Происхождение основных понятий или категорий ума

В основе наших суждений имеется известное число существен­ных понятий, которые управляют всей нашей умственной жиз­нью; философы со времени Аристотеля называют их категориями разума: это понятия времени, пространства², рода, числа, причи­ны, субстанции, личности и т.д. Они соответствуют наиболее все­общим свойствам вещей. Они являются как бы основными рамка­ми, заключающими в себе мысль; последняя может освободиться от них, только разрушивши самое себя. Другие понятия случайны и изменчивы; нам кажется, что они могут отсутствовать у челове­ка, у общества в ту или иную эпоху, первые же, напротив, пред­ставляются нам почти неотделимыми от нормальных отправлений разума. Они составляют как бы «костяк» последнего. Анализируя методически религиозные верования, непременно встречаешься с наиболее основными из этих категорий. Они родились в религии и из религии, они — продукт мысли религиозной.

Это наблюдение уже само по себе интересно. Но вот то, что придает ему подлинную важность. Религия есть явление сущест­венно социальное. Религиозные представления суть коллективные представления, выражающие реальности коллективного характе­ра. Обряды суть способы действия, возникающие среди тех или других общественных групп и предназначенные для возбуждения, поддерживания или нового создания известных психических со­стояний этих групп. Но если категории имеют религиозное проис­хождение, то они должны быть одарены и общими свойствами всех религиозных фактов, они должны быть также явлениями со­циальными, продуктами коллективной мысли. По крайней мере (так как при современном состоянии наших знаний в данной об­ласти следует остерегаться всяких исключительных и радикальных тезисов) вполне законно предположить, что они изобилуют соци­альным содержанием..

В этом, впрочем, и теперь уже можно убедиться, что касается некоторых категорий. Попытайтесь, например, представить себе время, не принимая в расчет приемов, посредством которых мы его делим, измеряем и выражаем известными, знаками; время, ко­торое не было бы последовательностью или рядом годов, месяцев, недель, дней и часов! Это нечто почти немыслимое. Мы можем понимать время только под условием различения в нем разнород­ных моментов.

Откуда же проистекает эта разнородность? Несомненно, что состояния сознания, уже испытанные нами, могут вновь возни­кать в нас в том же самом порядке, в каком они первоначально протекали; точно так же и отдельные, части нашего прошлого мы можем снова воспроизвести в настоящем, невольно отличая их в то же время от настоящего. Но как бы ни было важно это разли­чение для нашего частного опыта, оно недостаточно, чтобы со­здать понятие или категорию времени. Эта последняя состоит не просто в частичном или огульном воспоминании нашей протек­шей жизни. Она есть отвлеченная и безличная рамка, которая обрамляет не только-наше индивидуальное существование, но и бытие всего человечества. Заключенное в эти пределы время не есть мое время; это есть время, которое объективно мыслится всеми людьми одинакового культурного уровня. Однако этого уже до­статочно, чтобы понять, что определение времени есть дело кол­лективное. И действительно, наблюдение подтверждает, что по­рядок, в котором все явления располагаются во времени, заимст­вован из социальной жизни. Разделения на.дни, недели, месяцы, годы и т.д. соответствуют периодичности обрядов, праздников и публичных церемоний. Всякий календарь выражает ритм кол­лективной деятельности и служит для удовлетворения его пра* вильности³.

Не иначе дело обстоит и с пространством. Как показал Гаме-лен, пространство не есть та смутная и неопределенная среда, ко­торую воображал себе Кант: чистое и абсолютно однородное, оно не служило бы ничему и не могло бы даже быть схвачено мыслью. Пространственное представление состоит существенно в извест­ном порядке первичного распределения данных чувственного опы­та. Но это распределение было бы невозможно, если бы все части пространства были качественно равнозначительны, если бы они действительно могли заменять друг друга. Чтобы иметь возмож­ность расположить вещи пространственно, нужно обладать и воз­можностью распределить их различно: одни положить направо, другие — налево, одни — наверх, другие — вниз, к северу и к югу, к западу и к востоку и т.д. подобно тому, как для расположения во времени состояний сознания необходимо иметь возможность от­нести их к определенным срокам. Это значит, что пространство, подобно времени, не могло бы быть тем, что оно есть, если бы оно не было делимо и если бы оно не дифференцировалось. Но откуда могли взяться эти различия, столь важные для пространства? Само по себе оно не имеет ни правой, ни левой стороны, ни верха, ни низа, ни севера, ни юга и т.д. Все эти деления, очевидно, объясня­ются различной эмоциональной оценкой той или другой окру­жающей среды. А так как все люди одной и той же/цивилизации представляют себе пространство одинаковым образом, то очевид­но, что эта эмоциональная оценка и зависящие от нее разделения пространства были у них также одинаковы, а это-то почти несомненно и указывает на социальное происхождение таких разли­чий⁴. Далее,.имеютсяслучаи, где этот социальный характер обна­руживается вполне ясно. В Австралии и в Северной Америке су­ществуют общества, где пространство рассматривается как необъ-ятнцй круг, потому что само становище их имеет форму круга и пространство у них разделено точно так же, как и становище всего племени. Там столько же отдельных «стран света», сколько имеет­ся кланов и племен. Каждая отдельная область обозначается через тотем того клана, которому она назначена. У Зуни, например, «пу­эбло» (по-испански): народ состоит из семи частей, каждая пред­ставляет собой группу кланов, возникшую, вероятно, из одного клана, который потом разделился. И пространство вообще состо­ит из тех же семи стран,? причем каждая из них является тесно связанной с соответствующей частью, «pueblo». «Таким образом, — говорит Кашинг, — одна часть племени чувствует себя тесно свя­занной с севером, другая представляет собою запад, третья — юг» и т.д. Каждая часть племени имеет свой характеристический цвет, который ее символизирует; подобно этому и каждая страна света имеет тот же цвет.

С течением времени число основных кланов колебалось; соот­ветственно этому колебалось и число стран света. Таким образом, социальная организация служила образцом для пространственной организации, являющейся как бы отпечатком первой. В послед­ней нет ничего, вплоть до деления на правую и левую стороны, что не было бы продуктом религиозных, следовательно, коллек­тивных представлений. |

Аналогичные же доказательства можно найти и относительно понятий рода, силы, личности и действительности. Позволитель­но даже спросить, не зависит ли от социальных, условий и поня­тие противоречия. Думать так нас побуждает то, что власть, кото­рую оно получило над мыслью, изменялась в зависимости от вре­мени и состава человеческих обществ. Принцип тождественности ' теперь господствует в сфере научной мысли; но существует об­ширные системы представлений, игравших значительную роль в истории идей, где этот принцип сплошь и рядом не признавался: это мифология, начиная'с самых грубых и кончая самыми утон­ченными⁵.

Здесь постоянно ставится проблема бытия, обладающего одно­временно самыми противоречивыми' атрибутами:; единством 'и.множественностью, материальностью.и духовностью, способнос­тью подразделяться до бесконечности, ничего не теряя из своего, состава,-и т.д.

Именно в мифологии является аксиомой то, что часть равна целому. Эти колебания, испытанные началом тождественности, управляющим современной логикой, доказывают, что оно, буду­чи далеко не извечным свойством в умственной природе'челове­ка, зависит хотя бы только от части,'от факторов исторических, а следовательно, социальных. Мы не' знаем в точности, каковы эти факторы; но мы имеем право думать, что они действительно су­ществуют.

При допущении этой гипотезы проблема познания получает новую постановку. До настоящего времени на этот счет имелись лишь две доктрины. Для одних категории были невыводимы из опыта: они логически предшествовали ему и являлись 'условием его возможности. Вот почему и говорят о них, что они априорны. Для других, напротив, они построены из отдельных опытов индиви­дуальным человеком, который и является настоящим их-творцом⁶.

Но то и другое решение вызывают серьезные возражения; При­емлем ли тезис эмпиристов? При утвердительном ответе пришлось бы отнять у категорий все их характеристические свойства;'; Они отличаются от всех других знаний своей всеобщностью и необхо­димостью. Они — наиболее общие понятия, которые в силу того, что они приложимы ко всему реальному и несвязаны ни с каким объектом в частности, независимы от каждого отдельного, субъек­та. Они: являются общей связью, соединяющей все умы, перекрест­ком, на котором они необходимо встречаются уже потому, что разум, представляющий собой не что иное. как; совокупность ос­новных категорий, облечен таким авторитетом, из-под власти ко­торого мы не можем освободиться по произволу. Когда мы пыта­емся восстать против него, освободить себя от некоторых из таких, понятий, мы наталкиваемся на самое живое сопротивление. Сле­довательно, категории не только зависят от нас, но, напротив, они предписывают нам наше поведение. Эмпирические же данные имеют диаметрально противоположный характер. Ощущение и образное представление относятся всегда к определенному объек­ту или к совокупности объектов определенного рода; они выража­ют преходящее состояние отдельного сознания: они в существе своем индивидуальны и субъективны.

В силу этого мы можем относительно свободно распоряжаться представлениями, имеющими подобное происхождение. Правда, когда ощущения переживаются нами, они нам навязываются фак­тически. Но юридически мы остаемся хозяевами их, и от нас зави­сит, рассматривать их так или иначе, представлять их себе проте­кающими в ином порядке и т.п. По отношению к ним ничто не связывает, нас. Таковы два вида знаний, представляющие собой как бы два.полюса ума. В подобных условиях вывести разум из опыта — значит заставить его исчезнуть, ибо такой вывод равно­силен сведению всеобщности и необходимости, характеризующих разум, к простым видимостям, к иллюзиям, которые могут быть практически удобны, некоторые не имеют под. собой:никакой реальной почвы. Это значит также отказаться признать объектив­ную реальность логической жизни, упорядочение и организация которой и являются главной функцией категорий. Классический эмпиризм примыкает к иррационализму и часто сливается с ним.

Априористы, несмотря на смысл, обычно придаваемый этому ярлыку, более почтительны к фактам. Они не допускают как само­очевидную истину того, что категории созданы из одних и тех же элементов, что и наши чувственные восприятия, они системати­чески не оголяют их, не. лишают их реального содержания, не сводят все их к пустым словесным построениям. Напротив, они признают их характеристические черты. Априористы суть рацио­налисты. Они верят что мир, имеет логическую сторону или грань, находящую свое высшее выражение в разуме. Однако для этого им приходится приписать разуму некоторую способность переходить за пределы опыта, и нечто присоединять к тому, что ему дано непосредственно. Но беда их в том, что они не объясняют этой странной способности, так как нельзй же считать объяснением утверждение, что она присуща природе человеческого ума;'"Нужно было бы показать, откуда берется это удивительное превосходство наше и каким образом мьгможем находить в вещах отношения, которые не может дать нам непосредственное наблюдение самих вещей. Сказать, что сам опыт возможен лишь при этом условии,— значит изменить, передвинуть, а не 'решить задачу; Ибо речь'идет именно отом, почему опыт сам по себе недостаточен и предлага­ет условия, которые для него являются внешними и предшеству­ющими. Отвечая на этот вопрос, иногда прибегали к фикции вые-;

шего или божественного разума, простой эманацией которого яв­ляется разум человека. Но эта гипотеза имеет тот недостаток; по она висит в воздухе, не может быть экспериментально проверена и, следовательно, не удовлетворяет условиям,, предъявляемым к научной гипотезе. Сверх того, категории человеческой мысли ни'когда не закреплялись одной неизменной-форме;³ Они создавались, уничтожались и пересоздавались беспрестанно;1они изменялись, в зависимости от времени и места. Божественный же разум, напротив, одарен противоположным свойством.гКаким.же. образом его неизменность может объяснить эту непрерывную изменяемость?; Вот два понимания, которые в течение веков борются друге;

другом, и если этот спор все еще продолжается, то только потому, что аргументы обеих сторон почти равносильны. Разум как форма одного лишь индивидуального опыта означает отсутствие разума.'С другой стороны, если разумом признать способности, • ему бездоказательно приписываемые, то этим самым мы как будто ставим его вне природы и вне науки. При наличности прямо проти­воречивых возражений решение остается неопределенным. Но если допустить социальное происхождение категорий,,то дело примет. тотчас же совершенно иной оборот.

Основное положение априоризма гласит, что знание состоит из двоякого рода элементов, несводимых друг^; к другу⁷. Наша ги­потеза, удерживает целиком этот принцип. В самом деле, знания, которые зовутся эмпирическими,'• которые одни всегда.служили, теоретикам эмпиризма для обоснования их взглядов на разум,— эти знания возникают в нашем уме под прямым действием объек­тов. Следовательно, мы имеем тут дело с индивидуальными состо­яниями, которые всецело объясняются психической природой индивида. Напротив, если-категории (как мы-думаем) являются существенно коллективными.представлениями;! они выражают со­бой прежде всего те; или другие состояния коллективности, они' зависят от ее состава и способа организации, от, ее морфологии, от ее институтов — религиозных,, моральных, экономических и т.д. Следовательно, между этими двумя родами представлений суще­ствует такое же, расстояние, какое отделяет индивидуальное от со­циального. Нельзя поэтому выводить коллективные представле­ния из индивидуальных, как нельзя выводить общество из инди­вида, целое из части, сложное из простого⁸.

Общество есть реальность sui generis, оно имеет собственные свойства, которых нельзя найти вовсе или в той жесамой форме в остальном мире. Поэтому представления, которые его выражают, имеют совершенно иное содержание, чем представления чисто индивидуальные, и: заранее г можно быть уверенным, чтопервые прибавляют кое-что ко вторым.

Даже самый способ образования тех и других ведет к их дифференцированию. Коллективные представления — продукт об ширной, почти необъятной кооперации, которая развивается не только в пространстве, но и во времени. Для их создания множество различных умов сравнивали между собой, сближали и'соединяли свои идеи и свои чувства, и длинные ряды поколений накопляли свой опыт и свои знания. Поэтому в них как бы сконцентрирова­лась весьма своеобразная умственная жизнь, бесконечно более богатая и более сложная, чем умственная жизнь индивида. Отсюда понятно, почему разум обладает способностью переходить за пре­делы эмпирического познания. Он обязан этим не какой-нибудь неизвестной мистической силе, а просто тому факту, что человек, согласно известной формуле, есть существо двойственное. В нем два существа: существо индивидуальное, имеющее свои корни в Организме и круг деятельности которого вследствие этого оказывается узкоограниченным, и существо социальное, которое является в нем представителем наивысшей реальности интеллектуалы ного и морального порядка, какую мы только можем познать путем наблюдения, — я разумею общество. Эта двойственность»; на­шей природы имеет своим следствием;в порядке' практическом несводимость морального идеала к утилитарным Побуждениям; впорядке отвлеченной мысли — несводймость разума к индивидуальному опыту. В какой мере 'индивид причастен к; обществу, в той же мере он естественно перерастает самого себя и тогда, когда он мыслит, и тогда, когда он действует,

Тот же социальный характер позволяет понять. Откуда происходит необходимость категорий'. Говорят, что' идея бывает необходимой тогда, когда она, благодаря своей внутренней ценности,¹ сама навязывается уму, не нуждаясь в каком бы то ни было доказатель­стве. Следовательно, в ней есть.нечто принудительное, что вызывает согласие без предварительного Изучения. Априоризм постулирует, но' не' объясняет эту' своеобразную силу категорий. Сказать, что категории необходимы, потому что они неразрывно связаны с деятельностью мысли, — значит просто повторить, что они необходимы. Если же они имеют происхождение, которое; мы им приписываем, то их превосходство перестает заключать в с ебе что-либо удивительное;

И в действительности они выражают собой наиболее общие из отношений, существующих между вещами. Превосходя своей широтой все другие понятия, они управляют всеми сторонами нашей умственной жизни. Поэтому, если бы в один.и тот жё период истории люди не имели однородных понятий о времени,'пространстве; причине, числе и т.д.,всякое согласие между отдельными умами сделалось бы невозможным, а следовательно, стала бы не­возможной и всякая совместная жизнь. В силу этого общество не может упразднить категорий; заменив их частными и^j произволь­ными мнениями, не упразднивши самого себя; Чтобы иметь возможность жить, оно нуждается, не только в моральном согласии, и в известном минимуме логического единомыслия, за пределы ко­торого нельзя было бы переступать по произволу. Вследствие это­го общество всем своим авторитетом давит на своих членов и стре­мится предупредить появление «отщепенцев». Если же какой-ни­будь ум.открыто нарушает общие нормы мысли, общество; пере­стает считать его нормальным человеческим умом и обращается с ним как с субъектом патологическим; Вот почему, если в глубине нашего сознания мы попытаемся отделаться от этих основных понятий, мы тотчас же почувствуем, что мы невполне свободны, мы встретим непреодолимое сопротивление и внутри и вне нас.

Извне — нас осудит общественное мнение, а так как общество представлено также ив нас, то оно будет сопротивляться и здесь, противополагая наше внутреннее «я» этим революционным поку­шениям, благодаря чему у нас и получится впечатление, что мы не можем упразднить категорий, не рискуя тем, что наша мысль перестанет;быть истинно человеческой мыслью..Авторитет общества в тесном союзе с известными видами мышления является как бы неизбежным условием всякого общего действия⁹. Необходимость как основная черта категорий не, составляет, следовательно, ре­зультата простых навыков ума, от которых он мог бы освободиться путемсортветствуюших усилий; она тем не менее может быть фи­зической или метафизической необходимостью, так как категории изменяются сообразно времени и месту, но она есть особый вид моральной необходимости и в умственной жизни играет ту же роль, какую моральный: долг играет по отношению к нашей волевой деятельности'°. Яо если категории сызначала выражают, только социальные состояния, не следует ли, отсюда, что они могут при­лагаться к остальной природе лишь в качестве метафор?.Если они возникли единственно с целью ближайшего,определения социаль­ных явлений, то могут ли они быть распространены на другие раз­ряды фактов иначе, как условно? В силу этих соображений за ними, когда мы их прилагаем к явлениям мира физического или биоло­гического, не следует.ли признать лишь значение искусственных символов, полезных'только практически? Таким образом, мы с известной точки зрения как будто снова возвращаемся к номина­лизму, и эмпиризму;

- Но толковать как социологическую теорию познания — это значит забывать,.что если, общество и, представляет специфическую реальность,' однако оно в то же время не есть государство в государстве; оно составляет часть природы, ее наивысшее прояв­ление. Социальное царство есть; царство естественное, Отличаю­щееся от других царств природы лишь своей большей сложнос­тью. Основные отношения между явлениями, выражаемые категориями, не'могут поэтому быть существенно различными в: различ­ных царствах. Если в силу причин, которые будут (исследованы нами, они проявляются более отчетливо в социальном мире,;то отсюда не следует, чтобы они не существовали и в остальной при­роде, хотя; и под, более скрытыми формами. Общество делает их более очевидными но они'не являются его исключительной осо­бенностью. Вот'почему понятия, созданные по образцу и подобию социальных фактов, могут помочь нашей мысли и тогда, когда она обращена на другие явления природы. Если в силу того только, что это — понятия, построенные умом; в них имеется нечто ис­кусственное, то мы должны сказать, что искусство здесь по пятам следует за природой и стремится все более и более слиться с нею".

Из того, что идеи времени, пространства," рода, причины по­строены из социальных элементов,"'не следует, что они'лишены всякой объективной ценности. Напротив, их социальное проис­хождение скорее ручается за то, что: они имеют корни, в самой природе вещей¹².

' Обновленная таким образом теория познания кажется призван­ной соединить в себе положительные достоинства двух соперни­чающих теорий без их явных недостатков. Она сохраняет все "основания начала априоризма, но'в то же время вдохновляется духом того позитивизма, которому пытался служить эмпиризм. Она не лишает разум его специфической способности, но одновременно объясняет ее, не выходя за пределы наблюдаемого мира. Она ут­верждает как- нечто реальное двойственность нашей умственной жизни, но сводит ее к ее естественным причинам. Категории пере­стают быть в наших глазах фактами первичными, не допускающи­ми анализа, весьма простыми понятиями, которые первый встреч­ный" мог извлечь из. своих личных наблюдений и которые, к не­счастью, усложнило народное, воображение; а-напротив, они счи­таются нами ценными орудиями мысли, терпеливо созданными в течение веков общественными группами, вложившими в них луч­шую часть своего умственного капитала". В них как бы резюмирована каждая часть человеческой истории.

Во.всяком случае, для'успешного понимания и обсуждения их необходимо прибегнуть к иным приемам, чем те, которые были в ходу до настоящего времени. -Чтобы знать, как создались эти по­нятия, которые установлены не нами самими, недостаточно обра­щаться с запросами к нашему сознанию, а нужно выйти наружу, нужно наблюдать факты и изучать историю, нужно установить целую науку, науку сложную, которая может развиваться лишь медленно и только с помощью коллективной работы.:,,

Дата добавления: 2015-05-26