Числовые значения

Начальным, наиболее абстрактным в смысле универсальности по отношению ко всякой опосредующей семантике, является числовой ряд. Простые числа от единицы до десяти и далее — самая первичная и непосредственная проекция первотектонального принципа упорядочивающего структурирования в континуум эмпирической реальности. При этом бессознательно-прагматический характер функционирования чисел и числовых отношений и значений до их оформления в арифметических знаках не должен приводить в смущение. Эти числовые значения и отношения объективны. (Сколько было пальцев у человека до того, как он научился считать?) Они не изобретаются культурой. Культура лишь оформляет их в знаковые структуры и, манипулируя ими, создаёт для себя иллюзию манипулирования сущностями. Да и само это знаковое оформление (в данном случае цифровой код) обретается лишь после длительного периода бессознательно-прагматического использования, когда числовые значения, постепенно абстрагируясь от синкретического единства с эмпирическим материалом, пройдя цепь опосредований, приходят наконец к собственно знаковой (цифровой) форме. Дискретизация эпмирического континуума посредством числовых отношений порождает фундаментальные ритмические симметрийные и пропорциональные структуры. Эти структуры в свою очередь образуют первичную координатную сетку для семантизации единичных феноменов. Числа выступают, таким образом, базовым инструментом восполнения в специфически культурной форме космических неэнтропийных симметрийных и ритмических структур, утраченных в процессе культурогенеза. Можно сказать, что числовые положенности служат своего рода арматурой смысловых конструкций культуры, заделывающих “дыру в космосе”, которая разверзлась над человеком, выпавшим из непротиворечивой природной континуальности.

Что представляет собой смыслообразовательный потенциал каждого из числовых значений? По мере продолжения числового ряда энергия первотектональной смыслообразовательной потенции убывает. В соответствии с этим принципом убывания указанный числовой ряд можно сгруппировать следующим образом: от единицы до трёх — наибольшая смыслообразующая энергия и семантическая валентность. Далее, от четырёх до семи и от семи до десяти. Далее, от десяти до тринадцати и т.д. Все дальнейшие значения, примерно с середины второго десятка, так или иначе воспринимаются как производные, и прежде всего математически (а не универсально) функциональные. Здесь, как и в других типологических рядах, наращивание количественного ряда постепенно приводит к замыканию этого типологического ряда в себе и обособлению в отдельную сферу культуры, моделирующую в своих внутренних структурах фрактальный образ целого. Так произошло и обособление арифметики и математики от утилитарно-прагматической связи с материалом, что привело в конечном счёте к складыванию абстрактной математической логики и возникновению в новейшее время на её основе игровых математических миров.

Но первые значения простого числового ряда — это больше чем просто числа и простая арифметика. Это — универсальные константы всеохватных форм первотектонального упорядочения. Грубо говоря, чем больше порядковый номер числа, тем меньше в нём универсальной организующей энергии и тем больше собственно арифметики. Связь таких числовых значений с первотектональным первооснованием осуществляется уже всё более опосредованно — с помощью вторичных и производных конвенциональных символов.

Если для развитого рационально-прагматического сознания число — не более чем инструментальная морфологическая матрица, то на ранних этапах культуры число наделялось сакрально-магическими коннотациями. Выделение числа как универсального формо- и смыслообразовательного принципа вызывало эйфорию слияния с божественным. Достаточно вспомнить в этой связи обожествление числа в пифагорействе. Да и сами гениальные прозрения пифагорейцев о числовых константах мироздания были возможны только при сакрально-мистическом переживании первотектональной сущности числа[xxi].

У А. Ф. Лосева читаем: “...в человеческом сознании есть такая структура, которая может дать стихийным основам жизни строгое и устойчивое оформление, продолжая оставлять жизненную стихию в её изначальном безличном состоянии. Эта безличная структура — число, которое хотя и оформляет любой предмет, никогда не вносит в него никакой новой качественности. Число есть именно бескачественное, равнодушное к самому себе оформление. Вот почему первобытный оргиазм так близок к числовому оформлению, и именно на основе оргиастического культа Диониса возникла та философская система (пифагорейство), для которой число вообще стало основным принципом бытия”. И далее: “При всём различии оргиазма и числа обе сферы имеют то существенное сходство, что обе они лишены качественной стороны и являются бескачественными, безличными, внеличными. Классическая телесность, лишённая бестелесного или надтелесного символизма, вырастает также на почве доклассического и классического безличия. Потому-то она всегда симметрична, пропорциональна, ритмична и гармонична, иными словами, математична”[xxii].

Трансцендентальность числовых констант мироздания открывается не только абстрагирующему, но и мистическому уму. И архетипальная конструктивность чисел связана со стихией бессознательного. По Шпенглеру, “математика идёт дальше, чем наблюдения и разложения. В минуты возвышения она действует интуитивно, а не путём абстрагирования. Числовые образования высшего порядка уже не имеют исключительно рассудочного происхождения, и для полного понимания их глубоких, вполне метафизических оснований необходим известный род визионерского ясновидения. Здесь дело сводится к внутреннему переживанию, а не только познанию. Только с этого пункта начинается большая символика чисел. Эти формы, родившиеся во имя определённой культуры в душе великих мастеров как выражение глубочайших тайн её мироощущения, открывают посвященному как бы первооснову его существования. Нужно, чтобы эти создания действовали на нашу душу как внутренность соборов, как стихи ангелов из пролога Фауста или кантата Баха, для чего необходимы счастливые и редкие минуты. Только тот, кто способен на это — а зрелые умы всегда будут редки — поймёт, почему Платон называл вечные идеи своего космоса “числами”[xxiii].

Итак, простой числовой ряд — это не только выражение количества, а универсальные матрицы неэнтропийной организации. Символические традиции нумерологической семантики в этом смысле — лишь специально выделившаяся форма опосредующей отмеченности этой всеобщей упорядочивающей функции[xxiv], во многом не замечаемой обыденным сознанием ввиду её рутинизации. Впрочем, и обыденное и даже вполне рациональное сознание, не признающее вроде бы за числом ничего кроме его арифметической функции, пронизано стихийным символизмом, особой сакральной (как позитивной, так и негативной) отмеченностью простых числовых значений. Обратимся к нашему языку. В понятиях первоочередной, третьесортный, второстепенный ценностная отмеченность прямо связана с номером в некотором универсальном ряду, где значимость убывает по мере роста порядкового номера. Безусловно позитивное понятие единство отсылает нас к единице и т.д. и т.п.

Впрочем, современная логика и теория групп возвращаются к мысли о количественном измерении как основе качественного. Так, Ч. Пирс полагал, что законы природы и человеческого духа основываются на общих принципах и могут быть расположены вдоль одних и тех же линий.

Три первых числа — 1, 2 и 3 — моделируют всеобщий триадический принцип. Их структурно-семантический потенциал универсален и всеохватен. Любые другие более сложные смысловые и формальные структуры в конечном счёте генетически восходят к указанным значениям и могут быть редуцированы до них с помощью аналитических и герменевтических процедур.

Если единица как когнитивная абстракция, будучи положена в проективное поле эмпирического представления, эквивалентна первичной всепорождающей безразмерно-неразвёрнутой точке (что, кстати, не противоречит современным космологическим представлениям о “большом взрыве”), то становится очевидным, что она является чем-то неизмеримо большим, чем просто числом, от которого происходят все остальные числа.

Структурно-функциональные модификации семантических рядов: единица — единое — центр — точка, неподвижный перводвигатель — тотальность — творящее первоначало и т. д. — столь многообразны, что не поддаются даже предварительному перечислению. Однако, сколь ни велика тяга сознания к вечному и трансцендентному слиянию с Единым, за переживанием такого трансцендирования всегда следует дуализация. Любая сущность, пережитая как культурный смысл, стремится выйти за свои пределы и противопоставить себя своей противоположности. Если партисипация к Единому и, следовательно, само Единое переживается как истиноблаго, то его автоматически возникающая противоположность имеет противоположную аксиологическую отмеченность. Например, Плотин сравнивал Единое с моральной целью и благом, а Многое — со злом.

Чтобы познать себя, т.е. быть отрефлектированной в своём качестве в культурном сознании, всякая сущность должна осуществить своё инополагание в этом самом культурном сознании. Так один рождает два и, соответственно, дуализм как основную характеристику всех природных[xxv] и культурных процессов. Как уже отмечалось, дуальность культурного пространства — всеобщий структурно-упорядочивающий первотектональный принцип — дана в абстрагированном от природной самотождественности виде и служит перманентным импульсом к трансцендированию. Дуализм смыслополагания осуществляется в структуре симметрийных отношений. Причем, как уже отмечалось, этот первичный симметризм выражается в предполагании соотносимых онтологических ниш в том или ином определённом срезе бытия (проекционном поле).

Это вовсе не означает симметрии конкретных и определённых семантических качеств самих элементов смысловой оппозиции. Здесь уже кроме непосредственно симметрийных отношений возможны и состояния последовательности: день—ночь, молодость—старость и т.д., а также сочетания последовательности и одновременности и другие типы отношений. Важно, что сочетание изначальной структурной симметрии с семантико-аксиологической асимметрией опосредующих её значений задаёт импульс диалектической динамике — иррадиации смысловых элементов в пограничную зону середины, смещению семантики элементов за пределы структурной симметрии ниш, и в конце концов формированию нового синтетического смысла в результате взаимодействия этих семантических элементов. Характерно, что там, где симметрии структурно-онтологических ниш соответствует и симметрия опосредующей семантики, рождаются наиболее устойчивые, нетрансформируемые и инертно воспроизводящиеся смысловые системы. Так, манихейская (в широком понимании) и гностическая нравственные доктрины, придающие злу равный качественный статус по отношению к добру, совмещают абстрактную симметрию онтологических ниш с конкретной качественной симметрией значений, создавая тем самым мощнейшую самовоспроизводящуюся традицию трансцендирования.

Современная постструктуралистская и деконструктивистская (главным образом, последователи Ж. Деррида), в широком смысле постмодернистская наука в контексте отчётливого стремления к новому синкретизму стремится выработать методологию выхода за пределы бинарных оппозиций, критикуя своих недавних предшественников — Юнга, Леви-Стросса и др., не говоря уже о Гегеле и других классиках традиционной методологии. Но позитивная сторона этой критики, как правило, сводится к акцентированию асимметрийных отношений самих элементов значений оппозиций, которым на основании различных асимметричных коррективов стремятся придать не-оппозитные отношения. А сама бинарность как основополагающий структурный принцип оттесняется на второй (в лучшем случае) план.

Характерно, что уже самая возможность симметрийного “выравнивания” содержательно-семантических характеристик смысловых элементов, попавших в симметрийные онтологические ниши бинарной структуры, открывает особый канал смыслообразования, который практически всегда ведёт к реализации скрытых или явных смысловых конструкций. Проще говоря, речь идёт о содержательной статусно-качественной симметризации асимметричных по своей природе сущностей, противопоставленных в рамках бинарной структуры. Так, несмотря на то, что жизнь и смерть по своей онтологической природе не симметричны и представляют собой (что ни говори!) состояния разнокачественные и ни в каких характеристиках не совпадающие, будучи противопоставлены в бинарной структуре смыслообразовательных координат, приобретают тенденцию к осмыслению в симмерийно-сближающих формах.

Не удаляясь в поисках примера в глубь веков, вспомним, что ещё до Фрейда с его комплексом Танатоса Элифас Леви высказал предположение, что равновесие Человека состоит из двух тенденций — к смерти и к жизни. Следовательно, желание смерти так же естественно и так же духовно, как жизнь или любовный порыв.

Если рассматривать типологию бинарных отношений с позиции переживающего сознания (как на уровне отдельного субъекта, так и на макрокультурном уровне), в котором эти отношения протекают, то, как уже отмечалось выше, основными позициями здесь будут инверсия и медиация. А если типологизовать этот процесс с точки зрения объективных характеристик вступающего в бинарные отношения материала и конечного результата взаимодействия элементов оппозиции, то здесь базовыми позициями будут выступать конфликтность (противостояние) и комплиментарность (взаимодополнение). Конфликтность в наиболее жёстких, нередуцируемых и неснимаемых формах продуцирует инверсионную парадигму отношений. Комплиментарность же как принцип синтезирования на основе асимметричной количественно-качественной дополнительности по типу доминанта—компонента тяготеет к медиационным формам. К этой формуле могут быть редуцированы все пары смыслопорождающих расчленений, закрепившиеся в различных сферах культуры, со своими стандартизованными семантико-аксиологическими характеристиками, от мифологии и натурфилософии до современной науки и философии, стереотипов обыденного сознания и образных формул высокого искусства. И в социально-экономических отношениях работает в конечном счёте всё тот же дуализм активного и пассивного, действующего и страдающего и т.д.

Формулы структурных суперпозиций бинарных отношений универсальны. Специфичны же их семантические проекции и цепи прогрессии дальнейших смысловых расчленений и их синтезирования на следующем уровне. Такие “застывшие” дуализованные семантемы, как земля—небо, мужской—женский, активный—пассивный и др., ввиду своей неснимаемости, суть универсальные метакультурные заготовки будущих синтетических смыслов, достигаемых на последующих уровнях семантической конкретизации. Они манифестируют самые первичные проекции абстрактного дуального первотектонального принципа в проекционные поля жизненной среды. Это тот уровень первичного отпадения от нерасчленённого единства, которого так или иначе достигает трансцендирующее сознание на путях поиска выхода из состояния дуальности. Для переживающего сознания движение и даже сама тенденция противоположностей к синтезу всегда сопряжены с потрясениями и страданиями, ибо по самому характеру течения этого процесса размывают объект партисипации и нарушают экзистенциальную самоидентификацию субъекта. Уже сам шаг от тезиса к противоречию мучителен, а следующий шаг от противоречия к синтезу ещё более труден. Впрочем, эти усилия не только являются первичным условием самосохранения человека как субъекта культуры, но и вознаграждаются переживанием синтеза как истиноблага в акте трансцендирующего слияния с Единым. Так два рождает три.

Нельзя не отметить, что в мистических и символических традициях антитезис, как правило, выступает скорее как дополнение, чем как отрицание. Впрочем, мы сознательно избегаем в нашем дискурсе углублённого обращения к символическим традициям. Это связано прежде всего с тем, что представления о символическом и терминологические границы самого слова символ едва ли не более размыты, чем у пресловутого архетип. Современный “символический ренессанс” в философии и науке сделал этот термин настолько безразмерным, что без дополнительных пояснений невозможно понять, где речь идёт о неких безусловных инвариантных смысловых структурах, непосредственно манифестируемых в стандартно закрепленных семиотических формах, а где имеются в виду конвенциональные смысловые конструкты, в которых знак и означаемое связаны между собой условной и принудительной связью. А это различение имеет для нас существеннейшее значение. Так, по нашему мнению, только второй тип феноменов может быть отнесён к символам в строгом понимании. К тому же символические, а также религиозные и мистические традиции — это отдельный и специфический срез культуры. Объявить его концентрированно-образным выражением всеобщих констант и универсалий всей культуры значило бы чрезмерно облегчить свою задачу, ибо на примере символико-мифологическо-мистических корреспонденции выводимые нами понятийные формулы подтверждаются наиболее непосредственно, легко и многообразно. Но мы, оставив в стороне вопрос о том, насколько объективно символические системы и традиции отражают всеобщие закономерности культурогенеза, попытаемся выявить эти закономерности и в других срезах реальности. А главное, выйти на единые для всех этих срезов, включая и мистико-религиозные и в широком смысле символические традиции, универсальные основания и предпосылки.

Впрочем, при этом мы не считаем невозможным в определённые моменты обращаться к примерам из этих традиций. Так, заключая это рассуждение, вспомним слова М. Элиаде о том, что моральный уровень любой религии фактически может быть измерен её способностью показать, посредством догматов и образов, как преодолевается дуализм.

Итак, два рождает три. Нет никаких сомнений в том, что комплиментарный синтез дуализованных элементов (онтологически симметризованных и функционально асимметричных) вырастает из глубочайших корней биологической (и даже добиологической) эволюции. В культуре эмансипированный от эмпирического материала принцип троичности стал метаформулой бытийственного цикла, включающего первоначальное синкретическое единство, его расчле­няющую дуализацию и последующий синтез, выступающий в свою оче­редь новым синкрезисом. Триадический принцип, таким образом, есть формула perpetuum mobile всех культурно-генетических процессов, где, стремясь к синтетическому снятию противоположностей через партисипацию к Единому, культурное сознание, проходя цикл за циклом, последовательно наращивает цепь семантических и семиотических звеньев, каждое из которых является ситуативным результатом синтеза и пополняет как феноменологическое тело культуры, так и бессознательный культурный опыт её субъекта.

Тройственность — это возврат к единству, обогащенный содержанием отпавших от первоначального синкретического единства дуализованных сущностей. Содержание синтеза определяется в свою очередь онтологической модальностью первоначальной дуализации, поскольку от изначального абсолютно синкретического единства могут отпадать/отслаиваться любые пары противоположностей, ибо в первоначальном синкрезисе содержится весь потенциальный комплекс смыслов. Для находящегося в состоянии перманентной дуализации культурного сознания триадичность в любой форме и применительно к любым процессам обладает временной (!) способностью разрешать конфликт, порождаемый дуализмом, как гармонизующее воздействие единства на двойственность. Тройственность как завершающий элемент великого триадического принципа, как мифологема рая обретённого имеет такое несметное количество конкретных семантических проекций и семиотических образов с их многочисленными коннотациями, коррелятами и редуцированными формами на всех уровнях культурного смыслополагания, от троичной космологической структуры[xxvi] до самого логического понятия синтеза и т.д., что строить здесь какую-либо перечислительную типологию нет никакой надобности. Принцип триадичности настолько универсально пронизывает всеобщий культурный опыт, что каждый может без труда найти сколько угодно примеров в своём собственном опыте или в крайнем случае открыть любую книгу, хотя бы популярное изложение мифов, и задать себе вопросы, например, такие: почему у Гекаты и Цербера по три головы, почему у трезубца три зубца и т.д. и т.п.

Здесь вновь особое значение приобретает тема симметрии. Рождение третьего из первичного удвоения определяется уже самой внутренней структурой дуальной системы, где симметризация дуализующихся элементов автоматически предполагает наличие или становление некоего третьего элемента, по отношению к которому и осуществляется полагание симметрийного отношения парных элементов, т.е. любая пара элементов симметрийна по отношению к чему-то, к какому-либо третьему, функционально инокачественному им, элементу. На уровне первичного апофатического переживания становящейся дуализации, т.е. на уровне предполагания симметрийных онтологических ниш, предшествующих конкретной семантизации, функцию третьего элемента играет само переживающее сознание, отчуждающее от себя симметрийно равноудалённую пару абстрактных смысловых возможностей, уже бессознательно отмеченных аксиологической асимметрией. В процессе становления смыслового содержания элементов системы средний член (центр, ось симметрии и т.п.) также отчуждается от переживающего сознания, обретая функциональное значение и знаковую форму. Однако, как бы ни складывалось отношение переживающего сознания со смысловыми значениями элементов оппозиционной пары, связь со срединным элементом всегда носит особый характер. (Особое значение промежуточной зоны, кстати сказать, отмечается всеми: от древней натурфилософии и классиков диалектики до современной семиотики и структурализма.) Его (срединного элемента) инокачественность, иноприродность парным элементам, а главное, его собственная нерасчленимость, пока эти парные элементы находятся в состоянии активированных бинарных отношений, придаёт срединному симметризующему элементу особую отмеченность. Это как форма канализации непрерывно трансцендирующей человеческой экзистенции в мир её культурно-семантического смыслонаделения. Так континуальная интенция первотектонального импульса преобразуется в нарастающую прогрессию дискретных культурных значений и феноменов.

Сам характер отношений элементов указанной триадической системы формирует инвариантный симметрийный модуль как структурное основание смысло- и формообразовательного механизма. За примерами можно обратиться не только к общей теории симметрии. Функционально-качественная отмеченность, инородность симметризующего элемента, причём не только семантики центра оси и т.п., но и самой зоны онтологически симметризующей середины, свойственна любым формам культурного опосредования указанного структурного модуля, от традиционализуемых во всякой культуре отношений договора и суда до иконографических схем древнего, средневекового, да и более позднего искусства, моделирующих восходящий к ритуальным схемам образ сакрально упорядоченной картины мира. (Ср. тему диалога и предстояния сторон перед лицом некоей третьей отстранённо-сакрализованной инстанции как универсально-распространённый иконографический мотив.)

Триадичность как функция структурного модуля симметрийных отношений, завершая целостную и герметично-самодостаточную форму триадического принципа, выступает в то же время и как группирующий принцип. Так, симметрийная дубликация группы симметрии — исходной пары дуализованных элементов в рамках всё той же системы триадическо-симметрийных отношений — открывает специфический канал смыслообразования, где синтез дублицируемых симметрийных элементов в своей семантической прогрессии всякий раз вновь возвращается к нетрансформируемому центру — источнику симметрии. Центр как бы не затрагивается семантическими трансформациями в результате последовательного “вливания” в него содержания промежуточного синтеза “горизонтально” разрастающихся групп симметризованных дуальных элементов.

Такой принцип сохранения метафизического синкретизма “осевого” срединного элемента за счёт симметрийной дубликации дуализованных смысловых пар свойственен традиционалистским и ретроспективно трансцендирующим формам культурного смыслообразования — прежде всего религии. Сколько бы пар святых апостолов ни сидело вдоль стола, все они всё равно обращены к сидящему в центре Христу. И содержание его образа ничуть не меняется от того, сколько этих пар: две или шесть. Вообще, принцип симметрийной дубликации и группировки смысловых пар вокруг синкретически метафизического центра имеет тенденцию (разумеется, не абсолютную) к инверсионной форме дуальных отношений. Нетрансформируемость центра или, точнее говоря, всей срединно-пограничной зоны, создавая иллюзию бесконечной рецепции промежуточных результатов синтеза в синкретическом и сакрально-трансцендентном абсолюте, незримо подтачивается изнутри “ползучей” рационализацией за счёт автоматической самоорганизации усваиваемых синтетических дискретных смысловых блоков. Чем дольше держится “срединный” абсолют, тем страшнее его инверсионное падение и семантическая деструкция между жерновами сошедшихся в “последнем” бою конфликтно разведённых смысловых полюсов в момент инверсионной перекодировки.

Важно, однако, отметить, что троичность, таким образом, как груп­пирующий принцип, связана с четвертичностью.

Четвертичность — это прежде всего результат симметрийной дубликации первичной дуализации, открывающий процесс структурно-содержательной комбинаторики оппозиционных пар. Поэтому с числа 4 начинается вторая группа чисел, следующая за группой 1—2—3 по принципу убывания первотектональных смысло- и формообразовательных потенций. Но и на этом уровне первотектональный потенциал структурно-числовых матриц необычайно силён. Проекции четвертичной структуры, основанной на отношениях удвоенной оппозитной пары, в материал жизненной среды рождают многообразнейший ряд феноменов культуры. Один только визуальный и предметный ряд, связанный со структурными прамоделями правильного четырёхугольника (в частности, квадрата), куба и креста, демонстрирует необозримость вариантов и широту семантических коннотаций. (О визуальных прамоделях см. подробнее в следующем параграфе.)

Важно отметить, что всякая чётная числовая структура моделирует открытую систему отношений. Это связано с тем, что четные формы (4, 6, 8 и т. д.), как результат симметрийной дубликации первичного удвоения, воспроизводят ситуацию положенной, но не снятой оппозиции. Всякие чётные конструкции приобретают завершённость только при наличии в их структуре хотя бы формально намеченной ниши для завершающего (снимающего оппозиционность и синтезирующего) нечётного элемента. Как третий элемент триады снимает динамическую “неставшесть” двойственности, так пятый элемент, неустранимо предполагаемый во всякой четвертичной структуре, даже не будучи семантически отмечен, выполняет аналогичную функцию. (Направления на четыре стороны света немыслимы без пятого элемента — центра.) Здесь же можно вспомнить и семантику креста, и многое другое. Пятый, завершающий, элемент может пониматься как некое внутреннее дополнение к четвертичной структуре или служить основанием для особого выделения и акцентировки пятеричных структур, что характерно, например, для Китая.

Как бы то ни было, существенно отметить, что чётные числа моделируют динамические и открытые структуры, в то время как нечётные — завершенные и более статичные. При этом каждое нечётное значение выступает имманентным снятием предшествующей бинарно-чётной структуры. Триада снимает первичную двойственность, пятеричность — четвертичность и т.д.

Впрочем, после связки 6—7 эти функции в значительной мере теряют актуальность ввиду убывания первотектональных потенций. Здесь уже всё больше и больше собственно специфически арифметической прагматики. Разумеется, в символических традициях, ориентированных на трансцендирующие коннотации, ряд “необыкновенных” чисел может доходить и до сорока (и даже больше). Но мы уклонимся от живописания бесчисленных символических фигур, связанных с числами и “кричащих” о своей инвариантности. (Только перечисление символических значений числа 7 могло бы занять не одну страницу.) Нам важно было хотя бы в общем виде описать те универсальные функции числовых значений, которые лежат в основе смыслообразования во всех срезах культурного бытия. Являясь первым, наиболее абстрактным, уровнем опосредования первотектональных интенциональных векторов, числовые структуры самым предварительным образом дискретизуют и ритмизуют континуальный поток бытия, начиная процесс “перекачивания” природной по генезису витально-психической энергии в формирование и переживание всё более дробно дискретизуемых феноменов культуры. Поэтому число, как первичная форма опосредования упорядочивающих первотектональных интенций, снятый опыт природной самоорганизации и связующее звено между этой самой природной самоорганизацией и культурным творчеством человека, наделялось в древности божественным статусом. А его творящая и смыслообразующая функция чувствовалась и переживалась древними исключительно остро и конкретно[xxvii].

Дата добавления: 2015-05-09