Жизнь в горах

IV ГОРНЫЕ АРАПЕШИ

(главы из книги “Пол и темперамент
в трех примитивных обществах”)

Народ, говорящий на языке арапеш¹, населяет клинообразную по форме территорию, протянувшуюся от морского побережья через три ряда горных хребтов до травянистых равнин бассейна Сепика на западе. Люди, поселившиеся на побережье, остались по духу жителями кустарниковых зарослей. На соседних островках они позаимствовали искусство строить каноэ, но чувствуют себя значительно увереннее, занимаясь рыбацким промыслом не в открытом море, а во внутренних озерах, разбросанных между болотистыми полями саго. Они ненавидят морской песок и строят из пальмовых листьев маленькие защитные стенки, препятствуя его вторжению. Мешки с ношей подвешиваются на раздвоенные шесты, чтобы не дать им коснуться песка. Не желая сидеть на песке, они делают множество маленьких циновок. Песок здесь слывет чем-то очень грязным. Горные арапеши не придерживаются гигиенических предосторожностей такого рода. Они спокойно усаживаются на землю, не испытывая при этом никаких неприятных чувств. Арапеши, живущие на побережье, строят большие дома на сваях в пятьдесят-шестьдесят футов длиной. К домам пристраиваются крытые веранды, коньки крыш богато украшены. Прибрежные арапеши селятся большими деревнями и каждое утро уходят работать на огороды или же на саговые поля, расположенные недалеко от деревни. Это полные, хорошо упитанные люди. У них медленный и спокойный ритм жизни, пища в изобилии, а горшки и корзины, украшения из раковин, новые формы танца всегда можно купить у представителей прибрежных торговых племен, проплывающих мимо них в своих каноэ.

Но как только мы начинаем подниматься по узким, скользким тропам, сеть которых покрывает крутые горы, весь стиль жизни резко меняется. Мы уже не встречаем больших поселений. Здесь только крохотные деревни, объединяющие три-четыре семейства и состоящие из десяти-двенадцати домов. Дома иногда строятся на сваях, иногда же — прямо на земле и в этом случае представляют собой настолько хрупкие конструкции, что едва ли заслуживают названия дома. Почва здесь неплодородна. Саго мало, и его надо специально выращивать, так как здесь нет больших естественных болот, где оно росло бы в диком виде. В горных потоках нет почти ничего, кроме креветок, и улов их в очень редких случаях окупает затраченный труд. Встречаются большие пространства, поросшие диким кустарником. Здесь нет огородов, это места охоты за древесными кенгуру, валлаби, опоссумами и казуарами². Но многие поколения предков нынешних арапешей уже охотились здесь, и сейчас дичь редка, и на большую добычу рассчитывать не приходится. Огороды лепятся по склонам крутых холмов, ставя арапешей перед почти неразрешимой проблемой ограждения. Местные жители даже и не пытались когда-либо всерьез заняться ею. Они стоически сносят опустошительные набеги одичавших свиней из соседних зарослей.

Домашние свиньи в отличие от свиней прибрежных арапешей тощие, с торчащими хребтами, и их так плохо кормят, что они очень часто дохнут. Когда свинья подыхает, то кормившую ее женщину бранят за жадность: она съедала-де не только клубень таро, но и кожуру, не делясь ею со свиньей. Огороды, маленькие поля саго, охотничьи угодья отстоят от деревни дальше, чем на побережье, и это неудобство лишь усиливается привычкой работать небольшими объединенными группами сегодня в огороде одного владельца, завтра — другого. Большие расстояния до места работы приводят к бесконечным передвижениям по скользким, обрывистым тропинкам и к постоянным перекличкам между работающими: это один член семейства передает что-то с вершины горы другому, работающему на соседней.

Ровной земли здесь так мало, что почти невозможно найти площадь даже для устройства маленькой деревни. Самой большой деревней в этом горном районе была Алитоа, где мы прожили много месяцев. В деревне было двадцать четыре дома, правом на жительство в них обладало восемьдесят семь человек. Но этим нравом они пользовались лишь от случая к случаю, и лишь три семьи избрали Алитоа своим главным местом жительства. Даже при таком небольшом числе домов в деревнях некоторым из них приходится лепиться по склонам, со всех сторон окружающим деревню. Если в деревне устраивается праздник, то прибывающие гости переполняют ее. Собаки и дети уходят на задворки, а взрослые должны спать на мокрой земле под домами, так как в домах нет места. Когда арапеш описывает такой поход и гости, он говорит: “Нас палило солнце и омывал дождь. Мы мерзли и голодали. Но мы пришли увидеть вас”.

Набрать достаточное количество пищи и топлива для людей, живущих в одном месте,— тоже проблема. Поколения арапешей прочесали холмы, окружающие деревню, в поисках топлива. Огороды далеко от деревни, и женщины должны трудиться не покладая рук, целыми днями, чтобы создать запасы для одного дня праздничного пиршества. Мужчины на эти праздники несут только свиные туши и тяжелые поленья для костров, которые в день праздника разводят в центре деревни. У этих костров проводится церемония курения. Переноска свиней осуществляется несколькими группами мужчин, сменяющими друг друга, так как шесты натирают их не привыкшие к труду плечи. Но женщины снуют вверх и вниз по горным тропинкам с грузами в шестьдесят-семьдесят фунтов, свисающими с их головы. Иногда при этом женщина еще несет и младенца, расположившегося на лыковой привязи у груди. Ремни, с помощью которых крепится груз, закрепляются под подбородком, сжимая челюсти, что придает женским лицам суровое, неприступное выражение, совсем не свойственное им в другое время. Напротив, мужчины, несущие свиней, веселы и праздничны, они шествуют через заросли, улюлюкая и распевая песни. Но арапеши считают вполне естественным то, что женщины должны нести более тяжелый груз: их головы, говорят они, куда более крепки и сильны, чем мужские.

Привычки этого горного народа сами по себе являются ярким свидетельством того, что здесь не боятся набегов охотников за черепами. Женщины ходят без сопровождения, парочки крошечных детей со своими миниатюрными луками и стрелами бродят по тропинкам, охотясь за ящерицами; молодые девушки спят одни в заброшенных деревнях. Группа людей, прибывшая из другой местности, прежде всего просит огня у хозяев, им его сразу же дают. Затем завязывается негромкая заинтересованная беседа. Мужчины собираются возле костра; женщины варят пищу по соседству, часто тоже на кострах, ставя свои высокие черные горшки па огромные камни. Сонные дети, усевшиеся вокруг, сосут пальцы, теребят губы или же пытаются засунуть острые колени себе в рот. Кто-то рассказывает о маленьком приключении, и все радостно и оглушительно хохочут; здесь охотно смеются по малейшему поводу. Когда спускается ночь и прохлада влажного горного вечера заставляет всех теснее придвинуться к костру, они усаживаются у тлеющих углей и поют песни, заимствованные у других народов; где-то вдалеке звучит гонг, и люди безмятежно и праздно думают о значении послания, отправленного в ночь: кто-то убил свинью или казуара, пришли гости, и гонг зовет отсутствующего хозяина; кто-то умирает, умер, погребен. Любое толкование обсуждается как равно вероятное, и никто не пытается взвесить его относительную достоверность. Вскоре после заката хозяева и гости отправляются спать в маленькие дома. Те, кто посчастливее, укладываются рядом с огнем, а неудачники спят “просто так”. Очень холодно, и люди так близко придвигаются к тлеющим поленьям, что наутро просыпаются с прожженными одеждами или видят своих младенцев покрытыми точками ожогов от искр Утром гостей всегда просят остаться, даже если это означает, что хозяева в это утро будут голодными, так как запасы пищи всегда скудны, а до ближайшего огорода — половина дневного перехода. Если гости все-таки уходят, то хозяева провожают их до конца деревни, со смехом и шутками обещая им нанести ответный визит как можно скорее.

В этой гористой, покрытой ущельями местности, где две точки, расположенные на расстоянии слышимости человеческого голоса, зачастую отделены друг от друга крутыми многометровыми спусками и подъемами, любой кусок ровной земли называется “хорошим местом”, а все крутые, обрывистые, каменистые места — “плохими”. Эти плохие места окружают каждую деревню. На них располагаются хлева для свиней, уборные. Здесь ставят хижины, куда удаляются женщины во время менструаций и родов. Опасная кровь этих женщин может принести вред деревне, стоящей на ровном, “хорошем” месте, ассоциирующемся с пищей. В центре деревни, а иногда и в двух ее центрах, если она несколько разбросана, находится агеху — место деревенских празднеств и церемоний. Вокруг агеху стоит несколько камней, имеющих смутное отношение к предкам, названия которых — мужского рода, как и все слова, относящиеся к мужчинам*. Когда здесь зажигают костер для прорицателя, который должен обнаружить, где скрывается колдун, причинивший вред кому-нибудь, один из этих камней ставится на огонь. Но агеху — скорее “хорошее”, чем священное, место. Здесь играют и возятся дети, здесь свои первые шаги делают младенцы. Здесь мужчина или женщина делают ожерелье из зубов опоссума, здесь плетут браслеты. Иногда мужчины строят здесь маленькие шалаши из пальмовых листьев и сидят в них во время ливней. Здесь люди, у которых болит голова (об их печальном состоянии можно судить по повязке, крепко завязанной у них на лбу), гордо шествуют взад и вперед, утешая себя сочувствием окружающих. Здесь складываются кучи ямса для готовящихся пиров, выстраиваются ряды больших черных праздничных тарелок и маленьких, пестро раскрашенных глиняных чаш для превосходного белого печенья из кокосовых орехов. Искусство готовить это блюдо лишь недавно было заимствовано, и горные арапеши очень им гордятся.

*Арапеши говорят на языке, содержащем тринадцать классов существительных, или родов, каждый из которых отличается от других своим собственным набором местоименных и адъективных суффиксов и префиксов, В их языке имеется мужской род, женский род, род, относящийся к предметам неопределенным, или смешанный род, и еще десять других классов имен, характеристики которых не могут быть описаны с такой точностью.

Все изысканные предметы роскоши, песни и танцы, новые блюда, иные формы причесок, новая мода на травяные юбочки медленно проникают сюда от прибрежных жителей. Те же покупают их у племен, ведущих морскую торговлю. Побережье в умах жителей гор — символ моды и легкости жизни. Сама идея носить одежду пришла с побережья и все еще не проникла в самые глубинные поселения горных арапешей. Там все еще можно встретить мужчин, надевающих свои повязки из луба с такою небрежностью и отсутствием понятия об их назначении, которые смущают более утонченных жителей побережья. Женщины заимствуют свои моды случайно, отдельными частями. Их травяные переднички свободно свисают с веревки, охватывающей самую широкую часть их бедер, а узкий, ничего не держащий пояс просто украшает их талию. Мужчины заимствовали формы причесок у береговых арапешей — длинный узел волос, зачесанных со лба назад и пропущенных через плетеное кольцо. Эта прическа очень малопригодна для охоты в густых зарослях. Потому от нее отказываются или снова возвращаются к ней в зависимости от того, растет или гаснет страсть к охоте. Охота — это занятие, которому мужчина может предаваться или нет, по своему желанию. Те же, кто делает ее своим главным делом, стригут волосы коротко.

Все эти заимствования с берега, объединенные в танцевальный комплекс, продаются одной деревней другой. Каждая деревня или группка маленьких деревень организует в течение определенного времени сбор нужного числа свиней, табака, перьев и раковин, служащих арапешам деньгами, чтобы купить один из этих танцев в деревнях, расположенных ближе к берегу, где ими уже пресытились. Вместе с танцем приобретаются новая мода на одежду, новые колдовские обряды, новые песни и новые приемы гадания. Как и песни, которые поет этот народ, песни, пережившие танцы, которые они когда-то сопровождали,— все эти заимствования мало связаны друг с другом. Каждые несколько лет заимствуются новые приемы гадания, прически или же браслеты нового стиля. Их с энтузиазмом подхватывают на несколько месяцев, а затем забывают, и только какой-нибудь предмет, лежащий в пыли на полке, может напомнить о них. За этими заимствованиями кроется вера, что все приходящее с берега лучше, утонченнее, красивее и что когда-нибудь горные племена, несмотря на всю скудость их земель, жалкий вид их свиней, сравняются с жителями побережья, приобщатся к их радостной и сложной ритуальной жизни. Но здесь им всегда далеко до прибрежных племен. Люди с берега только пожимают плечами, когда горцы заимствуют новый танец, и посмеиваются, говоря, что некоторые принадлежности этого танцевального комплекса, например прекрасная черепаховая пластинка, накладываемая на лоб танцующего, никогда не покинут берег, потому что жалкие горцы никогда не смогут заплатить за них. И все же поколение за поколением горцы экономят, чтобы купить эти великолепные предметы, купить не отдельным лицам, а всем сразу, так чтобы каждый житель деревни мог петь новые песни и носить одежду нового стиля.

Для горных арапешей местности у моря — источник комфорта и счастья. Существует, конечно, и традиционная вражда между ними и более воинственными жителями побережья, восходящая к тем дням, когда горцы спускались к морю за морской водой, из которой они выпаривали соль. Но сейчас особое значение придается танцам, и о прибрежных деревнях говорят как о “матерях”, именуя цепочки горных поселений “дочерями”. “Матери” и “дочери” связаны прихотливо вьющимися тропинками, образующими три основные системы дорог, называемых “дорога дюгоня”³, “дорога гадюки” и “дорога заходящего солнца”. По этим дорогам и ввозятся танцевальные комплексы, а по тропам, из которых складываются эти дороги, в безопасности шествуют путники, переходя из дома в дом своих торговых партнеров, связи с которыми передаются по наследству. Между этими товарищами по торговле принято обмениваться дарами. Так горцы получают каменные топоры, луки и стрелы, корзины и украшения из раковин, люди же с побережья — табак, птичьи перья, горшки, сети. Весь этот обмен, хотя в нем идет речь об орудиях труда и предметах, абсолютно необходимых для жизни, считается добровольным дароприношением. Не ведется никакого точного учета, ни к кому не пристают с требованиями уплаты или же упреками. В течение всего времени, что я провела среди арапешей, я и сама не присутствовала при каком-нибудь споре по поводу этого обмена дарами и не слышала о нем от других. Так как сами горцы не располагают ни избытком табака, ни избытком каких-нибудь собственных изделий, если не считать деревянных тарелок, самых обычных сетчатых мешков ⁴, грубых ложек из скорлупы кокосовых орехов и деревянных подушек, неудобных даже для собственного употребления, то уплату за предметы с побережья они производят табаком и изделиями, изготовленными арапешами,. живущими по ту сторону гор, на равнине. Теоретически рассуждая, в этих сделках горные арапеши получают доход — необходимые им предметы — за переноску. Горец тратит день на то, чтобы спуститься на равнину за мешком к своему другу, и потратит еще два дня, чтобы вручить этот мешок, приобретший теперь ценность редкой вещи, своему другу на побережье. Это арапеши называют “походами за кольцами” — занятие, интерес к которому у горцев различен. Но сложившаяся система настолько случайна, неформальна и основывается на дружеских началах, что очень часто само понятие “доход” теряет смысл: житель побережья может сам подняться в горы, чтобы получить сетку для переноски тяжестей, а не ждать, когда ее принесет друг.

Точно так же как побережье воплощает в глазах горцев радость жизни, новые и красочные вещи, так и равнина за последней горной цепью имеет для них особое значение. Здесь живут люди, говорящие на их собственном языке, но люди совершенно иного характера и внешнего вида. Если горцы худощавы, имеют маленькие головы и редкую растительность, то мужчины с равнины более коренасты. У них большие головы, густые бородки, охватывающие скобкой их решительные, гладко выбритые подбородки. Они сражаются копьями, а не луком и стрелами, как горцы или люди с побережья. Мужчины у них ходят обнаженными, а женщины, за которыми они ревниво следят, не носят никакой одежды до брака и надевают только маленькие переднички после него. Если горцы черпают свое вдохновение и новинки с побережья, то равнинные арапеши ищут их у соседнего племени абелам ⁵ — у веселых, художественно одаренных охотников за головами, населяющих безлесные травянистые равнины бассейна Сепика. От абеламов арапеши равнины заимствовали стиль своих высоких треугольных храмов, возвышающихся на семьдесят или восемьдесят футов над квадратными площадями их больших деревень, храмов с круто падающими балками кровель и великолепно расписанными фасадами. Они разделяют с абеламами и другими племенами равнин колдовские приемы, наводящие ужас на их соседей-горцев и жителей побережья.

Равнинные арапеши отрезаны от моря, окружены врагами и зависят в своем обмене с абеламами от урожаев табака и от колец, которые они вырезают из раковин гигантской венерки. От абеламов они получают плетеные сетки, зазубренные кинжалы из кости казуара, копья, маски и аксессуары для танцев. Раковины гигантской венерки им поставляет побережье. Поэтому для жителей равнин очень важна безопасность прохода через горы. Горы они проходят надменно, вызывающе, бесстрашно, уповая на силу колдовства. Считается, что, завладев выпавшим волосом, объедком, обрывком полусношенной одежды, а лучше всего небольшим количеством половых выделений, колдун с равнины может вызвать болезнь и смерть своей жертвы. Коль скоро горец или житель побережья рассердится на соседа, украдет кусочек такой “грязи” и передаст его в руки колдуна, жертва навсегда переходит под его власть. Ссора, которая вызвала кражу этой “грязи”, может завершиться примирением, но “грязь” останется в руках колдуна. Вот почему он, владеющий жизнями столь многих горцев, может бесстрашно ходить среди них, и не только он, по его братья, кузены, его сыновья. Время от времени он прибегает к маленькому шантажу, и его жертва должна откупиться. В противном случае тот бросит кусочек его “грязи” в волшебный огонь. Проходят годы после начальной ссоры, но когда какой-нибудь горный арапеш умирает, то его смерть приписывается злому действию колдуна с равнины, недовольного выкупом, или же козням какого-то неизвестного врага, доставившего колдуну новый кусочек “грязи”. Так горный арапеш живет всегда в постоянном страхе перед внешним врагом, как-то умудряясь забыть, что именно близкий родственник или сосед отдал его во власть колдовской силы. Поскольку существует колдовство, если так легко подобрать полуобглоданную кость опоссума и спрятать ее в мешочек, поскольку соседи и родственники по временам ведут себя так, что вызывают страх и гнев,— “грязь” переходит в руки колдунов. Не будь колдунов, говорят арапеши, не шныряй они постоянно туда и сюда, созывая барабанами народ и а торг, раздувая небольшие ссоры, намекая, как легко для них возмездие, то разве были бы в мире смерти, вызываемые черной магией? Как они могли бы происходить, спрашивают они, если пи людям гор, ни людям побережья неизвестны заклинания, вызывающие смерть?

Не только болезнь и смерть, но беда, несчастный случай на охоте, сгоревший дом, бегство чьей-нибудь жены — все это козни колдунов с равнины. Для того чтобы сотворить все эти меньшие злодейства, колдуну не нужно владеть “грязью” его жертвы; ему достаточно только покоптить над огнем “грязь” кого-нибудь еще, живущего в том же самом месте, и пробормотать над нею свои злокозненные пожелания.

Не будь людей с побережья, не было бы у горных арапешей: и новых радостей, свежих, приятных ощущений, не было бы затрат их скромных средств на безделушки, необходимые им для увеселений; не будь арапешей на равнинах, не было бы и страха, люди доживали бы до старости и умирали, беззубые и трясущиеся, прожив спокойную и достойную жизнь. Если бы не воздействие побережья и равнин, то осталась бы только спокойная рутина повседневной жизни в горах, настолько неплодородных, что ни один сосед не покушается на их владения, настолько негостеприимных, что никакая армия не могла бы вторгнуться в них и найти там пропитание для себя, таких коварных, что жизнь здесь может быть только опасной и напряженной.

Горные арапеши, сознавая, что их главные радости и главные тяготы в жизни исходят от других, тем не менее не ощущают себя загнанными в угол, преследуемыми, жертвами плохого положения и плохой природной среды. Вместо этого они рассматривают всю жизнь как попытку что-то вырастить — детей, свиней, ямс и таро, кокосы и саго, вырастить упорно, тщательно соблюдая все правила выращивания. Арапеш спокойно отстраняется от дел в среднем возрасте, после того как провел годы в воспитании детей и посадке должного числа пальм, для того чтобы снабдить их пищею на всю жизнь. Законы, управляющие ростом, очень просты. В мире существует два ряда несовместимых ценностей — ценности, связанные с полом и репродуктивной функцией женщин, и ценности, связанные с пищей, ростом, охотой, работой мужчин на огородах. Преуспеть здесь мужчина может только с помощью сверхъестественных сил и чистоты мужской крови, способствующей росту. Необходимо, чтобы эти два ряда ценностей не вступили в слишком близкий контакт друг сдругом. Дело каждого ребенка — расти, дело каждого мужчины и каждой-женщины — соблюдать правила так, чтобы росли дети и пища, от которой зависит рост детей. Мужчины столь же преданы этой деятельности кормления и заботливого выращивания, как и женщины. Можно сказать, что здесь роль мужчин, как и роль женщин, материнская.

Дата добавления: 2015-05-09