Хрестоматийные материалы 2 страница

Перед воскресной великопостной Литургией благовестят в один колокол. Перед ранней службой звонят редко, перед поздней – часто.

Погребальный перезвон был самым медленным. Тяжелые редкие звуки создавали траурное настроение, задавали темп погребальному шествию. Каждый колокол звучал отдельно, сменяя один другого, затем в конце звонили одновременно во все колокола сразу. Так описывается перезвон при отпевании и погребении иереев-священнослужителей. Погребальный перезвон прерывался трезвоном лишь в некоторые моменты обряда – при внесении тела в храм, по прочтении разрешительной молитвы и в момент погружения тела в могилу.

Такой же погребальный перезвон бывает в службах Великой пятницы, связанных с крестной смертью Христа и его погребением. Перезвон звучит перед выносом плащаницы в Великую пятницу на вечерне и в Великую субботу на утрене во время обхода с плащаницей вокруг храма, изображающего процессию выноса тела и погребения Христа. После внесения плащаницы в храм начинается перезвон. Такой же порядок звона бывает и в дни особого поклонения Животворящему Кресту – в день Воздвижения (14 сентября), в Крестопоклонную неделю Великого поста и 1 августа при праздновании Происхождения честнаго древа Животворящего Креста Господня. Медленный перезвон колоколов при выносе креста заканчивается трезвоном в момент окончания процессии.

Печатается по: Заграевский, С. В. Формы глав (купольных покрытий) древнерусских храмов / С. В. Заграевский // http://www.zagraevsky.com/glavi.htm

Прежде всего необходимо определиться с тем, что мы называем главами храмов. Энциклопедии, учебники и хрестоматии обычно так определяют декоративное покрытие, расположенное над куполом и устраиваемое на барабане. Известно, что главы бывают шлемовидными, луковичными, грушевидными, зонтичными, конусовидными и т.п. Главками называют главы, устроенные не на световых, а на декоративных (глухих) барабанах.

Таково формальное определение глав. Тем не менее, в историко-архитектурном и реставрационном обиходе главой чаще всего обобщенно называют завершение храма, состоящее из барабана, купола и купольного покрытия. И в научной, и в популярной литературе повсеместно встречаются такие выражения, как «барабан большой главы», «купол малой главы», «возведение четырех малых глав» (вместе с куполом и барабаном), «падение главы храма» (вместе с куполом и барабаном), «шлемовидное покрытие большой главы» и т.п. В этом же значении обычно говорят о главках (только не со световым, а с декоративным барабаном).

Мы будем придерживаться формального определения глав как декоративных купольных покрытий, хотя в контексте нашего исследования это определение требует существенного уточнения, связанного с тем, что мы будем понимать под шлемовидными главами.

Чаще всего так называют специфическую форму купольных покрытий с килевидным верхом, близкую к форме древнерусского шлема. Такие завершения мы сегодня видим на натурных и «бумажных» реконструкциях как домонгольских храмов Владимиро-Суздальской земли…, так и подавляющего большинства церквей и соборов XV–XVI веков...

Но купол храма является сегментом сферы, соответствующей форме шлема только по краям. Соответственно, для того, чтобы создать шлемовидную конструкцию, необходимо либо устроить на куполе деревянный или металлический каркас, либо надложить купол кирпичом по форме шлема. Затем на купол или на надкладку обычно ставится подкрестный камень, в отверстие которого вставляется стержень креста. Затем конструкция обшивается кровельным материалом (железом, свинцом, медью, лемехом и пр.).

Таким образом, шлемовидная глава существенно отличается от простейшего купольного покрытия кровельным материалом непосредственно по своду. И даже если при простейшем посводном покрытии в центр купола ставится подкрестный камень, все равно в итоге форма главы может оказаться близкой к шлему только при очень небольшом куполе… В случае большого купола обложенный кровельным материалом подкрестный камень будет выглядеть как незначительный выступ на посводном покрытии.

Значит, мы обязаны различать простейшее посводное покрытие (формально не являющееся главой) и шлемовидную главу. В связи с этим имеет смысл расширить тему нашего исследования, уточнив, что мы говорим не только о главах в их формальном понимании, но о купольных покрытиях вообще. Последние, в свою очередь, могут либо быть посводными (с выступом посередине в случае наличия подкрестного камня), либо иметь шлемовидную, луковичную, грушевидную и пр. форму (соответственно, являться главами).

Определим и разницу между шлемовидными и луковичными главами: у последних также килевидный верх, но максимальный диаметр главы больше диаметра барабана, т.е. присутствует визуальная «бочкообразность». Высота луковичной главы, как правило, не меньше ее ширины. У шлемовидной главы высота всегда меньше ширины.

Грушевидные главы характерны для «украинского барокко», зонтичные и конусовидные – для закавказской архитектуры. В древнерусском зодчестве и в соответствующей иконографии они практически отсутствовали... Основными темами нашего исследования являются генезис и количественное соотношение таких типов купольных покрытий, как посводное, шлемовидное и луковичное.

Нам предстоит преимущественно рассматривать не позиции отдельных исследователей, а стереотипы, устоявшиеся еще в XIX веке. Перечислим их:

– «византийские» посводные купольные покрытия имели место в большинстве княжеств домонгольской Руси (Киев, Чернигов, Смоленск и пр.);

– шлемовидные главы преобладали в домонгольском Владимиро-Суздальском княжестве. Затем такая форма глав была воспринята в Тверском и Московском великих княжествах, а затем и в централизованном Русском государстве. Соответственно, подавляющее большинство русских храмов XIV–XVI веков обычно реконструируется со шлемовидными завершениями;

– луковичные главы появились (эпизодически) во второй половине XVI века, а в XVII веке стали массовым явлением.

В соответствии с этими стереотипами напрашивается нижеследующий взгляд на генезис форм купольных покрытий: из Византии было заимствовано посводное покрытие, затем оно все больше и больше «вытягивалось» вверх (как и пропорции самих храмов) и превратилось в шлемовидное. Затем, после того как в XVI веке появилось шатровое зодчество, «высотность» шлемовидных глав оказалась недостаточной, и над куполом стали надстраивать конструкции луковичной формы.

Впервые с этими стереотипами не согласился Б. А. Рыбаков. В середине 1940-х годов исследователь, полагая вслед за Д. В. Айналовым и А. В. Арциховским, что многие миниатюры Радзивилловской летописи XV века являются копиями изображений XII–XIII веков, предположил, что изображенные на этих миниатюрах луковичные главы… появились в реальности уже в конце XIII века. В 1950-е годы эту позицию Б. А. Рыбакова поддержал Н. Н. Воронин.

Однако, как ни странно, эти наблюдения Б. А. Рыбакова и Н. Н. Воронина никакого резонанса в научном мире не получили. Вероятно, негативную роль сыграла неопределенность их выводов, к тому же в дальнейшем сами исследователи тему генезиса луковичных глав не развивали – по всей видимости, они полагали свои наблюдения локальными. Например, луковичные главы могли появиться и в конце XIII века, но не повсеместно и лишь в деревянном зодчестве, а в конце XVI века их могли начать использовать и в каменных храмах. Таким образом, видимых противоречий со стереотипной позицией не было.

В конце ХХ века к проблемам генезиса луковичных глав обратился А. М. Лидов. Выдвинув в своей статье ряд соображений по поводу происхождения луковичных глав…, исследователь все же придерживался стереотипной точки зрения на появление такой формы глав на рубеже XVI–XVII веков, обосновывая эту датировку тем, что луковичные главы старше рубежа XVI и XVII веков до нашего времени не сохранились.

И. А. Бондаренко… отмечал, что нет нужды настаивать вслед за А. М. Лидовым на позднем происхождении луковичной формы глав лишь на том основании, что мы не имеем сохранившихся памятников с такими главами, достоверно датируемыми ранее XVI века. В этом мы обязаны согласиться с И. А. Бондаренко и лишь уточнить: поскольку в Древней Руси луковичные главы являлись декоративными покрытиями, основанными на деревянных каркасах, то для них справедливо положение, характерное для истории древнерусского деревянного зодчества: отсутствие архитектурно-археологической информации о луковичных главах старше XVI века не может являться информацией об отсутствии таких глав в реальности.

В той же статье И. А. Бондаренко предположил (к сожалению, без ссылки на аналогичную позицию Б. А. Рыбакова и Н. Н. Воронина), что «тот факт, что луковичная форма глав была использована и в раннемосковских Сионах и кадилах, и в миниатюрах, и в резных иконках, начиная с XIII века, что отмечает и А. М. Лидов, свидетельствует о том, что эта форма была известна, имела сакральное значение, а следовательно, могла и даже, наверное, должна была воплощаться в зодчестве». Но никакими конкретными фактами исследователь свою позицию не подтвердил и никаких предметных предположений о времени появления таких глав не высказал.

В итоге предположение И. А. Бондаренко относительно раннего происхождения древнерусских луковичных глав оказалось выражено в столь же неоднозначном и непроработанном виде, что и аналогичная позиция Б. А. Рыбакова и Н. Н. Воронина, и, соответственно, также не получило какого-либо резонанса ни в научном мире, ни в популярной литературе…

В связи с этим нам придется заново рассмотреть вопрос генезиса луковичных глав с привлечением всего возможного набора источников.

В соответствии с собранной статистикой по древнерусским иконам, фрескам, миниатюрам и произведениям декоративно-прикладного искусства (в дальнейшем будем обобщенно называть их изображениями) XI–начала XVII века…, луковичные главы изображены в нижеследующей пропорции относительно остальных типов купольных покрытий:

– изображения домонгольского времени: 18 %;

– изображения второй половины XIII века: 100 %;

– изображения XIV века: 82 %;

– изображения XV века: 84 %;

– изображения XVI века: 94 %;

– изображения рубежа XVI и XVII веков: 100 %.

Анализируя эти итоги, прежде всего необходимо учитывать, что древнерусские изображения преимущественно ориентировались на византийские образцы, причем иконография обычно переходила из века в век. Следовательно, в Древней Руси изображения посводных покрытий купола могли быть традицией византийской иконописи, но луковичные главы на изображениях должны были иметь некие «собственные» образцы.

Возможные варианты образцов изображаемых храмов с луковичными главами сводятся к двум основным: либо это некие «образцовые» изображения, либо «натура», то есть реальные луковичные главы на реальных храмах.

А. М. Лидов полагал, что образцами, на которые ориентировались древнерусские художники, были попавшие на Русь изображения Иерусалимского кувуклия (часовни над Гробом Господним), на котором в XI веке гипотетически существовала «главка» луковичной формы…

Но предположение, что образцами для древнерусских художников, в массовом порядке воспроизводивших луковичные главы, могли оказаться какие-либо изображения (либо Кувуклия, либо иной реальной или выдуманной постройки – например, Мечети Скалы, как полагал И. А. Бондаренко…), не может быть принято по следующим причинам.

Во-первых, у нас нет никакой уверенности в том, что Иерусалимский кувуклий уже с XI века имел луковичное завершение. Самое раннее из сохранившихся изображений средневекового завершения Кувуклия приблизительно датируется XIV веком, и это весьма условный и неаккуратный рисунок с общей тенденцией «заваливания» нижних частей объектов… На всех последующих старинных изображениях, начиная с XV века…, завершение Кувуклия имеет шлемовидную форму (причем скорее западноевропейского шлема, чем древнерусского). Существующее луковичное завершение Кувуклий получил уже в новое время.

Во-вторых, «главка» над Иерусалимским кувуклием не является главой либо главкой в понимании декоративного покрытия, расположенного над куполом и устраиваемого на барабане. Это «крышка» над отверстием для вытяжки свечного дыма и испарений от дыхания верующих.

В-третьих, Кувуклий является малой частью Храма Гроба Господня и не церковью, а часовней. Если бы луковичное завершение было у самого храма, то о принятии за образец его изображений можно было бы хотя бы спорить. Но принятие изображения небольшой интерьерной часовни (даже если она и имела луковичное завершение) за образец огромного количества изображений крупнейших древнерусских соборов и церквей весьма маловероятно.

В-четвертых, на Кувуклии нет креста, и вряд ли крест мог быть на нем в древности, так как единственный рисунок, на котором изображен такой крест…, как мы показали выше, весьма условен. Отсутствие креста на Кувуклии вполне закономерно: мы показывали «утилитарный» характер его «главки», к тому же маловероятно, чтобы крест в иерусалимском храме расположили над Гробом Господним, а не над близлежащей Голгофой. На древнерусских же изображениях мы видим главы с крестами.

В-пятых, И. А. Бондаренко полагал, что возможным прообразом древнерусских луковичных глав был не Кувуклий, а иерусалимская Мечеть Скалы, которую крестоносцы называли «Святая Святых». Но … мы покажем, что купол этого храма не имел луковичной формы.

В-шестых, иерусалимские храмы в эпоху крестовых походов XI–XIII веков были хорошо известны и в Западной Европе, и в Византии. Однако там мы не видим массовых изображений храмов с луковичными главами ни в это время, ни после.

В-седьмых, в Древней Руси храмы, хотя и с высокой долей художественной условности, писались с натуры (воспроизводились и закомары, и окна, и шатры, и апсиды, и карнизы, и декор, и кресты над главами), а вот форма глав, согласно стереотипной позиции, почему-то оказывалась выдуманной. Это тоже весьма маловероятно.

В-восьмых, если бы на древнерусских изображениях храмы воспроизводились практически одинаково (по некоему единому «образцу»), то можно было бы говорить и о каком-либо «образцовом» изображении для глав. Однако храмы нарисованы крайне разнообразно и, как мы уже заметили, достаточно реалистично;

В-девятых, луковичные главы в начале XIV века изображали не только художники Москвы, Твери и Новгорода. Такую главу мы видим на иконе киевской школы... Значит, в это время изображения луковичных глав уже крайне широко распространились в Древней Руси. Невозможно представить себе такое «образцовое» изображение, чтобы из-за него повсеместно была пересмотрена византийская традиция отражения на иконах, фресках и миниатюрах посводных купольных покрытий.

Таким образом, для древнерусских художников, в массовом порядке воспроизводивших в архитектурной иконографии луковичные главы, образцами не могли быть никакие изображения.

Следовательно, остается единственный вариант – образцом для художников служила сама находящаяся перед их глазами архитектура, то есть луковичные главы на реальных храмах Древней Руси.

Форма глав могла интерпретироваться художниками достаточно вольно, но в пределах общей «луковичности», существовавшей в реальности. В связи с этим будет уместно вспомнить слова И. А. Бондаренко о том, что «между изобразительным, прикладным искусством и архитектурой в средневековье не было прочерчено сколь-либо резкой и принципиальной грани, тем более, если говорить о проблемах семантики и символики формообразования».

…Статистические данные показывают, что огромное большинство купольных покрытий имеют луковичную форму, начиная со второй половины XIII века. И если в иконографии XIV–XVI веков иногда (хотя и редко) встречаются другие типы покрытий, то планы Москвы рубежа XVI и XVII веков… однозначно свидетельствуют о том, что в это время главы уже были исключительно луковичными. Это подтверждается и изображениями других русских городов...

Теоретически посводные покрытия домонгольского времени могли сохраняться на некоторых второстепенных храмах достаточно долго, но нет никакого сомнения, что к концу XVI века они уже везде были заменены на луковичные (на планах и панорамах конца XVI и XVII века мы видим исключительно луковичные главы).

Важно отметить, что шлемовидных глав мы ни в домонгольское, ни в раннее послемонгольское время не видим. Первые изображения, на которых присутствуют купольные покрытия формы, близкой к шлемовидной, появляются на рубеже XV и XVI веков… Но и эти изображения не могут свидетельствовать о том, что в реальности в это время на храмах уже были шлемовидные главы: видно, что такая форма покрытий изображена только на больших центральных куполах, и если бы над последними были нарисованы луковичные главы (как над малыми куполами), то они не поместились бы на соответствующих изображениях.

Любые другие – «нелуковичные» – формы покрытий (зонтичное, конусовидное и пр.) изображались настолько редко, что мы можем считать их художественной стилизацией. Эта позиция базируется не только на данных иконографии, но и на технике строительства: для возведения любого покрытия, кроме посводного, все равно требовалось возведение над куполом деревянного либо металлического каркаса. Следовательно, для мастеров было проще и логичнее строить главы общеупотребительной (луковичной) формы, чем какой-либо иной.

Выводы относительно отсутствия (как минимум, ничтожно малого распространения) шлемовидных, зонтичных, конусовидных и прочих «нелуковичных» купольных покрытий в XIV–XVI веках могут быть дополнительно подтверждены еще одним существенным фактом, который мы уже отмечали: на планах и панорамах конца XVI и XVII века мы видим исключительно луковичные главы. Следовательно, если в XIV–XVI веках покрытия «нелуковичной» формы теоретически и могли встречаться, то лишь эпизодически, и при первой возможности они заменялись на общеупотребительные – луковичные.

…Попробуем найти объяснение самому факту массового появления на Руси «надстроенных» купольных покрытий во второй половине XIII века.

Прежде всего заметим, что дело было не в необходимости заострять главы, чтобы на них не скапливался снег и не застаивалась вода: если бы такая необходимость имела место, то и над позакомарным покрытием сводов, где проблема скапливания снега и воды является еще более острой, уже в XIII веке надстраивалось бы что-либо подобное.

Дело было и не в необходимости утеплять храмы посредством возведения над их куполами декоративных надстроек, играющих роль теплоизолирующих «чердаков»: в Древней Руси подавляющее большинство каменных церквей и соборов были «холодными» (т.е. неотапливаемыми), и службы в них зимой не велись.

Есть другие, гораздо более обоснованные соображения относительно причин появления каркасов над куполами древнерусских храмов.

Во-первых, в течение всего домонгольского времени мы видим «вытягивание вверх» пропорций церковных зданий. Так, Г. К. Вагнер писал, что храмы «башнеобразного» типа имеют динамическое устремление вверх, и «не исключено, что если бы развитие «высотной» архитектуры не было прервано монгольским вторжением, то Русь узнала бы нечто родственное готике». А когда конструктивные возможности «высотности» (повышенные подпружные арки, высокие барабаны) были исчерпаны, дополнительная «башнеобразность» достигалась за счет надстройки над куполами деревянных каркасов.

Во-вторых, на Руси вплоть до XVII века постоянно увеличивались размеры крестов, постепенно трансформировавшихся от «византийского» типа (простейшей формы и минимальных размеров) к «классическому» древнерусскому типу, который мы и сейчас видим на храмах (большие, узорные, сложной формы). Соответственно, постоянно обострялась проблема надежности установки крестов.

Цепи, удерживающие крест, мы впервые видим только в 1536 году на иконе «Видение пономаря Тарасия»... Конечно, подобные цепи, не нашедшие отражение в иконографии, могли появиться и раньше, но вряд ли уже в XIII–XIV веках. А в отверстие в подкрестном камне установить большой крест без дополнительных расчалок было невозможно – его повалил бы любой сильный ветер.

Эту проблему решила весьма рациональная конструкция каркаса глав над куполом: крест получил длинный нижний стержень («мачту»), который пронизывал каркас сверху донизу и вставлялся в отверстие в подкрестном камне. А там, где стержень переходил в собственно крест, его жестко фиксировали журавцы, игравшие роль расчалок.

В-третьих, во время монгольского ига металлом главы крыли редко: на это не хватало средств. А лемехом проще крыть по деревянному каркасу, на который можно нашить доски, чем по каменному своду.

Все вышеприведенные соображения объясняют появление над куполами высоких деревянных каркасов, но не объясняют луковичной формы этих каркасов. Почему диаметр главы оказался больше диаметра барабана? Почему журавцы получили форму не максимально устойчивых прямых, а сложных кривых линий? Ведь зонтичные или конусообразные главы могли придавать храмам такую же «высотность», столь же эффективно укреплять кресты, столь же легко обшиваться лемехом и при этом быть гораздо проще и надежнее и в строительстве, и в эксплуатации.

Исследователи предпринимали попытки объяснить происхождение луковичной формы глав ее символикой, в том числе и лежащей вне системы взглядов православной религии.

Так, С. Д. Сулименко видел в форме луковичных глав «солнечное окно», представляющее собой канонизацию образов солнечного огня ведийской мифологии в архитектуре буддийских храмов. Н. Л. Павлов усматривал в таких главах форму «мирового яйца» – архаичного образа вселенной.

Но автору этого исследования уже не раз приходилось писать, что любые архитектурные особенности храмов в обязательном порядке согласовывались с Русской православной церковью, которая ни в коем случае не допустила бы какие-либо прямые языческие, буддийские, мусульманские или иные влияния.

В рамках ортодоксального православия проблему символики луковичных глав пытался решить Е. Н. Трубецкой, писавший: «Византийский купол над храмом изображает собою свод небесный, покрывший землю. Напротив, готический шпиц выражает собою неудержимое стремление ввысь, подъемлющее от земли к небу каменные громады. И наконец, наша отечественная «луковица» воплощает в себе идею глубокого молитвенного горения к небесам, через которое наш земной мир становится причастным потустороннему богатству. Это завершение русского храма – как бы огненный язык, увенчанный крестом и к кресту заостряющийся... Всякие попытки объяснить луковичную форму наших церковных куполов какими-либо утилитарными целями (например, необходимостью заострять вершину храма, чтобы на ней не залеживался снег и не задерживалась влага) не объясняют в ней самого главного – религиозно-эстетического значения луковицы в нашей церковной архитектуре. Ведь существует множество других способов достигнуть того же практического результата, в том числе завершение храма острием, в готическом стиле. Почему же изо всех этих возможных способов в древнерусской религиозной архитектуре было избрано именно завершение в виде луковицы? Это объясняется, конечно, тем, что оно производило некоторое эстетическое впечатление, соответствовавшее определенному религиозному настроению. Сущность этого религиозно-эстетического переживания прекрасно передается народным выражением – «жаром горят» – в применении к церковным главам».

Идею «пламени» в отношении символики луковичных глав вслед за Е. Н. Трубецким проводили М. П. Кудрявцев и Г. Я. Мокеев, к этой позиции присоединился и И. А. Бондаренко.

Но необходимо заметить, что любые поиски символики тех или иных элементов православных храмов в отрыве от исследования путей генезиса этих элементов неизбежно ведут к исключительно субъективным мнениям на уровне «я так вижу», легко опровергаемым статистикой, фактами и выдвижением других столь же субъективных мнений, выглядящих не менее убедительно.

К примеру, в Древней Руси золотом покрывалось сравнительно малое количество глав (только в крупнейших храмах, имевших богатейших ктиторов), а многочисленные зеленые, синие, коричневые и черные главы никаких ассоциаций с пламенем не вызывают.

На столь же субъективном уровне было бы справедливее сравнивать луковичные главы с не пламенем, а с наконечником стрелы, каплей воды или головой воина в шлеме. Последнее толкование – голова воина – в Древней Руси, по-видимому, было наиболее употребительным: это подтверждается и происхождением слова «глава» – «голова», и тем, что главы часто называли также «маковицами» или «лбами», барабаны – «шеями», а скаты кровли храмов – «плечами».

Соответственно, поскольку любые попытки толкования символики глав являлись и являются исключительно субъективными, мы можем констатировать лишь то, что в XIII веке на Руси появились килевидные архивольты закомар, порталов и окон, а в готической Западной Европе и на арабском Востоке в то время в большом количестве возводились стрельчатые арки. Это полностью объясняет генезис луковичных глав с точки зрения теории и истории архитектуры: мастерам, устраивавшим над барабанами храмов деревянные конструкции, оставалось только объединить и применить в своем творчестве эти уже известные формы.

Это ни в коем случае не умаляет значимости этого изобретения древнерусских мастеров, обладавшего эстетической самодостаточностью и позволявшего придавать любому храму принципиально новый облик без существенных материальных затрат, что было особенно актуально в тяжелых экономических условиях монгольского ига.

…мы можем сделать следующий вывод: шлемовидные главы стали появляться в XVII–XVIII веках в достаточно большом количестве как стилизация «под старину» (т.е. как нечто среднее между луковичной главой и простейшим посводным покрытием).

Затем эти главы, как правило, вновь заменялись на луковичные (вероятно, по мере эволюции эстетических предпочтений священнослужителей и ктиторов).

Печатается по: Щапов, Я. Н. Брак и семья в Древней Руси / Я. Н. Щапов // Вопросы истории. – 1970. - № 10. – С. 216 – 220.

Заглянуть в жизнь древнерусского населения, причем в такую скрытую от посторонних глаз ее сторону, как семейная жизнь, и интересно и небесполезно в научном отношении. Но сделать это трудно. Насколько позволяют немногочисленные источники, постараемся все же выяснить, что представляли собой семья и брак во времена Киевской Руси. В русском средневековье известны два основных типа семьи с переходными стадиями между ними. Малая семья, состоявшая из супругов и их детей, еще не вступивших в брак, жила в отдельном небольшом жилище, имела свое хозяйство и была первичным производственным коллективом. Наряду с ней существовала и большая семья, или «род», как ее называют источники. Эта семья состояла из стариков – родителей, их сыновей с женами и внуков. Малая семья выделялась из состава большой. Возникновение ее было вызвано повышением производительности труда и достаточной рентабельностью небольшого хозяйства. Но малая семья оказывалась менее стойкой в борьбе с силами природы, в социальных столкновениях с более зажиточными и сильными семьями, а также с властью формировавшегося феодального государства, облагавшего население данями, судебными штрафами и пошлинами. Роль большой семьи в древнерусском обществе не совсем ясна. Члены большой семьи были связаны между собой общностью политических и имущественных прав, например, наследования выморочного (не имевшего прямых наследников) имущества; права наказания убийцы (это право было затем отнято государственной властью). Большая семья была экзогамна: между ее членами, даже троюродными братьями и сестрами, были запрещены браки. Члены большой семьи не обязательно жили под одной кровлей. Трудно проследить роль этой семьи как производственного коллектива. В таком качестве она выступала, очевидно, прежде всего там, где население, переселившееся со старых земледельческих территорий на новые, лесные, было вынуждено первоначально осваивать эти земли большими коллективами. Затем вновь возобладали малые семьи.

Кроме малой и большой семьи, существовала более крупная общественная группа, нередко выступавшая защитником старого строя и как бы соперником формирующегося феодального государства. Это была свободная соседская община – организация, в которую входили большие и малые семьи, жившие в одном либо нескольких селениях. На ранней стадии своего развития такая община в лице старших или выборных ее представителей обладала властью по отношению к тем семьям, которые входили в нее, имела ряд важных административных и судебных функций. Но это продолжалось до тех пор, пока княжеская власть, а затем и церковь не экспроприировали одну за другой эти функции. Нормы семейного права Древнерусского государства регулировали взаимоотношения внутри малой и большой семей, а также отношения членов семей с общиной и государством. С развитием классового строя, усилением раннефеодального государства рядом со старыми общественными группами возникали новые, ставшие хорошо известными уже в феодальный период истории. Человек средневековья являлся составной частью определенной социальной группы, вне которой он не имел ни прав, ни обязанностей. Основу семейного и брачного права XI-XII вв. составляли нормы, возникшие во взаимоотношениях семьи с общиной и формировавшимся государством еще в языческое время. Уже тогда в Киевской и Переяславской землях победила моногамия, а брак путем умыкания невесты стал пережитком, сохранившись лишь в виде обряда. Архаичные нормы брака в то время еще имели место в менее развитых районах – лесных частях Руси, в бассейнах Верхнего Днепра, Припяти, Оки, где были более сильны пережитки первобытнообщинного строя. Заимствованная из Византии, богатая традициями христианская церковь после ее официального учреждения на Руси в конце X в., пытаясь приспособиться к местным условиям, сама частично изменялась и опиралась на те нормы, которые нашла на Руси. К середине XI в. в результате этого взаимодействия древних языческих норм и привнесенных сюда христианских оформились основы древнерусского семейного и брачного права, которые были отчасти зафиксированы в 1051 — 1053 гг. в специальном кодексе, известном под названием «Устав князя Ярослава о церковных судах». В XI—XIII вв. ряд норм семейного и брачного права нашел отражение в княжеских кодексах — Краткой и Пространной редакциях «Русской Правды», в летописях, в пергаменных и берестяных грамотах.

Дата добавления: 2015-05-09