Студопедия

КАТЕГОРИИ:


Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748)

Мертвые говорят 6 страница




Прилив закончился, и мы остановились по­смотреть, чего он нанес. Мы были в том месте, где река Фрейзер впадает в океан и речные воды становятся солеными. На берегу валялись палки, куски пластмассы, старые бревна, листы фанеры, части разбитых лодок и деревянные двери. Груды этого мусора громоздились, насколько хватало глаз.

Видимо, сараи и эти старые, выброшенные морем обломки навели Кристи на мысли о старо­сти.

— Скажи, старик,— спросила она,— это толь­ко со мной так или тебе тоже кажется, что время идет как-то странно?

— Как это? — переспросил я, постукивая пал­кой по старой оконной раме.

— Я имею в виду — день проходит для тебя как день или, фьють,—проносится мимо как

-----------------------------

пуля? То есть время для тебя тоже проходит слишком быстро, да?

— Думаю, да. Наверное, таков уж этот век. Со всей техникой, которую мы напридумывали. Вроде автоответчиков и видео. Время рушится.

— Я всегда думала, что время как река,— ска­зала Кристи, прыгая с бревна на бревно, как будто играя в «классы»,— что оно всегда течет с одной и той же скоростью, несмотря ни на что. Но теперь мне кажется, что и у времени бывают наводнения. Или что просто оно уже не такое по­стоянное, как раньше. Я чувствую, что тону.

Я сказал, что время связано с эмоциями:

— Наверное, чем больше эмоций испытывает человек каждый день, тем дольше тянется для него время. Когда стареешь, новых переживаний становится все меньше, поэтому и кажется, что время идет быстрее.

— Боже, как все это грустно,— сказала Кристи.

-----------------------------

Мы расхаживали среди серебристо-серых при­ливных наносов, пиная ногами разный хлам.

— Старик,— сказала Кристи,— а тебе иногда не кажется, что мы уже свое отлюбили?

— Это ты про меня?

— Да нет же, про себя. Уж не превращаюсь ли я в старую квашню?

Я швырнул палку воображаемой собаке.

— Сомневаюсь. Насколько я могу судить, любовь всегда поджидает где-нибудь за углом. Может, ты одна из тех женщин, которые влюбля­ются в отсидевших серийных убийц.

— Спасибо.

Это был один из тех разговоров, когда люди глядят по сторонам, а недруг на друга.

— M-да,— сказал я.—Я тоже беспокоюсь, не отлюбил ли я свое... или, может, такой способно­сти вообще никогда не было.

— Сегодня я очень рано проснулась,— сказа­ла Кристи,— и подумала: «Ну что, подруга, так, значит, вот оно? И так еще сорок лет? Что-то должно измениться, подруга. Что-то надо менять». И правда. Что-то должно случиться. Чего-то мне

-----------------------------

не хватает. А может, что-то надо отбросить. Но что-то должно измениться. Я так дальше не могу.

— Ты что — разлюбила Брюса? — спросил я.

— Пока нет. Но это случится довольно скоро, всегда случается, когда Другой вдруг превращает­ся в липучего незнакомца, и только диву даешь­ся, каким же ты был недотепой, что так легко попался на крючок.

— Да ты, я гляжу, оптимистка.

— Но это правда. С годами я поняла, что мне просто не хочется поддерживать связи, из которых — с самого начала видно — ничего пут­ного не выйдет. Какая я черствая старушонка, верно?

— Довольно расторопная старушонка,— ввер­нул я на свой страх и риск.

Мы прошли еще немного, и тут Кристи реши­ла признаться:

— Ужасно боюсь выйти замуж, а потом раз­любить.

— Ну и удивила, Крис. Этого все ужасно боят­ся. Все. Но большинство все равно через это про­ходит.— Меня удивило, что Кристи признается мне в страхе, который, в ее устах, казался почти наивным.

Мы шли все дальше, глядя, как птицы роются, выклевывают что-то в разбросанных деревяш­ках — совсем как мы.

— Тебя никогда не бесило,— спросила Крис­ти,— что в жизни придется обходиться тем, что имеется?

— Конечно, бесило.

— И как ты с этим справлялся?

-----------------------------

— До сих пор — как придется. Мы помолчали, потом Кристи с улыбкой обернулась ко мне:

— Ты ведь не болел всю эту неделю, скажи, старик?

— С медицинской точки зрения — нет.

— Так где же ты был?

— Дома. Просто хотелось подумать.

— Чистил свое оружие? Бормотал себе под нос про всякие заговоры?

— Нет. Просто думал. Знаешь, я ведь после Нью-Йорка был в Вашингтоне. На церемонии инаугурации.

— Видел каких-нибудь шишек?

— Нет.

— Встречался с президентом?

— Нет.

— Зачем же тогда поехал?

— Сам точно не знаю. Но там было.что-то, что мне надо было увидеть... увидеть своими гла­зами личность или что-то большее, чем просто человек.

— Ну и?..

— И... вернулся домой и заперся от всех на неделю — чтобы подумать.

Я понимал, что Кристи до смерти хочется узнать, к каким выводам я пришел, но мне было стыдно признаться, что я стесняюсь расска­зать ей о них. Вместо этого я решил сменить тему.

— Я никогда не рассказывал тебе,— спро­сил я,— как мы с Марком в прошлом году ката­лись в Стэнли-парке на роликах?

— Нет.

-----------------------------

— Так вот — встретили мы группу слепых — с белыми тростями и все такое, какой-то тур, организованный Обществом слепых, или что-то в этом роде, они услышали, что мы подъезжаем, попросили остановиться на минутку. Потом дали Марку фотоаппарат и попросили их снять.

— Слепые?

— Именно. Но странно, что они все равно ве­рили в зрение. В фотографии. Мне кажется, это не самая плохая позиция.

-----------------------------

Было приятно вот так побыть с Кристи — послоняться, поболтать. Это напомнило мне старые де­нечки, когда мы плавали в бассейнах как эмбри­оны. Я поведал Кристи одну из своих излюблен­ных фантазий: на год впасть в кому, а потом проснуться и познакомиться со всеми достойны­ми того, скопившимися за это время новостями.

— И мне бы хотелось! — закричала она.— Пятьдесят два выпуска «Пипл», на которые мож­но разом наброситься,— это как героин — пере­дозировка информации.

Мы забрались обратно в машину, Кристи по-прежнему думала о журнале «Пипл».

— Ты когда-нибудь задумывался,— спросила она меня,— о чем будут вспоминать люди через тысячу лет, то есть я хочу сказать — правильно ли они все воспримут? Ну, скажем, что «была ког­да-то Великая Мадонна, такая потрясающая, что жила Она на пятисотом этаже Эмпайр-Стейт-Билдинг и выпивала тысячу бутылок пепси каж­дый день». Чепуху вроде этого.

Я ответил, что, скорей всего, будут вспоми­нать Эйнштейна и Мэрилин Монро. Но потом мнение у меня переменилось.

-----------------------------

 

— Знаешь,— сказал я,— о чем люди, наверное, будут думать, вспоминая наши дни тысячу лет спустя? Они будут оглядываться на них с трепе­том и изумлением. Они будут думать о Стейси — или о ком-нибудь похожем на Стейси,— как она едет по шоссе в своей машине с откидным вер­хом и волосы у нее развеваются на ветру. Она будет в бикини, на языке у нее будет противо­зачаточная таблетка, а ехать она будет затем, чтобы купить недвижимость. Вот о чем, кажется мне, будут вспоминать люди в те времена. О сво­боде. Что существовала когда-то прекрасная мечта о свободе, которая двигала нашу жизнь вперед.

— Невозможно представить себе, что такое тысяча лет,— сказала Кристи.— Думаю, человек может представить себе только срок длиной в жизнь, не больше.

— Возможно, ты и права. Думаю, что нам, лю­дям, доступно только определенное число взгля­дов на время. К тому же, возможно, они и не­правильные. Возможно, время — нечто совсем другое. Так что я бы по этому поводу не панико­вал.

— Но ты ведь отсиживался целую неделю, разве нет?

— Пожалуй, лучше всего будет отвезти тебя назад в Империю Зла,— сказал я.

-----------------------------

Через несколько минут мы вернулись на стоянку. Кристи поставила свой пластмассовый стакан­чик, весь в шрамах от ногтей и в кровоподтеках от помады, на приборную доску.

— Похоже, ты не собираешься пойти со мной,— сказала она.

— Нет. Наверное, нет,— ответил я.

— И можешь объяснить почему?

— Наверное, свихнулся, пока сидел в одино­честве. Знаешь, после этого жизнь кажется со­всем другой.

— Можно я на днях тебя навещу?

— В любое время.

На стоянку въехал брюсовский «порше». Кри­сти посмотрела на него.

— Кажется, мне лучше идти.— Она поцелова­ла меня в губы.— Знаешь, мне кажется, ты умнее, чем я.

— Скоро обсудим.

Кристи юркнула в двери конторы.

-----------------------------

Но лес — лес... что в конечном счете привело меня в эту вымокшую от дождя палатку, невесть куда?

Я рассказал вам часть истории. Но кое-что осталось недосказанным. Дело вот в чем: много лет назад отец часто ездил на рыбалку в север­ную Британскую Колумбию и брал с собой моих братьев, сестер и меня. Все мы тогда были доста­точно молоды для того, чтобы наши каждоднев­ные переживания превращались из снов и мечта­ний в воспоминания — устойчивые воспомина­ния.

Я боялся этих поездок, видя в них, как то за­частую свойственно многим младшим детям, открывавшуюся для моих старших братьев и се­стер возможность творчески изобретать новые способы измываться надо мной.

Нет нужды говорить, что мои братья и сестры любили эти путешествия в самую глубь Никуда — подальше от комфорта: телевизоров, торговых центров и горячей еды. Британская Колумбия была тогда — совсем недавно, еще в шестидеся­тые — гораздо более первобытной.

-----------------------------

Теперь, десятилетия спустя, все измыватель­ства давно позабыты. Зато в памяти моей оста­лись пейзажи, окружавшие наше семейство: ди­кие горы, бурные реки, нетронутость и чистота всего вокруг. И еще осталось неколебимое чув­ство, что неоткрытый мир на самом деле гораздо больше того мира, который нам кажется извест­ным.

И вот, после того как я вернулся в Китсилано и сидел, разглядывая свою опостылевшую квар­тиру, прислушиваясь к доносившемуся с улицы бессвязному шуму транспорта, именно воспоми­нания о тех пейзажах заставили меня еще даль­ше отступить в глубь себя и направиться в пус­тынную глушь.

И пока эта пустынная глушь существует, я знаю, что существует большая часть меня, кото­рую я всегда могу навестить,— охваченные дре­мотой обширные земли, жаждущие исследовате­ля и способные одарить святостью.

Вот как я очутился ночью в лесу, в каплющей, насквозь промокшей палатке,— это было наитие, внезапное, безумное и, учитывая мой нынешний уровень дискомфорта, плохо спланированное. Но все в порядке.

-----------------------------

А теперь вкратце опишу свои сборы: обшарив кладовки в прихожей и на кухне, я стал запихи­вать в старую синюю спортивную сумку теплые вещи, бейсбольные кепки, коробку крекеров «Риц», походные ботинки, фонарик... Бросив сум­ку на заднее сиденье своего древнего «вольво» вместе со своей старой бойскаутской палаткой, я просто уехал, отчалив на пароме из бухты Хорсшу, в Западный Ванкувер.

Мой старый автомобиль пробирался через центр, преодолевая виадуки, извилистые, как молекулы белка, сквозь пахнущие рыбой порывы ветра, мимо небоскребов, мимо телебашни Си-Би-Эс, мимо тотемных столбов и осунувшихся после долгого перелета японских туристов, запо­лонивших тротуары. И дальше — по мосту Лай-онс-Гейт через фьорд Буррард, в холодных струя­щихся водах которого спали дикие утки и мель­кали черно-белые хребты касаток.

Я поспел вовремя — погрузка на паром в бух­те Хорсшу как раз подходила к концу, и за де­вяносто минут, что длится путешествие на ост­ров Ванкувер, пухлые облака в небе успели превратиться в дождевые тучи с самыми серьез­ными намерениями.

-----------------------------

Съехав по лязгающему паромному трапу в Нанаймо, я поехал по трансканадской магист­рали на юг, потом в Дункане свернул в сторону Тихого океана, к озеру Ковичан и городку Юбу с его бумажными фабриками. Здесь дорогу окон­чательно развезло, рытвины были до краев полны белесоватой дождевой водой. Мимо по до­роге, как укор совести, проследовала процес­сия похожих на привидения борцов за охрану окружающей среды в желто-зеленых дождеви­ках.

Я проехал часа два, не встретив ни одной легковой машины или лесовоза, только иногда из-за какой-нибудь горы было слышно, как лесо­возы переключают скорости, и это напоминало вой динозавров. Обочины дороги были, как кос­тями, усыпаны лесовозным мусором: кофейны­ми чашками, баллонами от шприцев для густой смазки, ветошью, стальными кабелями и рас­пылителями для краски. Щебенка с грохотом ударялась о низ моего автомобиля; промелькнула речка — поразительный жидкий изумруд; я заби­рался все выше и глубже в горы, окутанные тума­нами.

Я ехал по дорогам, проторенным лесовозами, открыв окна, подставив лицо бодрящему ветру и каплям дождя, то и дело залетавшим внутрь,— по извилистым дорогам, похожим на слаломную трассу, мимо просек, мимо старых могучих дере­вьев, мимо лесоводческих хозяйств, внимательно следя, чтобы не угодить в рытвину и не налететь на корягу.

-----------------------------

Я чувствовал себя как те старики, страдаю­щие болезнью Альцгеймера, которые садятся в машину, чтобы доехать до углового магазина, но по пути забывают, за чем, собственно, едут, и которых только несколько дней спустя находят за рулем в тысяче миль от дома.

-----------------------------

Еще через час я увидел придорожный знак, уста­новленный какой-то лесовозной компанией: ХЭДДОН 1000. Эта магическая цифра была тем единственно необходимым мне ключом, по кото­рому я понял, что наконец добрался до места.

Проехав по спускавшейся с холма короткой дороге, я уткнулся в тупик. Тупик упирался в древнюю, дремучую лесную чащу. Если в какой-то момент жизнь представлялась мне бесконеч­ной ездой, то теперь моя машина наконец оста­новилась.

В голову мне пришла мысль: мысль о том, что человеческий зародыш не знает, в какой точке Земли и в какой момент истории ему суждено родиться. Он просто выскакивает из ут­робы и становится частью мира. Открывшийся мне пейзаж был тем миром, частью которого я стал, миром, который сделал меня таким, какой я есть.

Продолжая думать об этом, я вышел из ма­шины.

Было уже далеко за полдень, когда я открыл багажник и вытащил свою сумку. Потом взял

-----------------------------

зеленый мешок для мусора, лежавший рядом с запаской, проделал в нем внизу дырку и натя­нул поверх костюма, после чего продрал еще два отверстия по бокам и просунул в них руки. Сняв ботинки, в которых обычно ходил на работу, я надел походные башмаки, а на голову — ма­ленькую черную шляпу без полей. Потом, одной рукой прихватив сумку, а другой палатку, углу­бился в зеленую чащу, ноги мои бесшумно ступа­ли по пушистому мху.

Небо притихло, словно перестало дышать,— ни реактивного воя, ни рокота самолетных тур­бин. Повсюду вокруг земля источала жизнь: тянулись кверху ростки печеночника и языки папоротника, зелеными монетками поблескива­ла заячья капустка.

Я видел массивные стволы пихт, рухнувшие много лет назад,— груды биомассы — отвердев­шие небеса, закаленные небом, столетия копив­шие питательные вещества, даруемые свыше, которые теперь вскармливали грибы и ряды молоденьких пихт, протянувшиеся вдоль упав­ших гигантов. Я попытался сосчитать годовые кольца на одном дереве, но сдался где-то на под­ходе к средним векам, прежде чем достичь вре­мен Римской империи или рождения Христа.

Подлесок был пышный, сырой. Ворсистые клочья бледно-зеленого мха, который еще на­зывают «стариковская борода», мягко касались моих щек. Я все дальше и дальше углублялся в это живое нутро, в этот мозг, воображая руко­творные звуки, котгрых — я знал — здесь быть не может, с трудом веря в то, что на свете может существовать настоящая тишина.

-----------------------------

Побродив по лесу около часа, я разбил палат­ку под хвойным деревом, похожим на огромного языческого идола, кора его была шершавой и темно-серой, как акулья кожа. Чуть пониже протекал ручей — чистый, свежий. Итак, разбив палатку, я заполз в нее, когда небо стало темнеть, обдумывая свой рассказ, готовясь присоединить­ся к миру деревьев, к их грузному, стоячему сну.

-----------------------------

Такова моя история вплоть до сего момента. Теперь я лежу на животе, вглядываясь в темный мокрый мир, плотнее кутаясь в одеяло, куря сига­рету и понимая, что это конец какой-то части моей жизни, но также и начало — начало некоей неведомой тайны, которая очень скоро откроет­ся мне. Я должен лишь просить и молиться.

Я гашу сигарету, закрываю палатку и ложусь на спину, теперь от земли меня отделяет только клеенчатое днище. Я закрываю глаза и готовлюсь уснуть, но чувствую, как что-то острое уткнулось мне в позвоночник.

Выпростав руку наружу, под дождь, и засунув ее под низ палатки, я вытаскиваю какой-то ма­ленький предмет. Убрав руку внутрь, я ощупываю его — это сосновая шишка. Я обнюхиваю ее, хо­лодную и мокрую, и прижимаю к щеке. Потом снова высовываю руку наружу и зарываю шишку в землю, прямо под собой.

Время подобно росту деревьев. Я усну на ты­сячу лет, а когда проснусь, могучие, опушенные хвоей ветви вознесут меня высоко-высоко в небо.

-----------------------------

А теперь утро.

Завернувшись в свое серое одеяло, я выпол­заю из палатки и смотрю вверх, на верхушки деревьев. Оттуда доносится птичье пенье. Кто это — стрижи? Крапчатые зорянки? Небо прояс­нилось и поголубело.

Я съел несколько рицевских крекеров и плит­ку шоколада, и во рту безнадежно пересохло. По-прежнему замотанный в одеяло, в деловом костюме, я спускаюсь по мягкому мху на берег ручья, протекавшего чуть ниже того места, где я поставил палатку. Прозрачная вода струится по усыпанному галькой руслу; черная ольха обосно­валась рядом с глубоким затоном, в котором мелькают косяки мелкой рыбешки, переменчи­вые, как настроение.

Встав на колени, я глотками пью воду из зато­на. Потом поднимаю голову и гляжу в просвет между деревьев. Я вижу светящееся в небе солн­це — вращающийся огненный шар, похожий на горящий баскетбольный мяч на кончике пальца. Это то же солнце — тот же пламенный диск, что освещал дни моей юности,— плавательные бас­сейны, конструкторы «лего», крафтовские обеды,

-----------------------------

торговые центры, предместья, телепередачи и книги об Энди Уорхоле. Это огненный шар, кото­рый сейчас светит на Марка, обжигая его кожу, пробуждая к жизни. Это огонь, который светит на Стейси, которой жарко и из-за этого хочется выпить. Это огонь, который светит на Дану, огонь, который однажды дождем разрушений об­рушится на его вселенную. И это тот же огонь, который светит на дом Джули, который загоняет ее детей играть под разбрызгиватель. Это тот же огонь, что питает деревья, которые сажает Тодд. И это то же солнце, которого избегает Кристи с ее нежной кожей, чтобы остаться хорошенькой и встретить мужчину, которого она полюбит на­всегда.

Я в упор гляжу на этот вращающийся огнен­ный шар — огонь, который сжигает и растапли­вает зиму,— совсем не боясь, что он меня осле­пит. Я скидываю одеяло, складываю его и остав­ляю на теплых камнях у воды. Потом снимаю ботинки, носки и опускаю ноги в воду, и — ух! — какая она холодная.

-----------------------------

Я раздеваюсь и вхожу в пруд рядом с бормочу­щим потоком, ступая по отполированным кам­ням и воде, такой прозрачной, что, кажется, ее вообще нет.

Кожа у меня серая — я мало бывал на солнце, редко купался. А вода и вправду такая холодная, эта вода, которая только вчера льдинами лежала на вершинах гор. Но я не обращаю никакого внимания на боль, которую причиняет холод. Я кладу снятые брюки, рубашку, галстук и ниж­нее белье на каменистую отмель рядом с одея­лом.

Бегущий сверху поток ревет.

И какой это рев! Он сродни голосу, которому ведома одна только весть, одна истина — никогда не иссякающая, как рукоплескания и привет­ственные крики горожан во время коронации их короля, собравшейся на инаугурацию толпы, приветствующей надежду, воплощенную в том единственном голосе, который вот-вот заговорит с ними.

-----------------------------

А теперь открою вам свой секрет.

Я поведаю его вам в такой сердечной просто­те, какой мне уже вряд ли когда удастся достичь, поэтому молю о том, чтобы, слушая мои слова, вы сидели в тихой, спокойной комнате. Секрет мой в том, что мне нужен Бог — что я болен, устал и больше не могу один. Мне нужен Бог, который помог бы мне давать, так как, похоже, я больше не способен давать; который помог бы мне быть добрым, так как, похоже, я больше не способен к доброте; который помог бы мне любить, так как, похоже, я утратил способность любить.

-----------------------------

Я все глубже и глубже захожу в стремительно текущую воду. Яички съеживаются. Вода затекает в ямку пупка и холодом обжигает грудь, руки, шею. Она достигает рта, носа, ушей, и рев ее та­кой громкий — этот рев, эти рукоплескания.

Эти руки — руки, которые исцеляют; руки, ко­торые поддерживают; руки, которых мы желаем, потому что они лучше, чем само желание.

Я полностью погружаюсь в воду. Обхватываю колени руками, забываю о силе тяготения и пла­ваю в затоне, и даже здесь, под водой, слышу ее рев, рев рукоплесканий.

Эти руки — руки, которые пестуют, руки, ко­торые придают форму; руки, которые касаются губ, губы, которые произносят слова — слова, воз­вещающие нам о том, что мы — единое целое.




Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2015-05-08; Просмотров: 332; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы!


Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет



studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! Последнее добавление




Генерация страницы за: 0.011 сек.