарствами в пузырьках. Мама круговыми движениями массировала себе щеку Эмминой рукой.

– Моя маленькая, моя маленькая, – шептала Адора, покачиваясь вместе с Эммой на качелях.

Эмма, сонная, полулежала, иногда причмокивая губами, как младенец. Это была моя первая встреча с мамой после поездки в Вудберри. Я постояла рядом, но она не отводила взгляда от Эммы.

– Привет, Камилла, – наконец прошептала Эмма и слабо улыбнулась.

– Твоя сестра больна. С тех пор как ты приехала, она так переживает, что у нее поднялась температура, – сказала Адора, не переставая массировать щеку.

«Наверно, она скрежещет зубами», – подумала я. Алан сидел в гостиной на диване и смотрел на них сквозь сетчатую дверь.

– Ты должна быть добрее к ней, Камилла, она ведь еще маленькая, – проворковала мама Эмме.

Малютка страдала похмельем. Прошлой ночью, выйдя от меня, Эмма пошла к себе в комнату пить. Вот как мама с дочкой строят свои отношения. Я ушла, оставив их шептаться, чувствуя, как на колене жжет «любимица».

* * *

– Добрый день, госпожа Сенсация!

Ко мне подъехал Ричард на седане. Я шла к месту обнаружения Натали, чтобы подробнее написать о шариках и записках, которые приносили потрясенные жители. Карри просил подготовить заметку на тему «Город в трауре». В том случае, если не появится ничего нового о преступнике. Что означает: лучше бы появилось, и поскорее.

– Добрый день, Ричард.

– Отличная статья. – («Чертов Интернет», – подумала я.) – Рад, что вы нашли источник, близкий к полиции. – Он улыбался.

– Я тоже рада.

– Садитесь, есть работа. – Он открыл дверь.

– У меня своей хватает. А наше сотрудничество пока мне дало только бесполезные комментарии об отказе комментировать. Так меня скоро уволят.

– Э‑э, так не годится. Значит, отвлекаться не будем, – ответил он. – Поехали. Мне нужен проводник по Уинд‑Гапу. За это я отвечу на три вопроса, честно и откровенно. Не для записи, конечно, но обязательно отвечу. Поехали, Камилла. Если только вы не торопитесь на свидание с полицейским источником.

– Ричард…

– Нет, правда, не хочу быть третьим лишним. У вас, может, роман в самом разгаре. Вы с этим загадочным парнем, наверное, прекрасная пара.

– Замолчите. – Я села в машину.

Он наклонился и пристегнул меня ремнем безопасности, на мгновение застыв так близко, что его губы почти касались моих.

– Я должен позаботиться о вашей безопасности. – Он показал на воздушный шарик, качающийся в проеме, где была найдена Натали. На шарике было написано: «Поправляйся поскорей!»

– По‑моему, – сказал Ричард, – этим о Уинд‑Гапе сказано все.

* * *

Ричард хотел осмотреть тайные закоулки города – такие, о которых знали только местные. Это такие места, куда приходят потрахаться или покурить травку, где пьют подростки или куда люди приходит посидеть в одиночестве и поразмыслить о том, как случилось, что их жизнь покатилась под откос. У каждого бывает момент, когда жизнь сходит с рельсов. У меня это произошло в день смерти Мэриан. Вторым был момент, когда я взялась за нож.

– Пока неизвестно, где убили девочек, – сказал Ричард, кладя руку на спинку моего кресла. – Место убийства не нашли. Есть, например, свалки, а там следы обнаружить трудно – слишком грязно. – Он помолчал. – Извините, слово «убийство» страшно звучит.

– Может, тогда скажем «умерщвление»?

– Ого! Камилла, это слово стоит пятьдесят центов. А в Уинд‑Гапе – все семьдесят пять.

– Да уж, я забыла, какие вы все в Канзас‑Сити просвещенные.

Я велела Ричарду ехать по не отмеченной на карте гравиевой дороге, и мы ехали, пока не остановились в траве по колено, милях в десяти к югу от того места, где было найдено тело Энн. Я несколько раз обмахнулась рукой, тщетно надеясь обсохнуть в сыром воздухе, одернула рукава, прилипшие к рукам. Подумала: интересно, учует ли Ричард от меня запах вчерашней выпивки? Мы вошли в лес, спустились вниз, потом снова поднялись наверх. Тополиные листья серебрились, как всегда, будто на ветру. Изредка тишину нарушал шорох пробегающего зверька или шум крыльев взлетающей птицы. Ричард уверенно шел за мной, срывая на ходу листья и медленно разрывая их на кусочки. До места мы добрались взмокшие, у меня с лица капал пот. Перед нами была старая однокомнатная школа, слегка покосившаяся, с увитыми плющом стенами.

В школе мы увидели половину классной доски, прибитую гвоздями к стене. На ней были старательно нарисованы половые органы в момент совокупления, крупным планом. Пол был усеян сухими листьями и винными бутылками, среди которых несколько ржавых пивных банок – допотопных, тех, что открывались ключом. Уцелело и несколько парт. Одна покрыта скатертью, посередине – букет засохших роз. Жалкое место для романтического ужина. Надеюсь, он все же был приятным.

– Прекрасная работа, – сказал Ричард, показывая на один рисунок. Сквозь голубую рубашку следователя, прилипшую к телу, проступал абрис хорошо очерченного торса.

– Конечно, здесь в основном подростки собираются, – сказала я. – Но тут недалеко от реки, поэтому я подумала, что вам надо сюда прийти.

– Э‑э‑э, ну да. – Он молча посмотрел на меня. – Чем вы занимаетесь в Чикаго в свободное от работы время? – Он оперся о стол, взял из вазы увядшую розу и стал крошить ее листья.

– Чем занимаюсь?

– У вас есть мужчина? Наверняка есть.

– Нет. С давних пор.

Ричард стал отрывать от розы лепестки. Трудно было понять, заинтересовал ли его мой ответ. Он поднял голову и улыбнулся:

– Трудная вы, Камилла. Легко не открываетесь, заставляете меня потрудиться. Мне это нравится – вы не такая, как все. Как правило, девушки болтают без умолку. Не обижайтесь.

– Я не стараюсь быть трудной. Просто не ожидала этого вопроса, – ответила я, утверждая свою позицию. Ну что ж, поболтать о жизни, пошутить – пожалуйста, это я умею. – А у вас девушка есть? Держу пари, что есть, даже две. Блондинка и брюнетка, под цвет разных галстуков.

– Все неверно. Девушки нет, а последняя у меня была рыжей. Не подходила ни под один мой костюм. Пришлось с ней расстаться. Жаль, она была хорошей.

Вообще, такие мужчины, как Ричард, мне никогда не нравились. Шикарные мужчины – те, что от природы, а также благодаря родителям обладают всем: внешностью, обаянием, умом; возможно, и состоянием. Мне они были неинтересны: они без изюминки и, как правило, трусливы. Такие мужчины инстинктивно избегают любой ситуации, которая может причинить им неудобство. Но Ричард мне не докучал. Может быть, потому, что у него был слегка скошен набок рот, когда он улыбался. Или потому, что в работе ему приходилось сталкиваться с отвратительными вещами.

– Камилла, а вы сюда приходили в школьные годы? – тихо, почти застенчиво спросил он. Он посмотрел в сторону, и его волосы заблестели, как золото, в лучах послеполуденного солнца.

– Конечно. Здесь отличное место для непристойных делишек.

Ричард подошел ко мне, протянул то, что осталось от розы, провел пальцем по моей влажной щеке.

– Понимаю, – сказал он. – Мне впервые стало жаль, что я провел юность не в Уинд‑Гапе.

– Мы с вами могли бы быть хорошими друзьями, – ответила я совершенно серьезно. Мне вдруг стало грустно, что я не водилась с такими парнями, как Ричард: с ним мне хотя бы было интересно.

– Вы красивы… Впрочем, вы это знаете, – произнес он. – Я и раньше хотел вам это сказать, но, по‑моему, вы бы и слушать не стали. Так что я подумал…

Он поднял мне подбородок и поцеловал в губы, сначала осторожно, потом, видя, что я не сопротивляюсь, схватил меня в объятия и жадно впился в рот. Это был мой первый поцелуй за последние три года. Я провела руками по его спине, вдоль которой посыпались остатки розы. Потом, отвернув от его шеи воротник рубашки, ответила на поцелуй.

– Ты самая красивая девушка из всех, кого я видел, – сказал он, проводя пальцем вдоль моей щеки. – Когда я впервые тебя увидел, то не мог ни о чем больше думать до конца дня. Тогда Викери отправил меня домой, – проговорил он со смехом.

– Я тоже думаю, что ты очень красив, – ответила я, беря его за руки, чтобы он меня не щупал. Моя блузка была тонкой, и я не хотела, чтобы он обнаружил шрамы.

– Тоже очень красив? И все? – Он засмеялся. – Ну и ну, Камилла, а ты, похоже, и вправду совсем не романтична!

– Просто это все для меня неожиданно. Знаешь, я не думаю, что из нас получится хорошая пара.

– Кошмарная будет пара. – Он поцеловал меня в мочку уха.

– Кстати, ты не хотел бы осмотреть школу?

– Мисс Прикер, я обыскал ее через неделю после того, как сюда приехал. Я просто хотел прогуляться с вами.

Как оказалось, Ричард обыскал еще два местечка, которые я хотела ему показать. В заброшенной охотничьей хижине в южной части леса была найдена клетчатая лента для волос, но никто из родителей девочек ее не опознал. На отвесном берегу Миссури в восточной части города, где можно сидеть и смотреть на реку, текущую далеко внизу, обнаружили отпечаток детской кроссовки, но такой обуви у девочек не было. На траве обнаружены засохшие капли крови, но ее группа не соответствовала ни одной крови убитых. Снова я оказалась бесполезной. Но Ричарда, казалось, это не заботит. Мы поехали на берег, прихватив с собой шесть бутылок пива, а там сели на солнце и стали смотреть на реку, которая лениво извивалась внизу серебристой змеей.

Когда Мэриан еще могла вставать с постели, это было одно из ее любимых мест. На мгновение я почувствовала на спине тяжесть детского тела, горячее дыхание и тихий смех в ухо, худенькие руки, обвивающие мои плечи.

– Куда бы ты отвела девочку, чтобы ее задушить? – спросил Ричард.

– К себе в машину или домой, – ответила я, вздрогнув от неожиданности.

– А чтобы выдернуть зубы?

– Туда, где можно потом смыть с себя кровь. В подвал. В ванную. К этому моменту девочки были уже мертвы?

– Это один из трех вопросов?

– Конечно.

– Да, они обе были мертвы.

– С момента смерти прошло достаточно долгое время для того, чтобы кровотечения не было?

Баржа на реке стала отклоняться от курса; на борту появились мужчины с шестами и начали ее разворачивать в нужном направлении.

– У Натали была кровь. Ей зубы извлекли сразу после того, как задушили.

Мне представилось, как Натали Кин бросили в ванну. Девочка лежит, карие глаза неподвижно смотрят в пустоту. Потом ей вытаскивают зубы. По подбородку течет кровь. Клещи. В женской руке.

– Ты веришь Джеймсу Кэписи?

– Я правда не знаю, Камилла, честное слово. Ребенок до смерти напуган. Его мать звонит нам и просит приставить к нему охрану. Он боится, что эта женщина придет за ним. Я устроил ему небольшой допрос с пристрастием, сказал, что он лжет, чтобы посмотреть, не откажется ли он от своих слов. Не отказался. – Ричард повернулся ко мне. – Вот что я тебе скажу: Джеймс Кэписи верит в то, что говорит. Но я не понимаю, как это может быть правдой. Это не подходит ни под один известный мне профиль преступника. Что‑то здесь не то. Так мне чутье подсказывает. Ты же с ним разговаривала, что думаешь сама?

– Согласна. Его мать смертельно больна; он, вероятно, живет в страхе и проецирует его – на кого– то или на что‑то, не знаю. А что ты думаешь про Джона Кина?

– В общем, возраст подходящий, родственник одной из жертв, горюет так сильно, что можно заподозрить неладное.

– Все‑таки убита его сестра.

– Да, но… я сам мужчина и уверяю тебя, что молодой парень скорее покончит с собой, чем станет плакать в общественном месте. А он рыдал на глазах у всего города.

Ричард протрубил в пустую пивную бутылку, отвечая на гудок проплывающего мимо буксира.

* * *

Когда Ричард отвозил меня домой, светила луна и цикады звенели, как в джунглях. Их ритмичному стрекоту вторила пульсация у меня между ног, где я позволила ему потрогать. Расстегнув молнию брюк, я направила его руку к ложбинке и держала ее там, чтобы он не нащупал выпуклые рубцы повсюду на моем теле. Мы довели друг друга до экстаза, как юнцы (между тем у меня на стопе колотилось слово «малыш», розовое и твердое). Я была липкой, и от меня пахло сексом, когда, открыв дверь, я увидела маму, сидящую на нижней ступеньке лестницы с графином «Амаретто сауэр».

Мама уже надела розовую ночную сорочку с детскими рукавами фонариком и атласным бантиком на воротнике. На руках – снова кипенно‑белый бинт, наверняка уже ненужный. Без единого пятнышка, хотя она была сильно навеселе. Когда я вошла, она слегка покачнулась, точно призрак, раздумывающий, не пора ли исчезнуть. Решила остаться.

– Камилла, присядь. – Она поманила белой, как облако, рукой. – Нет, сначала возьми на кухне бокал. Ты же можешь выпить с мамой. С родной мамой.

«Ничего хорошего из этого не выйдет», – подумала я, пока шла за бокалом. Но где‑то на задворках сознания блуждала мысль: наконец‑то побуду с ней наедине! Детское желание, которое никак не исчезнет из памяти. Ладно, пройдет.

Мама налила мне полный бокал «Амаретто», беспечно, но не пролив ни капли. Но мне, чтобы донести его до рта и не расплескать, пришлось постараться. Глядя на меня, она слегка усмехнулась. Прислонившись к колонне лестницы, подогнула под себя ноги и отпила из бокала.

– Думаю, я все‑таки поняла, почему не люблю тебя, – сказала она.

Я это знала, но такое признание прозвучало из ее уст впервые. Я попыталась убедить себя, что заинтригована, как ученый, совершающий открытие, но в горле встал комок, и стало трудно дышать.

– Ты похожа на мою мать Джойю. Такая же сухая, холодная и невыносимо горделивая. Меня мать тоже никогда не любила. Но если вы, девочки, не будете меня любить, то и я вас не буду.

На меня нахлынула волна ярости.

– Я никогда не говорила, что не люблю тебя, что за вздор ты несешь! Какой‑то бред сивой кобылы! Ты сама никогда меня не любила, даже когда я была ребенком. От тебя всегда исходил только холод, так что не сваливай вину на меня.

Я принялась с силой тереть ладонь о край ступени. Мать, глядя на это, криво улыбнулась, и я перестала.

– Ты никогда не была ласковой. Только и знала, что упрямиться и своевольничать. Помню, как‑то вас фотографировали в школе, когда тебе было лет шесть или семь и я хотела накрутить тебе волосы на бигуди. А ты мне назло обрезала себе волосы ножницами для ткани.

Я такого не припоминала. Зато помнила, что это рассказывали про Энн.

– Мама, мне так не кажется.

– Упрямица. Как и те девчонки. Я ведь пыталась с ними сблизиться – с теми, которых убили.

– Сблизиться? То есть?

– Они были похожи на тебя, тоже носились повсюду как оголтелые. Как дикие зверьки. Маленькие, хорошенькие зверьки. Я думала, что если познакомлюсь с ними ближе, то буду лучше понимать тебя. Если бы я смогла к ним привязаться, то, может быть, полюбила бы и тебя. Но я не смогла.

– Да, конечно не смогла.

Дедушкины часы пробили одиннадцать. Интересно, сколько раз мама слышала этот бой, пока здесь росла.

– Когда я была беременна тобой – ведь совсем еще юной была, намного моложе, чем ты сейчас, – я надеялась, что ты меня спасешь. Думала, ты будешь меня любить. И тогда мама наконец меня полюбит. Зря надеялась.

Мамин голос взмыл ввысь, непокорно, как легкий платок, сорвавшийся с плеч на ветру.

– Я же была совсем еще крошкой.

– Ты уже с самого начала меня не слушалась, отказывалась есть. Словно наказывала меня за то, что я тебя родила. Из‑за тебя я чувствовала себя дурой. Несмышленой, как дитя.

– Так ты и была еще почти ребенком.

– И вот теперь ты вернулась домой, а я только и думаю: «Почему Мэриан, а не она?»

Моя ярость переросла в глухое отчаяние. Я нащупала на полу железную скобу, скрепляющую доски. Вонзила ее под ноготь. Эту женщину я бы оплакивать не стала.

– Мама, я и сама не рада, что меня прислали сюда, если тебе от этого легче.

– Как же ты отвратительна.

– Вся в тебя.

Вдруг она вскочила и схватила меня за плечи. Потом дотянулась до моей спины и пальцем очертила на ней круг – в том месте, где не было шрамов.

– Вот единственное место, которое ты оставила чистым, – прошептала она.

От нее пахло мускусом; ее дыхание было сладким и теплым, как пар над весенним родником.

– Да.

– Однажды я вырежу здесь свое имя. – Она встряхнула меня за плечи, отпустила и ушла, оставив на лестнице наедине с графином недопитого теплого «Амаретто».

* * *

Я допила «Амаретто», заснула и увидела страшный, мерзкий сон. Мать вспорола мне живот, раздвинула в стороны плоть и стала выкладывать на кровать органы. Она их брала по одному, вышивала на каждом свои инициалы и бросала обратно в меня вперемежку с множеством забытых вещей: ярко‑оранжевым резиновым шариком, который мне попался в автомате с жевательной резинкой, когда мне было десять лет; фиолетовыми шерстяными чулками, которые я носила в двенадцать лет; дешевым кольцом из желтого металла, подаренным одним мальчиком на первом курсе. Видя все эти предметы, я чувствовала облегчение: теперь они не потеряются.

* * *

Я проснулась за полдень, в растерянности и страхе. Чтобы немного успокоиться, отхлебнула из фляги водки, но меня тут же замутило, и я побежала в ванную, где, помимо водки, из меня вышел вчерашний «Амаретто».

Раздевшись догола, я легла в ванну, чувствуя на спине приятную прохладу фарфора. Не вставая, включила воду и стала ждать, пока она не накроет меня всю, залившись в уши, пока наконец не раздастся последний булькающий звук, как от ушедшего под воду судна. Хватит ли мне когда‑нибудь воли дождаться, пока вода накроет мне лицо, и утонуть с открытыми глазами? Ведь достаточно просто удержаться под водой, не подниматься на несколько сантиметров – и все.

Вода захлестнула мне глаза, залилась в нос, потом накрыла меня целиком. Я представила, как выгляжу сверху: исполосованное тело и неподвижное лицо, проглядывающее сквозь пленку воды. Тело не успокаивалось, крича: «Корсаж», «грязный», «зануда», «вдова». Желудок и горло конвульсивно сжимались, отчаянно пытаясь втянуть воздух. «Палец», «шлюха», «пустой». Потерпеть бы еще чуть‑чуть. Так и умереть – это же просто. «Бутон», «цветок», «красивый».

Я рывком поднялась над водой и глотнула воздуха. Тяжело задышала, подняв голову к потолку.

«Спокойно, спокойно, – говорила я себе, – спокойно, моя милая, все будет хорошо».

Погладила себя по щеке, утешая ласковыми словами, как маленькую, – как же это жалко, – но наконец мое дыхание пришло в норму.

Потом вспышка паники. Я дотянулась до спины и нащупала кружок, где не было вырезано ни одного слова. Он оставался таким же гладким, как всегда.

* * *

Над городом низко висели черные тучи, из‑под которых выглядывало солнце, окрасив все вокруг в противный желтый цвет, так что казалось, мы под лампой, точно букашки. Я еще не оправилась после стычки с мамой, и слабый свет солнца был под стать моему состоянию. Но сегодня надо ехать к Мередит Уилер, чтобы взять у нее интервью о семье Кин. Не будучи уверенной, что от него будет толк, и надеясь записать хотя бы какую‑то цитату. Это было необходимо, ведь я не общалась ни с кем из семьи Кин с тех пор, как вышла моя последняя статья. По правде говоря, теперь, когда Джон жил за домом Мередит, я могла проникнуть к нему только через нее. Она наверняка этому рада.

Сначала я отправилась пешком на Главную улицу, где со вчерашнего дня стояла моя машина, – я оставила ее там, когда поехала кататься с Ричардом.

Я бессильно опустилась в водительское кресло. До назначенного времени оставалось полчаса с лишним. Зная, что Мередит будет долго прихорашиваться перед интервью, я предположила, что она попросит меня подождать ее в патио за домом и тогда есть надежда встретить Джона. Но оказалось, что дома ее нет. За домом играла музыка, и, пройдя туда, я увидела четырех юных блондинок в ярких бикини, которые по очереди затягивались косяком, стоя с одной стороны бассейна, и Джона. Он сидел в тени с другой стороны и смотрел на них. Малышка Эмма, светловолосая и загорелая, выглядела восхитительно; от ее вчерашнего похмелья не осталось и следа. Она была яркой и аппетитной, как конфетка.

При виде ее гладкого тела я почувствовала, как мое нутро принялось завистливо ворчать. Испытывая острую по хмельную панику, я не находила сил встретиться с ними в открытую, поэтому стала подсматривать из‑за угла. Меня мог заметить кто угодно, но никому до меня не было дела. Вскоре подружек Эммы разморило от мари хуаны и жары, и они распластались на одеялах, уткнувшись лицом вниз.

Эмма встала и, глядя на Джона пронизывающим взглядом, стала натираться маслом для загара. Провела ладонями по плечам, шее и, дойдя до груди, просунула руки под лифчик, по‑прежнему не сводя глаз с Джона, который смотрел на нее. Джон и ухом не повел, точно ребенок, который шестой час подряд смотрит телевизор. Чем похотливее натиралась Эмма, тем бесстрастнее был он. Одна треугольная чашечка сдвинулась набок, обнажив округлую грудь. «А ведь всего тринадцать лет!» – невольно восхитилась я. Когда страдала я, то причиняла боль себе. Эмма же нападала на других. Когда мне хотелось внимания, я отдавалась парням: «Делайте со мной, что хотите, только любите меня». У Эммы даже сексуальные заигрывания имели агрессивный характер. Длинные худые ноги, тонкие запястья и высокий, нарочито детский голос – все было нацелено на потенциальную жертву, как оружие. «Делай, что я хочу, – может быть, ты мне понравишься».

– Эй, Джон, кого я тебе напоминаю? – крикнула Эмма.

– Маленькую девочку, которая плохо себя ведет и думает, что это красивее, чем есть на самом деле, – отозвался Джон.

Он сидел на краю бассейна в шортах и майке, опустив ноги в воду. Они были покрыты легким, почти как у женщины, пушком.

– Правда? Что же ты тогда все подсматриваешь за мной из своей конуры? – спросила она, указывая ногой на фургон с маленьким, точно чердачным, окошком, на котором красовались голубые занавески в клетку. – Мередит заревнует.

– Эмма, я всегда за тобой смотрю. Помни об этом.

Может быть, сестра заходила к нему без приглашения, рылась в его вещах. Или ложилась в его постель и там его ждала.

– Теперь, конечно, смотришь, – сказала она со смехом, широко расставив ноги. На ее лицо падали тени, и оно стало казаться пятнистым и страшным.

– Настанет и твой черед, Эмма, – заметил он. – Причем скоро.

Дата добавления: 2015-05-09