Жизнь и творчество Константина Васильева 2 страница

Трудно далась художнику расшифровка персонажа русского былинного эпоса — любимого в народе богатыря Вольги Святославовича. Вольга выдавал себя за племянника и крест­ника киевского князя Владимира.

Вольга владел сокровенным знанием и мог, ска­зав заветное слово, а затем трижды ударившись оземь, обра­титься в муравья, чтобы пробраться во вражескую крепость, или, приняв облик горностая, перегрызть тетиву луков у врага; принимал, если требовалось, облик волка, барана, оленя, соко­ла, щуки.

Но если в Илье Муромце и других богатырях преобладало все же «человеческое начало», то в Вольге Святославовиче ху­дожник усмотрел явный крен в сторону «божественного».

Васильев точно вдохнул жизнь в этот художественный образ. В вытянутую десницу Вольги Святославовича Константин вло­жил огненный меч, который языками пламени будто прожига­ет ограниченное рамками картины пространство, врывается в реальную жизнь. Богатырь передает небесный огонь людям.

Духовная сила самого художника проступает в этом образе мифического полубога. Иначе как и объяснить неудержимую мощь живописного произведения, способного так активно воз­действовать на зрителя. Картину можно смело отнести к числу лучших работ Васильева.

Работа над образом Вольги подтолкнула фантазию художни­ка. Он попытался воссоздать образ Сварожича, славянского бо­га огня, и сделал несколько интересных эскизов маслом, но не остановился на этом и использовал эскизы для написания вер­ховного правителя славянского пантеона — Свентовита.

Константин выразил свое понимание этого существа, создав образ языческого бога, выношенный в процессе творческого поиска и рожденный интуицией художника. Во всяком случай его эстетическое восприятие мира не позволило изобразить Свентовита о четырех головах, пусть даже каждая из них и име­ла особое смысловое звучание, выражая все стороны света либо времена года.

Васильев написал величественную фигуру мужественного воина. В правой руке его — стальной меч с рукоятью, украшен­ной серебром, в левой — щит; на груди, на массивном панци­ре — выпуклая голова тельца, символизирующая плодородие, на шлеме восседает, раскинув могучие крылья, орел. Красивое лицо воина утопает в курчавой русой бороде.

Мысль о причинах многовекового непримиримого противо­стояния близких по духу и культуре народов — славянского и Немецкого — будет постоянно волновать художника, что найдет отражение во многих его работах.

Создав образы богатырей круга великого князя Владимира художник встал перед необходимостью написать наиболее важную по смысловому содержанию работу, которая должна была бы венчать весь древний песенно-дружинный эпос. Это картина «Вольга и Микула».

Художник изобразил на картине момент встречи Вольги и Микулы Селяниновича. Смелый композиционный прием воз­вышает над самим горизонтом фигуру пахаря Микулы — под­линного хозяина своей земли, который и пашет, и сеет, и кор­мит, и защищает, когда нужда приходит. Образ труженика Ми­кулы, созданный Васильевым, вместил в себя весь дух народ­ный: в нем подлинно органический сплав завоеваний совре­менного реализма с формами народно-поэтического сознания

Но на этом Константин не заканчивает писать на былинные темы. Он создает несколько живописных работ, посвященных Садко, Василию Буслаеву, глубоко поэтическую картину об Ав­дотье Рязаночке, которая смогла мудрой речью, силой души и жертвенной самоотверженностью покорить недоброе сердце ордынского царя и вернуть из неволи весь полон рязанский. Сохранились интересные карандашные рисунки на тему былин о Соловье-разбойнике, Лихе Одноглазом.

Васильев с неослабным вдохновением трудился над пости­жением сказочно-исторического мира былин. Ему нравилось распознавать, что же более всего поражало на протяжении ве­ков народную память и воображение, в чем истоки народных представлений о правде, добре, красоте. Константин сокрушал­ся, что многие былины не дошли до нас во всей полноте, иные из них лишь намекают на неизвестные нам события, на то, что существовала, возможно, целая эпопея, теперь утраченная. Для него казалось очевидным, что все былинные песни соединены между собой не одним каким-нибудь великим событием, не ув­лекающим ходом времени, а выражают многообразие всей жиз­ни и составляют одно живое целое.

И все-таки муки поиска недостающих живописных средств не покидали Васильева. Еще в период увлечения формальным искусством он интуитивно шел к убеждению, что числовые за­коны гармонии одинаковы для живописи, музыки, архитекту­ры. Теперь же, в реалистической живописи, отсутствие ясных канонов, например при построении композиций, мучило его.

Узнав о композиционном золотом сечении, которым поль­зовались древние греки, Константин решил «поверить алгеброй гармонию».

Но с чего начать? Всю информацию по этому вопросу ху­дожники за ненадобностью давно растеряли. Единственное, что было известно всякому образованному человеку, — это сущест­вующая числовая связь построения всего сущего в природе, от­крытая Пифагором. Связь, на которую намекал еще Платон, говоря, что суть красоты в отношении частей друг к другу и к Целому. Применительно к линейным отрезкам открытие Пифа­гора выглядит просто: меньшая часть относится к большей, как большая ко всему отрезку.

Сейчас трудно доподлинно назвать этапы, которые прохо­дил художник, создавая картины. Костя не любил писать на глазах, не любил, чтобы кто-то наблюдал за изменениями на полотне в процессе творчества. Не случайно среди множества сохранившихся фотографий Васильева, где он запечатлен в са­мые различные моменты жизни, нет ни одной, на которой он находился бы за работой.

По-видимому, Константин и писал-то чаще всего ночью именно из-за нежелания приоткрывать святая святых своего труда. В этом есть какой-то великий изначальный смысл: за­рождение настоящего искусства должно быть таинством. Ис­тинные мастера в высоком значении этого слова неизменно следовали такому правилу. Гёте в свое время писал: «Чем ху­дожник отличается от естествоиспытателя? Тем, что идея есте­ствоиспытателя дозревает в общении и только там может быть выношена. А художник ее оберегает, некую ее непорочность до тех пор, пока сам не отшлифует до мелочей».

С высокой меркой подходя к любому творческому процессу, Константин никогда не рисовал при друзьях и знакомых.

Сам процесс перенесения изображения на полотно длился недолго. Так, к пятидесятилетию Клавдии Парменовны Костя написал ей в подарок картину «Жница» всего за одну ночь. Иногда, не имея в запасе чистого холста, Константин брал уже готовую работу и прямо по живописи делал новую запись.

Найденный образ жил в нем и ничем не мог быть затуманен. По словам самого Константина, он часто влюблялся в свою ра­боту еще до ее написания. Но после завершения художника на­чинало преследовать обостренное чувство неудовлетвореннос­ти.

Чтобы создать сыну необходимую обстановку для творчест­ва, Клавдия Парменовна, несмотря на стесненные жилищные условия, из трех небольших комнат две выделила сыну, а сама располагалась вместе со старшей внучкой Наташей в крошечной комнатке. Это давало возможность Константину работать над полотнами большого формата; их он ставил по диагонали из одной комна­ты в другую, через проем в двери.

Васильев писал кар­тину, а внизу копошились три его племянницы. Они держали в руках кисти и малевали красками прямо по низу холста. Самой усердной из них была Люся. Иногда Костя заразительно смеялся и приглашал в свидетели Клавдию Парменовну.

Васильев всегда находился в поиске, в постоянном творчес­ком напряжении. Константин принадлежал к редчайшей категории людей, ко­торым неизменно сопутствует вдохновение, но они его не чув­ствуют, потому что для них это привычное состояние. Они как будто от рождения и до смерти живут на одном дыхании, в по­вышенном тонусе. Константин все время любит природу, все время любит людей, все время любит жизнь. Почему он наблю­дает, почему и ловит взгляд, движение облака, листочка. Он по­стоянно ко всему внимателен. Вот это внимание, эта любовь, его стремление ко всему хорошему и были вдохновением Василь­ева. И в этом заключалась вся его жизнь.

Но несправедливо, конечно, утверждать, будто жизнь Кон­стантина Васильева была лишена неизбывных человеческих ра­достей.

Однажды (Константину было тогда семнадцать лет) его сестра Валентина, вернувшись из школы, рассказала, что к ним в восьмой класс пришла новенькая — красивая девчонка с зеле­ными раскосыми глазами и длинными, до плеч, волосами. Приехала она жить в курортный поселок из-за больного брата. Константин предложил привести ее для позирования.

Когда четырнадцатилетняя Людмила Чугунова вошла в дом, Костя неожиданно растерялся, засуетился, начал переставлять мольберт с места на место. Девушка только удивлялась, не со­образив сразу, что он носится по комнате. Первый сеанс длил­ся долго. Вечером Костя пошел провожать Люду домой. Ватага ребят, попавшихся им навстречу, жестоко избила его: сразу и безоговорочно Люда была признана самой красивой девчонкой поселка. Но разве драка могла охладить пылкое сердце худож­ника? Он полюбил девушку. Каждый день писал ее портреты. Людмила пересказывала ему свои романтические сны, и он де­лал к ним цветные иллюстрации. Они оба не любили желтый цвет (может быть, просто юношеская неприязнь к символу из­мены?), и однажды, нарисовав голубые подсолнухи, Костя спросил: «Ты понимаешь, что я написал? Если нет, лучше мол­чи, ничего не говори...»

Константин приобщал Людмилу к музыке, литературе. Ка­залось, они понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда. Как-то раз Людмила зашла к Константину с подругой. Он в это время вместе с Толей Кузнецовым сидел в полумраке, увлечен­но слушал классическую музыку и на вошедших никак не отреа­гировал. Для подруги Люды такое невнимание показалось ос­корбительным, и она утащила Люду за руку.

После этого девушка долго боялась встреч, чувствуя, что обидела Костю. Все существо ее тянулось к нему, и, когда ей становилось совсем невмочь, она подходила к его дому и часа­ми сидела на крыльце. Но дружеские отношения прервались.

Прошло несколько лет. Как-то на электричке Константин возвращался из Казани вместе с Анатолием. Встретив в вагоне Людмилу, он подошел к ней и пригласил:

— У меня в Зеленодольске открылась выставка. Приходи. Там есть и твой портрет.

Звонкая, радостная надежда пробудилась в ее душе. Конеч­но же, она приедет!

Но дома мать категорически запретила: «Не поедешь! Чего. мотаться куда-то, у тебя и без того полно его рисунков и портретов!»

Выставка закрылась, и неожиданно Константин сам пришел к ней в дом. Собрав все свои рисунки, на глазах у Людмилы по­рвал их и молча ушел. Навсегда...

Собственно материального благополучия Константин был лишен, но никаких неудобств от этого не испытывал, со всеми бытовыми трудностями справлялся легко... Действительной жизнью представлялось ему бытие в творчестве, в духовном го­рении, которое требовало полной отдачи сил. Вот здесь-то ху­дожнику постоянно приходилось одолевать трудности, неиз­менно воюя с неудовлетворенностью достигнутым, нехваткой времени. Именно эта его жизнь была сложна, она не могла дать ему покоя или передышки.

Кроме разработки русского эпического наследия, русской мифологии, Константин много делал и в области мифологиче­ских сюжетов других народов: искал общность глубоких корней в их творчестве, осмысливая и вычленяя главное. Он прекрас­но знал скандинавский и немецкий эпос, мифологию Древней Греции, Рима, индийскую эпическую поэзию.

Правда, по складу своего характера он ничего не изучал про­сто так, а, читая что-либо, быстро схватывал все, проникая в самую суть явления. Знания не накапливал, а творчески интерпретировал, и, по существу, это было уже не изучение, а попутное создание своего. Так было и в период, когда параллельно русским эпосом он очень увлеченно работал над эпосом скандинавским.

Первая книга Константина, которую он очень тщательно изучал, были «Исландские саги. Сага — рассказ о больших судьбах и испытаниях людей, во­круг которых формируются все события.

Трудно было не поддаться соблазну запечатлеть такой, на­пример, отмеченный художником отрывок из «Саги о людях из Лаксдаля». И такую картину художник действительно написал как заго­товку к разрабатываемой теме. То были первые шаги живопис­ца в неведомый до поры мир легендарных людей. Ему захоте­лось войти в этот суровый, но полный поэзии мир гордых, за­носчивых, златолюбивых, коварных и неистовых воинов, но, одновременно, мужественных, верных и мудрых людей. С каж­дым новым шагом он обретал уверенность, точнее ориентиро­вался в пространстве древней эпохи.

Конечно, обращаясь к истории через книги, он видел в ней основы национальной культуры, глубинные ее истоки. Отсюда неизменный интерес к фольклору — народной по­эзии, песне. Среди оставленных Васильевым рабочих записей есть и такая: «...нужно вернуться к истокам родного языка и родной поэзии, освобождая былую силу и былой возвышенный дух, который дремлет в памятниках национальной древности...».

И художник неустанно искал возможности раскрыть глуби­ну и силу чувств своего народа. Порой ему казалось, что он ощутил, интуитивно поймал зрительное выражение этих чувств и страстей. Иногда ему бывало достаточно одного какого-ни­будь символа, чтобы развернуть в своем сознании, а потом и на полотне панораму событий, ушедших в далекие времена.

Так он создал и картину «Нечаянная встреча». Толчком для ее написания послужили старинные ворота, увиденные Василь­евым во время двухдневных странствий с Шорниковым по ма­рийским лесам. Это были резные дубовые ворота с орнаментом и вязью: «1887 год». Старинные ворота очень понравились ху­дожнику, и он сказал другу:

— Надо сделать картину, где бы они «работали».

Созданная художником картина удивительна. Она характе­ризует Васильева как зрелого мастера. Отточенная, филигран­ная техника, безукоризненный вкус художника, высокого уровня декоративность — весь этот сплав мастерства, поиска, духов­ной мощи художника нашел отражение в картине «Нечаянная встреча».

Эта работа, как и другие его мифологические полотна, вос­принимается по мере углубления в нее как бы на трех уровнях. При первой встрече с ней видится что-то красивое и удивитель­но знакомое, родное, словно в памяти звучит голос предков. При более глубоком проникновении в суть картины понима­ешь, что художник всеми найденными им средствами сумел сказать главное о героях, раскрыть их внутренний мир.

По своему философскому содержанию многие картины ху­дожника наличием второго незримого плана созвучны с мысля­ми Ф. М. Достоевского: одно направление духовного поиска. И действительно, совершенствуя свое мировоззрение, проникая в тайники психологии людей самых различных эпох и этносов, Васильев ощутил вдруг в себе силу, способность воспринимать мир глазами Достоевского.

Великий писатель в жизни художника занимал особое место и, может быть, подспудно воздействовал на его становление.

Интерес к творчеству Федора Михайловича Достоевского проявился у Константина еще в школе-интернате, под влияни­ем Анатолия Максимова, который в поисках смысла жизни чи­тал произведения философского плана и, конечно, не мог обойти работы Достоевского. Тогда однокашники впервые по­знакомились с романом «Преступление и наказание». Во время учебы в Казани Васильев уже знал и ценил творчество писате­ля, пытался осмысливать и выражать его идеи в красках.

Первую работу этого плана он создал в тот период, когда расставшись с импрессионизмом, стал рисовать беспредметные композиции. Художник выполнил одну из них тушью и каран­дашом на ватмане, изобразив формально красивые неизвестные предметы, отдаленно напоминающие человеческие фигуры и какие-то символы. Работа походила на застывшее мгновение сна, тот его момент, когда видоизменяются и растекаются фор­мы, когда сновидения сменяются одно другим, наслаиваются, происходят какие-то фантастические совмещения совершенно нелогичных вещей. Это была иллюстрация к роману «Преступление и наказание».

Константина увлекло предложение, совпавшее с его собст­венным желанием продолжить работу над воплощением образа Достоевского. Ответственность перед темой определила серьез­ность, с которой художник подходил к работе над картиной. Он собрал почти все известные фотографии писателя и воспомина­ния о нем, содержащие описания внешности и характера. Стре­мясь достичь подлинности во всем, Васильев интересовался личными вещами писателя, обстановкой его кабинета.

Достоевский на портрете изображен не углубленным в само­созерцание — в нем чувствуется сила и уверенность, которую дает писателю сознание нравственной правды его идеалов. Вид­на трудная напряженная работа мысли, и в то же время взгляд писателя устремлен на нас, как будто он думает о том, поймем ли мы, что он хотел сказать, поверим ли ему. И как высказать на бумаге и передать людям свое понимание истины?

Чаще же всего Васильев находился в привычной для него замкнутой среде, в окружении женщин и детворы: матушки, се­стер, племянниц. Кое-кто из друзей осуждал его за такое окру­жение, считая, что Константин в семейных делах погряз и не может от них освободиться. Ему советовали все бросить, по­ехать надолго в Москву, познакомиться там с известными ху­дожниками, людьми искусства.

Отъезд назначили на конец декабря. Дело было накануне встречи Нового 1975 года, а этот семейный праздник Костя хо­тел провести дома. Но мосты были сожжены — машина заказа­на, и, чтобы не срывались намеченные планы, вместе с ним вызвался поехать Геннадий Пронин.

Общение с маститым художником оставило глубокий след в душе Константина. Глазунов вдохновил Васильева на создание большой серии работ из цикла «Русь былинная»: одного фор­мата и в одном стилевом решении — специальный вариант для репродуцирования картин на открытках. Константин выполнил это задание, но, к сожалению, не успел показать картины сво­ему наставнику. После гибели Васильева часть их действитель­но вышла в свет в издательстве «Изобразительное искусство» в открыточном варианте.

Наступила очередная полоса депрессии, творческого застоя художника. По-видимому, для тонкой, несколько сентиментальной и ранимой натуры Васильева переход в другую среду мог стать губительным. Живя в поселке, Константин находился в замкнутой атмосфере, ставшей его сложной судьбой, атмосфера эта была такова, что он мог в ней любую свою идею.

Стряхнув все же творческое оцепенение, Константин, слов­но к спасительному роднику, потянулся к живой истории Оте­чества — к героическим событиям последней войны, с которы­ми в какой-то мере соприкоснулась и его собственная судьба. Ему захотелось настоящего, сильного чувства, которое помогло бы вновь собраться со всеми физическими и духовными сила­ми. Ведь в свое время именно сила духа русского народа помог­ла выдержать все нравственные испытания и выстоять в борьбе с врагом. Он отбрасывает многое из своих временных увлече­ний и углубляется в творчество.

Лаконичной и эмоциональной получилась картина Васильева на тему военного марша «Тоска по Родине». Первое впечатле­ние — ни единого лица, лишь сплошные леденящие душу ртут­ным отблеском стальные каски да спины людей в серых солдат­ских шинелях, уходящих в разверзнутое у горизонта зарево вой­ны. И вдруг — профиль юного солдата, нежные черты под жесткой сталью. Воин посылает, может быть, последний про­щальный взгляд любимой Родине...

Портрет маршала Жукова показал, какие неисчерпаемые возможности таит в себе могучая сила реализма, способная со­здавать необыкновенно емкую художественную форму.

На посмертных выставках Константина Васильева люди с воодушевлением подзывали друг друга посмотреть этот портрет, как делали бы они это, если бы проходил сам народный воена­чальник. И действительно: первое впечатление от портрета Жукова — народный героический подъем и мощная победа, слившиеся из миллиона простых лиц в единое лицо полко­водца, истинного героя второй мировой войны, сына своей Родины.

Тема Великой Отечественной войны не раз порождала ро­мантические взлеты в советском реалистическом искусстве. Но у Васильева и сам выбор темы определен его внутренним духов­ным устремлением. Романтика заложена в самой природе этого человека, в его художественной интуиции.

В картинах Васильева всегда — будь то пейзаж, портрет, ба­талия — сосредоточивается вся гармония чувств, а не чувстви­тельность, и вся гармония сил, а не сверхчеловеческий деспо­тизм, все то, что истинно создает жизнь, ее ценность.

Устремляя взгляд в будущее с верой в гармоничного челове­ка, Васильев пишет свою последнюю работу «Человек с филином», ставшую вершиной философского обобщения в творчест­ве художника.

Это сложный символ-образ человека, вышедшего из народ­ной среды и вобравшего в себя все лучшие его черты. Реалис­тическую сюжетную композицию пронизывает разнообразная символика, идущая от сердца, от души человеческой, как сгуст­ки устоявшихся народных понятий.

Так, Васильеву всегда нравилось смотреть на огонь. Кон­стантина привлекала стихия огня, его красота. И появился огонь, появились свечи на его полотнах. Они оказались техни­чески удобным средством. Художник мог получить выгодное цветовое решение картины, нужную освещенность лица героя. Кроме того, свеча — красивый декоративный элемент. Но по­степенно она превращалась у Васильева в некий символ-све­точ...

Внешне в светоче у Васильева ничто не зашифровано. Это самодовлеющий символ, который каждый будет воспринимать по-своему. Толкование полотен может быть разным в зависи­мости от полноты их постижения.

Существует, например, такое прочтение «Человека с фили­ном». В облике старца художник попытался представить муд­рость человеческого опыта. Поднявшийся великан соединил собой два мира: небо и землю, подобно мифологическому дре­ву жизни — соединителю двух сфер. Васильев напоминает, что на Земле произрастают не только цветы и деревья, но и чело­веческие жизни. Словно корнями врос старец в землю, еще не проснувшуюся от холодного сна. Мех его шубы, схожей своей фактурой с заиндевевшими кронами деревьев, свидетельствует о былой связи его с зимним лесом. Человек поднялся из самой природы и достиг таких высот, что головой подпирает небес­ный свод.

Но что же взял с собой мудрец в нелегкий путь, равный, возможно, жизням многих поколений, чтобы связать собою два начала и достичь гармонии мира?

В основу истинного возвышения художник кладет всякое творческое горение — и как символ его — сгорающий свиток с собственным псевдонимом, очевидно, полагая, что только твор­ческая мысль, рожденная из знания, способна достичь кос­мических высот. Но сгорает имя! И в этом есть второй, личност­ный смысл. Истинный художник, истинный мыслитель должен полностью забыть о себе ради людей, ради своего народа.

Только тогда он становится живительной силой. Творчест­во — одно из величайших проявлений человеческого духа.

Из пламени и пепла пробивается вверх небольшой росток дуба — знак вечности. Дубок изображен наподобие нанизанных один на другой цветов трилистника — древнего символа мудро­сти и просвещения. Неумирающие знания оставил на земле огонь творчества!

Над ростком горит светоч, зажатый в правой руке старца. Видимо, это и есть главное, что взял и несет с собою мудрец. Светоч — символ ровного и негасимого горения души. Ореол свечи выхватывает тонкие черты лица человека, соединяющие в себе редкую сосредоточенность с возвышенностью мыслей. Какой-то особый смысл переполняет загадочные глаза старца. В них самоуглубление, зоркость не только зрительная, но и внутренняя, духовная.

Над седой головой он держит плеть, а на рукавице той же руки сидит грозная по виду птица — филин. «Живой» ее глаз — всевидящее око — завершает движение вверх: даль­ше — звездное небо, космос. Плеть или бич необходимы, что­бы в любых условиях сохранять стойкость духа: без самоогра­ничения недостижима истинная мудрость. И наконец, изоб­ражение филина, совы у разных народов всегда было симво­лом мудрости, беспристрастного видения мира. Филин — пти­ца, для которой не существует тайн даже под покровом ночи. Это то откровение, к которому стремится и которого рано или поздно достигнет грядущий человек. Поэтический образ старца, рожденный художником, как бы включается в вечную жизнь природы и «высказывает то, что молчаливо пережива­ется миром».

Картина утверждает великую ценность самой жизни, не­умолимого ее движения, развития. Ее появление предвещало начало некой новой живописи. Художник, завершив полотно, сам это ясно почувствовал. И, может быть, впервые испытал острую потребность в уединении, чтобы глубже осмыслить найденное направление. Вместе с братом Анатолия Кузнецова, Юрием, заядлым охотником, Константин ушел в марийские леса.

В октябре 1976 года в Зеленодольске была организована объединенная выставка художников района и города, где Кон­стантин представил три своих работы: «Нечаянная встреча», «Ожидание» и «Портрет Лены Асеевой». Судя по многочислен­ным записям в книге отзывов, картины его очень понравились зрителям. После закрытия выставки, 29 октября, в 18 часов бы­ло решено устроить обсуждение работ с присутствием худож­ников.

Уходя, сказал Клавдии Парменовне: «Я долго не задержусь, после обсуждения — сразу домой...»

В тот вечер на железнодорожном переезде обоих друзей нашли с разбитыми головами. Смерть эта потрясла многих...

Похоронили Константина в березовой роще, в том самом лесу, где он любил быть, подчас превращаясь в беззаботного ре­бенка, где в пору прежних увлечений конкретной музыкой на­ходил неожиданные, поражавшие его звуки, а возмужав, откры­вал для себя мир красоты. Друзья выносили Константина из до­ма, в последний путь, под звуки траурного марша Вагнера «На смерть Зигфрида»...

Заключение.

Судьба, так часто злая по отношению к великим людям из­вне, всегда бережно обходится с тем, что есть в них внутренне­го, глубокого. Мысль, которой предстоит жизнь, не умирает с носителями своими, даже когда смерть застигает их неожидан­но и случайно. И художник будет жить, пока живы его картины...

Можно смело сказать, что Константин Васильев разрабаты­вал свою целину в живописи. Он приоткрыл творческое на­правление, позволяющее художнику идти по пути реалисти­ческого искусства и создавать живописные полотна, активно воздействующие на зрителя, дающие богатую пищу уму и сердцу.

В начале века известный русский искусствовед Сергей Дурылин сказал: «Единственный путь освобождения от тирании падка в искусстве есть путь символизма, как художественно­го метода, мифотворчества, как плоти искусства...»

Не живое ли воплощение сказанного видим мы сегодня на полотнах Васильева? Он действительно принял за исходный принцип творчества мироотношение народа. Художник ступил на путь мифотворчества в поисках героя, способного служить делу внутреннего преображения людей; искал в мифологии рус­ского и соседних народов гармонического, идеального челове­ка древности, а найденные и глубоко осмысленные художест­венные образы смело выражал в новых формах, создавая глубо­ко символические полотна.

Жизненный путь художника измеряется не прожитыми го­дами, а оставленным им творческим наследием. И оно у Василь­ева внушительно — 400 живописных, графических работ и эс­кизов!

Велико воспитательное значение творчества Васильева. Его картины прославляют мужество и героизм, пробуждают в молодых людях готовность повторить подвиг отцов. Художник чер­пал материал для творчества из жизни русского народа, кото­рую знал лучше всего. Но эстетическая ценность его картин, та красота человека и природы, что они утверждают, понятны зри­телю любой национальности. Понятны его работы и зарубеж­ному зрителю, проявившему самый живой интерес к творчест­ву художника. Истинно народное искусство всегда становится общечеловеческим достоянием.

Список использованной литературы

1. Дорононин А.И «Константин Васильев». – М.: Мол. Гвардия, 1999.

2. Шорников О.Е., Пронин Г.В. и др. «К. Васильев. Воспоминания друзей». –

Казань: Стар, 1995.

Дата добавления: 2015-05-26