Печатня А. И. Снегиревой 1 страница

МОСКВА

О ПРАВАХ ЖИВОТНЫХ

БЕЗОБРАЗОВ П. В.

Остоженка, Савеловский пер., соб. дом

1903

Посвящается

Софии Андреевне

Карзинкиной

В мире много страдания. Страдают все живые существа, люди и животные, и по своей вине и без вины.

Смысл нашего земного существования до сих пор никем не понят и не выяснен окончательно. Но не подлежит сомнению, что человеку, как существу одаренному наивысшим разумом, надлежит уменьшить страдания, разлитые по всей земле.

Стихийных бедствий, наводнений, землетрясений, заразных болезней мы не в силах уничтожить. Не можем мы побо­роть смерть, которая является без на­шего зова. Иочень вероятно, что неиз­бежный конец, представляющиеся нам таким страшным, в действительности есть благо, а не зло, и если бы мы даже могли устранить смерть, нам не следовало бы этого делать.

Но сами мы доставляем ежедневно мно­жество страданий и людям и особенно животным, существам нам родственным и по анатомическому строению тела, и по душевным качествам. И в науке, и в жизни преобладает воззрение, что растения и животные созданы для удобства человека, и что мы имеем одинаковое право пользоваться бездушной землей и живым существом, как нам заблагорассудится.

Все мы постоянно мучаем животных или сами или посредством других лиц, и повседневная наша жестокость, никого не волнует. Все мы с детства привыкли к тому, что если мы по собственной вине опоздали и спешим на поезд, мы можем избить лошадь до полусмерти. Все мы считаем, что позволительно петуха подверг­нуть некоторой операции, затем устроить ему искусственное ожирение, и тогда по­лучится очень вкусный каплун.

Но редко кто задается вопросом, имеем ли мы право поступать так жестоко с животными.

Между тем вопрос этот имеет существенное значение не только для жи­вотных, но и для самого человечества.

Истинный прогресс невозможен без ограничения произвола в какой бы форме он не проявлялся, без развития и расширения гуманных чувств.

Поэтому мне показалось не бесполезным обратить внимание читающей публики на отношения, существующие между человеком и животными, и разобрать вопрос, имеем ли мы юридическое и нравственное право располагать по своему произволу жизнью быков, лошадей, коров, можем ли мы пользоваться трудом животных и хорошо ли питаться их трупами?

Глава первая

Душа животных.

Знаменитый философ Декарт, живший в 17-м веке, имел совершенно ложное представление о животных, и писал по этому поводу следующее: „После заблуждения людей, отвергающих бытие Божье, нет заблуждения боле удаляющего сла­бые умы от прямого пути к добродетели, как предположение, будто душа животных имеет ту же природу, как наша. У животных разума не только меньше, чем у человека, но у них его вовсе нет. Хотя многие животные больше нас показывают искусства в некоторых своих действиях, но те же самые животные не показывают его вовсе во многих других действиях, так что все, что они делают лучше нас, не есть еще доказательство их ума, потому что в таком случае они должны были бы иметь разума больше нас и делали бы все лучше, но скорее у них его вовсе нет; действует же в них природа но устройству их органов; так часы составлены только из колес и пружин, а между тем могут считать минуты и измерять время вернее, нежели мы со всем своим разумом. Нет сомнения, что в животных нет никакого настоящего чувства, никакой настоящей страсти, как в нас, но что они только автоматы, хотя и не­сравненно совершеннее всякой машины, сделанной человеком[1].

Декарт был совершенно убежден, что животные-машины и что между ними и людьми нет ни малейшего сходства. Такой взгляд держался некоторое время и считался научным. Но наблю­дения естествоиспытателей скоро опровергли его, и в настоящее время никто не сомневается, что у животных есть душа, схожая с душой чело­веческой. По крайней мере так думают зоологи и философы.

Я убежден, что животные обладают разумом, говорит профессор зоологии Эмери[2].

В одной новейшей психологии читаем следу­ющее.

«Психическая жизнь не составляет привилегииодного человека. И другие создания также ее имеют. Психология не ограничивается больше, как она делала это раньше, бессмертной душой человека, отказываясь отвести животным место в этой высшей изо всех наук. Она убедилась в своем бессилии указать какой-либо такой признак или отличие психической жизни, которого мы не встречали бы у животных. Животное имёет столько же прав на признание его существом, одаренным душой, как и ребенок[3].

И в самом деле, у птиц и у позвоночных животных, собак, лошадей, обезьян мы находим в зародыше все те человеческие свойства, которые в своей совокупности принято называть душой, именно разум, волю и чувства.

Не всегда легко отличить инстинктивное дей­ствие от действий разумного. Когда человек, ре­шившись на самоубийство, бросается в воду, он очень часто, если не всегда, начинает барахтаться, старается спасти жизнь, которой только что ре­шил пожертвовать, он действует инстинктивно во­преки разуму. Инстинкт заставляет его бороться со смертью, а разум приказывает пожертвовать жизнью, и человек, тонущий по собственному желанно и по собственной воле, все-таки инстинк­тивно, не рассуждая, старается выплыть на берег, потому что в нем сильно прирожденное чувство самосохранения. Инстинкт это свойство прирожденное и человеку и животному, разум результат житейского опыта.

Можно принять определение, данное инстинкту, проф. Вагнером. «Инстинкт есть такая психи­ческая способность, благодаря которой животное может производить действия, необходимые для достижения тех или других целей, значение которых животным не сознается и совершение которых всегда одинаковое у особей одного вида, не зависит от научения и опыта[4]».

Инстинкт передается по наследству и на основании инстинкта все животные одного семейства действуют одинаково.

Напр., ласточка вьет гнездо инстинктивно, и все ласточки делают это одинаково.

Но птица научилась бояться человека. Естество­испытатель Гудсон считает, что молодые птенцы обладают инстинктивным страхом общего ха­рактера, определенно выражающимся лишь в том, что их пугает всякий внезапно приближающейся к гнезду, незнакомый предмет. Мне приходилось наблюдать, говорит Гудсон, какое действие оказывает крик тревоги на птенцов в момент их вылупления. Маленький пленник уже постукивает носиком в стенки скорлупы яйца, издает слабый писк и совсем готов вылезть на свет Божий, как вдруг, хотя бы издали доно­сятся крики тревоги, издаваемые родителями, постукивание и писк прекращаются, и птенчик замолкает в своей скорлупе до тех пор, пока изменившиеся звуки родительского голоса не известят его, что опасность миновала.

Следовательно страх к человеку, которым отличаются все взрослые птицы не первоначальный прирожденный инстинкт, а результат опыта и научения.

Грачи избегают человека, идущего с ружьем, и про них говорят, что они чувствуют запах пороха; этому тоже надо было научиться, потому что предки современных грачей в течение многих поколений совсем не знали пороха.

Из следующего факта, сообщенного Дарвином, ясно видно, что обезьяны руководствуются в своей жизни разумом и делают значительные умствен­ные успехи.

Ренгер, наблюдатель в высшей степени вни­мательный, говорит, что когда он в первый раз дал яйца своим обезьянам в Парагвае, они разбили их, и таким образом большая часть содержимого пропала. Впоследствии они обыкно­венно разбивали яйца с одного конца о какое-нибудь твердое тело и обирали пальцами кусочки скорлупы. Порезавшись всего раз каким-нибудь острым орудием, они больше до него не дотрагивались или обращались с ним с крайней осто­рожностью. Им часто давали куски сахару, за­вернутые в бумагу; Ренгер сажал иногда в бумагу живую осу; обезьяна поспешно разверты­вала бумагу, и оса ее жалила. Даже и после од­ного такого опыта животное, получая бумажный сверток, первым делом подносило его к уху и прислушивалось, нет ли в ней движения[5].

Вот, напр., случай, указывающий на сообрази­тельность собак.

Знаменитый хирург Пибрак, живший в конце прошлого века, нашел однажды у своей двери очень красивую собаку со сломанной ногой. Он взял ее к себе, сделал перевязку и излечил. Собака все время выказывала ему большую благодарность, и Пибрак думал, что она навсегда останется у него, но у этой собаки был другой хозяин, и первая привязанность животного ока­залась сильнее. Когда выздоровевшая собака в состоянии была бегать, она ушла и не возврати­лась. Пибрак сожалел уже о добром деле, сделанном им.

— Кто бы подумал, говорит он, что собака может быть такой неблагодарной? Прошло от 5 -6 месяцев, когда собака вновь появилась у той же двери и начала ласкаться к Пибраку, ко­торый с удовольствием приютил бы ее вторично. Но вместо того, чтобы войти в дом, собака то лизала ему руки, то тащила его за платье, как будто бы для того, чтобы показать ему что-то. Дело в том, что она привела одного из своих друзей также со сломанной лапой, и надеялась, что ее благодетель излечит и эту собаку. Юнкер, во время своего путешествия по Африке, наблюдал что слоны очень осторожны в выбора водопоя, так как знают, что там их скорее всего подстерегут охотники; поэтому они совершают со своими детенышами огромные пере­ходы, чтобы добраться до нового водопоя.

У того же Юнкера была необыкновенно сообра­зительная обезьяна из породы шимпанзе. Не смотря на свою вороватость, она стала общим любимцем. Между прочим шимпанзе этот поджаривал себе мясо и бобы на углях и ловко выгребал их из жара, действуя подобно неграм, указательным пальцем. Он очень любил возбуждать сожаление и как ребенок, часто указывал на то или другое место своего тела, которое будто бы болело; он вполне удовлетворялся, когда по этому месту слегка проводили рукой[6].

Свобода воли принадлежит к спорным философским вопросам, и кто отрицает свободу воли в человеке, тот должен отрицать ее и в животном.

Но не подлежит сомнению, что человек не действует постоянно под влиянием одного влечения, одного желания, что у него появляются сразу не­сколько влечений, несколько желаний, которые стал­киваются и приводят наконец к какому-нибудь решению. В этом решении и проявляется воля. Влечение, по словам психолога Гефдинга, знает всего одну возможность, один мотив; воля разви­вается путем взаимодействия или борьбы нескольких мотивов и возможностей.

Если бы животные совсем не умели направлять по желанию свою волю, дрессировка людей и собак была бы невозможной. Цирк доказывает проти­воположное; мы видим, что животное из двух действий, инстинктивного и для него противоестественного, выбирает последнее, и лошадь ходит на двух задних ногах, что совсем не соответствует ее природе.

Воля проявляется и в обыкновенной, нормаль­ной жизни животных. «Разве собака, — говорит французский дипломат Енгельгардт, — бросающаяся в воду, чтобы спасти своего хозяина и рискую­щая при этом потонуть сама, не доказывает, что она обладает свободной волей, сопротивляющейся влечениям инстинкта и требованиям физической природы.

А собака пастуха, которая бросается в загоревшийся хлев и выгоняет оттуда овец, окаменевших от страха, разве не совершает действия, заключающего все признаки свободной воли, сознание цели и возможности ее достижения, выбор между двумя мотивами, решение и приведение решения в исполнение?»[7]

Не требует доказательств, что животные имеют одинаковые с нами физические ощущения, что они испытывают Физическую боль и физическую усталость. Но и многие другие чувства существуют в животном мире, и в нем можно найти все элементы человеческой любви.

Любовь часто начинается с сострадания; во всяком случае, любящие сердца всегда чувствуют жалость друг к другу, почему русский народ и говорит; «жалеть» вместо «любить». Сострадание не есть преимущество человеческого рода; оно встречается почти у всех животных. В пре­красной книге Роменса (ум животных) находим этому множество доказательств.

Та заботливость, говорит этот автор, ко­торую большинство стадных птиц обнаруживает по отношению к своим раненым или пойманным товарищам, свидетельствует о присутствии у птиц чувства сострадания. По замечанию Джессе, в характере грача есть одна черта, которая составляет свойство именно этой птицы и делает ей не мало чести: это то отчаяние, какое выказывают грачи, когда кого-нибудь из их товарищей убьют или ранят из ружья в то время, когда они кормятся в поле или пролетают над ним. Вместо того, чтобы разлетаться от выстрела в разные стороны, предоставив своего раненого или мертвого собрата его участи, они выказывают все признаки живейшей тревоги и сочувствия, издают крики отчаяния и ясно доказывают свое желание помочь ему, летают над ним, и то тот, то другой быстро опускается подле него, видимо стараясь определить, почему он не следует за своей стаей.

Две красношейки, рассказывает Брем, заключенные в одну и ту же клетку, постоянно ссорились и спорили. Они оспаривали каждую крошку, можно даже сказать, что оспаривали воздух, которым дышали; они бросались одна на другую с яростью. Но вот одна из них сломала себе лапку; тогда споры между ними прекратились. Товарищ раненой позабыл сейчас же весь свой гнев, подошел к ней, дал поветь и ухаживал за нею с большою нежностью. Когда лапка была вылечена и больная вполне поправилась, то мир между ними установился, и никогда уже с тех пор не нарушался между благодетелем и облаго­детельствованной.

Из жизни слонов также рассказывают много случаев, свидетельствующих об их нежном сердце. Так, например, епископ Гебер видел, как один старый слон упал от слабости; чтобы помочь упавшему подняться, привели дру­гого слона. Гебер говорит, что он был поражен почти человеческими проявлениями изумления, ужаса и сочувствия, которые обнаружил второй слон при виде состояния первого. Вокруг шеи и туловища больного животного была обмотана цепь, за которую другого слона заставляли тянуть. Минуты две здоровый слон тянул очень сильно, но при первом же стоне своего несчастного то­варища остановился, повернулся к нему с громким ревом, и хоботом и передними ногами при­нялся снимать с его шеи цепь. Один барон сообщает, что он был в Индии, когда там свирепствовала эпидемия, и проезжая дорога была усеяна больными и умирающими туземцами. Набоб, ехавший на слоне по этой дороге, нисколько не заботился о том, чтобы животное не наступало на людей; совершенно иначе вел себя слон: он употреблял неимоверные усилия, чтобы не нанести вреда лежавшим на дороге людям, стараясь сту­пать между ними,

О сочувствии гиббонов (обезьян) к увечным товарищам один английский писатель говорит: «Я держу в своем саду несколько гиббонов; они живут на деревьях совершенно свободно, спу­скаясь только, когда их зовут, чтобы покормить. Раз один из них, молодой самец, упал с дерева и вывихнул кисть руки; остальные обезьяны окружили его величайшим вниманием, особенно одна старая самка, которая, однако, не приходи­лась ему родственницей: первые смоквы из своей ежедневной порции она постоянно относила калеке, жившему на крыше деревянного дома. Вообще я часто замечал, что крик ужаса, боли или отчаяния со стороны которой нибудь из обезьян заставлял всех остальных бросаться к страдальцу, и все они принимались его обнимать и всячески выказывать ему свое соболезнование».

Один английский капитан рассказывает сле­дующую интересную историю, происходившую на его корабле. „У нас было несколько обезьян разных пород и величин; между прочим, была хорошенькая маленькая обезьянка длиною дюймов с десять или в один фут, а толщиною с обыкновенный столовый стакан. Я получил это интересное созданьице от губернатора острова св. Фомы. В начале обезьянка очень меня заба­вляла своей милой резвостью, но вскоре она захво­рала свирепствовавшей на судне эпидемической болезнью. Она все время была любимицей других обезьян; все они, видимо, смотрели на нее, как на своего Вениамина, и страшно ее баловали, спу­ская ей много такого, что вообще они редко спускают друг другу. Обезьянка была очень по­слушна и кротка, и никогда не злоупотребляла выказываемым ей пристрастием. С той минуты как она заболела, общее внимание к ней и забот­ливость товарищей удвоились; любопытно и по истине трогательно было наблюдать, с какой тре­вогой и нежностью нянчили и выхаживали они маленькое созданьице. Нередко между ними завя­зывалась борьба за первенство в нежных услугах больной; они ежеминутно крали то то, то другое лакомство и несли его больной, даже не отведавши, как бы оно их не соблазняло. Они нежно брали маленькую страдалицу на руки, при­жимали ее к груди и плакали над {ней, как плачет любящая мать над своим больным ребенком. Все это внимание обезьянка видимо це­нила, но болезнь совсем ее осилила. Часто она подходила ко мне, глядела в лицо жалкими глазами и стонала, как ребенок, точно умоляя меня по­мочь ей. Мы делали все, что только могли, чтобы вылечить ее, но, не смотря на общую заботливость как ее родичей, так и нашу, интересная обе­зьянка прожила немного.

Подобный же рассказ о нежном сердце обезьян находим в книге французского ветеринара Алиса (L’esprit de nos betes). Стадо обезьян проходило по долине; впереди шли старые самцы, и они взобрались уже на гору, когда те, который оставались внизу, подверглись нападение собак, которые, конечно, разорвали бы их на клочки, если бы первые, т. е. самцы, не вернулись поспешно обратно и своим внушительным видом не заставили собак уйти. Но это не все. Когда стадо пошло дальше, одна молодая обезьяна, которой было всего 6 месяцев, и которая поэтому не могла поспеть за осталь­ными, была вновь окружена собаками и непременно была растерзана ими, если бы один из самых сильных самцов не сошел вторично с горы и не принял ее в свои объятия.

Животные, также как и мы, питают друг к другу и к человеку симпатию и антипатию, часто ничем не объяснимые. Так, например, Роменс взял из зоологического сада одну обезьяну, за которой ухаживала его сестра, и, несмотря на это, обезьяна чувствовала по неизвестной причине антипатию к сестре Роменса и симпатию к нему самому и его матери. Вот что рассказывает об этом сам Роменс: «С первого же дня нашего знакомства, обезьяна почувствовала ко мне такую же страстную привязанность, как и к моей ма­тери. Приветствовала она нас, однако, различно. Когда в комнату входила моя мать, она встречала ее с радостью, но спокойно; когда же приходил я, изъявления восторга были так бурны, что тя­жело бывало их видеть. Она отбегала на всю длину своей цепи, и стоя на задних ногах, про­стирала ко мне обе руки и визжала во весь голос каким то особенным тоном, каким никогда не визжала в другое время. Ее непрерывно повто­ряющаяся взвизгивания бывали так громки, что пока я не возьму ее на руки, в комнате не было возможности разговаривать; зато, как только я ее брал, она совершенно успокаивалась и начинала, ко мне ласкаться. Она поднимала этот визг даже тогда, когда слышала мой голос за две лестницы, так что, приходя к матери, я должен был идти по лестнице молча или немедленно навестить обезьяну. Было много раз замечено, что обезьяны чрезвычайно капризны в своих симпатиях и антипатиях; но, до наблюдений над этой обезьяной я не подозревал, чтобы эта особенность выража­лась так резко. Привязанность ее к моей матери и ко мне была поистине трогательна; ко всем же другим, как мужчинам, так и женщинам, она относилась или пассивно-равнодушно, или ак­тивно-враждебно. Между тем, ничем нельзя было объяснить такой разницы в отношении к людям. Сестра моя, к которой животные привязываются вообще сильнее, чем ко мне, всегда была снисхо­дительна и добра к этой обезьяне; все проявления ее злобы— укушения и т. п. — она принималась с полнейшим добродушием. Сверх того, она ее кормила, снабжала игрушками, словом, во всех отношениях была ее лучшим другом. И, несмотря на все это, антипатия животного к моей сестра была почти столь же замечательна, как страстная привязанность к моей матери и ко мне».

Роменс отдал обезьяну в зоологический сад в конце февраля, и она до самой смерти (в ок­тябре 1881 г.) помнила его также хорошо, как и в первый день после своего отхезда. Он посещал отделение обезьян приблизительно раз в месяц, и его приближение она всякий раз замечала с изумительной быстротой: обыкновенно она замечала его раньше, чем он ее, подбегала к решетке клетки, протягивала сквозь нее руки и всячески изъявляла свою радость.

Животные очень ценят тех, кто хорошо об­ращается с ними, и в таких случаях симпатия у них бывает осмысленная, основанная на сделанном им добре. Вот довольно интересный случай, рассказанный в дневнике Юнга, сына известного актера: «В июле1810 года было объявлено, что в Лондон только что прибыл самый боль­шой слон, какого когда либо видели в Англии. Узнав об этом, Генри Гаррис, директор Ковент-Гарденского театра, решился, если возможно, приобрести этого слона: ему пришло в голову, что, если он введет слона в новую пантомиму, которую собирался ставить на сцену и которая должна была стоить ему больших затрат, это придаст ей много привлекательности. С этой целью Гаррис купил слона за 900 гвиней. М-с Генри Джонстон должна была выехать на слоне, а мисс Паркер Коломбина — играть для него. Раз утром, когда мой отец находился в примыкавшей к Ковент-Гарденовскому театральной конторе, из театра до него донесся какой-то странный шум. Он спросил одного из плотников, не знает ли он, в чем дело, и тот сказал, что «там что-то не ладится со слоном, но что, он хорошенько не знает». Я не знаком с нынешними театральными порядками, но в то время, если новая пьеса назначалась к представлению на такой-то вечер и на приготовление ее отводилось мало времени, то по окончании ежедневных представлений, после того, как публика расходилась, шли репетиции новой пьесы. Одна из таких репетиций шла всю ночь перед тем, как было возбуждено любопытством его отца. Так как, по пьесе, м-сс Генри Джонстон, сидя на спине слона, должна была проехать по мосту, окруженная многочисленной свитой, то сочли нужным заранее испытать послушание неповоротливого чудовища. Подойдя к легкому временному мостику, умное животное отдернуло переднюю ногу и не двигалось с места. Известен естественно-исторический факт, что слон, сознавая свои громадные размеры и непомерную тяжесть, никогда не ступит на такой предмет, который не может его выдержать. Видя, как решительно сопротивляется животное всем попыткам принудить или убедить его пройти по мосту, заведующий устройством подмостков предложил отложить опыт до следующего дня, когда слон будет, может быть, послушнее. Как раз во время повторения опыта отец мой, услыхав необыкновенные звуки, решил сходить на сцену и узнать, в чем дело. То, что он увидел, возмутило его. Громадный зверь стоял с опущенными глазами, и, поводя ушами, безропотно покорялся частым ударам острой железной палки, которою его вожак неистово тыкал в чувствительную мясистую часть его шеи у основания уха. На полу подле животного стояла лужа крови. Один из распорядителей, рассерженный этим бессмысленным, как ему казалось, упорством, понуждал вожака к еще более строгим мерам, но тут с ним вступил в спор мой отец, большой любитель животных. Он подошел к бедному, терпеливому страдальцу, стал ласкать его и гладить и, когда вожак собирался еще раз пустить в ход свое оружие, с силой схватил его за руку и удержал от дальнейших жестокостей. Пока между Юнгом и темнолицым человеком, вожаком слона, шли бурные пререкания, в театр вошел командир Ашеля, капитан Хей, который привез этого слона на своем корабле и очень любил и баловал его во время плавания. Капитан спросил, что случилось.

Прежде чем успели объяснить, в чем дело, измученное животное заговорило само за себя: увидев своего покровителя, слон тотчас же заковылял к нему, со взглядом, полным кроткой мольбы, захватил хоботом его руку, погрузил ее в свою кровавую рану и затем поднес к его глазам. Это движение говорило яснее всяких слов. «Посмотри, как эти жестокие люди обращаются со мной. Неужели ты это одобришь?» Самые черствые сердца были глубоко тронуты этой сценой: между прочим, расчувствовался и господин, так энергично настаивавший на строгих мерах. Движимый теперь несравнимо более высоким побуждением, он выбежал на улицу, купил на ларе яблок и принес их слону. Но тот глядел на него искоса, взял яблоки, бросил их на поле и, растоптав в кашу, отшвырнул от себя ногой. Вслед затем, вошел Юнг, ходивший в Ковент-Гарден за тем же, за чем и господин, приношение которого слон только что отверг. Когда Юнг протянул слону фрукты, тот, к величайшему изумлению присутствующих, съел все до последнего кусочка и, покончив с едой, с сознательной нежностью обвил хоботом талию Юнга, показывая этим действием, что, если он помнит зло, то не забывает и добра».

В курсе сравнительной патологии Булэ рассказал случай интересный в том отношении, что он указывает на сходство мозговых процессов, происходящих у человека и у животного. Речь идет о собаке, называвшейся Юпитером, которая была очень зла; ручной она была только для одного кондуктора омнибусов, которому она принадлежала. Однажды лошадь лягнула эту собаку и сломала ей ногу; ей был наложен аппарат, но слишком крепко, так что у нее начался гангренозный процесс на месте перелома, как всегда бывает в подобных случаях. Несчастное животное испытывало адские муки. Его свезли на тележке к ветеринару Вателю, где Булэ анестезировал его эфиром и затем произвел ампутацию ноги; после этой операции собаку вновь отвезли домой. Прошло около месяца после этого происшествия, когда Булэ отправился опять к Вателю. Как только Юпитер увидел его, он начал вилять хвостом и издал носовой свист, что у собаки составляет знак расположения. Удивленный такой необыкновенной любезностью собаки, известной своей злостью, Булэ решился подойти к ней, несмотря на запреты кондуктора, и стал гладить ее по голове. Юпитер протянул ему свою единственную лапу и стал выказывать доктору свое расположение.

Булэ говорит, что этот факт надо объяснить следующим образом: «Юпитер терпел адские муки в ту минуту, когда я вошел с ним в сношения; этого было достаточно, чтобы произвести впечатление на его мозг; с этим впечатлением соединилась мысль о благосостоянии, которое последовало за операцией и за прекращением невыносимой боли. Когда Юпитер узнал меня через месяц после операции, эта ассоциация идей пробудила в нем чувство благодарности, которое он и изъявлял мне».

«Я находился в Пьерфоре, писал Ришар доктору Бламену; когда увидел, что ко мне бежит несчастная собака с громким стоном и старается освободиться от доски, привешенной к ее хвосту. Я бросился к этому несчастному животному, чтобы освободить его. Оно поняло меня и бросилось к моим ногам с умоляющим видом, которого я не могу забыть. При этом я увидел, что какой-то жестокий человек сделал в доске быру, продел через нее хвост собаки и прикрепил ее скобкой к доске. Я не мог оторвать этой скобы, и так как она стискивала конец хвоста, то единственное средство освободить поскорее животное от страшных мучений было — отрезать ей кусок хвоста, что я сейчас же и исполнил. Собака убежала и, конечно, очень быстро. Я больше ее не видел. Через 8-10 месяцев меня пригласил обедать один сельский священник. Это происходило в окрестностях Пьерфора. После обеда священник пригласил меня прогуляться по живописной долине, находящейся недалеко оттуда. В то время, как мы проходили мимо одной фермы, две собаки бросились на нас и сначала испугали нас. Мы стали думать о том, как бы защититься против этого нападения, когда одна из этих двух собак пристально взглянула на меня, остановилась, бросила своего товарища и стала ласкаться ко мне, как к старому другу. Другая собака, как бы удивленная этой любезностью товарища, такжзе перестала лаять. Я ничего не мог понять в этой внезапной перемене обращения с нами собаки, и священник понимал также не больше меня. Наконец, мы пошли дальше и, когда обе собаки стали возвращаться домой, я обернулся и заметил, что у одной из них отрезан хвост. Тогда я вспомнил старое происшествие и узнал своего пациента, которого избавил от беды. Я сообщил об этом священнику, который ответил мне философским размышлением; «благодеяние никогда не пропадает». Я рассказал это мировому судье в Пьерфоре, и он ответил, мне: «Ферма, мимо которой вы проходили, принадлежит мне, и собака эта моя. Однажды она прибежала к нам без хвоста, и мы не могли понять, как она потеряла хвост. Ласки, которые она расточала вам, удивляют меня, тем более, что это очень злая собака, которая терпеть не может чужих людей. Она часто кусала прохожих, и, в конце концов, я вынужден был застрелить ее, — столько раз мне жаловались на нее.

Таким образом, мы видим, что животные чувствуют иногда инстинктивную, беспричинную симпатию и антипатию. В то же время, они существа благодарные, ценят оказываемые им услуги, и изъявление ласки часто объясняется их хорошей памятью, воспоминанием о сделанном им добре.

Животные, как известно, не выносят одиночества; они ищут друзей и ласки. Домашние животные привязываются очень сильно к человеку, привязываются и к сожительствующим с ними животным, часто не имеющим с ними ничего общего. Кажется, не зверя, самого дикого, которого нельзя было бы приручить, который был бы неспособен к более или менее прочной привязанности.

Все знают, говорит Алис, что собака в своей привязанности к хозяину доходит до полного самоотвержения. Она одинаково любит несчастного, который делит с ней кусок черного хлеба, и богатого, содержащего его в роскоши. Это доказывает, что собачья привязанность не эгоистична; но что она, вместе с тем, постоянна — видно из того, что она продолжается очень долго. Многие ли люди способны на чувство столь глубокое и искреннее? Не смею на это отвечать, но не боюсь сознаться, что собака часто внушает мне стыд, потому что я боюсь, что не в силах так страдать и так любить, как она. Множество фактов можно привести в подтверждение того, что верность собаки нельзя и сравнивать с человеческим непостоянством». При этом он напоминает следующий рассказ, находящийся у Брема. Все знали в Милане историю о собаке Мофино. Эта собака ходила за своим господином, унтер-офицером в армии принца Богарнэ, во время войны с Россией в 1812 году. Во время перехода через Березину эти два товарища были разделены льдинами, шедшими по реке, и миланский офицер вернулся в свой родной город, сожалея не о своих ранах, но о бедной собаке, с которой он делил и горе, и несчастье. Прошел год, и офицер, вернувшись к себе домой, забыл предмет своего горя; но в один прекрасный день его домашние увидели тень существа, которое когда-то должно было быть собакой, но уже не заслуживало этого имени. Страшно было смотреть на это исхудалое тело, и собак выгнали безжалостно, несмотря на стоны, издаваемые несчастной. В это время унтер-офицер возвращался с прогулки и увидел, что перед ним ползет уродливое четвероногое существо, и что оно начинает лизать ему ноги, издавая глухие стоны. Оттолкнув животное довольно грубо, он тут только посмотрел пристальнее и по некоторым признакам узнал свою собаку. Он назвал ее по имени: «Мофино», и вот животное встает, начинает радостно лаять, и затем вновь падает, истощенное голодом и усталостью.

Дата добавления: 2015-05-10