Студопедия

КАТЕГОРИИ:


Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748)

Острые предметы 14 страница




– Пойду скажу Джеки, что ты к ней пришла.

Джери пошла к дальней лестнице в обход, через гостиную, а не напрямую через кухню, через большое окно которой ее могли бы увидеть мальчики.

Наконец она проводила меня в дом. Я вошла в комнату с аляповатым дизайном: на белых стенах – большие пятна и брызги разных цветов, как будто здесь озорничал малыш с красками; красные декоративные подушки, желто‑синие занавески, ярко‑зеленая ваза с красными керамическими цветами. Над каминной полкой висел забавный черно‑белый портрет хозяйки: взгляд, как всегда, хищный, волосы летят по ветру, когти стыдливо спрятаны в кулаках под подбородком. Она была похожа на ухоженную, изнеженную комнатную собачку. Несмотря на болезненное состояние, я не смогла удержаться от смеха.

– Камилла, дорогая! – Джеки вошла в комнату и направилась ко мне, раскинув руки для объятий. На ней был атласный халат, в ушах – серьги кубиками. – В гости ко мне пришла! Милочка, ты выглядишь ужасно. Джери, принеси нам «Кровавой Мэри», быстро! – пролаяла она, обращаясь сначала ко мне, потом к Джери. Наверное, это был смех, но звучал он как лай.

Джери все стояла у двери, пока Джеки не хлопнула перед ней в ладоши.

– Джери, я не шучу. И не забудь на этот раз посыпать солью края бокалов. – Она повернулась ко мне. – Как трудно нынче найти хорошую прислугу! – пробормотала она с серьезным видом, даже не подозревая, что так говорят только в сериалах.

Не сомневаюсь, что Джеки смотрела телевизор беспрерывно, с утра до вечера. Утром завесит шторы и садится перед ящиком, в одной руке стакан, в другой – пульт. Сначала смотрит ток‑шоу, потом мыльные оперы, вслед за которыми пойдут криминальные новости, фильмы, комедийные сериалы, криминальные драмы, и напоследок перед сном – какое‑нибудь кино о женщинах, которых насилуют, преследуют, предают или убивают.

Джери принесла на подносе бокалы с «Кровавой Мэри», мисочки с сельдереем, маринованными огурчиками и оливками, потом, как велела Джеки, задернула шторы и ушла. Мы с Джеки остались сидеть вдвоем в полутемной прохладной белой комнате, оборудованной кондиционером. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Потом Джеки вдруг наклонилась и открыла выдвижной ящик журнального столика. В нем лежали три бутылочки лака для ногтей, потрепанная Библия и около десяти оранжевых аптечных пузырьков. Они мне напомнили о Карри и его розах, с которых в больнице срезали шипы.

– Дать тебе обезболивающее? У меня разные есть, хорошие.

– Спасибо, пожалуй, лучше поберегу мозги, – ответила я, не понимая, серьезно ли она говорит или шутит. – Большой у тебя запас, впору свою аптеку открывать.

– О да, мне крупно повезло! – сказала она, морщась, как будто коктейль стал вдруг горьким. – Оксиконтин, перкоцет, перкодан. Врач постоянно дает мне новые таблетки – все, что у него появляется. Но надо сказать, они здорово поднимают настроение.

Она высыпала на ладонь несколько белых таблеток и закинула в рот, потом улыбнулась мне.

– Чем ты больна? – спросила я, почти страшась ответа.

– О, дорогая, это очень интересный вопрос. Они же ни черта не знают. Один говорит, что у меня волчанка, другой – артрит, третий – какой‑то аутоиммунный синдром, а четвертый и пятый уверяют, что все проблемы идут от головы.

– А сама что думаешь?

– Что я думаю? – Джеки округлила и без того круглые глаза. – Думаю, что, пока мне дают лекарства, я не очень‑то об этом переживаю. – Она снова засмеялась. – Мне от них в самом деле хорошо.

Я не могла понять, храбрится ли она или действительно подсела на таблетки.

– Удивительно, как Адора еще не догадалась просить таблетки у своего врача, – хитро щурясь, сказала Джеки. – Знала бы она, сколько их у меня, тогда бы постаралась. Впрочем, у нее же нет этой дурацкой волчанки. Ну, она бы что‑нибудь придумала. Рак мозга, например.

Она снова отпила «Кровавой Мэри», испачкав верхнюю губу томатным соком и солью, отчего она стала казаться распухшей. Этот глоток успокоил Джеки, и она стала смотреть на меня тем же взглядом, что на поминках по Натали, как будто стараясь запомнить мое лицо.

– Господи, как же странно видеть тебя взрослой, – сказала она, гладя мне колено. – Что привело тебя ко мне, дорогая? Дома все в порядке? Может, с мамой что‑то не так?

– Нет‑нет, ничего такого.

Не хотелось говорить напрямик.

– Ах. – Она испуганно оправила халат дрожащей рукой. Где‑то я видела такую сцену – наверное, в немом кино. Я уже жалела, что стала отнекиваться – забыла, что в Уинд‑Гапе открытый интерес к сплетням только приветствуется.

– Извини, постеснялась сказать… Я действительно хотела поговорить с тобой о маме.

Джеки сразу же повеселела:

– Что, не можешь ее раскусить? То ли ангел, то ли дьявол, то ли все сразу? – Она положила под свой маленький зад зеленую атласную подушку и вытянула ноги к моим коленям. – Миленькая, помассируй, пожалуйста. Они чистые.

Она вытащила из‑под дивана мешок маленьких шоколадных батончиков, какие часто дарят детям на Хеллоуин, и поставила себе на живот.

– Потом раздам. Но они такие вкусные…

Пока она блаженствовала, я решилась спросить:

– Мама всегда была… такой, как сейчас?

Я съежилась: вопрос прозвучал странно. Джеки хохотнула, как ведьма.

– Какой «такой», дорогая, – красивой? Очаровательной? Любимой? Злой? – Она пошевелила пальцами ног, разворачивая конфету. – Массируй. – Я стала тереть ее холодные стопы; подошвы оказались грубыми, как панцирь черепахи. – Адора… Значит, так. Адора была богатой, красивой, и ее родители были почти хозяевами города. Они привезли в Уинд‑Гап эту чертову свиноферму, обеспечили нас сотнями рабочих мест (в то время была еще и ореховая плантация). Прикеры всем распоряжались. Все перед ними пресмыкались.

– А как к ней относились… родители?

– Мать ее слишком опекала. Ни разу не видела, чтобы твоя бабушка Джойя улыбнулась ей или приласкала ее, но трогала она Адору постоянно. То волосы поправит, то платье одернет… Ах да, еще она делала вот что. Если Адора чем‑то перемажется, то, вместо того чтобы послюнявить палец и оттереть пятно, Джойя ее облизывала. Брала за голову и лизала ей лицо. А когда у Адоры шелушилась кожа – мы все часто обгорали на солнце, не были такими просвещенными, как ваше поколение, и защитными кремами не пользовались, – Джойя садилась рядом с твоей мамой, снимала с нее блузку и сдирала кожу длинными полосками. Это было ее любимым занятием.

– Джеки…

– Я не вру. Самой приходилось смотреть, как мою подругу, голую, так вот… чистили. И конечно, твоя мама постоянно болела. Ей то и дело ставили иглы.

– Чем болела?

– Всем понемногу. В основном из‑за нервной жизни с Джойей. Видела бы ты ее длинные ногти – ненакрашенные, как у мужчины. И длинные седые волосы вдоль спины.

– А дедушка? Как он себя вел?

– Не знаю. Даже не помню, как его звали. Кажется, Герберт. А может, Герман. Его не было ни видно ни слышно. Все молчал, как Алан, ну, ты представляешь… – Она открыла еще один батончик и пошевелила пальцами ног в моих руках. – А знаешь, твое рождение могло бы погубить твою маму. – В ее голосе был упрек, как будто я не справилась с несложной задачей. – Будь на ее месте другая девушка – она бы пропала. В Уинд‑Гапе забеременеть до замужества было большим позором в те времена, – продолжала Джеки, – но твоя мать всегда умела расположить к себе окружающих. Причем всех – не только мальчиков, но и девочек, их мам, учителей.

– Как ей это удавалось?

– Дорогая Камилла, красивой девушке все сойдет с рук, если она будет правильно себя вести. Ты, конечно, должна это знать сама. Вспомни о том, что для тебя за все эти годы сделали юноши и мужчины, а ведь если бы не твое прелестное лицо, ты бы не получила от них ничего. А если мальчики тебя любят, девочки тоже будут любить. Во время беременности Адора держала себя достойно, оставалась гордой, хотя было видно, что она немного страдает, и никому ничего про себя не рассказывала. Твой отец приехал сюда один раз, в тот злополучный день, и с тех пор они больше не виделись. Твоя мама никогда об этом не говорила. С самого начала ты полностью принадлежала ей. Вот что убило Джойю: у ее дочери появилось то, к чему она подобраться уже не могла.

– Когда Джойя умерла, мама перестала болеть?

– В первое время вроде все было ничего, – сказала Джеки и отпила из бокала. – А вскоре появилась Мэриан, и тогда ей болеть стало некогда.

– Была ли мама… – К горлу подкатил комок, и я быстро запила его разбавленной водкой. – Была ли мама… хорошим человеком?

Джеки снова хохотнула. Откусила батончик, помолчала, пережевывая вязкую нугу.

– Так вот что ты хотела узнать – хороший ли она человек? – Она задумалась. – А сама как думаешь? – спросила она, передразнивая меня.

Она опять порылась в ящике, открыла три пузырька, взяла из каждого по таблетке и разложила их на тыльной стороне ладони по размеру: от самой большой до самой маленькой.

– Не знаю. Мы никогда не были близки.

– Но это же твоя мать! Ближайшая родственница! Камилла, не надо со мной играть. Меня это утомляет. Если бы ты считала, что твоя мама хороший человек, то не стала бы приходить домой к ее подруге, чтобы об этом спросить.

Джеки взяла таблетки одну за другой, по размеру, от самой большой до самой маленькой, раскрошила их на батончик и проглотила. Ее грудь была усеяна фантиками, губа по‑прежнему в томатном соке, зубы в густой карамельной начинке. От тепла моих ладоней ее ноги начали потеть.

– Извини. Ты права, – сказала я. – Но как ты думаешь, может быть, она… нездорова?

Джеки перестала жевать, положила свою ладонь на мою и глубоко вздохнула.

– Дай я наконец скажу это вслух, ведь я об этом думала так долго. А мысли у меня в голове задерживаются не всегда – иногда ускользают, как рыба из рук. – Она приподнялась и сжала мне руку. – Адора губит тебя, и если ты ей этого не позволишь, тебе же будет хуже. Посмотри, что происходит с Эммой. Вспомни, что было с Мэриан.

«Да». У меня под грудью стало пощипывать «бежать».

– Значит, ты думаешь… – подсказала я.

«Скажи как есть».

– Я думаю, что она больна, причем ее болезнь заразна, – прошептала Джеки. Ее руки дрожали так, что лед в бокале зазвенел. – И еще я думаю, что тебе, моя милая, пора уезжать.

– Извини, не хотела злоупотреблять твоим гостеприимством.

– Я имела в виду, уезжать из Уинд‑Гапа. Здесь тебе оставаться опасно.

Не прошло и минуты, как я вышла из дома Джеки, оставив ее смотреть на собственное лицо, хищно улыбающееся с фотографии над каминной полкой.

 

Глава четырнадцатая

 

Я едва не упала, спускаясь с крыльца дома Джеки на дрожащих ногах. Сзади во дворе ее сыновья пели гимн футбольной команды школы имени Калхуна. Я заехала за угол, остановилась под тутовыми деревьями и опустила голову на руль.

Действительно ли моя мама много болела в детстве? А Мэриан? А Эмма, а я? Иногда я думаю, что в каждой женщине сидит болезнь, которая только и ждет подходящего момента, чтобы проявиться. За свою жизнь я знала много больных женщин. Неизлечимо, хронически больных. С расстроенным здоровьем. Конечно, мужчины тоже болеют: у них хрустят кости, болят спины, им делают операции – удаляют гланды, ставят искусственное бедро. Женщины болеют иначе – они изнашиваются. Что неудивительно, если учесть, сколько через них проходит инородных тел. Тампоны и гинекологические зеркала. Пенисы, пальцы, вибраторы и прочее – между ног, в заднее отверстие, в рот. Мужчины ведь любят вставлять в женщин разные вещи? Огурцы, бананы, бутылки, бусы, фломастер, кулак. Один мужик хотел вставить в меня портативный приемник. Я отказалась.

Одна слабее другой. Что правда, а что ложь? Может быть, Эмма болела по‑настоящему и нуждалась в мамином лекарстве? Или она болела от самого лекарства? От маминой ли голубой таблетки мне стало так плохо или без нее было бы только хуже?

Не осталась ли Мэриан жить, если бы у нее была другая мать?

 

* * *

 

Стоило бы позвонить Ричарду, но мне нечего было ему сказать. Страшно подумать – я оказалась права. Жить не хочется. Я проехала мимо маминого дома и двинулась на восток, к свиноферме, потом остановилась возле бара «У Хилы», здания без окон, внушающего доверие: здесь любой, кто узнает дочь хозяйки, благоразумно оставит ее в покое и даст подумать о своем.

В баре пахло свиной кровью и мочой; даже попкорн в мисочках на барной стойке пропах сырым мясом. Двое усатых хмурых мужчин в бейсбольных кепках и кожаных куртках подняли головы и тут же опустили их к своим кружкам пива. Бармен молча налил мне бурбона. Из колонок тихо звучала песня Кэрол Кинг. Налив мне второй стакан, бармен, показав куда‑то за моей спиной, спросил: «Вы не его ищете?»

В единственной в баре кабинке сидел Джон Кин, сгорбившись над своим стаканом и ковыряя расщепленный край стола. Его светлая кожа была в розовых пятнах от алкоголя, и, судя по мокрым губам и тому, как он цокал языком, я поняла, что его уже рвало. Взяв стакан, я пошла в кабинку и молча села напротив него. Он улыбнулся, взял меня за руку через стол.

– Привет, Камилла. Как дела? Вы такая миленькая, чистая. – Он посмотрел по сторонам. – А здесь… здесь так грязно.

– Я ничего, в порядке. А вы, Джон?

– О, просто прекрасно, конечно. Сестру убили, меня скоро арестуют, а моя девушка, которая липла ко мне как банный лист, все время, пока я живу в этом дрянном городишке, считает, что теперь я для нее не подарок. Хотя это меня не очень огорчает. Она хорошая, но не…

– Не очень интересная, – предположила я.

– Да. Да. Я собирался с ней расстаться еще до того, как убили Натали. А теперь не могу.

Расстался бы он с ней сейчас – и все в городе, включая Ричарда, сразу навострили бы уши. «Что это значит? Как это доказывает его вину?»

– К родителям я не вернусь, – пробормотал он. – Я скорее пойду в этот чертов лес и убью себя, чем буду жить среди вещей Натали.

– Я вас не виню.

Он взял солонку и стал посыпать солью стол.

– По‑моему, вы одна это понимаете, – сказал он, – что такое потерять сестру и когда при этом от тебя еще ждут, что ты спокойно переживешь случившееся. У вас это получилось? – Он произнес фразу с такой горечью, что я бы не удивилась, если бы его язык оказался желтым.

– От такого горя оправиться невозможно, – ответила я, – оно проникает в кровь. Меня оно погубило.

Произнеся это вслух, я почувствовала облегчение.

– Почему всех удивляет то, что я горюю по Натали? – Джон уронил солонку, которая со звоном покатилась по полу. Бармен бросил на него недовольный взгляд. Я подняла солонку, поставила рядом с собой, бросила две щепотки соли через плечо, на счастье для каждого из нас.

– Наверное, люди считают, что молодому легче смириться с потерей близкого, – сказала я. – Тем более вы юноша. Мальчики обычно не особо чувствительны.

Он фыркнул.

– Родители дали мне книгу о том, как пережить смерть близкого человека. Под названием «Мужчина в трауре». Там сказано, что иногда нужно отойти от моральных устоев, просто отвергнуть их. Мужчине это может помочь. Я попробовал – в течение часа внушал себе, что мне все равно. И сначала действительно мне было все равно, но очень недолго. Я сидел в своем фургоне у Мередит и думал… о всякой ерунде. Просто смотрел из окна на кусочек голубого неба и твердил: «Все нормально, все в порядке, все хорошо». Как мальчишка. А потом, когда перестал, понял, что мне уже никогда не будет ни нормально, ни хорошо. Даже если поймают того, кто это сделал. Не знаю, почему все говорят, что нам станет легче, когда кого‑то арестуют. А теперь, похоже, этим кем‑то стану я. – Он хрипло рассмеялся и покачал головой. – Какой абсурд.

Потом неожиданно спросил:

– Давайте выпьем еще, вместе?

Он качался, уже сильно пьяный, но я не стану мешать товарищу по несчастью впадать в забытье. В некоторых случаях это желание наиболее оправданно. Всегда считала, что надо обладать жестким сердцем, чтобы трезво и ясно смотреть на вещи. Я выпила еще один стакан у барной стойки, чтобы догнать Джона, потом вернулась с двумя стаканами бурбона. Себе взяла двойной.

– Похоже, что убийца выбрал в Уинд‑Гапе двух девочек с характером и их истребил, – сказал Джон, отпил виски. – Как ты думаешь, наши сестры могли бы дружить?

Представить себе, что они обе живы, при этом Мэриан не становится старше…

– Нет, – сказала я и вдруг засмеялась.

Он тоже засмеялся.

– Значит, твоя покойная сестра слишком хороша для моей?

Мы снова рассмеялись, но скоро помрачнели опять. Я уже начала пьянеть.

– Я не убивал Натали, – прошептал он.

– Знаю.

Он взял мою руку в свою, накрыл ее другой.

– У нее были ногти накрашены. Когда ее нашли. Убийца накрасил ей ногти, – пробормотал он.

– Может быть, она сама.

– Натали этого не любила. Она даже причесывалась с боем.

Несколько минут мы молчали. После Кэрол Кинг запела Карли Саймон. Хороший репертуар в баре для мясников.

– Ты такая красивая, – сказал Джон.

– Ты тоже.

 

* * *

 

На парковке Джон стал возиться с ключами и с легкостью отдал их мне, когда я сказала, что для водителя он слишком набрался. Хотя сама была не намного лучше. В голове стоял туман. Я повезла его к дому Мередит, но, когда мы почти приехали, он покачал головой и попросил отвезти его в мотель за городом. Тот самый, в котором я остановилась по пути сюда, готовясь к нелегкой встрече с Уинд‑Гапом.

Мы ехали с опущенными стеклами, и в салон машины врывался теплый ночной воздух. Футболка прилипла к груди Джона, мои длинные рукава колыхались на ветру. Не считая густой шевелюры на голове, Джон был совершенно безволосым. Даже на руках был только легкий пушок. Он казался почти голым, беззащитным.

Я оплатила Джону ночь в гостинице, потому что у него не было кредитной карточки, открыла ему дверь комнаты № 9, уложила на кровать, принесла теплой воды в пластиковом стаканчике. Он покачал головой, глядя на свои ноги.

– Джон, попей, тебе это нужно.

Он осушил стакан одним глотком и поставил его на край кровати – он упал на пол и укатился. Схватил меня за руку. Я попыталась ее выдернуть – скорее инстинктивно, чем по какой бы то ни было другой причине, – но он сжал сильнее.

– Я заметил это раньше, несколько дней назад, – сказал Джон, проводя по букве «й» слова «жалкий», показавшейся из‑под рукава моей водолазки. Он поднял другую руку и погладил мое лицо. – Можно посмотреть?

– Нет, – сказала я и снова попыталась выдернуть руку.

– Камилла, дай посмотреть. – Он не отпускал.

– Нет, Джон. Я никому это не показываю.

– Но я хочу посмотреть.

Он закатал рукав и сощурил глаза, пытаясь разобрать слова. Я не сопротивлялась, сама не понимая почему. У него было приятное, задумчивое лицо. Я устала, день был трудный. И еще мне до чертиков надоело прятаться. Более десяти лет только об этом и думаю. Вечно боюсь, что из‑под одежды покажется какой‑нибудь шрам, с кем бы я ни общалась – с подругой, с интервьюируемым, с кассиршей в супермаркете. Пусть Джон смотрит. Пожалуйста, пусть смотрит. Мне так хочется забыться – значит, нечего прятаться.

Он закатал мне второй рукав, и вот мои руки перед ним – совершенно голые. Так непривычно, что дух захватывает.

– Этого до сих пор никто не видел?

Я покачала головой.

– Как долго ты это делала, Камилла?

– Долго.

Он оглядел мои руки, задрал рукава еще выше. Поцеловал меня в середину слова «усталость».

– Это я сейчас и чувствую, – сказал он, проводя пальцами по шрамам. По коже забегали мурашки. – Дай мне все посмотреть.

Он снял с меня водолазку. Я сидела как послушный ребенок. Развязал шнурки, снял с меня кроссовки, носки, стянул брюки. Оставшись в лифчике и трусиках, я задрожала – от кондиционера было холодно. Джон приоткрыл одеяло и жестом пригласил меня лечь. Я забралась в постель, дрожа и от холода, и от жара.

Он поднял мои руки, распрямил ноги, повернул меня на спину, читая вслух слова, гневные и бессмысленные: «печь», «тошно», «замок». Потом разделся сам, будто чтобы быть со мной на равных, скомкав, бросил одежду на пол и продолжил читать: «булочка», «злой», «клубок», «щетка». Быстрым движением пальцев расстегнул спереди лифчик и снял его. «Цветок», «дозировка», «бутылка», «соль». Джон был возбужден. Он стал целовать соски – я никому не позволяла этого делать с тех пор, как стала резаться всерьез. Четырнадцать лет назад. Он гладил меня всю – спину, грудь, бедра, плечи, и я покорялась его рукам. Губы на губах, на шее, на сосках, между ног и опять на губах. Вкус моего тела на его языке. Слова стали не нужны. С меня как будто спали злые чары.

Он вошел в меня, и я забилась в экстазе – быстро, сильно, потом опять. Когда он задрожал в сладких судорогах, я почувствовала на плече его слезы. Мы заснули в объятиях друг друга (он – положив руку мне под голову, я – перекинув одну ногу через его ноги; а может, наоборот), и только один раз на мне прожужжало слово: «предзнаменование». Хорошее или плохое, кто знает. Я предпочла думать о хорошем. Глупая.

 

* * *

 

Утром за окном листья на деревьях зеленели в рассветных лучах солнца, покачиваясь на ветру, словно множество маленьких ладошек. Я пошла голой к раковине налить нам воды в единственный стакан – во рту было сухо, мы оба страдали от похмелья, – и, когда слабый свет солнца скользнул по моим шрамам, слова ожили и загудели опять. Ремиссия кончилась. Посмотрев на себя, я непроизвольно скривила губы от отвращения и, прежде чем вернуться в постель, обернулась полотенцем.

Джон отпил из стакана, влил мне в рот воды, прижал мою голову к своей груди, потом залпом осушил стакан. Его рука потянулась к полотенцу на моих бедрах, но я лишь обернулась им плотнее. Оно было таким же жестким, как и кухонное, которым я прикрыла грудь. Я покачала головой.

– Что такое? – прошептал он мне на ухо.

– Неумолимый утренний свет, – шепотом ответила я. – Пора отбросить иллюзии.

– Какие иллюзии?

– Что может получиться что‑то хорошее, – сказала я и поцеловала его в щеку.

– Давай с этим подождем, – сказал он и прижал меня к себе.

Тонкие, безволосые руки. Совсем еще мальчик, думала я, но в его руках мне было хорошо, я чувствовала себя защищенной, красивой и чистой. Я прижала лицо к его шее и вдохнула: запах спиртного и другой, острый, лосьона для бритья, наверное голубого цвета. Открыв глаза, я увидела красные мигающие огни полицейской машины за окном.

Бум‑бум‑бум. Дверь загремела так, словно ее вот‑вот снесут с петель.

– Камилла Прикер, откройте. Начальник полиции Викери.

Мы бросились поднимать одежду с пола; глаза Джона округлились от испуга. Лязг пряжки, шорох ткани – суетливый, виноватый шум. За дверью слышно все, сейчас нас раскусят. Я набросила на кровать покрывало, пригладила волосы и, когда Джон встал за мной в делано‑небрежной позе, просунув пальцы в петли брюк, открыла дверь.

Ричард. Отглаженная белая рубашка, новый полосатый галстук, улыбка, которая стерлась с его лица, как только он увидел Джона. Рядом Викери, трет усы, как будто в них завелись вши, глядя то на Джона, то на меня, потом повернулся к Ричарду.

Ричард ничего не сказал, только сверкнул на меня сердитым взглядом, скрестил руки на груди и сделал глубокий вдох. В комнате наверняка пахло сексом.

– Ну, похоже, с вами все в порядке, – сказал он. Выдавил из себя усмешку. Но я видела, что ему не до смеха: его шея над воротником была красной, как у сердитого персонажа из мультфильма. – Как дела, Джон? Все нормально?

– Спасибо, хорошо, – ответил Джон и встал рядом со мной.

– Мисс Прикер, несколько часов назад нам позвонила ваша мама и сказала, что вы не пришли ночевать, – пробормотал Викери. – Сказала, вы немного приболели, кажется упали. Она очень волновалась. Очень. Сейчас такое происходит, что осторожность лишней быть не может. Полагаю, она обрадуется, узнав, что вы… здесь.

Если это вопрос, то я на него отвечать не собираюсь. Перед Ричардом мне оправдываться придется, а Викери обойдется как‑нибудь.

– Я сама позвоню маме. Спасибо, что позаботились о моей безопасности.

Ричард посмотрел себе на ноги, прикусил губу – за все время нашего знакомства я впервые видела его смущенным. У меня внутри все оборвалось. Он сделал выдох, долгий и сильный, как порыв ветра, поставил руки на бедра, посмотрел на меня, потом на Джона. Словно мы школьники, которых застигли за хулиганством.

– Пойдемте, Джон, мы отвезем вас домой, – предложил Ричард.

– Спасибо, господин Уиллис, меня Камилла отвезет.

– Сколько тебе лет, сынок? – спросил Викери.

– Ему восемнадцать, – ответил за него Ричард.

– Ну вот и славно тогда. Доброго вам дня, – сказал Викери, сквозь зубы хохотнул в сторону Ричарда и еле слышно пробормотал: «Ночь у вас уже была хороша».

– Ричард, я потом позвоню, – сказала я.

Сев в машину, он поднял руку и слабо помахал мне.

 

* * *

 

В машине мы с Джоном в основном молчали. Я везла его домой, к его родителям, где он хотел немного поспать в комнате для отдыха на подвальном этаже. Он напевал отрывок джазовой песни пятидесятых годов, постукивая пальцами по дверной ручке.

– Как ты думаешь, будут ли плохие последствия? – наконец спросил он.

– Для тебя, наверное, нет. Это как раз доказывает, что ты нормальный американский парень со здоровым интересом к женщинам и случайному сексу.

– Это не было случайным. Я это воспринимаю иначе. А ты?

– Ладно. Слово неподходящее. Допустим, все наоборот, – сказала я. – Но я на десять с лишним лет старше тебя и пишу о преступлении, которое… Словом, тут столкновение интересов. За такие вещи увольняли лучших репортеров, чем я.

В лучах утреннего солнца наверняка было хорошо видно морщинки в уголках моих глаз. Я чувствовала себя совсем не молодой. Между тем Джон, несмотря на приличное количество выпитого ночью и всего несколько часов сна, выглядел свежим как огурчик.

– Прошлой ночью… ты спасла меня. То, что между нами было, спасло. Если бы ты со мной не осталась, я бы сделал что‑нибудь плохое. Я в этом уверен, Камилла.

– Я тоже с тобой почувствовала себя защищенной, – сказала я искренне, но эти слова почему‑то прозвучали лицемерно, как ласковые увещевания моей мамы.

 

* * *

 

Я высадила Джона в квартале от дома его родителей. На прощание он попытался меня поцеловать, но я увернулась, и его губы лишь коснулись моего подбородка. «Никто не докажет, что между нами что‑то было», – подумала я.

Я развернулась и поехала на Главную улицу, где остановилась напротив полицейского участка. Один фонарь еще горел. 5:47 утра. Секретаря в вестибюле не было, поэтому я нажала на звонок для ночных вызовов. Со стены, прямо мне на плечо, брызнул освежитель воздуха. Лимонный. Я позвонила еще раз, и в узком застекленном окошке тяжелой двери, ведущей к кабинетам, показался Ричард. Он стоял, глядя на меня, и казалось, что он сейчас развернется и уйдет – мне даже почти этого хотелось, – но потом он открыл дверь и вышел в вестибюль.

– Ну, Камилла, с чего начнем? – Он сел на мягкий стул, обхватил голову руками. Галстук повис у него между ног.

– Ричард, все было не так, как тебе показалось, – сказала я. – Знаю, что это звучит избито, но это правда.

«Отрицай, отрицай, отрицай».

– Камилла, мы с тобой занимались сексом всего лишь сорок восемь часов назад, и вот я вижу тебя в гостиничном номере с главным подозреваемым по делу об убийстве детей. Это плохо, даже если все не так, как кажется.

– Ричард, он не убивал. Я совершенно точно знаю, что это сделал не он.

– Правда? Об этом вы и говорили, пока трахались?

«Злится, это хорошо. С гневом я справлюсь. Это лучше, чем когда он в отчаянии хватается за голову».

– Ричард, ничего подобного не было. Я нашла его в баре «У Хилы» пьяным, в стельку пьяным, и испугалась, как бы он действительно что‑нибудь с собой не наделал. Я отвезла его в гостиницу и осталась, чтобы дать ему выговориться. Мне ведь он нужен для статьи. И знаешь, что я выяснила? Твое расследование погубило этого мальчика, Ричард. И, что еще хуже, я думаю, что ты на самом деле и не веришь, что это сделал он.

Лишь последняя фраза была полностью правдивой, и я это поняла, только когда произнесла ее вслух. Ричард – умный парень, отличный коп, чрезвычайно амбициозный, он расследовал первое крупное дело, и все население города возмущенно вопило, требуя ареста, а ведь он работал не покладая рук. Если были бы какие‑то улики против Джона, то он бы уже давно его арестовал.

– Камилла, что бы ты ни думала, но ты знаешь о следствии не все.

– Ричард, уверяю тебя, я никогда и не думала, что знаю все. Я все время чувствовала себя посторонним человеком, совершенно бесполезным. Даже став моим любовником, ты продолжал играть в молчанку. Ни одного секрета не выдал.

– Так тебя это бесит до сих пор? Я думал, ты большая девочка.

Тишина. Шипение лимонного освежителя. Было еле слышно, как тикают большие серебряные часы на руке у Ричарда.

– Позволь доказать, что я могу еще на что‑то сгодиться, – попросила я.




Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2015-05-09; Просмотров: 304; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы!


Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет



studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! Последнее добавление




Генерация страницы за: 0.127 сек.